— Я тоже не ожидал, что окажусь здесь, — хмыкнул Альберт, — но люди, которых я весьма уважаю, попросили меня поведать граду и миру о моих опытах трансфигурации и зачарования — и если бы не мой глупый ученик, я даже продемонстрировал бы их плоды...
— Но учитель!..
— Я два года провозился с тем механическим големом, потратил на него целую кучу денег — заметь, данных мне именно для этой работы — а ты расколотил его палкой, испортив половину деталей!
— Но ведь я думал, что он одержим!
— Томас, прошу тебя, не искушай меня впасть в грех гневливости, — вздохнул Альберт. — И радуйся, что ты испортил только половину деталей.
— Гарри... — прошептала Гермиона. — Это же Альберт Великий, Доктор универсалис!..
— Великий? — Альберт развернулся к ней. — Конечно, мне приятно слышать подобное, дочь моя, но до величия мне далеко. Ты бы ещё святым меня назвала...
— А я уверен, что вас признают святым, — сказал Гарри. — Я воин, а не мудрец, в отличие от моей возлюбленной жены, но даже мне ведомо ваше имя и ваша мудрость. А чудеса... То, что рассказывали мне о ваших трудах — сам я, к несчастью, незнаком с ними — говорит мне, что это и есть чудо...
— Так, чада мои, — Альберт поднял руку, — не забывайте, что гордыня — смертный грех, и не перехваливайте меня. Я, конечно, заслужил кое-какое уважение среди мудрых людей, и всё же не самый дурной волшебник, но вот так превозносить... Не надо, прошу вас. И зовите меня просто брат Альберт — ни к чему все эти церемонии.
— Ну, думаю, невежливо не назвать своё имя. Я — Генри Поттер, моя жена — Гермиона...
— Поттеры... Не родня ли вы англичанам Поттерам из Годриковой лощины?
— Верно, брат Альберт, но дело это сложное, а во многом и тайное... Впрочем, без лишних ушей я могу рассказать тебе многое, хоть и не всё.
— Позже, быть может. И, юные волшебники, я надеюсь увидеть вас на моих лекциях...
Отряд брата Антония разместился в доме Алиеноры — и поскольку целительница явно не бедствовала, места хватило всем. Училась она сначала в Хогвартсе, на Хаффлпафе, а потом в Салерно и имела магловскую степень доктора медицины. Молодая, чуть полноватая блондинка, Алиенора была типичной хаффлпафкой — добродушной и милой со всеми...пока ей самой или её близким не пытались угрожать. Лицо её почему-то показалось смутно знакомым, но он пока отставил эту мысль в сторону. Потом вспомнит — может, видел когда-то портрет, или кого-то из далёких потомков, ведь у магов семейное сходство выражено куда сильнее, чем у маглов...
Рыцари оказались тамплиерами, и звали их Арнаут, Филлип и Гильем. О своём прошлом они говорить не желали, и Палестину, как подозревал Гарри, покинули не совсем добровольно... Что, разумеется, никого не волновало. На их мечи, копья и булавы всегда можно было положиться, а остальное неважно...
Филлипу, самому старшему из них, было лет сорок, был он мрачен, неразговорчив даже на фоне своих товарищей и почему-то брил голову наголо. Иногда он за весь день не произносил ни слова, и почти всё время посвящал уходу за доспехами, оружием, а закончив с этим, принимался молиться. Из всей компании именно он вызывал что у Гарри, что у Гермионы наибольшие подозрения — будучи фанатиком, он мог додуматься до чего угодно.
Арнаут был его полной противоположностью — чуть старше Гарри, с живым характером и весьма разговорчивый — особенно на фоне Филлипа — и именно он был основным источником информации о делах тамплиеров. Он, как и Гильем, стригся коротко и носил аккуратную бородку, а ещё занимался снабжением отряда, в чём разбирался неплохо... Что удивительно, поскольку торговля вроде как считалась делом, рыцаря недостойным. С другой стороны, Арнаут и не торговал — он договаривался с торговцами и мастерами, каким-то образом ухитряясь и не торговаться, и получить выгодную цену... И при этом не был даже сквибом, так что магия исключалась — просто красноречие, прокачанное до капа, как сказала бы Широцуки.
Гильем был его родным братом, старше года на два — сами братья никогда не говорили, сколько им лет, носил почти такую же бороду, только немного длиннее, и был не менее талантлив, чем брат, но таланты свои использовал для проповедей. И получалось у него, надо отметить, куда лучше, чем у отца Мартина — местного священника. Отец Мартин, понятное дело, этому был не особо рад... но кафедру для проповеди регулярно уступал — призвать пожертвовать на богоугодное дело Гильем никогда не забывал.
Палач — пожилой человек, коренастый и с простецким лицом — представиться не соизволил. Он вообще был столь же неразговорчив, что и Филлип, вечно сидел где-нибудь в углу и сосредоточено писал в свитке.
Последним членом команды был Мишель, послушник — блондин лет пятнадцати, исключительно пронырливый тип служивший писарем, лазутчиком, курьером, воришкой... В общем, всем, на что только способен пятнадцатилетний мальчишка. При этом характер он имел подозрительно лавгудовский, так что Гарри его на всякий случай подозревал...
— М-да, не так я представлял себе инквизицию... — протянул Гарри, задумчиво разглядывая палатку. — Да и большой деревенский дом, если честно — тоже.
— Ну, для тринадцатого века он вполне себе большой и комфортабельный, — хмыкнула Гермиона, — а то, что мы с тобой привыкли к немного другому уровню комфорта — это только наша проблема. А что касается охоты на ведьм... На самом деле этим как раз отличились протестанты, включая и англичан, как ни обидно. Католики, конечно, тоже ни разу не белые и пушистые, но они как-то не особо выделяли колдовство среди прочих ересей, и довольно часто вообще оправдывали. Я читала как-то историю про портного, которого рыцарь обвинил в колдовстве, потому что тот сшил ему плащ из кошачьих шкурок, а не из кротовых...
— И что с ним сделали? — поинтересовался Гарри.
— А ничего, — пожала плечами Гермиона. — Портной поклялся что о колдовстве ничего не знает, а плащ сшил потому, что на кротовые шкурки у него не хватило денег, соседи показали, что рыцарь — пьяница и сам во всех своих бедах виноват, ну инквизиция и закрыла дело, а портного оштрафовали за мошенничество.
— А тот монах, Инститорис или как там его?
— Инститор тогда уж, или Крамер — это его настоящая фамилия, — Гермиона поморщилась. — Ну, во-первых это будет только лет через двести с лишним, уже в начале Реформации — и, кстати, в разгар колдовской истерии, во-вторых, этот самый Крамер был просто психованным садистом, а в-третьих, куролесил он всего несколько лет, после чего инквизиция повязала его самого.
— За ересь?
— Да нет, за незаконные методы допроса — этот уродец обожал пытать, причём сразу и со всей дури, а этого, ты сам слышал, делать нельзя... В общем, его сперва спровадили в какой-то дальний монастырь, потом выпустили и даже повысили, но держали подальше от инквизиции.
— И совершенно правильно сделали, — заметил тихо подошедший Антоний. — Не знаю, о ком вы говорили, но что этот человек дурак и бездарь — это совершенно точно. Так вот, я зачем пришёл: время к вечеру, поэтому я предлагаю собраться завтра с утра и решить, как будем действовать дальше.
— Я уж точно не возражаю, — кивнул Гарри. — Всё-таки, этот день выдался для нас довольно сумбурным и утомительным... А ловить Тёмных лордов лучше всё-таки на свежую голову.
— Тёмные лорды? Хм, мне нравится — прекрасно описывает гордыню чернокнижников...
— Знаешь... — пробормотала Гермиона, провожая взглядом монаха. — У меня такое чувство, что именно мы и запустили это название...
Глава 43
Обсудить новости с утра не получилось — сразу после примы, утренней молитвы Альберт из Больштета, прозванный Всеобъемлющим Учителем, читал лекцию по трансфигурации. Такое не мог пропустить ни один маг, и потому большой зал Шармбатона — который и без того был больше, чем в Хогвартсе — освободили от мебели, и всё равно все желающие поместились в него с трудом. Собрались не только все студенты, но и преподаватели, и давно отучившиеся маги, и у каждого в руках были церы или даже грифельные доски, а позади кафедры заняли места четыре писца, готовые записывать всё, что скажет Альберт...
— Я рад приветствовать вас, — начал Альберт, поднявшись на кафедру, — в этой цитадели мудрости. Позвольте же мне предъявить вам скромные, но любопытные плоды моих изысканий...
Гарри внимательно слушал. Пусть "Забытая Великая Древняя Магия" — всего лишь миф, и большая часть этой древней магии забыта вполне заслуженно. Большая часть — но отнюдь не всё. Немало удачных находок сгинуло в безвестности — по глупости ли чистокровных семейств, даже на пороге вымирания державшихся за свои тайны, или в катастрофах... А следующим поколениям приходилось снова и снова изобретать велосипед или сожалеть об утраченном. Особенно это касалось трансфигурации, отброшенной на века назад падением Константинополя и гибелью Схолы святой Софии, а особенно — её библиотеки...
И Гарри оказался прав — пусть немалую часть того, что говорил Альберт, он знал, неизвестного оказалось не меньше. И пусть кое-что в будущем было открыто заново или достигнуто другими средствами — всё остальное стоило куда больше, чем все семь лет учёбы в Хогвартсе.
— Гос-споди... — прошипела в ухо Гермиона. — Ну вот как?! Как они ухитрились профукать нормальную теорию трансфигурации?!
— А ты думаешь, той же Макгонагалл это интересно? — хмыкнул Гарри, не переставая черкать заметки. — Я уже давно заметил, что у подавляющего большинства магов очень плохо с любопытством...
— А тех, кто занимается фундаментальными исследованиями, считают дураками, — добавила Гермиона. — Да уж, деградация налицо... Даже удивительно, что хоть какой-то прогресс ещё есть. Хотя если вспомнить семьдесят седьмой...
И, словно услышав их, Альберт произнёс:
— Грешен тот, кто отказывается от познания, кто желает остаться в невежестве, ибо, познавая мир, мы постигаем замысел Господа в той мере, что позволяет наш разум, и укрепляемся в вере... И на этом я заканчиваю сегодняшнюю лекцию, ибо всех нас, несомненно, ждут иные дела. В следующий раз мы встретимся завтра, но, скорее, уже после полудня — когда именно, вы узнаете или сегодня вечером, или завтра утром.
— Начнём, братья и сёстры, — брат Антоний уселся во главе стола. — И для начала давайте введём в дело наших новых товарищей, а заодно и обменяемся всем, что удалось узнать... Хотя, как мне кажется, все мы узнали немного.
— Много ты опустил по дроге в Нис-дель-драк? — спросил Гарри.
— Да почти ничего, — качнул головой Антоний. — Единственное, чего я не сказал — как именно были убиты его жертвы, но это тема слишком неприятная, чтобы затрагивать её при дамах.
— После того, что здесь творилось, меня может смутить очень немногое, — хмуро заметила Алиенора, повернувшись — и тут Гарри сообразил, почему она казалась знакомой. Сходство с портретом Хельги Хаффлпаф было несомненным, хотя и не бросающимся в глаза сразу — вероятно, потому, что потрет был всего один, да и тот не магический, а потому внимания малолетних волшебников не привлекал. Прямой потомок, возможно даже, внучка — а ведь Хельга была монахиней...
— Кровавый орёл, — сообщил Антоний, пристально глядя на Гермиону. Та лишь едва заметно поморщилась и сказала:
— Кажется, любимая казнь язычников-норманнов?
— Они и сейчас ей не брезгуют, — скривился Антоний. — По крайней мере, так говорят... А этот мерзавец убил так уже как минимум четверых детей — все мальчики, волшебники, всем было лет восемь-десять... Собственно, одной из его жертв удалось сбежать, и только благодаря этому мы знаем, что он в этом виновен. Тот мальчик рассказывал, что он сидел в клетке в каком-то подвале, причём не помнил, как он там очутился, и не знал, сколько времени прошло. Два раза приходил Робер, в первый раз просто посмотрел на него и кивнул кому-то, кого мальчик не видел, а во второй велел раздеть его донага и тщательно осматривал, "как лошадь на большой ярмарке", особое внимание уделив, да простят меня дамы, срамным местам. Одежду мальчику так и не вернули, а спустя некоторое время он увидел, как мимо его клетки пронесли тело такого же мальчика с разрубленной спиной, он отчаянно захотел оказаться где-то в другом месте, взмолился — и его волшебство, а может быть, и чудо Господне, перенесло его к воротам нашего монастыря. К тому времени я уже начал работать над этим делом — как раз незадолго до этого нашли первое тело — и мальчика выслушал очень внимательно. Робера он описал очень точно...
— Кстати говоря, а кто такой этот Робер? — спросила Гермиона. — Я не могу похвастаться, что знаю всех волшебников, но о многих хотя бы слышала, и он в их число не входит.
— Робер Отье, чистокровный волшебник из старого рода, — ответил Антоний. — Вся эта семейка очень подозрительна, их даже обвиняли в связях с катарами, но не смогли доказать. Да и в колдовстве Робера только подозревали — это сейчас он раскрылся, да и то случайно... Просто удивительно, насколько мало о нём известно.
— Ничего удивительного, — пожала плечами Гермиона. — Я полагаю, после рассказа мальчика вы нанесли ему визит, но не застали дома?
— Он сбежал у нас из-под носа! — возмущённо воскликнул Аранут. — И он обманул и запутал нас без всякой магии... Но, к нашему счастью, он смог захватить с собой лишь немногое — но, очевидно, самое ценное. Нам досталось довольно нечестивых книг и вещей, чтобы признать его еретиком и колдуном — и какой только мерзости мы там не нашли! Если хотите, я позже покажу вам список — может быть, что-то он вам подскажет. Сами-то книги мы уже сожгли...
— Хотя отнюдь не все этого заслуживали, — добавила Алиенора. — Но Арнаут прав — мерзости там было куда больше, чем нужно, один Герпий чего стоит.
— Герпий Злостный?! — Гермиона едва не подпрыгнула. — Что именно?!
— Разумеется, никто не стал это читать, — пожал плечами Антоний. — Но что тебя так задело, сестра?
— Я знаю, что этот Герпий придумал необыкновенно гнусное колдовство, которое позволяет обменять на вечную жизнь для тела бессмертие души, — ответила Гермиона.
В комнате повисло молчание. Немудрено — для человека этой эпохи подобная идея была не просто омерзительной, а попросту невообразимой...
— Правильно ли я тебя понял? — спросил Антоний. — Герпий, да будет проклято его имя в веках, создал колдовство, вся суть и цель которого в том, чтобы погубить собственную душу?
— Правильно, — кивнула Гермиона. — Даже тот чернокнижник, в чьих записях я нашла упоминание об этой мерзости, считал её порочнейшим и греховнейшим колдовством и не хотел о нём говорить. Но человеческие жертвоприношения для этого нужны, об этом он упомянул.
— Значит, нам придётся учитывать ещё и такую возможность... — вздохнула Алиенора. — Господи, вразуми нас!..
В том, что Робер создал хоркрукс или хотя бы собирался это сделать, Гарри сомневался — каким бы еретиком этот тип не был, такая мысль вряд ли пришла бы в голову человеку тринадцатого века, а если бы и пришла, даже самый оголтелый чернокнижник пришёл бы от неё в ужас. К сожалению, это не сильно помогало, потому что всё остальное Робер сделать мог, и вопрос состоял в том, что именно он затеял. То есть, понятно, что какую-то гадость, но какую именно? И как далеко он продвинулся?..
