Поняв, что врасплох меня взять не удалось, он и все его ублюдки бросились бы в окна — на первом этаже башни. А оттуда — вниз. В замок. Во все его лабиринты проходов и огромные неосвещенные залы...
Никто не срывался бы со стен, боясь, что я всажу в него огенный болт. Никто не ушел бы из нашего мира так легко. Сейчас они ползали бы по потолкам где-то внутри жилой половины замка, охотясь на прислужек — и их воплями выманивая меня из башни. В темные коридоры, где бы они успели наделать новых поганых ловушек...
— А если бы... — Эйк медленно поднял взгляд с ложа и уставился на меня. — А если бы он не поверил?..
— Но он же поверил?
Когда шагнул из окна, был уверен, что смогу сразу добраться до них — с первого же рывка, с огнем в обеих руках — и прямо ко всей этой своре выползней, помогавших ему удерживаться на стене... Они ушли бы мгновенно. А он, без их помощи сорвавшись, рухнул бы вниз... И тоже сбежал. Эта высота даже для него должна быть смертельна. Ушел бы, едва его оторвало от стены...
В этом я ошибся.
А вот в чем я точно не ошибусь — он ведь на этом не успокоится. Теперь, после второго поражения, тем более не оставит попыток добраться до меня... Обязательно явится сюда снова...
Нет. Уже не сможет прийти.
Не успеет!
Эйк, тяжело дыша, все оглядывал зал. Факел в его руке мелко дрожал, в неверном свете танцевали тени, шатая стены.
Я отобрал у него факел.
Выйдя на лестницу, я посветил вниз.
Кажется, никто со стены не успел влезть в окна, но...
Я ведь был уверен, что они не могут забраться по этим стенам! Потому что тут всюду мох.
— Нош-шрины стеночисты...
Я спустился до входа в башню. Оглядел коридор, уходящий в глубину замка.
— Это был тот же, что пытался достать вас вчера на проломе? Когда вы вытаскивали того Джока?
— Нет. Это тот, чьих ублюдков я изгонял с кладбища.
Эйк застыл.
— Это... Это тот ваш знакомец?
Вроде бы, коридор чист. И внизу никого, и на потолке тоже.
— Матерь всех тех демонов, что были на кладбище?.. — едва слышно пролепетал Эйк.
— По-моему, больше похоже на папашу. Нет?
Я развернулся и двинулся вверх. Эйк запрыгал за мной, не отставая ни на шаг.
— А завтра? Этот ваш... знакомец, — оскалился Эйк, — он опять придет?
— Куда это, — процедил я сквозь зубы, — он завтра придет?
Что это ему тут, интересно, будет светить?!
Отприходился!
Сев на скамью у стола, я подвинул к себе ларец.
— У вас рана опять раскровилась.
И правда. Рукав дублета пропитался кровью и, затвердев, прилип к ране. И тряка на ладони тоже потемнела от свежей крови.
— Будете сдирать, опять откроется. Надо...
— К Баану!
На левой руке я рассадил костяшки, когда отбивался от налетевшей на меня стены, — но это пальцы и снаружи. А внутри ладонь цела.
Боги... В голове уже плыло от вытянутых кристаллов. И футляр уже скорее пуст, чем полон...
Из распахнутых ставень донесся рев. Опять на проломе?
— Мастер, там...
— Закрой!
Стиснув кристалл, я потянул.
87
Я снова созерцал свое изломанное отражение в зеркальных стенках ларца. Еще одна голубая фигурка, смешно искаженная, слева, в свинцовой скорлупе.
На всякий случай я огляделся, но больше ничего не было. Только бурая муть.
Стиснув зубы, я взялся за рукоять кинжала, просунутого под замочек, и надавил. Кинжал изогнулся, но выдержал. Замок с треском вылетел.
— За скорлупу, Эйк.
Держась со стороны петель, чтобы крышка прикрывала меня от содержимого, я приподнял ее...
Я готов был отшвырнуть ларец, если сияние внутри вспыхнет слишком ярко — мощный амулет может расколоться, как кристалл. И это будет уже не порезанная ладонь...
Только бурую муть вокруг меня ничто не нарушало.
Все то же едва заметное колыхание, будто водоросли у дна реки.
За моим ухом засопел Эйк.
Я откинул крышку совсем, открыв внутренности ларца.
Несколько секунд я созерцал. Потом открыл глаза.
— Что это?.. — пробормотал Эйк.
Стенки ларца, и в самом деле, были выстланы свинцовой фольгой. Фольгу даже покрыли лаком, чтобы не порвалась. Но внутри, в этом свинцовом лоне...
— Это и есть тот амулет шаманов, мастер? — Эйк с сомнением поглядел на меня.
Больше всего это походило на крошечный переносной алтарь, выточенный из черного блестящего камня.
На широком постаменте стояла женщина высотой в пару моих мизинцев. Небрежно накинутая туника не скрыла одну тяжелую грудь с острым соском. Крутобедрая, напряженная, вскинув руку, на которую сел месяц. Лицо укрыто маской.
У ее ног три болотные лилии, плоские и широкие, как щиты. И судя по высоте постамента...
Я потянул первую лилию. Крышечка легко вышла. Полость в камне под ней была забита почти до краев крошечными клочками пергамента, свернутыми в тугие комочки, как это делают с записками, которые передают украдкой.
Эйк поворошил содержимое. Катышки пергамента, зачерствев от времени, шелестели и постукивали, как сухие шишки.
С трудом я развернул один клочок — он трескался и ломался, не желая менять формы.
— Что это, мастер?.. — все повторял Эйк с обидой, отказываясь верить своим глазам. — Мастер, что это?..
Буквы были знакомые, но написание, и сами слова... Какое-то наречие, едва понятное. Впрочем...
Я снял крышечку с другой лилии. Тут оказался склад медальонов. На всякий случай я открыл один. Крошечный портрет усатого красавчика, лак потрескался от времени. В другом был бородач с надменным взором.
Остальные можно и не открывать. Можно было бы и по грудастой луноносице догадаться.
— Ношрины хляби! — я от души врезал в бок столешницы.
Эйк уставился на меня.
— Что это, мастер?
— Огромные ветвистые рога!
Эйк нахмурился.
— Что?..
— И богиня любовной страсти! Оберегиня утех... Это не орки, Эйк. Какая-то неверная женушка, которая уж сотни лет как тлеет в тех склепах во дворе. На ее костях уж выползни танцевали...
Да хоть бы и рохурлур ее драл! Нош-шрины хляби...
У меня опустились руки. Наваливалась усталость.
— Мастер... Тут еще что-то есть!
88
Эйк открыл третью лилию. Там оказалось еще с полдюжины... нет, это были не медальоны. Хотя с первого взгляда и очень похожи.
— Это что, мастер?
Эйк взял один. Как он ни старался разломить эту штучку пополам, чтобы открыть как медальон, ничего не получалось.
Всего их было шесть — крошечных, с полмизинца, бюстиков. Королева, дева, король, рыцарь, женщина в маске, человек в маске. Человек и женщина в масках были сделаны очень искусно. Король и королева куда как проще. А дева и рыцарь, эти вообще руки другого мастера.
Но все шесть фигурок — из свинца.
— Тут еще камень какой-то... — Эйк, перевернув рыцаря вверх тормашками, разглядывал его основание. В низ фигурки был вделан крошечный камень. — Черный какой-то. Я таких раньше не видел.
— А еще они открываются... — вяло подсказал я.
По крайней мере, должны... Если я угадал.
Никогда раньше их не видел. Но слышал и читал в арканах.
Разламывать надо было не вдоль, как устрицу, а... я потянул королеву за голову, и она легко соскочила. Это был свинцовый колпачок, под ним тускло желтело.
Эйк, вскинувшийся было, тут же разочарованно протянул:
— Всего лишь янта-арь...
Легкое и прохладное покалывание маны еще гуляло во мне. Совсем чуть-чуть, но тут много и не надо.
Сняв свинцовую голову и с короля, вместе с королевой я зажал их в руке. Так, чтобы обнажившиеся янтари уперлись мне в середину ладони, как обычно упирался кристалл. И чуть толкнул ману, из себя в янтари.
Сквозь прикрытые веки я созерцал свою голубовато светящуюся от маны пясть, пальцы — вдруг между них появился маленький перламутрово-зеленый кокон.
Я разжал ладонь и чуть приоткрыл глаза, чтобы наложить то, что созерцал, на то, что видел глазами.
Концы призрачного кокона лежали на янтарях, что выглядывали из свинцовых шеек короля и королевы.
— Мастер! Камни! — вскочил Эйк. — Они... Они же были черные!
Камешки в основаниях фигурок теперь стали синими и чуть прозрачными, как темные сапфиры.
Я осторожно раздвинул фигурки в стороны. Кокон, тускнея, растянулся в призрачную нить, концы которой по-прежнему держались на янтарях.
Короля я поставил на стол, и взял свинцовый колпачок от королевы. Поднес свинцовую головку к ее шейке, откуда выглядывал янтарь. Край нити, выходивший из янтаря, затрепетал, отпрыгивая от свинцового колпачка, как язычок свечи, если на нее опускать монетку. И вдруг — я совсем посадил голову на шею — нить пропала совсем.
Возле королевы в моей руке. А возле короля на столе, из янтаря в его шее, нить торчала — но теперь всего на пару вершков. У поверхности янтаря нить была прежней, перламутрово-зеленой. Но чем дальше от янтаря, тем бледнее — истончаясь, будто становилась невидимой.
В нашем мире она и должна была таять в том месте... Я снял с королевы свинцовую головку, и нить снова вспыхнула на всю длину, соединив обе фигурки.
Тогда я быстро пронес королеву над факелом. Нить пропала. На этот раз вся и насовсем. Когда я отвел королеву от огня, нить не вернулась.
Эйк вздрогнул и замотал головой:
— Опять черный?..
Камень в основании королевы и в самом деле почернел.
— Это из-за того, что вы ее возле огня?
Он не мог созерцать ни перламутровой нити ауры, пока она была там. Ни того, что случилось с ней потом — когда пламя перерубило ее.
Я взял со стола короля и перевернул вверх тормашками.
— И этот?! — воскликнул Эйк. — А этот-то почему?! Его же вы не...
Эйк переводил взгляд с короля на факел, с факела на королеву.
Наконец уставился на меня.
— Хамелеоновы камни, — сказал я.
— Но как это?! — у него на скулах выступил злой румянец. — Этот-то, — он пялился на короля, — вы не...
— Так это. Между янтарем и хамелеоновым камнем, — я очертил пальцем по фигурке, где именно должен кончаться хамелеонов камень, вделанный снизу, и янтарь, вделанный сверху, — зажата чешуйка рахха.
— Рахха?..
Эйк совсем потерялся. Ну да сам виноват, что так трусит от демонов, что даже от моих рассказов о них бегает.
— Мировой червь. Я тебе рассказывал.
Или, во всяком случае, честно пытался.
— Он скользит между мирами... А здесь — одна его отлетевшая чешуйка. Точнее, половинка этой чешуйки... — Я поднял глаза на Эйка. — Как думаешь, где вторая?
Эйк уставился на королеву. Прошипел сквозь зубы, глядя на нее как на кровного врага:
— Тут...
— Тут, — кисло кивнул я.
Ладно. Если хоб не годится в поле, он годится в чан...
— Живо сними с них головы! — я махнул на оставшиеся бюстики.
Остатки маны уходили из меня — и без всякой пользы, Вагл бы драл эту древнюю потаскуху!
Быстро сложив короля с королевой в ладони, я снова толкнул в их янтари чуть маны.
Потом успел еще зарядить рыцаря с девой, а на третью пару меня уже не хватило. А может, чешуйка в них уже совсем омертвела, и даже мана не могла ее оживить. Сколько лет они пролежали в этом ларце? А сколько прошло с тех пор, как эта чешуйка слетела с рахха? Пока ее кто-то нашел, и какой-то алхимик применил ее в дело... Камешки так и остались черными. А созерцать я перестал.
Эйк все таращился на фигурки, пока я насаживал свинцовые колпачки обратно на крошечные шейки.
— Так вы знаете, что это такое?
— Полушки.
— И для чего они? Ну, как маги их... — Эйк нетерпеливо дернул рукой.
Я вздохнул.
— Как раз магам-то они, Эйк, без надобности.
Эйк насупился.
— Да? — с сомнением протянул он. — А тогда как же их, — он дернул головой на фигурки, — против демонов?
— Это не для демонов. Это чтобы украдкой подать кому-то знак. Вот он, — кивнул я на рыцаря, — у тебя. А она, — я коснулся девы, — у меня. В них половинки одной и той же чешуйки рахха. И они еще не совсем омертвели. Если в них попадает мана, аура чешуйки оживает. Одна аура на обе половинки, понимаешь? Эта аура осталась такой же, как была, словно чешуйку и не порезали. И когда есть аура, половинки чешуйки связаны ей вместе.
Эйк нахмурился. Очень старался понять, но, судя по его сморщенному лбу, не очень-то выходило.
— Если бы ты мог созерцать, то увидел бы: когда полушки заряжены маной, между их янтарями тянется сияющая нить.
Эйк, набычившись, напряженно переваривал.
— Хамелеоновы камни касаются половинок чешуйки, — терпеливо повторил я. — Пока в половинках ожившая аура, то и хамелеоновы камни, — я перевернул деву вверх тормашками, показав посиневший камешек, — будут синими... Понятно?
— Понятно... Ими только ночью можно пользоваться?
— Почему? — не понял уже я.
— Ну... А где тогда вторые колпачки?
— Что?
— Ну, вторые колпачки! Чтобы это прикрывать! — он ткнул в хамелеонов камень. Но ткнул очень аккуратно, чтобы палец остановился за вершок от камня, не коснувшись его случайно.
— Зачем?
— Как — зачем?! Но если на него солнечный свет попадет, они же почернеют! Аура эта ваша, — сморщился он, — ведь оборвется? Сразу, как утро настанет!
— С какой стати?
— Ну, как же! — Эйк оскалился от досады на мою непонятливость. Ткнул пальцем в прикрытую колпачком верхушку: — Тут свинец! Через него магия не проходит! Так? Единственный выход — тут? Через камень? Значит, отсюда ваша нить эта выходит? И если она попадет под...
— Нет, Эйк. Аура отсюда не выходит.
— Не выходит?..
— Нет, не выходит.
— Но... Тогда как же тогда... Как они тогда?! — прошипел он сквозь зубы с новой злостью, указывая пальцем на королеву, потом на короля, и снова на королеву. — Как она их соединяет-то, если ниоткуда не выходит?!
Я вздохнул.
— Это. Чешуйка. Рахха, — терпеливо повторил я. — Мировой червь. Межмировой. Понимаешь?
Эйк, набычившись, глядел на меня. Желваки у него играли.
Я вздохнул. Да, без созерцания, или хотя бы без подробных рисунков, как это делают в толковых арканах, в магии разобраться непросто.
— Сейчас половинки чешуйки соединены не через наш мир, Эйк. Аура, она как нить между половинками. Но сейчас здесь, в нашем мире, только ее концы. То, что осталось в янтарях под свинцовыми колпачками. Пройти сквозь свинец аура не может. Но я ее не порвал. Середина ауры просто ушла в другие миры. Аура остается целой.
Эйк потер щеку. Поморгал, глядя на закрытые колпачками полушки. Кажется, его злость от того, что что-то ему никак не дается, пошла на убыль... Начал улавливать?
— Ну? Понимаешь? Рахха, мировой червь, от которого эта чешуйка, он ползает между мирами. Слишком большой, чтобы переходить из мира в мир одним махом, как урлуры или другие демоны. Когда голова рахха в одном мире, его середина еще в другом, а хвост в третьем...
На самом деле, может, и не в третьем. Середина рахха, может, и по дюжине разных миров растягивается. Но сейчас это лишнее, а то совсем запутается. Только-только что-то улавливать начал.
— Ну? — я с надеждой вглядывался в его глаза. — Его части могут быть в разных мирах, а рахха при этом жив и бодр. И его чешуйки могут так же. Пока один конец ауры тут, второй ее конец уже в другом мире. Или, как сейчас, только середина в другом мире, а оба конца в нашем.
