— Закон? У вас хватает подлости прикрываться законом?!
Чанг сморщился:
— Перестаньте кричать. В ушах звенит. Я следую закону, а не прикрываюсь им, в чем вы сейчас убедитесь. Не знаю, известно ли вам, но после бунта в Виастро король принял постановление "О преступном родстве". Молодой Старнис должен был стать показательным примером, но благоразумно погиб в бою.
— В отличие от вас я не бунтовщик и не предатель! Мне нечего бояться.
— В отличие от меня вы не знаете, что "Закон о преступном родстве" имеет обратную силу. Под него попадают все нововыявленные родичи преступника, вплоть до седьмого колена. Ваша мать — Ивенна Аэллин, — и глядя прямо в глаза внезапно покрасневшему Корвину, Чанг медленно, чуть ли не по слогам повторил, — до седьмого колена, герцог.
"Тэйрин!" — все, о чем он мог думать в этот момент. Он все же погубил ее. И их сына тоже. Кураж пропал, осталась безнадежность: даже если они уехали, министр не остановится, найдет их и на Островах, и в Кавдне, и на дне морском. Он загнанно огляделся по сторонам, как будто прямо в стене мог появиться выход. Какой-либо иной выход, кроме позорной сдачи. Если министр все еще готов ее принять.
Взгляд зацепился за портрет, единственное украшение в комнате: светловолосая женщина в кресле, на коленях раскрытая книга. Белое платье подчеркивает матовую белизну кожи, на губах играет улыбка, она же спряталась в серых глазах. Белое платье! Наместница. Признавшись, он лишит своего сына титула, но спасет ему жизнь. О себе Корвин уже не думал. Он знал, что не сможет, даже ради Тэйрин, не пойдет на сделку с Чангом. Смелость это или страх оказаться трусом, или просто брезгливость, неважно. Министру придется продавать империю без его участия. А что до чести — обе его матери давно мертвы. Им все равно.
— В отличие от вас, господин министр, я знаю, что Ивенна Аэллин никогда не была моей матерью. Согласитесь, это даже смешно — всезнающий министр государственного спокойствия не заметил, как прямо у него под носом наместница родила бастарда от собственного секретаря! — Он хотел добавить еще что-нибудь, ядовито-жгучее, про мнимое всеведенье и грех гордыни, но замолк на полуслове, увидев лицо Чанга.
Министр стал белее того самого платья, щека безобразно дергалась, рука вцепилась в край стола. Он не отводил взгляд от портрета, и с некоторым опозданием Корвин понял, что женщина на нем — Энрисса Златовласая, а не Саломэ Светлая. Зоркий взгляд моряка разглядел маленькие цифры в углу картины: до его появления на свет еще три года. Быть может, поэтому она улыбается так безмятежно. Еще ничего не случилось. Оба они не могли оторваться от портрета: Корвин всматривался в лицо своей матери, в первый, и скорее всего, последний раз, а Чанг силился не упасть, пальцы все сильнее впивались в столешницу. Как же так?! Ну как же так?!
Внезапно отворилась дверь, в кабинет вошел секретарь. Сквозь оцепенение пробилась тревога — секретарь принадлежал к числу немногих людей, кому было позволено входить без доклада, но Чанг ведь велел его не беспокоить, пока не освободится. Молодой чиновник окинул кабинет быстрым взглядом, подошел к министру, прошептал что-то так тихо, что Корвин, как ни силился, не разобрал ни слова. Министр побелел еще сильнее, хоть это и казалось невозможным, и с видимым усилием отцепив руку от стола, кивнул секретарю:
— Благодарю. На сегодня вы свободны, — тот слегка замешкался, но все же поклонился коротко и вышел, бесшумно затворив дверь.
Повисшая в воздухе рука упала, промахнувшись мимо спасительного стола. Через пять минут Саломэ будет здесь, с гвардейцами. Сын Энриссы стоял у стены, вызывающе вскинув голову. Достаточно подать условный знак, и изрешеченное пулями тело сползет на пол. Ручные бомбарды убивали куда быстрее, чем стрелы, даже арбалетные. Саломэ начнет задавать вопросы, но мертвецы неразговорчивы, в лицо она своего нового военачальника не знает. Заранее подготовленная история про неудавшееся покушение ее удовлетворит, а потом будет уже поздно разбираться, тело исчезнет вместе с бумагами. Он должен подать знак, Лерик подписывал этот проклятый приказ! Если его арестуют, все будет кончено. Но почему так неподъемно тяжела рука?
Чанг перевел взгляд с загорелого лица молодого герцога на портрет. "Как я должен поступить, ваше величество? Ваш сын или ваша империя? Впрочем, зачем я спрашиваю... вы ведь уже один раз сделали этот выбор, не так ли?" То ли обман зрения, то ли игра утомленного разума, но ему показалось, что наместница медленно кивнула в ответ. Министр отошел к окну. Ветер стучал в стекло, на зеленой лужайке одиноко трепетал желтый лист клена, чудом избежавший болезни. Чистый, без единого черного пятна.
Гвардейцы с шумом распахнули дверь, обе створки и встали по сторонам, пропуская королеву. Капитан, выпятив вперед блестящую кирасу, застыл за ее спиной. Перехватив его взгляд, переполненный горделивым довольством, министр брезгливо сморщился, но прежде, чем Чанг успел сказать хоть слово, Корвин рванулся вперед:
— Ваше величество! Вы должны меня выслушать!
Светловолосая женщина в белом платье удивленно обернулась, и Корвин быстро заговорил:
— Я приехал из Квэ-Эро, чтобы доставить вам сведенья чрезвычайной важности!
— Прежде всего, — холодно осведомилась королева, — кто вы такой?
— Я? Я Герцог Квэ-Эро, то есть, новый военачальник.
Чанг по-прежнему молчал, не подтверждая и не опровергая его слова, и Саломэ нахмурившись, окинула взглядом незнакомца в покрытом пылью дорожном костюме:
— Вы, похоже, очень спешили, герцог. И что же заставило вас проделать столь долгий путь?
— Министр Чанг — предатель! Он продал Уррар Кавдну! Отвел войска с границы, отправил гарнизоны по провинциям, чтобы подготовить бунты! А кавднийцам бросил кость, чтоб не вмешивались!
Все так же холодно, Саломэ поинтересовалась:
— Вы, конечно же, можете подтвердить свои слова?
Про падение Уррара и отвод войска она узнала сегодня утром, вследствие чего и решила, что пришла пора нанести визит господину министру и раскрыть карты. Если Чанг не в состоянии держать окончательно обнаглевших лордов в узде, и они договариваются с Кавдном у него за спиной, то он отправится в отставку на месте. Если же может, то ему лучше поделиться с королевой своими секретами. Ей больше не нужны незаменимые министры. Но обвинение военачальника меняло в корне всю картину — она собиралась поручить тушение пожара главному поджигателю. Если он не лжет. Но в глубине души она уже знала — герцог говорит правду. Это так похоже на Чанга! Она должна была сама догадаться, как только стало известно, что старший брат лорда Алестара вернулся в Ойстахэ с пограничным гарнизоном.
Корвин вытащил из-за пазухи помятый свиток и подал королеве:
— Вот указ, от имени Высокого Совета. А это письмо от герцога Уррара, написано два дня спустя. Я не успел собрать сводки по провинциям, но если вы запросите сведенья, то убедитесь сами.
Саломэ развернула свиток, быстро прочитала. Корвин с тревогой вглядывался в ее лицо. Он ведь не загадывал, что будет дальше, думал только о том, как бы добраться до королевы, передать ей бумаги. Не верил, что у него будет какое-либо дальше, сомневался, что справится и с этим. Но не иначе как Семеро выручили его в последнюю минуту. Надо будет поставить свечу Хейнару, когда вернется домой. На лице Саломэ застыло холодное вежливое выражение, ни гнева, ни возмущения. Корвин снова задохнулся от поднявшейся волны страха: что, если все напрасно? Что, если она не поверит, несмотря на указ?! Ведь Чанг столько лет вертел наместницей, как угодно! Да что наместницей, он даже королю голову морочил! "Он ведь опять выкрутится", — с бессильной яростью вдруг осознал герцог. Как та многоглавая змея из старой легенды, у которой на месте одной срубленной, сразу же вырастали пять новых голов.
Но Саломэ прервала его отчаянные размышления все тем же ледяным безжизненным голосом:
— Арестуйте этого человека, — Корвин невольно сжался, но гвардейцы шагнули к министру, все так же стоявшему у окна. Саломэ обернулась к капитану:
— Отправьте его вниз. Я должна знать все подробности. Кто состоит в заговоре, кто на самом деле подписывал этот указ, кто взбунтуется первым, а кто вторым. Спрашивайте, пока не начнет отвечать, — на бывшего министра она не смотрела. И только Корвин заметил, как дрогнули ее губы, когда поравнявшись с ней Чанг негромко сказал:
— Мне очень жаль.
Чанга увели, и лишь тогда Саломэ тихо повторила, словно забыв, что Корвин все еще в комнате: "ему жаль!" и со всей силы стукнула кулаком по стене, в кровь ободрав костяшки. Затем обернулась:
— Следуйте за мной, военачальник. Нужно решить, что делать с тем войском, что у нас еще осталось. Собирать Высокий Совет я пока что повременю. Вы ведь успели ознакомиться с положением дел? — Они вышли в коридор, гвардейцы за спиной королевы выносили стопки бумаг и прикрепляли печать к двери.
* * *
В крошечной камере было нечем дышать — жаровня сжирала и без того спертый воздух. По лицу палача, то есть, мастера-допросчика, ручьем стекал пот, воспаленные глаза слезились — густые брови не спасали от едкой жидкости. Обычно он работал в большом зале, где и места достаточно, и приспособлений больше, но на этот раз решил обойтись без лишних глаз, не без оснований предполагая, что его репутация поставлена на кон.
Когда Чанга приволокли вниз, мастер сперва не поверил своим глазам: не то удивительно, что министра арестовали, все под Семерыми ходим, не он первый, не он последний, странно, что он попал сюда. Вот уж кто-кто, а господин министр лучше прочих знал, как устроено его собственное ведомство, и что его ждет. Однако позволил себя арестовать, и вот уже три часа молчал, хотя чего уж теперь упорствовать? Здесь все говорят, рано или поздно.
Раскаленное железо снова коснулось кожи, глухой крик заметался по камере, ударился в стену и затих. Палач выругался про себя: да что ж такое?! Как же не хотелось ему браться за это дело, но испугался — уж если королева своего министра не пощадила, то допросчика и подавно жалеть не станет. Да и толку-то? Он откажется, найдут, кому поручить, а подмастерье тут не справится, осторожно ведь надо, министр старик уже, да после удара. Может, на то и рассчитывал?
В боли самой по себе не было ничего нового. Он мог ее выдержать, пока что мог. Но осознание, что можно прекратить эту пытку в любой момент, убивало. Никогда раньше он не был властен над своей болью, теперь же стоило только заговорить, и все закончится. Но говорить было нельзя. Не сейчас, еще не сейчас. Внутренние часы отсчитывали минуты, перетекающие в часы, казавшиеся вечностью. Саломэ не поверит, если он сдастся сразу, он слишком хорошо ее обучил.
По груди начала разливаться знакомая горячая тяжесть, а голову, напротив, охватила звенящая легкость. Пора, иначе он не успеет. И вытолкнув из горла ком, он просипел, не узнавая собственный голос:
— Достаточно, — палач с облечением остановил занесенную руку.
С каждым словом тяжесть в груди нарастала, усиливался звон в ушах, он уже не слышал, что говорит, видел только, как допросчик торопливо черкает пером по бумаге. Сейчас, еще немного, еще несколько фраз, но огненный шар, заполнив всю грудь, наконец взорвался, он задохнулся от острой, пронзившей все тело боли, и замолчал.
Палач положил пальцы на шею, пытаясь нащупать пульс, покачал головой. Вот и все. Хорошо, если королеве хватит того, что он записал. Спрашивать больше некого.
27
Обычно береговое братство собиралось четыре раза в год. Обсуждали последние новости, вернее, обменивались сплетнями, платили налог, заносили в списки новых капитанов, а так же погибшие корабли и расходились до следующего раза. Но то было раньше, а как началась эта дурацкая война, Корвин принялся созывать капитанов каждый месяц, и ничего хорошего эти встречи не приносили — только новые подати да приказы, и людей на сбор приходило все меньше. Велика радость штаны протирать, если все равно слушать не станут! В мирное время решения принимали большинством голосов, но сейчас война, возмутишься — моргнуть не успеешь, как на рудники отправят, а то и вздернут под горячую руку.
Но сегодняшнее собрание созвали без ведома главы братства — три старейших капитана воспользовались своим правом. Корвина даже не известили, хотели, да не нашли — уехал куда-то по делам. Оставили бумагу, честь по чести, но собрание отменять не стали. Угрюмые мореходы рассаживались по местам — в последнее время на море, как и на суше, царило затишье. Кавднийцы в бой не лезли и перестали нападать на купцов. В то, что война закончилась, не верилось, но передышка пришлась как раз кстати, на сбор успели капитаны, патрулировавшие прибрежные воды.
Глашатай провел перекличку — отозвалось больше двух третей от полного списка, и ударил в гонг. Моряки молчали, переглядывались в ожидании, кто же заговорит первым, хотя и понимали, для чего пришли сюда сегодня. Однако капитаны, кинувшие клич, молчали, а на круг вышел человек, которого меньше всего ожидали здесь увидеть. Узнали его по родовым цветам да фамильному золоту волос, но удивились — младший сын герцога Айона и капитаном-то не был, всего год отплавал и уехал с посольством в Ландию. Но выступить ему все же позволили. Айвор обвел взглядом собравшихся:
— Я говорю с вами от имени своего отца, а так же по поручению герцога Астрина и графа Айна. Король, ныне покойный, втянул нас в войну, бессмысленную и непосильную как для империи, так и для Кавдна. Столетиями мы делили море, места хватало для всех, а тех, кто не желал делиться, мы всегда могли призвать к порядку, — по залу пронесся смешок: Владетель Кавдна хоть и величал себя "Господином Морей" среди прочих титулов, но галеры его флота в открытый бой с кораблями берегового братства предпочитали не ввязываться, а если пирата брали на горячем, то кавднийцы открещивались от несчастного, даже не пытаясь защитить. Айвор подождал, пока веселье утихнет, и продолжил:
— Эта война не нужна никому, даже королю. Он, как вы знаете, умер, — и снова по залу разнесся смех, — так стоит ли следовать его примеру? Ради чего мы отнимаем пропитание у своих жен и детей, лишаем куска хлеба вдов и сирот? Чтобы сумасшедшие военачальники топили в море железные корабли? Или чтоб герцога Квэ-Эро упаси Семеро, в нехватке верноподданности не заподозрили? Глава берегового братства лишь первый среди равных. Его избирают для того, чтобы он говорил за всех нас, а не за себя. Я попросил собрать сегодня братство, чтобы услышать ваши голоса — чего вы сами хотите для себя и своих кораблей! Солдаты уже разошлись по домам, война на суше закончилась. Хотите ли вы и дальше умирать во славу мертвого короля или будете жить? Черный камень — война, белый — мир.
С бочки для голосования сняли крышку. Выстроилась очередь. Спустя десять минут подвели итог — среди белых камней сиротливо затесалось несколько черных:
— Братство сказало свое слово, — подвел итог Айвор, — морские лорды поддерживают вашу волю. Я отправляюсь в Сурем, чтобы сообщить королеве наше решение.
