— Умными им при этом быть не обязательно.
— Щука!
— И вот представь, что стоит шеренга таких вот мужиков. А один из них — шасть! И — к бабам! Юбочки, ленточки, помада, сплетни, интриги, расследования, Дом-2. Надоело ему, понимаишь! Тяжело, нудно и скучно. Он тоже хочет порхать, как бабочка, тоже хочет быть красивым и бездумно-весёлым. Согласен он даже принимать в себя инородные предметы и ходить беременным.
Бабуин издал характерный звук:
— Бэ-е-е! Самого тошнит! Ну, так вот! Вес Неба распределился на оставшихся мужиков. Стало ещё тяжелее. Какими эпитетами наградят его оставшиеся столпы? Какими эпитетами награждали вас, пацифистов, мы, там, в горах? Такими же! Они тут беззаботно девушек выгуливали, а мы там по скалам козлами скакали, сдерживая гидру мирового терроризма. На примере убедившись, что убежать — не удастся. Ушли мы из Авгана, она приползла уже к нам, к порогу, обосновавшись в будке нашего любимого и верного служебного пса. Теперь уже — обитая в крайней спальне нашей бесшабашной прыгучей сестрёнки, оказавшейся крайней.
Улыбки. 'Прыгучая, крайняя'.
— Как мне относиться? Как деды относились к предателям! Деды решили — сдохнуть, но не дать проползти гидре, а пидорги — встали и пошли сдаваться. За шнапсом и сосисками. Это теперь ты знаешь, какая цветом птица обломинго и какой их там чупа-чупс ждал! Сосать — не пересосать! А деды не знали! Им СМИ — другое вещали! Не от газовых камер они отказывались, а от баварского пива и сосисок! Предпочтя смерть — позору.
Лицо Кирилла пылало. Весь его цинизм, весь пофигизм и всё пренебрежение чужим мнением его поколения оказались насквозь пробиты бронебойностью Бабуина, уже собаку съевшего на оттачивании своих подкалиберных аргументов, стреляя в нижний бронелист, заходя, всегда — издалека, и — с фланга.
— Но вот ты, Кирилл, заставил меня себя уважить. Молодец!
— Чем? — поперхнувшись, выдавил юноша.
— Надеждой, — пожал плечами Бабуин, — Что не только твой путь — не ошибка, но и мой — не тупик.
— А теперь даже я не поняла, — грозно заявила Марина, завозившись, — Поясни!
— Что ещё раз говорит о степени...
— Убью!
— Я тоже тебя люблю, — вздохнул Бабуин, — Придётся опять издалека.
— Нисколько не сомневалась! — ворчала Марина, — Ты му-му не тяни за хвост, сказочник! Пушкин, гля! АС! Пушкин!
— Издалека — потому как сам не догоняю ещё, — пожал плечами Бабуин, — А не потому что АС! Будем вместе разбираться.
Бабуин помолчал, пока перестраивался на эстакаде.
— Представим себе ещё одну умозрительную схему. Имеется молодой человек. Обычная семья — мама-папа — есть. Есть у отца лучший друг. У этого лучшего друга есть свой сын. Назовём нашего героя условно Ваней.
— Лучше Сашей, — подсказала Марина.
— Пусть — Саша. У Саши случается трагедия — гибнет отец. Закрывая своей грудью от пули лучшего друга. Красиво! Смерть достойная мужчины! За други своя! Саше только не легче. Но, ничего, справиться! Он не первый такой. Спасённый лучший друг — благодарен, конечно, но это к делу не пришьёшь. У лучшего друга отца Саши подрос до призывного возраста сынишка, божий одуванчик, маменькин сынок и тайный латентный пацифист и любитель бабочек. Одним словом — размазня! Ну, как ТАКОЕ — в армию отпускать? Его же там плохому научат! Решение нашлось быстро, можно сказать — выскочило на автомате. Из богатого опыта оперативной работы. Сашка ведь рос безотцовщиной. Пришлось ему испортить себе характер и репутацию, носить кожанку и широкие трёхполосные шаровары, набить кулаки, отрастить зубы и научиться вправлять себе сломанный нос. Балбес, одним словом. И — шпана. Проблемы даже искать не пришлось. Достаточно было их просто осветить фонариком. И указать Сашке путь к спасению. И вот шпана Сашка и размазня маменькина сынка — вместе идут в армию. Влияния лучшего друга отца хватило, чтобы их распределили вместе, в одну часть, но не хватило на их распределение в поджопный военный округ. Так они угодили в выгребную яму. Да — по горло. Сначала. Потом — нырять пришлось. Ибо — стреляют, Махмуды, зажигают!
Кирилл слушал с любопытством. А увидев глаза Марины, её закушенный кулак, понял вдруг, о ком история.
— Испытания подобные, предельные, особенно — запредельные, имеют одно интересное свойство — обнажать натуру человека. И сам о себе человек узнаёт много нового и не всегда приятного, а уж остальные — тем более! Маменькин сынок не только обнажил свою низкую природу и вороватую двуличность, но и крайнюю подлость — сдался обрезкам в плен, предавая боевых товарищей. Кара наступила мгновенно. На глазах Санька — маменькиному сынку живьём отрезали голову. После этого врио командира подразделения взял грех на душу и собственноручно добил всех раненных подчинённых братьев по оружию и подорвал сам себя гранатой. Предпочитая вечный ад — позору измены. Санька он посчитал мёртвым. И — так оно и было — он был мёртв. Почти. С поля боя его вывезли в труповозке.
Слушал даже Колян.
— Как говорит Колян, для тех, кто не живёт, не существует времени. Потому Сашку — было когда подумать. Целая вечность была в его распоряжении. Целая вечность в промёрзшем чёрном аду. Тогда он и понял, что маменькин сынок — просто неосознанно повторил тех, кто он был — плоть от плоти. Во что всматриваешься — тем и оборачиваешься. Место злодея в 'сферическом коне' оказалось прочно занято лицом лучшего друга отца.
Марина ахнула.
— Стала понятна ненависть матери Сашки к лучшему другу семьи. Непонятна стала позиция самой матери. Знала, но поддержала ложь?
Бабуин криво улыбнулся, видя в зеркале устремлённые в него глаза любимой.
— Как бы не была бесконечна ледяная вечность, она — закончилась. Вновь наступили тяготы и лишения. Закончились и они. Беда только в том, что мир этот был теперь — чужим. Как и Сашка был чужим для этого мира, лишним. Незваным гостем. Ну, это другая сказка. Мать Сашки тоже убралась, не переживя похоронку на сына. А вот лучший друг семьи — был. Живее всех живых. Вечно живой зомби цвета мокрого асфальта. Сашке даже копать ничего не пришлось. Или расследовать. Лишь и требовалось — слушать. И верно воспринимать слова. Добрые люди всегда найдутся. Не героем оказался Сашкин отец. Не героем, а — жертвой. Не спасал он своего друга, а был цинично пристрелен лучшим другом, когда не принял всех, даже самых убедительных аргументов.
— Бабуин! — ахнула Марина.
— Да, я — Бабуин, — кивнул он, — Продолжим сказку. Про народного мстителя — думаете? А вот и хер вы угадали! Знаешь, Кирилл, что сделал Сашка, когда узнал 'всю-всю-всю' правду?
— Догадываюсь, — ответил Кирилл.
— Ничего! Ничего он не сделал. И ничего никому не сказал. Пока живы были участники спектакля.
— Крёстный? — крикнула Марина. — Как? Когда?
— Машина его сбила! — мотнул головой Бабуин, — Я тут вовсе не при делах! Случайность, гля! Тупо — случайность! А ты говоришь, Кирилл, что ничего само не происходит! Мы с ним всё обсидели, обговорили. Распрощались. Он пошёл, я — остался.
Бабуин поморщился и махнул рукой:
— Грохот, бегу — нечем уже помочь! Мозги по лобовому стеклу.
Потом повернулся к юноше:
— Как ты думаешь, Кирилл — почему я ничего не сделал, когда узнал, кто у нас в городе главный злодей, паук в паутине и профессор Мориарти? Да-да! Оборотень в погонах! Целая голливудская история! Готовая заготовка под летний блокбастер про народного мстителя! Почему я не свершил 'мстю, бессмысленную и беспощадную', вендетную? Сразу говорю — я не зассал! И не пожалел. Жалелка у меня ещё тогда отмёрзла. Вместе с мозгами.
— Может — потому что 'бессмысленная и беспощадная'? — скромно улыбнулся Кирилл.
— Нет. Мне на смыслы — плевать, на жалость — тем более — накласть, — мотнул головой Бабуин.
— А почему? — удивился Кирилл.
— Поддерживаю предыдущего оратора, — коснулась плеча мужа Марина.
— А вот — хер его знает! — воскликнул Бабуин, разводя руками, — Потому что! И до сих пор пытаюсь понять — 'почему'? Находя лишь оправдания, а не причину! Сначала было, что 'это уже ничего не изменит'. Потом версия того мента, что этот злодей — и не злодей нихрена, а сам — жертва. Полчаса назад промелькнула мысль, что из-за пацифизма, пять минут спустя — из-за пофигизма. Ну, не знаю я!
— А за что же ты благодарил меня? — удивился Кирилл.
— За то, что я увидел ошибку. И — злодея. Точнее — виноватого. Увидел — в зеркале. Я — виноват! Опять все стрелки сошлись на мне! Во всём — моя вина! Не сделал! Ничего не сделал! Забил! Отодвинул проблему туда, прочь, в будущее! Авось — рассосётся! Не рассосалось, глянец! Надо было, как верно ты сказал — надо было что-то делать! Стрелять, бить, резать, мутить братву, вскрываться...
— Ты пробовал! — ткнула его в затылок Марина.
— Разговаривать, в конце концов! — зло бросал слова Бабуин, — Я — виноват! Только — я! Мы же — поговорили. Но, оказалось — поздно! Надо было тогда ещё! Тогда ещё! Сколько бед и зла я бы предотвратил!
— Всё же зло можно предотвратить? — спросил Кирилл, — И без оружия, без убийств и драк? Не насилием?
— Не знаю! — пожал плечами Бабуин, — Возможно! Или — нет. Не знаю! Не пробовал! Тебе куда? Мы в гостиницу. Ты где планировал остановиться?
— Вон за тем светофором, — указал Кирилл, — Там у нас, на той вон площади — сбор.
— Пацифистский? — спросил Бабуин.
— Мемориальный. Мероприятие по жертвам Великой Отечественной.
Бабуин нахмурился:
— Жертвам? И по нацикам? И они — жертвы?
— А они не жертвы войны? — удивился Кирилл.
— Это — да. Жертвы, — Бабуин вновь ехидно усмехался, дёргая ручник, — Только, вишь в чём вся соль... Если вы всех их обозвали одинаковыми жертвами... Как деды наши отнеслись бы к тому, что их, телами своими лёгших на пути захватчиков, и врагов их — поставили на одну — баранью, жертвенную — полку? Как далёкие-далёкие наши предки, некрещеные ещё, ответили бы, узнай, что память их потомков принесли в жертву мрачной сучке, языческой сущности по имени 'Война'? А? Что тебе сказал бы умирающий сержант Павлов, например, убитый на берегу Волги, узнав, что он, защищающий своих жён и детей, своих стариков, и фельдфебель, убивший его и сам тут же убитый — одно и то же?! Не дал бы он тебе в морду? Это — наша земля! Эту падаль никто сюда не звал!
— Ты передёргиваешь! — поморщился Кирилл, — И сам противоречишь своим же утверждениям!
— Я? Я передёргиваю? Я ли — передёргиваю? Куда мне до мастеров передёргивания, умственного онанизма и натягивания ложных смыслов на бедный глобус! Сначала они, наши деды и их враги, вместе — жертвы. Их — выровняли. Сровняли, понимаешь? Нет, не понимаешь? Выровняли! Под жертвенных баранов! Нет — подвига! Нет защиты Родины, смерти в бою за страну, боя насмерть — за само право на выживание, оборону беззащитных от агрессора, от полного уничтожения этими больными ублюдками нас, 'неполноценных'! Нет этого! Есть жертвенное заклание народов бесноватым фурером и жестоким диктатором! Одинаково безумными! ТАК? Если это — заклание, какой 'подвиг', родной? Они — одинаковые. Жертвы! Одного поля ягоды. Их же — пулемётами на поле боя гнали! Мои деды себе в метрику не приписывали годики, чтобы на фронт попасть! Добровольцами! Да? У них же у каждого за спиной стоял мерзкий чекист с наганом, да? Не сбегали с госпиталей, недолечившись, чтобы — всем миром на врага навалившись — одолеть! Не было этого! Они — бараны! Их пастухи пулемётами гнали через площадь, безоружных — на танки! Да? И наш 'диктатор' — не дал нам всю эту инфраструктуру, которой мы живём, не построил всю эту страну, не слепил РККА из... дерьма! Не он ввёл во всём мире научно-обоснованные нормы труда, не он отменил потогонные конвейеры в одной отдельно взятой Империи Зла и установил нормированный рабочий день в Мордоре! Не он! Он — диктатор! Он — истинное воплощение абсолютного зла! Своим пылающим взглядом до сих пор жжёт нежные тела высородных эльфов! И сержант наш, убитый около своего же станка, перед своим родным домом, и фельтфебель, его убивший и им убитый, оба — захватчики! А вожди их — нелюди! Оба! Так? Следишь за логикой? Наши деды — захватчики! Сначала захватили 'эту' страну, а потом они — поработили гейропу, а не освободили её! Особенно поработили всяких полёвок и приблатнённых тормозных... тоже — евроинтеграторов. А нам с тобой уже пора каяться за преступления наших предков и выплачивать репарации! Всем обиженным и оскорблённым. Невинным жертвам кроваво-красного антинародного режима нашей, единственной в мире народной власти, незаконной, потому как не признанной папой грымским, гля! Всем этим безвинно убиенным на берегах исконно не нашей реки Волга, сука! Насильно и подло сюда заманенным попустительством наших дедов, выглядящих простыми рабочими осликами в глазах голодных и хищных шакалов! Они — агрессоры, а шакальё — жертвы! Зла не хватает! Как вас, детей, имеют! Прямо в мозг, прямо в душу! Бараны! Жертвенные бараны! Иди! Баран! Голубь сизокрылый! Жертва! Иди! Поклонись от своих предков подвигу их убийц! Признай победу эльфов 'высшей расы' над духом наших несгибаемых дедов! От лица 'недолюдей, неполноценной, неправильной нации' — поклонись. Жертве истинных повелителей мира — поклонись! Их, сумрачных высших эльфов, моральной победе над внуками и правнуками красноармейцев! И — одевай штаны ширинкой назад! Готовься каяться! За все грехи твоего народа перед безвинными жертвами твоей врождённой агрессивности! Генетической, гля, склонности к коммунизму и агрессии! Немотивированной несправедливостью! С самого льда Чудного Озера потомки крестоносцев тебе всё-всё-всё — припомнят! Иди! Пшёл! Видеть не могу! Дыбылы, гля!
Кирилл выскочил из машины. Взвизгнув шинами, седан пулей влетел в автомобильный поток, под истошные гудки перепуганных автовладельцев. Кирилл стоял, как завороженный, опустив плечи с поникшей головой.
Стоял так до тех пор, пока группа молодых людей не растормошила его, налетев с приветствиями и объятиями, позированием для селфи. Кирилл был рад встрече, улыбался, отвечал на приветствия, отшучивался. Мало кто обратил внимание на его некоторую отстраненность, приняв её за обычную заторможенность усталости с дороги.
Вечером была конференция, собранная организаторами памятного мероприятия к очередной трагической годовщине. Сняли банкетный зал с лёгкими закусками. Представитель организаторов выступил с речью, доводя до участников памятного сбора организационный план на завтра, распределяя роли, акцентируя внимание на некоторых аспектах.
— Я — не жертва! — прошептал Кирилл.
— Что? — спросил сосед.
Кирилл стал ему пересказывать.
— Тихо там! — крикнул лектор от экрана проектора.
— А ты что мне рот затыкаешь? — встал Кирилл. В его груди образовался пузырь пустоты — такого он и сам от себя не ожидал, — Я — не жертва! И бойцы Красной Армии, кому построен мемориал — не жертвы! Они — герои!
И пошёл к экрану.
— Может быть и усатый диктатор — герой? — усмехнулся представитель организаторов.
— Я не знаю, — пожал плечами Кирилл, — Но те, кому мы придём завтра отдать дань памяти — умирали с его именем на устах.
