— Изволите видеть, фаше величшестфо, к приходу весны готовится каждая семья, кашдая улица, и целый город, и вся страна. Федь сказано Праматерью Вивиан: "Кто не радуется жизни, тот не заслуживает долгих лет". А штобы надлешащим образом прояфить свою радость, к весне следует подготовиться загодя. И императорский двор — отнюдь не исключение, о нет! Он встречает пору любви рядом шумных затей, приятных людям и угодных богам!
Министр двора лучился улыбкой и аж пританцовывал от веселого возбуждения. Видимо, душою он уже перенесся на месяц вперед — в самый разгар весенних празднеств. День нынешний был для него далек и маловажен, а досадных мелочей, вроде вшивого узника и конвоира с палкой, старичок вовсе не замечал.
— Каждый год, фаше величшестфо, по приказу мудрого императора проводятся следующие мероприятия. Во-первых, благотворительная ярмарка. Это великолепное событие, о да! Со всех концов страны съезжаются торговцы с чудесными диковинками. Шатры растут, как грибы после ливня. Прилавки шатаются под грудами товаров, восторженно гомонят посетители: аххх, оххх, вы только погляди-ите!.. В воздухе щебечут мелодии уличных музыкантов — все веселые, светлые! Тирла-ла, тирла-ла, ла-лай-ла-лааай! И такая от этого благость на душе, что никто не спорит, не торгуется, не жад...
Заключенный не вытерпел и вновь почесал заживающую рану. Цепь звякнула, дубинка конвоира приласкала локоть узника.
— Смирно стой, паскуда!
Мира воспользовалась заминкой, чтобы вклиниться в речь министра двора.
— Конечно, я читала и слышала об апрельской ярмарке и прошлой весною очень сожалела, что не смогла ее посетить. Однако ваша речь, сударь, не приближает меня к ответу на вопрос: кто этот бедняга в цепях? Что он делает во дворце? И чего ждут у дверей еще сорок подобных ему?
— Позвольте мне дать ответ, ваше величество.
Герцог Ориджин закашлялся, изящным жестом выхватил платочек, прикрыл батистом губы.
— Простите, ваше величество. Кажется, я — единственный северянин, не ладящий с холодами. Простуды — мое пожизненное проклятье... Они молят о помиловании, ваше величество.
— Кто молит, милорд?..
— Несчастный малый перед вами и сорок остальных у дверей. Это преступники, приговоренные к казни осенью и зимою. В число весенних мероприятий, призванных порадовать народ, входит императорское помилование. В первый день апреля правящий владыка дарует жизнь и свободу семнадцати преступникам. Поскольку сам день праздника полон забот, указ о помиловании составляется загодя, а при торжестве лишь зачитывается. Сейчас вашему величеству предстоит отобрать семнадцать счастливцев, которые получат вторую жизнь.
— Семнадцать из сорока?..
Герцог глянул на секретаря суда, и тот уточнил:
— Из сорока четырех, ваше величество.
— Что случится с остальными?
Герцог небрежно повел рукой:
— Ну, их казнят либо сошлют в рудники. Высочайшего помилования могут просить лишь те, кто получил тяжкие приговоры. Мелкие воришки не стоят внимания вашего величества.
— Вы предлагаете мне помиловать семнадцать человек, и обречь остальных на верную гибель?
— На заслуженную гибель, ваше величество.
— А зачем их привели сюда? Я должна сделать выбор, глядя им в лицо? Исходя из их внешности, надо полагать?
— Если пожелаете, можно убрать внешность из рассмотрения.
Ориджин махнул платочком конвоиру:
— Разверни его.
Стражник рванул узника, тот крутанулся на месте и вот уже стоял лицом к двери. Спина у него была кривая и костлявая, одна лопатка торчала на дюйм выше другой.
— Видите, ваше величество: теперь даже самое милое личико не введет вас в заблуждение. Прикажете ли накинуть на злодея плащ, чтобы исключить эстетическое влияние спины?
Вот для подобных случаев Янмэй Милосердная и писала свои поучения: помнить о приоритетах, не поддаваться на провокации мерзавцев. Мира ответила с идеальной вежливостью:
— Я могу сберечь свое и ваше время, милорд, если просто прочту дела этих людей. К чему устраивать личный осмотр? Это пустые хлопоты.
Герцог надул губы в подобии обиженной гримаски:
— Я надеялся сделать приятное вашему величеству. Решать судьбы людей, одним словом возвращать к жизни обреченных — это ли не способ получить удовольствие от власти? И разве вы испытаете подобное, ставя унылые пометки на полях документов?..
— Ушшасная скука, фаше величшестфо! — вздохнул министр двора. — Лишно я терпеть не могу читать документы. Благородный человек скажет слово — и все решится. Только жалкий канцелярист будет вчитываться, ставить какие-то пометки...
— Да-да, — кивнул герцог, — пометки — кошмар. И галочки, и плюсики одинаково мелочны. Я бы на вашем месте писал полностью: "Помилован Е.И.В. Минервой", но и это не дало бы должного удовлетворения.
Мира заметила, что секретарь суда не разделяет взглядов герцога и министра. Судейский чиновник прятался взглядом в папках с делами. Он явно предпочел бы анализ документов личной встрече с обреченными людьми, тщетно надеющимися на спасение. Мира разделяла его чувства, но помнила о приоритетах. Конфликт с Ориджином не входил в их число.
— Что ж, милорд, коль вы так старались ради моего...
...или вашего собственного?..
— ...ради моего упоения властью, то я не смею отказать. Господин секретарь, в чем виноват этот преступник?
— Ваше величество, это Годдард из Стоквилля, не помнящий родителей. Известен под прозвищем Бродяга Год. Обвинялся в дюжине разбойных нападений, доказательно уличен в двух.
— Он убил кого-нибудь?
— Нет, ваше величество, но имущество и гордость купцов Фаунтерры жестоко пострадали от его рук. Купец Джонас был сброшен с коня в лужу и обокраден на сумму в четырнадцать эфесов. Купец Хальбин подвергся нападению в момент справления нужды и лишился не только товара на тридцать эфесов, но и собственных штанов.
При последних словах Бродяга Год тихо хохотнул.
— Помилуйте его, — сказала Минерва.
— Фаше величшестфо!.. — воскликнул министр двора. — Это отвратный и мерзкий разбойник, стоит ли он?..
— Боюсь, я не смогу получить удовольствия от власти, будучи вынуждена спорить с вами, сударь.
Старик-министр умолк. Лорд-канцлер что-то черкнул в блокноте и взмахнул платочком. Конвоир увел Бродягу Года, а секретарь сделал запись в деле.
Новый преступник воздвигся перед Мирой. Этот был громаден, словно бык. Роба с чужого плеча на нем трещала по швам. Как и Бродяга, он получил указание не отрывать взгляд от пола, однако нахально зыркнул на императрицу. У него были блеклые серые глаза северянина.
— Бойд Март Бойд из Беломорья. Доказательно обвинен в дезертирстве, пиратстве, грабеже и убийствах по заказу. Только в Фаунтерре совершил три убийства, получив за них оплату в восемнадцать золотых.
— Каков приговор?
— Повешение, ваше величество.
— Он его заслуживает.
Тут кайр Джемис, доселе молча несший вахту около своего сюзерена, негромко кашлянул. Герцог воскликнул:
— Ваше величество, прошу, приглядитесь еще раз к этому парню! Силен и храбр — настоящий боец. Побывал и дезертиром, и пиратом, и бандитом, и асассином — стало быть, мастер на все руки, стремится все в жизни успеть, всякого испробовать. Убил трех человек за восемнадцать золотых — всего по шесть монет за голову. Значит, не жаден, умерен в аппетитах, трудолюбив. А какой красавец — мышцы так и играют! Он родит здоровых и сильных детишек. Ваше величество, нельзя разбрасываться такими людьми!
Бойд кивал, выражая живейшее согласие со словами герцога.
— Просите за него, поскольку он северянин? — уточнила Мира.
— А он северянин, ваше величество?.. Как неожиданно!
— Он из Беломорья, милорд, — сказал судейский.
— Ах, да?.. Простите, совершенно упустил из виду! Ваше величество, так не помиловать ли нам этого силача, эту гордость северного края?
— Он сполна заслужил виселицу.
— Воля ваша... — вздохнул герцог и разочарованно чихнул.
Бойда вывели, секретарь сделал запись.
— Пока мы шдем следующего, фаше величшестфо, позвольте мне продолжить рассказ. Другое украшение столичной весны — это праздник цветов. Начавшись в первый день апреля, он длится целых два месяца. Во всех садах и парках Фаунтерры цветы без устали сменяют друг друга. Стоит одним увянуть, как тут же распускаются другие. Точно как при дворе: молодые хорошенькие леди сменяют пожилых, увядших — и высшее общество всегда благоухает новым цветом!..
В последующие два часа Мира ознакомилась с делами четырех десятков преступников. Среди них были убийцы, грабители, насильники, казнокрады и святотатцы. Были закоренелые злодеи, вроде Бойда, и бедолаги, которых толкнула на преступление нищета, и вспыльчивые души, совершившие убийство сгоряча, не по злобе. Были мужчины в расцвете сил и зеленые юноши, и горстка стариков, и несколько женщин, и пара девчонок заметно младше Миры.
Сперва она хотела помиловать женщин. Но заметив, что преступницы убеждены в своей правоте и не питают ни малейшего раскаяния, Мира изменила мнение. Женщина — отражение Праматери, и должна тщательно блюсти свою нравственность. Что можно спустить мужчине, то не простится женщине. Мира помиловала лишь самую младшую из девушек: отравительницу и воровку четырнадцати лет.
Несколько худых, болезненных и бледных узников тронули ее сердце. Захотелось освободить их, не вникая в суть преступлений, но герцог возразил:
— Перед вами те, кто был взят осенью и зимой. Осенние выглядят хуже зимних, поскольку дольше прожили на скверных тюремных харчах. Но это не значит, что они — образцы человечности...
Герцог часто возражал. Если Мира миловала юношу, Ориджин говорил:
— Парень испорчен уже смолоду — каким же он станет к зрелости?
Мира жалела избитых и убогих, Ориджин протестовал:
— Кто много страдал, из тех выходят самые убежденные злодеи. Они мстят всему миру, уверенные, что он пред ними провинился.
Мира хотела освободить ревнивца, который сгоряча отправил жену на Звезду. Лорд-канцлер замахал руками:
— Ваше величество, это женоубийца! В припадке злобы убил собственную супругу — самое близкое и любимое существо на свете! Если он настолько не властен над собой, то чего ждать от него завтра? Спалит церковь с прихожанами и скажет: "Ой, простите, немножко погорячился"?
Когда же сам Ориджин предлагал кандидатуры на помилование, это приводило Миру в негодование и ужас. Вначале она опасалась, что герцог захочет спасти самых миловидных. Это было бы достойным продолжением его политики лицемерия и фарса. На ту же мысль наводил и блокнот: скучая, герцог рисовал в нем небрежные шаржи на обвиняемых.
Но на деле обернулось гораздо хуже: Ориджин щадил отъявленных убийц! Зверей без тени души, с могучими телами и свирепыми глазами хищников.
— Поглядите, ваше величество: этот парень рожден воином, он сделал бы честь любому войску! Освободите его и дайте оружие — убьет для вас кого угодно!
Тяжесть преступлений совершенно не смущала лорда-канцлера.
— Погубил пятерых?.. И что же? Ваше величество, да если казнить всякого, кто кого-нибудь убил, то мне первому довелось бы болтаться в петле!.. Изнасиловал трех девушек? Знаете ли, грань между насилием и страстью всегда так тонка. Иные девицы сами хотят, чтобы мужчины пожестче обходились с ними, видя в том знак любовной пылкости ...
Сперва казалось, что герцог освобождает земляков: северяне первыми получали в поддержку его голос. Но затем он перестал ограничиваться уроженцами Севера и ходатайствовал уже за каждого, чья внешность выдавала многократного убийцу. Если же кого пропускал, то кайр Джемис Лиллидей негромко кашлял, и герцог Ориджин спохватывался:
— Да, ваше величество, чуть не упустил момент! Прошу, помилуйте этого парня: у него острый глаз — выйдет отличный стрелок для нашей армии. Четверо его жертв, несомненно, подтвердили бы, сколь мастерски он всадил стрелы в их шеи!
Мира поняла, что главный мотив герцога — досадить ей. Отпустить на свободу именно тех, кого она считает наиболее достойными наказания. А заодно испытать, насколько императрица послушна его воле. Еще недавно Мира дрожала бы от ярости и негодования, если бы кто-то посылал людей на казнь с единственной целью — досадить ей! Ярость лишила бы ее способности мыслить и действовать. Это было бы очень скверно. Правитель должен всегда помнить свою цель. Цель известна, и для ее достижения нужен мир с лордом-канцлером.
— Милорд, я полностью согласна с вашими доводами. Но вспомните: указ о помиловании будет зачитан в присутствии множества людей. Мы должны учесть, какое впечатление произведет на народ наш выбор. Если мы посреди Фаунтерры отпустим на свободу грабителя и убийцу, среди людей может возникнуть опасение, что он вновь примется грабить и убивать. И боюсь, эта догадка не окажется совсем безосновательной... Подумаем же о нашем авторитете, милорд! Подданные должны видеть, что мы заботимся о них!
Предложение создать видимость заботы находило отклик в сердце лорда-канцлера. Он соглашался с решением владычицы, мигом забывал о человеке, которого только что хотел спасти, и переключал внимание на рисуночки в блокноте. Минерве удалось оставить в темнице большинство убийц, так и не вступив в открытый конфликт с Ориджином. Она радовалась тому, что смотр подходит к концу, а большинство в списке помилованных действительно заслуживает помилования. Даже судейский секретарь поглядел на нее с уважением. Но вдруг герцог Ориджин отвлекся от шаржей, чтобы глянуть в список помилованных, и резко вскинул руку:
— Достаточно! Мы имеем уже пятнадцать имен в списке.
— Шесть дел, милорд, еще не были рассмотрены, — возразил секретарь.
— Что ж, видимо, боги не слишком благосклонны к этим шестерым.
— Но список еще не полон, — удивилась Мира. — Нам следует помиловать семнадцать человек, значит еще двое...
— Ваше величество, у меня есть к вам особая просьба, — сказал герцог неприятно вкрадчивым тоном. — Прошу в качестве исключения рассмотреть два дела заочно и вынести по ним положительный вердикт. Заверяю, что эти две обвиняемых в высшей степени достойны помилования. Прелестная дочь и любящая мать, обе благородных кровей, обе происходят из древнего и славного северного рода, а преступления их ничтожны: одно убийство, одно покушение, один небольшой обман...
Герцог подал Мире две грамоты о помиловании. Не пометки в списке, а полностью составленные документы, в которых недоставало лишь подписи. Имена значились в самой заметной графе, вписанные изящным каллиграфическим шрифтом: Сибил Дорина Дениза и Глория Сибил Дорина. Графиня и леди Нортвуд.
Минерве показалось, что зрение подводит ее. Она уточнила, чтобы избежать ошибки:
— Милорд, вы просите меня подписать помилование для Сибил Нортвуд?
— Крайне настоятельно прошу. Также и для ее дочери.
— Полагаю, вы осведомлены, какое... влияние оказала на мою судьбу эта женщина?
На лице герцога проступила легкая тень смущения.
— Ваше величество, имеются весьма весомые причины для этого шага. Графство Нортвуд в данный момент практически лишено власти. Граф Элиас стар и бессилен, а его первый сын Крейг интересуется только армией, игнорируя иные вопросы. Скоро в Нортвуде начнется хаос, и Крейгу станет нечем кормить свое войско. Что крайне неприятно, поскольку его войско — все десять тысяч боевых медведей — торчит здесь, на берегу Ханая.
