— Каждый год. Вы с Рин похожи на них, ты в курсе? Куда больше, чем наши южане.
— Да, мне говорили.
— Я попал на Острова сразу после офицерского училища. Поступать решил из-за отца, он там воевал. Так что, если бы меня не отправили служить туда, я бы сам попросился. Тамошние жители поклонялись богу-мечу. Кто-то даже специально переспрашивал: не воину? Мечу? Ну да, именно мечу. Воплощение оружия, идеальный защитник. Он им не помог. — Гордости в этой фразе не было ни на грош. — Когда наши захватили Острова, они не собирались закрывать святилища. Островные сделали это сами. Не хотели поклоняться умершему богу.
Стэн безнадёжно махнул рукой.
Интерлюдия
Местные часто оглядывались на него, но быстро отводили взгляд. Не стоит пялиться на солдата армии, которая совсем недавно была вражеской. Стэн разительно отличался от них — светловолосый, сероглазый, светлокожий. Последнее отличие, правда, здешнее солнце очень быстро свело на нет, зато коротко остриженные волосы выгорели почти добела.
"Где вы, там граница, - не уставали повторять ему люди при больших чинах и погонах, отвечавшие за размещение контингента войск на Островах. - Только ваше присутствие гарантирует лояльность местного населения. Помните, что вы здесь чужие".
Стэн говорил то же самое своим бойцам в перерывах между марш-бросками и тренировками, но неизменно добавлял: "Но должны стать своими, если хотим остаться здесь надолго".
Их не любили. Периодически на стенах ближайших к части домов появлялись оскорбительные надписи, через пару лет ставшие понятными без перевода. Их замазывали, они появлялись вновь и вновь, на не успевших выгореть квадратах свежей краски. Мелом, углём, жирным чёрным фломастером. Этим в основном занималась молодёжь, старшие обсчитывали или обвешивали на базаре, с непроницаемым лицом врали в ответ на самый простой вопрос.
Те, кому недавно исполнилось семнадцать-восемнадцать, могли спровоцировать драку или напасть в тёмном переулке с ножом. Даже страх наказания их не останавливал. Стэн не винил молодых островитян. Наверное, будь он на их месте, тоже хищно щурил бы глаза и носил в кармане нож.
- Эй! — Стэн помахал рукой старику в коричневом костюме. По счастью, возглас был интернациональным. Старик терпеливо дождался, пока молодой офицер вскарабкается на холм. Вход в древнюю постройку за его спиной скрывала буйная растительность.
- Доброго вам дня. - Местный язык давался с трудом, слова не желали подчиняться. Стэн подозревал, что говорит с режущим ухо акцентом, но ничего поделать с собственной речью не мог. - Могу я поговорить с вами?
- Отчего бы и не поговорить? - Дед, собравшийся было уходить, опустился на камень.
- Мы хотели бы устроить на этом поле, - Стэн кивнул в сторону расстилающейся у холма равнины, - тренировочный лагерь. Это возможно?
- Вам всё можно, - отозвался старик, и впервые в его голосе мелькнула нота враждебности.
- Я узнавал в правлении - земля принадлежит городу. А потом увидел храм на холме, и подумал, что это место для кого-то может быть важным. Место для праздников или что-то в этом роде.
- Для праздников... - протянул старик. - В Ночь Мечей здесь горели сотни костров, и молодые воины сходились показать своё искусство. И пролить кровь было нельзя — Смотрящий не любил братоубийства.
Стэн не был уверен в том, что "Смотрящий" получилось перевести правильно. Получалось что-то вроде "знающий" или "защищающий". Так уж вышло, что в языке островного народа эти слова были однокоренными.
- То есть здесь проводятся религиозные праздники, я правильно понял?
Старик не шелохнулся, так и сидел, изображая статую и прикрыв раскосые глаза коричневыми морщинистыми веками.
Стэн уже собирался раздражённо плюнуть и уйти — всё равно ответов он здесь не дождётся — когда старик вдруг покинул насиженное место и жестом предложил ему пройти в храм. Парень на миг заколебался — не хватало ещё получить камнем по голове или поймать нож в бок — но всё-таки пошёл, держа ладонь на рукояти пистолета.
Нападения в темноте не последовало. Наоборот, старик завозился у входа, полностью перекрывая обзор возможной засаде, в нише разыскал фонарик и батарейки.
Внутри, вопреки опасениям, оказалось чисто и сухо. Никаких скамеек или стульев. Может, во время обрядов полагалось стоять, может, верующие приносили какие-то подстилки с собой.
Алтарное возвышение занимала только одна статуя: молодой воин. Волосы крупными кольцами рассыпались по плечам, узкое лицо украшала небольшая бородка. Глаза чуть раскосые, скулы высокие. Неужели никто до сих пор не заметил, что в лице здешнего бога смешались черты островитян и жителей материка?
Доспех непривычного вида: слишком объёмные наплечники, слишком много пластин. А вот обнажённый меч в опущенной руке совершенно не островной. Стэн видел здешнее старинное оружие: островитяне обожали изгибы и зазубренные края. Чтобы на клинок было удобнее наматывать кишки противника, не иначе. У воина же оказался самый простой одноручник с прямым лезвием, с такими рисовали почти всех героев рыцарского эпоса.
- Это ваш бог, да?
Точнее перевести с языка Островов не получалось. Самое близкое значение лежало где-то между понятиями "бог", "дух" и "душа".
- Смотрящий, - кивнул старик. - Тот, кто учит сражаться. Тот, кому посвящают победы.
- Я бы пришёл посмотреть на его праздник.
- Его не будет. - Голос старика не изменился. - Смотрящий умер. Наше время кончилось.
- Бога можно убить? Кто это сделал?
Стрик обернулся, оторвав взгляд от статуи.
- Вы.
В ту ночь Стэну снился воин в белоснежной парадной котте, почти перерубленный пополам пулемётной очередью.
...Они держались до последнего. Не знаю, кто из них погиб первым. Наверное, Фэйлиан, Разящий Меч. Держались, чтобы мы успели повзрослеть и принять на плечи груз мира. Если у Фэйлиана была свита — какой-нибудь личный отряд, или воплощения воинской чести, благородства и прочих достоинств — то они явно ненадолго пережили своего повелителя. Не знаю, кто из Иных отвечал за леса, реки и зверей с птицами, но выжженые напалмом гектары островной территории явно не пошли ему на пользу. Как вообще умирают нестареющие прекрасные существа? На что похожа смерть от уничтожения твоей сути — на рак, на заражение крови?
Они, наверное, поделили функции погибших между собой, чтобы выстоять. Последние, принявшие на себя весь груз, просто задохнулись от непосильной ноши. Не хочу даже думать, что стало с теми, кто вёл человеческие души за грань. Вся ненависть, весь ужас умирающих на войне потоком хлынули из человеческого мира в волшебную страну — и выжгли её. Что касается Эгерра и Алайны, то эти, скорее всего, и личностей-то никогда не имели. Так, сгустки чистой силы, для которых Ржавчина вообще прошла незамеченной. А вот Иной народ... Они ведь были настоящими. Воевали, заключали союзы, ворожили и влюблялись — как говорили легенды.
Их смела дикая, вышедшая из-под контроля сила, отравленная болью и неподконтрольная никому.
Я выплеснул вино из своей кружки на землю — по древнему поминальному обычаю.
Лёгкой вам дороги, кто бы вы ни были. Лёгкой вам дороги...
— Там не только в боге дело. — Стэн бросил курить уже после начала Ржавчины, и сейчас ему явно не хватало сигареты. — Я, знаешь ли, непрошибаемым материалистом был до всей этой свистопляски. Да и сейчас считаю, что мы просто не всё изучили, и потому не понимаем, что вокруг происходит. В общем, наша часть была на той территории, где когда-то островных солдат готовили. Почти всё уцелело, кроме пары казарм, даже здание штаба. Забор подправили, символику посшибали, сделали ремонт и завезли новобранцев. А потом кто-то решил некоторые документы из тамошнего архива переправить на материк. Там до фига было бумаг, чуть ли не довоенных, в комнату, где они хранились, ясен пень, никого не пускали, а тут приехали какие-то незнакомые офицеры, запаковали в коробки и сказали грузить в машины. Таскать весь этот бумажный хлам выпало мне и моим парням, никто особо не упирался, работа несложная, не траншеи на учениях копать. Заглядывать внутрь нам запретили, тем более все коробки были перемотаны скотчем и опечатаны. Мы и не стремились, можно подумать, пыльных бумаг не видели. В общем, почти всё уже перетаскали, когда один дятел на ступеньках споткнулся и коробку выронил. А она возьми и разорвись по углу. На асфальт так и хлынуло потоком. Причём не макулатура какая-нибудь, а фотографии. Много. Мы с дятлом их собирать стали, да там и сели. Ты знаешь, что мы вроде как мирное население не трогали? Знаешь, конечно. Смена правящего режима без ущемления прав граждан — так, кажется. Пресечение разработок сверхоружия, всё во имя мира и гармоничного сосуществования двух народов. А на тех фотках чего только не было: и мужики в нашей форме на фоне расстрелянных в гражданке, и мёртвые женщины. Я знаю, что женщина в форме — такой же солдат, и отношение к ней как к парню, но что-то не слышал, чтоб беременных, у которых живот на нос лезет, в армию брали. Да и в платье она была. Наши огнемётчики рядом с горящими деревнями. Фото до и фото после. Я не знаю, кто всё это фотографировал. Может, сами, на память, а потом начальство отобрало.
— Как ты перед командованием выкрутился? — спросил я.
— Скосил под идиота. Знаешь, я это хорошо умею. Фотографии? Какие фотографии? Не рассматривал, просто собрал. Взяли подписку о неразглашении и отстали. Но одних фотографий было, конечно, маловато. Я раздобыл тамошний набор открыток с видами города. Ходил, сравнивал. Половину домов не отстроили — не на что и не для кого. Заводы остановились. Нам говорили, что они дикари, но на этих открытках я видел девушек в коротких юбках, вполне современные улицы, яркие машины и автобусы. Запуганными и озлобленными островитян сделали мы. Попрошаек там много — увечных, без рук и ног, с обожжёнными лицами. С главных улиц наши патрули их гоняли, но, если поглубже забрести... Безрукие, безногие, слепые. Как в цирк уродов попал. Я, кстати, видел, каких детей рожали их женщины после того, что намутили наши учёные в своих колбах. Эта пакость калечила даже тех, кто не успел на войну. Знаешь, похоже на дурацкую шутку. Мы обвинили островитян в разработке невиданного оружия и сами же притащили его на их землю.
Я вздрогнул, вспомнив, чем занимался отец Рин.
Развесёлое нам досталось наследство.
— Потом, когда я подучил язык, начал слушать, что люди говорят. Иногда сам расспрашивал. Многие, конечно, боялись, но были и те, кому терять уже нечего. Знаешь, Дэй, столько людей сразу просто не может врать. Кто-то ошибается, кто-то путается за давностью лет, но с нуля придумать все эти истории нельзя, хоть ты тресни. Те, кто планировал операцию на Островах, наплевали на всё: на этику, на международные договоры, на Заповеди Войны, высеченные на плитах Храма Эгерра. Их ведь в актовых залах всех военных училищ на стендах писали. Они, демоны их дери, в текст воинской присяги включены. Не поднимать руки на безоружного, не убивать пленного, не трогать тех, кто не участвует в войне — гражданских, женщин, детей, стариков. Такого ведь никогда не было. Ну да, раньше в войнах тоже мирные жители гибли, когда снаряды не туда прилетали или если кому из солдат крышу срывало, но никто и никогда не работал в таких масштабах на уничтожение целого народа.
— Когда ты узнал об этом, ты возненавидел своего отца? — тихо спросил я.
— Нет. Не он начал эту войну. Уверен, что он сам ничего подобного не делал. Но я бы спросил, если бы удалось разыскать родителей.
— А где они жили?
— В Ваарне.
Я присвистнул. Ваарн был городом небольшим, и до Ржавчины его не каждый смог бы найти на карте. Сейчас же это название знал каждый чистильщик. Самое известное белое пятно, ни одна из посланных на разведку групп не вернулась.
Утешать было глупо, соболезновать — рано.
— Я всегда хотел быть как он. Даже в школу ходил в его армейской куртке, нашивки только спорол. Мы с ним ещё модельки клеили, он меня начал рукопашному бою учить.
— Повезло, — не удержался я.
— Считаешь, повезло? — в лоб спросил Стэн. — Дэй, а ты бы что выбрал? Свою историю, когда родителям всё по барабану, или вот так: знать, что тебя любят, но не представлять, живы ли они?
— Я бы выбрал второе. Если родители погибают, их можно помнить. Если ты не знаешь, где они, можно надеяться. Самое главное, их можно любить.
Я видел уличных детей, на которых родителям было наплевать. В их душах мёртвым грузом лежал огромный запас нерастраченной любви, которую некому отдать, и которая обычно доставалась тому, кто посмотрит по-доброму или просто покажет, что ему не всё равно. Чаще всего — кому попало. Главарю подростковой банды, случайным подружкам, старому вору, готовому обучить своему ремеслу.
Мне повезло. На моём пути встретился Эстерф Райнен.
— Тот самый мужик, от которого у тебя фамилия?
Оказывается, последнюю фразу я произнёс вслух.
— Он. Я бы ради него в лепёшку расшибся, однозначно.
Раньше здесь была какая-то портовая контора. Или общежитие для портовых рабочих. Но сейчас уже не понять: от здания осталась только рыжая кирпичная коробка в пятнах отвалившейся штукатурки. Уцелела лестница на второй и последний этаж, потому что была пристроена к стене. Перекрытия давно рухнули, оставив после себя бетонные балки, мостами перекинутые меж стен. Как обглоданные временем рёбра доисторического зверя. По ним можно перебраться на другую сторону здания и устроиться в проёме окна. Так я всегда и делаю: лестница, балка, окно. И школьную сумку — под спину, чтобы выпирающие кирпичи поменьше давили на мои тощие кости. Да, а ещё у меня здесь есть тайник, в выемке, оставшейся от пары выпавших кирпичей. Там... В общем, там ничего особенного нет. Несколько толстых дешёвых свечек, коробок спичек. Маленькая лупа в металлической оправе, висящая на тонкой цепочке. Я нашёл её на пляже, но стекло оказалось так исцарапано многочисленными песчинками, что сквозь него ничего не получалось разглядеть.
