— А мне отец рассказывал, что его отец отговаривал даже попробовать сдать экзамены. Мол, ты не сын солнца, у тебя не получится, чего лезешь! Его отец был простым сапожником и так никогда не узнал, что женился на дочери самого Манко!

— То есть нынешний Первый Инка — полукровка? — вопросительно сказал Бертран. — И он не сын Горного Потока, рождённый в священном браке с собственной сестрой? А сам Асеро что, не на сестре женат?

— Нет, символический союз со своей сестрой и его матерью Горный Поток только на смертном одре заключил. Да и моя мать отцу всё-таки не сестра, — ответила Лилия и выдала все секреты родственных отношений между своими отцом, матерью и Инти. — По мне так всё это глупость невозможная, дань всяким дурацким традициям и прочему... Меня так папаша чуть за одного из кузенов не выдал, да я характер проявила.

— Да не сердись ты на своего отца, — сказал Золотой Подсолнух, — ведь он тоже себе в таких вопросах не хозяин, надо под общественное мнение подстраиваться.

— Он тебя ублажил, а ты и рад, — ответила Лилия, — а если он завтра отменит все свои договорённости?

— Просто так не отменит. А, кроме того, я не хочу обсуждать эту тему при чужеземце, — отрезал Золотой Подсолнух.

— Всё-таки, у вас жуткие нравы, — сказал Бертран, — ну вот Пачакути как-то своего брата казнил.

— Но ведь не за то, что брат, а за то, что виноват, — парировал Кипу. ? А ты ещё говоришь, что вам наша история не интересна! Да у нас любой школьник знает, за что.

— А я вот не считаю, что это было правильно — казнить за проигранную битву, — сказал Моро, — я не думаю, что он её специально проиграть хотел.

— А вопрос не в хотел-не-хотел, — сказал Кипу, — а в том, что ему инки, которые были приставлены к войскам, набранным из каньяри, о настроениях в своих полках регулярно докладные писали, да вот только он отмахивался. Ну и в результате каньяри в разгар битвы изменили, он битву закономерно проиграл. Но, строго говоря, казнили его именно за то, что отмахивался от докладных инков и это привело к поражению. За поражение по независящим от него обстоятельствам его бы никто не казнил!

Бертран ответил:

— А у нас пишут, что Пачакути специально отправил брата в безнадёжный поход, чтобы его казнить потом за поражение!

Реакцией на это был дружный смех. Кипу ответил:

— Мил человек, я понимаю, что у вас в Европе на наш счёт куча предрассудков, но сами подумайте, кто и когда вообще так делает! Если у него была цель именно избавиться от брата, то зачем для этого гробить армию? Можно же то же самое куда проще сделать. Мало того, разве Пачакути стал бы человеку, которого считал ненадёжным, армию доверять? Наоборот, раз доверил брату армию, значит, не боялся, что тот престол отнимет. Потому что у нас Первого Инку выбирают, а не мирятся с властью самого коварного и удачливого, как это бывает в Европе.

— Скажу честно, я не поклонник нашей аристократии, ?— ответил Бертран, — я бы идеальным считал тот мир, где каждый мог бы быть немного аристократом.

— Но ведь здесь это в каком-то смысле так, — сказал Золотой Подсолнух, — европейские аристократы могут считать других грязью и навозом, потому что законы составлены так, что они могут и безнаказанно размахивать шпагой, и оскорблять, и покушаться на имущество и честь, они вообще уверены, что остальным чести не положено. Но здесь не так. Здесь закон един для всех, и все равны! Я жил среди белых, могу оценить.

— А представь себе, что кто-нибудь донесёт, что ты на Прекрасную Лилию глаз положил? — сказал Черношеий Лебедь. — Что с тобой будет? Не боишься, что тебе Первый Инка отомстит?

— Так мы вчера стали официально женихом и невестой, свадьба через полгода.

— Эк вы! — только и пробормотал Лебедь, а Золотой Подсолнух добавил:

— Вообще, терпеть не могу, когда про него какие-то гадкие подозрения высказывают — более благородного человека я не встречал. Если бы все в Тавантисуйю такими были!

Золотой Подсолнух даже раскраснелся, произнося эту речь, но его собеседников она не проняла. Бертран пояснил:

— Я скажу вам, что такое быть аристократом: это значит, быть гордым и свободным в своём выборе. Вот у вас принято говорить, что свобода торговли влечёт за собой многие несчастья, и вы даже отчасти вы правы. У нас и в самом деле много грабежа и разбоя, хотя от этой беды можно избавиться строгим соблюдением законов. Конечно, самое лучшее было в раю — есть всё, что хочешь, и даром. Но после грехопадения такого быть не может, значит, либо торговля, либо распределение. Но при торговле покупатель выбирает, а при распределении — жри что дают.

— Что, так невкусно? — спросил Золотой Подсолнух, косясь на блюда.

— Съедобно. Но человека создаёт выбор. А ваш народ променял свободу выбора на безопасность. Да, вам и в самом деле не грозит голод, но ведь вы никогда не получите по распределению ничего сверх вашей унылой казармы. Где у вас особенно выдержанное вино или тонкие кружева? Где баночки с духами? Где сложные и хитроумные заводные механизмы? Нет всего этого.

— Почему же нет, всё есть!

— Ну, только для узкого круга привилегированных. И то потому, что это можно достать из нашего мира.

— А что, разве свобода человека — это свобода приобретать финтифлюшки?

— А я бы от финтифлюшек не отказалась, — вдруг вставила Прекрасная Лилия, — духи так приятно пахнут, да и европейские платья, украшенные кружевами, тоже хоть иногда надеть хочется. А папаша мне не разрешает!

— Лилия, не надо! Насмотрелся я эти европейские платья, вспомнить тошно!

— Вот ты каков? Значит, тоже мне разрешать не будешь?

— Ну, если тебе кто подарит — разрешу.

— Но ведь у нас действительно много всего такого, что следовало бы улучшить, — сказал Черношеий Лебедь, — кое-что следовало бы перенять у христиан. Если людям нравятся финтифлюшки и возможность покупать за деньги, почему бы им не разрешить это, раз уж нельзя раздавать их даром?

— А может ещё и бордели, и бичевания разрешить? Тоже ведь найдутся такие, кому этого хочется! — съязвил Золотой Подсолнух.

— Бордели не знаю, а бичевания и прочие свободы в интимной жизни я бы ввёл, — ответил тот.

— Послушай, Чёрношеий Лебедь, меня поражает в вас вот что. Вы не видели Испании и её колоний, и не знаете, какой это ужас... Но ведь вы каждый день видите вашу страну, как же вы не цените того, как она прекрасна?

Лебедь ответил:

— Дело не в ужасна и прекрасна. Вообще, в тебе слишком много патриотизму, на мой взгляд. И Первого Инку ты приукрашиваешь.

— Почему это? Во всяком случае, я с ним лично знаком, а ты — нет!

— Ну, незнаком я с ним, ну и что? Я же понимаю, что такое человек у власти. Особенно хорошим он даже при всём желании оставаться не может. Но не в этом суть. Понимаешь, когда Манко Капак основывал наше государство, он рассчитывал на лучших людей. Но даже среди его братьев оказался враг. Сам Манко Капак ещё мог верить, что люди постепенно улучшатся и подтянутся к его идеалам, но... сейчас-то ясно как день, что этого не произошло. Наряду с редкими героями даже среди инков есть огромное количество обывателей, которым приходится строить из себя героев, то есть лицемерить. Мне кажется, что, наоборот, нужно дать возможности предаваться человеческим слабостям без риска быть осуждённым обществом. Кое-что у нас в этом плане уже сделали, введя многожёнство и возможность заслужить предметы роскоши. Но людям слабым трудно что-либо заслужить, им нужно дать возможность приобрести желаемое как-то иначе. Может быть, купля-продажа не самый худший вариант...

Бертран добавил:

— Да, ваш Манко Капак не учёл порочность человеческой природы и заставил жить всех, всё население по тем законам, которые возможно соблюдать лишь для тех, кто совершил сознательный выбор на самоусовершенствование. Остальных же принуждать дурно.

— Скажи, а когда ваше государство казнит за разбой и воровство, то это тоже дурно? — спросил Кипу, который временно отвлекался от беседы погрузившись в дичь.

— Для тех, кому плевать на грех и не стыдно перед богом, это меньшее зло. Но чистые, на мой взгляд, должны отделиться от простых мещан и жить от них отдельно.

— Это невозможно, земля-то одна, ? сказал Кипу, — да и кого считать чистым?

— Я помню в Испании эмигрантов, — сказал Золотой Подсолнух, ?— вот уж они-то себя чистыми по сравнению с остальными тавантисуйцами считали. Они, мол, христиане, духовной жизнью живут, не то, что какое-то быдло. Да и вообще самые умные, потому что понимают, как в Тавантисуйю всё плохо. Но трезвые они больше всего сожалеют о том, что в Тавантисуйю того нет, этого нет, а когда напьются, так это вообще... Чаще всего они предаются фантазиям о том, что бы они сделали с твоим отцом, Прекрасная Лилия, если бы он попал к ним в руки. Мне стыдно пересказывать в подробностях эту гнусь, замечу лишь, что хотя я рос среди эмигрантов, где ненависть к Асеро впитывают с молоком матери, и сам был о нём очень дурного мнения, но даже тогда все их фантазии казались мне чересчур... Врага можно убить, но нельзя над ним так издеваться!

— Да что они с моим отцом сделать-то хотели? — спросила испуганно Лилия.

— Бросить в тюрьму и подвергнуть пыткам, — мрачно бросил Золотой Подсолнух. — После трапезы подробности ни к чему, кто-нибудь сблеванёт от непривычки.

— Ужас какой! — сказала Прекрасная Лилия, вздрогнув, а Золотой Подсолнух добавил:

— Знайте, если вы когда-нибудь попадёте за границу и увидите, как жгут живых людей, после того как их подвергли бесчеловечным пыткам, вы проймёте, что Тавантисуйю просто рай земной.

— Но у нас в Англии нет инквизиции, — сказал Бертран.

— Зато у вас жгут колдунов и ведьм, — ответил Золотой Подсолнух, — нас бы наверняка сожгли.

— А у вас приходится бояться кровавых людей Инти, — ответил Бертран, — кто знает, может, они уже сейчас нас тут подслушивают.

— Ты подозреваешь кого-то из нас? — спросил Кипу.

— Нет, я думаю, что они ходят между стенками. Потому они у вас такими толстыми строятся, что внутри они пустотелые, и между ними люди Инти ходить могут.

Кипу хихикнул:

— Я не архитектор, но всё-таки понимаю, что пустые стенки массив крыши бы не выдержали. Да и по звуку можно понять, что где пустое. Так что чушь! Да и людей Инти я не боюсь, случалось видеть их в живую! И даже здесь в этих стенах.

— Вот как? И не страшно было? — спросил Бертран.

— Да чего его бояться! У нас ведь на звездочёта учится бывший разведчик, хотя он своё прошлое скрывал, все думали, что он просто из рабства вернулся, оттуда и шрамы на теле.

— А откуда ты про шрамы знаешь? — спросил Бертран. — Он что, при тебе раздевался?

— У нас преподаватели, особенно молодые (старики стесняются), нередко вместе со студентами баню посещают.

— Непотребств при этом никаких не происходит? — спросил англичанин. — Вот у нас в какой-то момент церковь все бани прикрыла, чтобы непотребством не занимались.

— Конечно, мужчины и женщины у нас моются отдельно, не вопрос, — ответил Кипу, — но если все одного пола, то какие могут быть проблемы?

— Те и проблемы, что все одного пола, — сказал Бертран.

— Фу, — сказал Кипу, скривившись, — нам такая пошлость и в голову не приходит.

— Не, такого уж точно позволять нельзя, — сказал Моро.

— Что не повод ходить немытыми, — ответил Кипу, — так вот, когда открылось, что этот самый юноша — бывший разведчик, он не смог сдать один экзамен у одного вредного преподавателя по имени Мясной Пирожок. Иные его Тухлым Пирожком прозывали за гадостный характер.

Отхлебнув сока, Кипу продолжил:

— Как рассказывал сам Уайн, а именно так зовут этого юношу... Хотя какой он юноша — зрелый мужчина, женатый, детей имеет. Оттого и вынужден заочно учиться, а приезжает лишь экзамены сдавать... Так вот, как он рассказывал, Тухлый Пирожок его и так, и эдак старался подловить, спрашивал вещи, которых в книгах не было, и потому Уайн знать не мог, и в конце концов тот не смог сдать. А Тухлый Пирожок хитро улыбнулся и сказал: "Ну что, слуга Инти, наушник-подслушник, будешь своему патрону теперь жаловаться? Да хоть его небесному тёзке стучи, всё равно, над звёздами Солнце не властно!" Ну, это он так намекал, что у него тоже свои покровители есть и что он работнику спецслужб, пусть и бывшему, не зачтёт экзамен из принципа.

Глотнув ещё соку, Кипу продолжил:

— Ну, Уайн, конечно, не сопливая барышня, чтобы в слёзы кидаться, но вышел он оттуда явно не в себе. Говорил, что жаловаться Инти ему совсем не хочется, хотя бы уж потому, что если Инти тут попробует надавить, то потом про него будут думать плохо, ну и так далее. Мол, с тех пор, как его раскрыли, многие стали на него исподлобья смотреть, а чем он виноват? Наоборот, он ради них жизнью рисковал. Ну, я предложил ему в баню со мной пойти, в себя прийти, и там случайно оказался один мой собрат-амаута, имя которого я называть не буду. Так вот, он тоже стал утешать Уайна, что, конечно, Тухлый Пирожок не прав, раз ты знаешь материал, то он обязан это зачесть, а что касается службы у Инти, то это тут не при чём. Но при этом добавил: "А всё-таки признайся, что ты тогда поступил как дурак, Уайн! Если бы ты тогда не согласился на предложение Инти, то поступил бы без проблем, отучился бы, сейчас бы уже сам преподом был. Ну, зачем тебе всё это нужно было? Вернулся ведь больной, еле живой, вон как тело тебе изукрасили. Несчастный ты человек!" А он так посмотрел на того, кто ему говорил... Как-то... не знаю, как описать. Ну, посмотрел и говорит. Слова эти я никогда в жизни не забуду: "Несчастный? Да разве я несчастный?! Да я счастливый! Я жив, понимаешь, а нахожусь здесь с вами, а могло случиться так, что моё тело было бы выброшено на съедение псам. Вот я теперь моюсь тут, а не ношу на себе слои многолетней грязи. После бани буду есть нормальную человеческую еду, а не помои с сухими корками, и надену добротные штаны и рубашку, а не тряпьём срам кое-как прикрою. И спать буду на постели, не на куче гнилого тряпья или соломы. Я жив, у меня руки ноги не переломаны, и всё остальное тоже на месте. Даже страшная болезнь, наследие тюрьмы, уснула глубоко, и теперь я могу учиться, трудиться, быть мужем и отцом. На фоне этого все неприятности с Тухлым Пирожком — пустяки, мелочь. Хотя, конечно, я с ним разберусь. Не исключено, что эта сволочь и в самом деле заговорщик". А я тогда подумал вот о чём. С детства я слышал от деда рассказы о Великой Войне, но только после слов Уайна понял, как отличаемся мы от наших предков. Мой дед очень жизнелюбив, и я не понимал секрета этого жизнелюбия, так как привык все наши блага считать естественными как воздух. Как-то мне трудно было понять, что само право жить на свете, даже просто дышать, отнюдь не всегда и везде гарантировано. Что миллионы людей живут в голоде и грязи, а есть и те, кого могут лишить жизни в любой момент только потому, что белые люди вздумали избавиться от кого-то неполноценного. Вот почему все страдания о недостатке свободы и финтифлюшек мне кажутся глупыми!