— Почему ты мне не сказал, что брюки и рубашка на мальчике были разорваны?
— Я тебе говорил...
— Я не припоминаю! Кто мог ему порвать рубашку, почему не хватает пуговиц? Почему ты не задействовал полицию?
— Но зачем, скажи на милость?
— Рядом с Хонни в траве валялся апельсин, я что-то не припоминаю, что дала ему в дорогу апельсин! Ты можешь мне это объяснить?
— Мало ли что может валяться в траве в десяти шагах от шоссе!
— Кто же, в таком случае мог порвать ему брюки, совершенно новые, крепкие брюки?
— Он мог споткнуться о камень.
— А рубашка? Почему порвана рубашка? Почему мальчик оказался так далеко от школы? Почему ты передал его по приезде в больницу в руки персонала, а сам малодушно сбежал? Ты мне можешь это объяснить?
— Мое присутствие только помешало бы.
— Ты был при нем, когда он очнулся?
— Нет, я выходил в коридор, но там была медсестра.
— Куда он бежал, от кого, кто его заманил, кто порвал ему рубашку?
— Но, Ванесса, твоя подозрительность...
— Я тебя спрашиваю, кто потащил его в траву прочь от школы?
— Это уже совсем глупо... Кондор утащил его в своих когтях!
— Ты мне за это ответишь, за все ответишь.... я еду домой!
Сэмюэль в сердцах бросил трубку. Его супруга, видимо, позабыла о своем намерении подежурить у постели мальчика, и теперь на взводе неслась обратно домой, чтобы учинить ему, Сэмюэлю головомойку. Теперь ему предстоит за все ответить, и не только ему, но и его родителям, и всем его предкам, а также всем сынам Израиля из поколения в поколение. Выслушивать все это не входило в намерения Сэмюэля, и он, взяв свою шляпу, отправился в клуб раньше времени.
2
Старый повар Парки, с достоинством поклонился и пожал протянутую руку мистера Корнхайта.
— Я все сделал в точности, как вы просили, сэр!
— Благодарю вас, Парки, вы просто бесценный человек!
Сэмюэлю хотелось выразить свою признательность как-нибудь иначе, может быть, теплее, трогательнее. Но здесь, в стенах аристократического клуба он должен был вести себя подобающим образом. Потому он не сжал руку Парки, а лишь подержал свою прямую ладонь в его руке и немного пошевелил пальцами. С Парки в этом клубе ему было не так одиноко. Он вообще уважал стариков, уважал мастеров своего дела, уважал старого аптекаря Раппопорта, за то, что он никогда не ошибался в рецептуре, уважал старого механика Хопкинса, за то, что тот образцово ухаживал за автомобилем, уважал старого Парки, за то, что он единственный знал и строго придерживался секретов фарширования рыбы. Жалко будет с ним расставаться, — Сэмюэль подумывал о том, чтобы со временем сменить клуб.
Сэмюэль кивнул швейцару, и, выпрямив спину, прошествовал по широкой лестнице в пустующий салон на втором этаже. Его глаз сразу же отыскал мягкое кресло и телевизор. Ну что ж, вздремнуть можно и здесь! Телевизор нагрелся, и из него вновь полились чарующие звуки Пучини. "Снова они собрались мне морочить голову своим отбеливателем, что они не знают, что никакой отбеливатель не справится с яичным желтком?" Но теперь уже все было всерьез. Шла прямая трансляция оперы со сцены Ковент-Гардена, на спектакле присутствовали Ее Величество и герцог Филипп. На этот раз тенор с честью справился со своей арией и получил положенную ему порцию аплодисментов. Сэмюэль забыл обо всех своих невзгодах. Это был потрясающий спектакль, певцы трудились, не щадя себя. Они работали на износ, под каблуками трещал дощатый помост, колебались ветхие декорации, капли пота сверкали в свете рампы. Сэмюэль даже отказался от предложенного официантом бокала шампанского, он не заметил, как стали собираться рядом с ним господа в смокингах и манишках. Шум в салоне нарастал, но лишь стоило Марии Каллас начать свою арию, все приумолкли. Сэмюэль уже не стеснялся своих слез восторга. Голос певицы был уже не тот, особенно в среднем регистре, но сила проникновения искупала все. Упрекнуть ее было не в чем, только любви, только искусству она возносила мольбы и никому не сотворила зла, — о, как Сэмюэль ее понимал! То есть, он единственный из присутствующих немного понимал по-итальянски. Под ударом крошечного кинжала пал от ее руки злобный Скарпиа, хрипя в предсмертной агонии, и шестнадцать тактов она металась на негнущихся от ужаса ногах по сцене. Казалось, что силы ее покинут, и она упадет на сцене в обморок. Но звуки истаяли в тишине, и занавес закрылся. Зал взорвался овацией, такого на королевской сцене еще не было?.
Увы, дослушать финал оперы Сэмюэлю не удалось. Его потянул за пуговицу адмирал Петтикот, отвел в сторонку, представил нового гостя, какого-то новоиспеченного финансиста и начал вполне серьезно и горячо доказывать преимущества некоего рискованного финансового предприятия. Сэмюэлю сделалось скучно. Он знал, что за болтовней адмирала не скрывается ни капли здравого смысла, но ни разу не возразил, слушал вежливо и кивал головой. Подобных разговоров до ужина его ожидало еще немало. "А не купить ли мне газету?" — с тоской подумал он, отыскивая глазами стойку киоска. "В самом деле, — горячо поддержал молодой финансист, — не найдется ли возможности у доктора Корнхайта приобрести газету?" Речь шла о покупке опций на газетку среднего пошиба, кажется "Утреннего Меркурия". Сейчас ее можно купить довольно дешево, ее бессменный редактор Трипкин позавчера умер, акции сильно упали. "Трипкин? Муж Патриции Трипкин?" — отозвалось в памяти Сэмюэля. "Никаких авантюр, — решительно сказал он самому себе, — никаких общих знакомых! Чтобы снова Ванесса совала свой нос в мои дела, — благодарю покорно!" Ему следовало прямо в лицо адмиралу решительно ответить: "Нет, черта-с два!", но вместо этого он промычал нечто невразумительное, ни да, ни нет. И это позволило адмиралу торжествующе замахать руками и забегать среди гостей, разнося потрясающую новость — Корнхайт отныне становится владельцем газеты! Все бросились поздравлять Сэмюэля, официант подбежал с подносом, адмирал провозгласил тост за здоровье нового газетного магната. Сэр Леонард Терренс сурово осведомился о самой газете, и произнес: "Первый раз слышу, никогда не читал!" Официант побежал в киоск на улице раздобывать последний номер "Утреннего Меркурия". Газетка изобиловала самой разнообразной информацией, начиная от сплетен не первой свежести о тайнах королевского двора и кончая таблицами призов на собачьих бегах. "Это что, зоологическое издание? — спросил лорд Чатам, рассматривая серию снимков кондора на первой полосе газеты. Снимки все как на подбор были самого дрянного качества, почерпнутые из самых разнообразных источников. "Как, — поразился сэр Леонард, — этого проходимца еще не изловили?"
Все окружили тесным кольцом Сэмюэля, как героя дня и повели под ручку в столовую. Бесконечный стол, уставленный канделябрами и сервированный тернеровским фарфором, уходил в дальнюю перспективу зала. До известного момента Сэмюэль чувствовал себя невольным именинником, пока не подошло время усаживаться за стол. Место ему отводилось ближнее, у самой двери, тут уж ничего не поделаешь, он ведь не был носителем громкого титула. Слева, справа и напротив пустовали места для опаздывающих. Сэмюэль скромно уселся, подобрав с сидения табличку со своей фамилией и степенью доктора. Он в душе посмеивался над непробиваемыми предрассудками, понимал, что сам он хорошо дополняет и уравновешивает этот стол. Увы, он действительно несколько запоздал с браком. Но тут усмешка исчезла с его лица. На глаза ему попалась наглая и торжествующая физиономия некоего Фицроя, восседавшего чуть ли не во главе стола по левую руку от лорда Чатама. Этот Фицрой написал груду никчемных книжонок о своих мнимых путешествиях, где наплел массу небылиц. До недавнего времени и ему приходилось довольствоваться местом на задворках длинного стола напротив Сэмюэля. Причиной тому было сомнительное происхождение. Многие из завсегдатаев клуба "Пеняй на себя" еще могли сравниться с Фицроем своей непробиваемой тупостью, наглостью и полным отсутствием воспитания. Но все это прикрывалось титулами. Почему же теперь этот выскочка так продвинулся? Его возвели в рыцарское достоинство? Назначили президентом Королевского общества врунов и хвастунов? Этот сын плимутского крючника и портсмутской шлюхи... Впрочем, их все-таки крестили в протестантской церкви. Сэмюэль с тоской поглядел вокруг себя, его не радовал даже вид пустующего кресла напротив, покинутого нынче коротышкой.
Тем временем место напротив перестало пустовать. Его занял опоздавший Альфред Вилкокс. Он немного запыхался, и, поздоровавшись с присутствующими, успел оповестить всех, что примчался прямиком из Ковент-Гардена, не досидев финала. По его словам, исполнение было просто никудышным. Тито Гоби не пел, а ревел, как затравленный медведь. Мария Каллас вообще лишилась голоса, можно было подумать, что у нее во рту горячая картофелина. Королева просто сгорала от стыда! А что делать, ей полагалось согласно ритуалу после спектакля проследовать за кулисы и поздравить певцов. Но он-то не королева, ему, Альфреду можно было и не досиживать до конца, у него есть и другие интересы. Сэмюэль, слушая оживленную болтовню виконта, скрипел зубами. Альфреду пристало бы помалкивать в его, Сэмюэля, присутствии или вообще не попадаться ему на глаза, ведь за ним числился немалый карточный долг. Вместо того чтобы сидеть, смирно потупив взор, как нашкодивший мальчишка, виконт, видимо, решил своим необузданным поведением назло действовать ему на нервы. Кто бы мог объяснить причину столь болезненной веселости человека, который два дня назад похоронил мать?
Парки распорядился разносить закуску. Ужин начинал обретать атмосферу таинственности. Все по традиции ожидали сюрприза. Сэмюэль поднялся со стула и постучал вилкой о бокал. Взоры присутствующих обратились к нему.
— Господа, я хотел бы, чтобы вы отведали этого блюда. Его намазывают на тонкий ломтик ржаного хлеба. Я был бы рад, если бы кто-нибудь сказал мне, что на его вкус оно напоминает!
Официанты бросились расставлять на столе маленькие судочки с красноватым на вид паштетом. Первым не замедлил последовать рекомендации сэр Леонард. С опаской продегустировав паштет, он приподнял бровь и победно вознес над головой нож. Застучали остальные ножи, все бросились в атаку на паштет. О-о — разнесся под сводами зала многократно повторенный стон, — это восхитительно, изумительно! Что это? Где этот чародей Парки?
— Сэмюэль, это мне напоминает стерляжью икру, только с кислинкой, — прокричал с дальнего конца стола адмирал Петтикот.
— Нет, господа, — веско возразил коротышка Фицрой, — это что-то балканское, я узнаю вкус консервированного болгарского сыра.
Вслед за этим последовали и другие попытки разгадать секрет несравненного паштета. Сэмюэль только улыбался и качал головой. Он отверг вмешательство тропической флоры, полностью исключил влияние как корейской, так и новозеландской кулинарии.
— Так и быть, мы сдаемся! — прокричал с полным ртом адмирал. И тогда Сэмюэль вновь встал из-за стола, пунцовый от счастья.
— Господа, перед вами, теперь уже можно сказать, "был" знаменитый "Форшмак моей мамы". Я помню этот вкус еще с раннего детства. Нельзя сказать, чтобы мое детство было скудным или полуголодным, но моя мама, вечная ей память, была очень экономной. Она не могла себе позволить столь экзотических кулинарных компонентов, какие здесь были упомянуты. Это блюдо подавалось в исключительных случаях, и помимо хвалы создателю за хлеб насущный у нас дома было принято второй тост провозглашать за гений нашей мамы. А третий тост был за экономию, ибо она ограничивалась следующими продуктами...
Адмирал приготовился записывать рецепт на салфетке.
— Итак, — продолжал Сэмюэль, — одна двадцатипенсовая селедка, ломтик мягкого сыра, одна сырая красная морковка, полфунта сливочного масла и пять капель лимонного сока. К ее услугам была мясорубка...
— Но консистенция, соотношение? — кричал адмирал.
— Один к одному, все один к одному! Да, и, конечно же, искусная рука Парки! — закончил Сэмюэль торжествующе и сел на место.
Финал его речи утонул в овации. "Браво! Не может быть! Но позвольте, так просто?" Восхищенным возгласам не было предела. Паштет был, что называется, "вызван на "бис". Хлеб из хлебниц снова был расхватан, и снова зазвенели ножи.
Когда и этой порции пришел конец, был провозглашен тост за матушку Сэмюэля и за здоровье Парки. Парки, вышел растроганный, чокнулся со всем и пригубил шампанского.
— Чтобы я еще притронулся к этому, боже упаси, — внятно произнес Альфред Вилкокс, — теперь я не жалею, что рассчитал Парки!
На секунду воцарилась напряженная тишина. Адмирал застыл с открытым ртом, и даже Фицрой растерянно оглянулся по сторонам. Медленно и словно нехотя возобновилось клацанье ножей и вилок, звон бокалов и фарфора. Выводок официантов принялся освобождать столы для основного блюда.
Альфред отпил шампанского и указал официанту на свой нетронутый паштет:
— Милейший, убери это поскорей. Какая жалость, что в моем страховом полисе нет графы об отравлении.
Сэр Леонард, ответственный за нынешний ужин, с ненавистью глядя в сторону распоясавшегося виконта, решил принять кое-какие меры. Поскольку не предвиделось больше тостов и застольных речей, он распорядился включить негромкую музыку. Это означало, что темы для общего разговора исчерпаны, беседующие могут разбиваться на группы.
Сэмюэль пристально вгляделся в лицо своего визави. Красноватые белки глаз убедительно доказывали, что Альфред уже успел где-то накачаться спиртным. От него следовало ожидать в любой момент очередной выходки. Сэмюэль призвал на помощь все свое самообладание. "Очень кстати, — подумал он, — сегодня предстоит большая игра, требующая трезвой головы".
Началась раздача основного блюда. Каждый заказывал себе его заранее, примерно за два дня, потому сюрпризов больше не предвиделось, только лорд Чатам расщедрился на довоенный вермут из своих погребов. Разговор зашел о винах, тут Сэмюэль мало что смыслил, он только знал, что, работая с химикатами, категорически запрещается употреблять спиртное. Одному из последних ему подали его ростбиф и стакан томатного сока. Альфред при виде этого презрительно усмехнулся.
"Кто же тебя так мерзко побрил? — размышлял Сэмюэль, глядя на островки щетины под стоячим воротничком виконта. Виконт поймал на себе этот взгляд и еще громче забарабанил пальцами, ожидая своей порции. Большинство присутствующих понадеялось, что в наказание за несносное поведение виконту не достанется ростбифа.
Прошло минут десять, пока через залу со всех ног побежал запыхавшийся официант с подносом. Альфред откинулся на спинку стула и торжествующе поглядел на жующую публику. Теперь и перед ним покоилась полная тарелка. Он развернул новую салфетку, но заткнул ее не за обшлаг, а за ворот, чтобы скрыть небритость. Внезапно Альфред постучал по стеклу вилкой и сделал попытку встать. В эту секунду находчивый сэр Леонард подал знак официанту. Вместо того чтобы приглушить радио, тот прибавил громкости. Но усесться на свой стул Альфред вовсе не пожелал. Он громко начал произносить речь, поигрывая вилкой, как дирижер.
