-Может, еще вина?
И в Иисуса Христа, Единственного Его Сына, Господа нашего...
-Спасибо, не откажусь. Видимо, погода так действует.
...был зачат Святым Духом, рождён Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и был погребён, сошёл в ад, в третий день воскрес из мёртвых...
-Скоро она на нас точно подействует, — о, этот смех. — Думаю, пора нам перебираться внутрь...
Ты меня никогда не обманешь, тварь. Я твой палач. Твой палач. Не твоя игрушка. Никогда. Выше этого. Я лишь твой палач. И ты мне не нужна.
Вонючие свечи на стенах. Скользкий от крови — его крови — холодный каменный пол. Все те же тяжелые темные волосы, мокрые от пота, так близко, задевают его лицо, когда она склоняется над ним...
-Ты как, следующий палец сам выберешь или мне доверишь? Может, все-таки расскажешь хоть что-нибудь?
-Боже Всемогущий и милосердный, Ты один ведаешь сокровенные тайны сердец, Ты знаешь, кто праведен, Ты прощаешь грешников...
-Не надоело? Смени уже пластинку.
-Услышь молитвы наши...
-Заткнись уже!
Словно демоны в аду, пляшут по стенам их черные тени. Она, взмокшая, словно попала под ливень, трудится над ним уже который час. И который день. Ее пропотевшая насквозь одежда липнет к телу, лицо искажено яростью и усталостью, по бледной коже стекают жирные капли пота, а с его исхлестанной, изодранной в месиво спины продолжает литься кровь. Пол, наверное, почернел бы от его крови, не будь эти камни и без того чернее ночи. Сжимая челюсти, она наступает снова, твердо намеренная хоть в этот день добиться от него чего-то, кроме так надоевших ей однообразных молитв. Заставить его взглянуть ей в глаза, признать, что она здесь, перед ним. Что она будет его смертью. Убить того, кто попросту игнорирует само ее существование, словно провалившись в иной мир и оставив ей на растерзание свое бесполезное тело, она, видимо, не может себе позволить. Не может дать ему умереть не сломленным.
В этом ее ошибка.
Заваленный трупами коридор. Ее прекрасное лицо впервые на его памяти изуродовано страхом.
-Ты не посмеешь! Не посмеешь! Ладислав! Останови его! Прошу! Умоляю!
Корчащийся в агонии на полу молодой красивый маг. Жалкий бесхребетный слизняк, чья жизнь была оценена настолько высоко, что за упавший с его головы волос ребята из Часовой Башни грозили им всеми возможными на земле карами. И невозможными — тоже.
-Шусан! Шусан!
То за волос. Интересно, что они скажут в ответ на вскрытую глотку?
Как же она близко. Три Ключа вошли ей в живот так глубоко. Она кашляет, плюется чем-то черным. Что же за дрянью ее накачивал Сохор?
Звон разбитого стекла. Подхваченное беспощадным вихрем тело, с криком падающее в белое безмолвие...
-Кат? Ты что, заснул?
Удивительно, но сейчас он был даже рад, что тут кто-то был. Пусть даже это была Лета. По крайней мере, он вырвался из этого грозившего утянуть его слишком глубоко потока...
-Ты сказала "Трио"? — холодно произнес он, поднимаясь со своего места. — Трио?
-Я сказала что сказала. И...
Лета не успела договорить — в палатку влезла чья-то запыхавшаяся морда.
-Быстрее! Там...прибыли...у них...
И куда только делалась вся эта усталость? Он рванулся с места, оттолкнув в сторону Лету, выскочил наружу, следом за рыцарем.
-Что? — рявкнул Асколь.
Впрочем, он сам уже увидел, что. Проталкиваясь между бежавших в сторону дальнего шатра, где был оставлен Блах, мчалась Седьмая. Какого же...
Времени выяснять, какого и что уже не было. Оставалось только кинуться за ней следом. За ними бежала Лета, ничего толком не понимающая, но на всякий случай уже поднимающая тревогу, поднимающая на уши весь их крохотный лагерь.
Они остановились у шатра с Пустышкой. Запыхавшаяся Седьмая, едва заметив его, коротко бросила:
-Надо было отправляться с вами сразу. Не ждать. Тогда бы...
-Да что, в конце концов, происходит? — проорала догнавшая их Лета. — Кто-нибудь может мне объяснить?
Собравшаяся вокруг шатра толпа лихорадочно готовила оружие. Что точно сказала им всем Седьмая, Асколь, конечно, не знал, но уже почти что догадался. И от одних этих догадок ему уже было хуже, чем от всего, что он пережил за сегодня.
Только не Трио. Это просто...
Седьмая кидает ему пару заготовок — несколько секунд и в руках у него уже два Ключа. Почти одновременно они врываются в шатер, готовые увидеть там что угодно.
И видят искореженную кровать с прожженной в ней огромной дырой да заходящиеся в истерике приборы, которые никак не могут взять в толк, куда же делся Блах. Но от Альберта Блаха не осталось ровным счетом ничего. Седьмая устало выдыхает. А он стоит без движения, смотрит и не может поверить, но потом все-таки пересиливает себя и подходит к выведенному чем-то в земле знаку — корявому, накарябанному явно наспех. Три башни в рваном кругу. Чувствует, что сходит с ума.
Он убил ее. Убил. Никто не может вернуться после того, что он с ней сделал.
Он убил это прекрасное чудовище и ее безвольную игрушку, он же прекрасно знал, что не выжил и тот, кто привел их к тем вершинам, с которых ему пришлось их сбрасывать. Трио погибло в крови и огне, умерло в агонии, хватаясь за свои несбыточные мечты до самого горького конца.
Она не могла вернуться. Она — кто чуть было не заставил его все бросить и свернуть с выбранного за него пути — ведь он был тогда так молод и так глуп — она, кто день за днем приходила к нему в ту камеру, надеясь вырвать из него хоть что-то — она, кого он отправил в полет из того красивого витражного окна, отправил прямиком в ад.
Но только она одна из всей проклятой троицы смела оставлять их знак.
-Фрас, — медленно шепчет он, и ему кажется, что мир вокруг стремительно темнеет, и смыкаются вокруг него прочные стены холодного подземелья.
-Вы знаете кто это был? Отец Кат? — тормошит его Седьмая.
-Юлиан меня убьет, — тихо бормочет, отступая назад, Лета. — Чего стоите? Перекрыть все! Найти! Найти тварь!
Он, Асколь, не слышит ничего. Ничего кроме ее голоса, который вновь возвращается — снова, снова и снова — казалось бы, вытравленный прошедшими годами, всей той болью, что к ней не имела никакого отношения. Ему доставалось и хуже. Но тогда...тогда он чуть не сломался. И не единожды. Все началось из-за нее. Все началось с нее.
-Фрас...
Это все бесполезно — эти крики, эти команды, эти попытки взять вставший на уши лагерь под контроль и найти убийцу. Ее здесь нет. Он просто знает.
Если бы он мог хоть на секунду поверить, что она и правда жива, остановил бы он ту фальшивую Седьмую? Несомненно, пусть и не смог бы объяснить, почему он это делает. Но он не хотел верить. Да что там, он старался забыть все это, как только мог.
Теперь, кажется, пришло время за это расплачиваться.
-Я должен...
Должен рвать на себе волосы, ага. И биться головой о землю. Старый дурак.
-Я должен позвонить, — наконец выговаривает он. — Немедленно.
-Кто это был? — упрямо повторяет Седьмая. — Кто?
-Фрас Лютт, — хрипит Асколь, повернувшись к ней. — Та, кого я убью.
Эпилог
Кирик Брунилио, кандидат в экзекуторы — все еще кандидат — по словам начальства, потерявший руку на первом серьезном задании, на втором точно потеряет голову, так что нет смысла спешить с посвящением — сидит в кресле, рассматривая свою новую конечность. Сгибается она даже лучше прежней, да и по заверениям Юста, выдержит, если по ней проедется грузовик, вот только пользоваться ею все еще получается из рук вон плохо. Сейчас он снова, в который раз, пытается схватить искусственной рукой лежащий на столе камушек, а тот — в который раз — ускользает из неловких пальцев, управлять которыми ему еще учиться и учиться. Нагнувшись, он пытается поднять камушек все той же рукой, но хватает лишь воздух, а камушек отлетает еще дальше.
Асколь, сидящий в дальнем темном углу, тихо смеется, в очередной раз прикладываясь к потертой фляжке.
-Кат, и когда ты только закончишь? — не дождавшись ответа, Шепот закидывается горстью таблеток, подтягивает к себе увесистый стакан.
-Я еще не начал толком, — через несколько минут отвечает Асколь, глядя куда-то в потолок. — Еще не начал...
-Помнишь ведь, что сказала тебе эта немчура? На замену органов, особенно легких с печенью, ты не наскребешь, даже если заложишь ему душу.
-У меня есть еще несколько его маленьких секретов, так что если что, заставлю его подумать и над этими проблемами.
Вот только открыть это кому-то еще значит устроить хаос даже больший, чем поднялся две недели назад и все еще продолжает набирать обороты, чтоб его.
И все эти две недели...
О да. Пей. Это ведь то, что ты обычно делаешь. В этом весь ты.
-Были свежие данные? — этот вопрос он собирался задать с самого утра, но тянул, тянул безнадежно и отчаянно. — А, Шепот?
-Пока глухо. Юлиан уже, конечно, чуть остыл, но Лете это не особо помогло, — хохотнула Шепот. — Надо же ему было кого-то отправлять перевоспитываться. Теперь тухнет в Штатах.
-Лучше бы гнила в земле. Но пока и это пойдет, — достав сигаретку, он ищет среди разбросанного по столу хлама зажигалку. — Глухо, значит...
-Да. Кризиса как такового уже нет, сам понимаешь. Так что уже солдатиков по карте ему не погонять в таких масштабах.
-Это не может не радовать, — выпуская дым, процеживает Асколь. — Чувствую, нас скоро сдернут, со дня на день. Вряд ли Юлиан позволит торчать без дела дольше.
-Вопрос только, куда...
-Ее ищут, — чуть ли не скрипя зубами, произнес Асколь. — По всей Европе, как я слышал. Начали с визита к тому, что осталось от старой сохоровской мастерской. Результат, конечно же, нулевой, но все-таки надо было откуда-то начинать. Ее ищут. На той неделе запустят щупальца в Штаты и еще куда. И как только будет хоть какой-то, пусть даже самый призрачный, невнятный и тусклый след...
Об этом узнаю я.
-Тебя послушать, так ты на ней совсем помешался. Черт, мне даже завидно.
-Тебе я не попытаюсь пустить кровь, едва увижу, — огрызнулся он. — А вот в ее случае...
-Если она выжила после всего, что ты с ней успел сделать в тот раз, это уже точно что-то большее, чем человек, чем маг...помнишь же, что она оставила от Блаха.
-От нее не останется и этого, когда мы ее найдем. Думаю, что могу это обещать.
-Эх, снова надрался, — вздохнула Шепот. — Смотри только меня с ней не перепутай по пьяни.
Асколь промолчал, хотя сказать хотелось очень многое.
Да, я опять надрался. А ты бы не надиралась до беспамятства в моем случае? Если бы на тебя вышел кто-то, кто знает все твои слабости до одной, кто почти заставил тебя предать все, что ты знал и среди чего вырос, среди чего жил? Кто тебя чуть не сделал гребаным калекой?
-Где сейчас Эрик, кстати?
-Направлен в Грац, — отмахнулся Асколь. — Нужно срочно заткнуть навсегда пару лишних магов, пока их не взяли за жабры всякие лишние люди. Про Ренье лучше не спрашивай.
-Это почему же?
-Потому что, — буркнул экзекутор. — Там опять мыльная опера, эпизод трехсотый.
-Но...это правда? Тебе удалось выжать разрешение?
-Да. Потому он и поехал куда поехал. Прощается. Всякое может случиться.
-Ты...ты его отпустишь?
-Я кто ему, нянька? — сердито бросил палач, снова откручивая пробку с фляжки. — Черти чем думает. Туда батальоном опасно соваться, а он просит пару добровольцев. А если таковых не будет, сам лезть готов.
-Одним словом, дела пошли как обычно. Как в старые добрые...
-Не сказал бы, что очень уж добрые. Вот уж не сказал бы.
Кинув фляжку на стол, Асколь сморгнул повисшую перед глазами хмарь, медленно поднялся со своего места.
-Завтра нас точно дернут работать. И одному Господу известно, по кому в этот раз.
-Воспользуемся шансом? — ухмыльнулась Шепот.
-Именно. Я все еще могу стоять на ногах и все еще могу думать. А тут... — он встряхнул фляжку, запустив ее куда-то в угол комнаты. — Тут уже ловить нечего.
-Словно каждый день последний, да?
-Как всегда, — сдернув с пустующего соседнего кресла валявшийся там бронежилет, он сплюнул окурок, быстро затушив его сапогом. — Пошли, пройдемся. Я хочу забыть, кто я такой.
Я хочу забыть ее.
Снова.
Вот только вряд ли это получится сделать, пока она жива...
Хлопнула дверь, решительно отсекая и оставляя позади работу, тяжелые воспоминания и неопределенное будущее.
Сейчас их ждал ночной город.
Ярко, невыносимо ярко для этого времени года светило солнце, на траве блестела утренняя роса. Остановившись перед этим небольшим одноэтажным домиком, выкрашенным в белые тона, он еще несколько минут помедлил, прежде чем поправил перевязь на правой руке и, все такими же крохотными шажками направился к входу. Протянул левую руку, все еще раздумывая, стоит ли. Но потом все же опустил палец на кнопку звонка.
Когда она открыла дверь, то с трудом устояла на ногах, настолько сильным было удивление. Да и дар речи вернулся не сразу.
-Ренье?
-Арлетт, — произнес он, силясь добавить в свой голос хоть каких-то эмоций кроме усталости от перелета и двух часов сна. — Я...я должен был позвонить.
-Да уж, не помешало бы, — все еще не в силах отойти от шока, пробормотала стоявшая на пороге молодая женщина. — Я...
-Нам нужно поговорить. Мне, наконец, удалось получить разрешение, — каждое слово он выговаривал с огромным трудом — ему самому не верилось, что впервые за все эти годы он сможет это сказать. — Если ничего не изменится, я отправлюсь туда. Я смогу вспомнить, кем я был. И понять, кто же я такой.
-Ренье!
Она очнулась. Смогла поверить в то, что видит. Кинулась к нему.
-Я пришел, чтобы попрощаться.
Он знал, что потом будет еще много слов — по большей части с ее стороны. А свои слова, самые важные, он уже сказал.
Двери лифта раскрылись, выпуская в коридор двенадцатого этажа двух одинаково мрачных людей. На мрачности этой всякое сходство заканчивалось: один был чахлым европейцем средних лет с волосами цвета соломы, в толстой залатанной куртке с высоким воротником и слабо, но все-таки заметным шрамом на правой щеке. Он шел, ссутулившись и опустив руки в карманы, словно старался их прорвать. Второй — куда как более молодой, с темной кожей и короткой стрижкой, в льняном пиджаке и зеркальных очках с золотой оправой — тащил новенький чемодан с кучей замочков и защелочек.
-Какой там номер он назвал?
-Шестьсот пятый. Говорить буду я, я к нему уже привык. Ничему не удивляйтесь.
-Хорошо, как скажете, — вздохнул человек с чемоданом.
Отель был самым дорогим в городе. Мало того, внизу было еще и огромное казино, в котором постояльцы расставались с последними деньгами. Впечатляло тут все — от охранных систем до деревьев в кадках.
