Боевики объявились в расположении полка, и в обе стороны полетели гранаты, затем началась беспорядочная стрельба и толчея. Завязалась рукопашная схватка. По полю брани понеслись истошные вопли и крики. Люди сошлись друг против друга не на жизнь, а насмерть. Полилась рекой кровь, окропив землю, заваленную трупами.
Серафим не мог смотреть безучастно на творящееся вокруг смертоубийство, успокаивал Веру.
— Ничего-ничего. Бог Милостив! Он спасёт тебя — твою душу, а тело не вечно, зато жизнь духовного начала бесконечна!
Вера больше не лила слёзы. Нечем было плакать, как и сил кричать в беспамятстве. Она просто молчала и если раньше постоянно закрывала глаза, то теперь всё было безразлично — её дальнейшая судьба. Она поняла истинный смысл жизни открывшийся ей здесь и сейчас. Нет ничего лучше на свете, чем разделить с любимым человеком, как радости, так и горести — умереть в один день — покинуть бренные тела на грешной земле и отправиться разом, а куда — не столь суть важно, даже в мир иной.
Серафим понял: не стоит больше что-либо говорить, сам умолк. Тут и явился тот, кого они уже не надеялись встретить здесь при жизни на поле брани.
— Чего притихли? — ввалился в блиндаж через бойницу майор.
— Живой, бродяга, — порадовался Серафим.
— Да вот, святоша, решил: грех вас кидать одних. Куда вы без меня! А так ещё повоюем!
Комбат придумал вещь намного хитрей, чем изначально предположил Серафим: подорвать боевиков и себя с ними, но не сдаться. А майор, собрав гранату, воспользовался проволокой, соорудив растяжку.
На неё и напоролись боевики. Прогремел мощнейший взрыв, и наступательный порыв был погашен.
Боевики залегли, принявшись отстреливаться и отползать назад.
— В атаку-у-у... — не сдержался комбат на словах. — Бей их, ребата-а-а...
Ему удалось поднять солдат, и те пошли в контратаку, обратив в бегство боевиков.
— Получили, уроды! Ха-ха... — ликовал майор. Перестарался. У него открылись раны.
Вера поспешно занялась им, оказывая посильную медицинскую помощь.
— Лучше спирту плесни в кружку, чем на меня, — заверил комбат.
Вера не воспротивилась, но и майор напиваться не стал, скорей принял как болеутоляющее лекарство, а заодно и для храбрости.
— А ты, Серафим?
— Я — пас! Это не для меня.
— Ты и впрямь святоша. Ха-ха! Вот что я тебе скажу: пока боевики переводят дух, полазь по базе — осмотрись. Найди офицеров и скажи им: я жив. Пусть валят с ребятами на новые рубежи — отходят за бронетехнику. Она послужит всем нам естественным оборонительным заслоном! И про боеприпасы не забудь! Всё оружие и прочее в том же духе тащи сюда! Ну, быстро! Работай, святоша! Глядишь: до ночи простоим, а там и ноги сделаем! Пусть хоть у кого-то из нас появится шанс на спасение! Пойдём в прорыв!
— Нет, — заявила Вера. — Как ты вообще до этого времени ходил? У тебя ноги перебиты!
— Жить захочешь, красавица, со страху и не такое совершишь! А иначе подвига не осуществить!
Серафим подался выполнять поручение комбата. Снайперы больше не досаждали. Боевики вообще не донимали. Они издали — полевые командиры — наблюдали за противником, стремясь определить — дать федералам опомниться — и сосчитать их точное количество. Получалось порядком. Хотя многие из солдат были ранены и при том очень серьёзно, а офицеры убиты.
— Неужели я остался один из высшего командного состава на весь полк? — не поверил комбат. — Ротные есть? А взводные?
— Один, — подал голос какой-то лейтенант — совсем юнец.
— Младший?
— Да.
— Здорово, молоденький! А прапорщики есть? Старшины?
— Только сержанты.
— Старшие или тоже младшие?
— Нет, просто сержанты.
— А сколько вообще у нас народу?
— Ещё довольно много. На три-четыре батальона наберётся, но...
— Что, младшенький?
— Из них два, а то и три — раненые.
— А те, кто может держать оружие?
— Роты три, от силы четыре с ранеными, что не могут ходить, но стрелять — более или менее.
— Не беда! А оружие? Боеприпасов хватит отбиться?
— Снаряды имеются, а вот орудий нет! Все разбиты.
— А патроны к автоматам?
— Рожка по два на брата найдётся.
— И то хорошо! Устроим вот чего, парни...
Майор заговорил о круговой обороне. И бойцы, те, что могли более или менее сносно передвигаться сами и выполнять поставленную боевую задачу комбатом, занялись делом.
Гаргуль лично явился в зону широкомасштабных боевых действий на джипе, занял смотровую позиции на одной из вершин.
— Где ты, проклятый? Покажись!
Вдруг увидел толпы народа.
— Почему они до сих пор живы? — сорвался он следом на крик. — Атаковать базу федералов! Немедля-а-а...
— Сейчас! Уже! Только сформируем новые ударные группы! — заверил тот полевой командир, который нёс ответственность за уничтожение мотострелкового полка и руководил ходом боя.
— Всех в цепь! И сами! Вперёд! — не собирался униматься Гаргуль. — Хозяин требует захватить лагерь противника ещё до захода дневного светила!
До заката солнца по приблизительным расчётам оставалось часа полтора-два, и комбат намеревался выиграть данное время у противника, готовил сюрприз. Полтора года в Чечне даже для него — командира продовольственного отряда — не пропали даром. Он имел неплохой боевой опыт в горах, и теперь применил его на деле.
Кругом — по всему периметру базы — были установлены ловушки. Солдаты в воронках оставляли снаряды, присыпая землёй. Противник оставался в неведении, что ждало их впереди, а сами обороняющиеся держали под прицелом "могильники" откуда в их сторону торчали снаряды капсюлем.
— Отлично! Успели! Справились! Теперь есть, как и чем встретить врага!
Кто-то из солдат выскочил и продемонстрировал голый зад, еле успел юркнуть назад в воронку, используемую на манер окопа. И вновь за работу взялись снайперы. Миномётные расчёты молчали.
— Либо мины наконец-то закончились, либо решили придержать для иной цели и явно не для нас, а колонны поддержки, спешащей к нам на помощь!
Майор не прогадал. Лес вокруг базы наводнился боевиками. На этот раз они шли стеной в цепи — наступали рядами — и конца им не было видно.
— Вот это новость, — порадовался комбат. — Пожаловали, уроды!
И без поддержки "артиллерии".
— Без моей команды не стрелять! Это приказ! — закричал в продолжение майор, истекая кровью — слабел прямо на глазах.
Подле него кроме Веры и Серафима находился молоденький младший лейтенант и на вид совсем ещё ребёнок, как и многие солдаты, оказавшись юнцами.
— Господи! И за что ты губишь наших детей? — не утерпела Вера. — Их же пускают как пушечное на прожженных наёмников, воюющих десятилетиями, точно на растерзание стервятникам и хищникам!
— Идут, гиены! Гореть вам всем в огне-э-э... — прохрипел майор.
У него пошла кровь носом. Вера сделала укол одновременно обезболивающий и успокаивающий.
— Ты что наделала-а-а...
— Без паники, молодой! Отныне ты командуешь полком!
— Я не полковник! И всего неделю в Чечне! Не справлюсь!
— Жить захочешь, ещё и дивизию в бой поведёшь, а твои сержанты — полки! Главное помни, чего хотел осуществить майор — следуй неукоснительно разработанному им плану действий! И всё получится! Сам в этом убедишься!
— Мама-А-А...
— Лейтенант! — очнулся на миг майор. — Молоденький...
— Я, комбат!
— Вот и давай, командуй батальоном, сынок...
— Есть! Так точно, командир, — произнёс тот сквозь слёзы.
— Вот, уже лучше, — похвалил Серафим.
— Но не совсем то, что необходимо, — присовокупила Вера. — У меня дочь не убоялась боевиков и сумела выжить после авиакатастрофы в горах да сообщить, как тут у нас обстоят дела! А ты старше её втрое! Дошло?
— Не робей герой! Ты же офицер! Защитник Родины! Присягу давал! Не забыл? — присовокупил Серафим.
— Слушай мою команду, полк, — расхрабрился юнец. — Приготовиться к бою! Пока боевики не окажутся в зоне ловушек, чтоб никто не смел открывать стрельбы! Иначе сам пристрелю паникёра! Собственноручно!
Вера улыбнулась.
— Знать, не всё ещё потеряно, коль неоперившиеся юнцы готовы умереть за своего командира.
Она опомнилась — вспомнила про комбата. Пульс едва прощупывался. Его требовалось доставить в лазарет дивизии.
— И желательно до утра. Иначе может не дожить! Крови потерял много. Очень много! Не понимаю, как он до сих пор выдержал — жив!
— Успокойся, родная, — отреагировал Серафим, и подался наверх, выглянув из блиндажа.
Противник был близко — в паре сотне метров.
— Да они пьяны! Обкололись и обкурились! — констатировал кто-то из сержантского состава.
— Хреново, — заметил другой сержант, у которого был за плечами год в зоне боевых действий. — Будут валить до последнего боевика! А нам всех не замочить!
— Штаны не намочи! Не хватало, чтобы обделался! Здесь тебе не сортир! Ищи его себе в ином окопе! Свободных воронок полно!
— Я не ворона, как ты подставлять свой зад по пули!
— Лезут! Идут! Боевая готовность по максимуму-у-у... — закричал лейтенант совсем ещё детским голосом.
Боевики очутились в пределах базы, но так пока и не встретили никакого сопротивления, решили: передавят остатки полка сапогами, а тех, кто дёрнется, добьют ножами и прикладами. Как вдруг земля содрогнулась под ногами и загудела, заходив ходуном и... разверзлась, точно они забрались не на холм, а действующий вулкан.
По всему периметру загремели разрывы. Боевики на переднем крае понесли ощутимые потери, но их количество было столь велико, как и глубина атаки, что за первой волной и второй, накатила третья, угодив под шквальный огонь.
Вновь очнулся майор.
— Беречь патроны! Не стрелять впустую! Бейте прицельно — одиночными-и-и...
И снова вырубился.
— Не дотянет до утра, — констатировала Вера. — Сердце не выдержит! Сходит с ума! А это первый признак агонии!
— Что творят, черти! Что творят! Одно слово — бесы — одержимые! — съехал Серафим вниз в блиндаж. — Это земной ад! Чертоги чистилища не идут ни в какое сравнение!
Лейтенантик спал с лица, оно стало у него белым, как чистая простыня, а затем и вовсе бледным.
Шла уже седьмая, а то и восьмая атака по счёту — накатывала волна — цепь боевиков. И конца, как и края, им не было видно.
Заканчивались патроны. Солдаты с сержантами расстреливали последние боеприпасы. Некоторые из них уже примкнули к стволам автоматов штык-ножи, готовясь к рукопашной схватке, поглядывая искоса на командира. Тот пребывал в лёгкой растерянности. Буквально миг, показавшийся всем вечностью. Она открывалась перед ними в виду конечности земного пути.
Он схватился рукой за кобуру, выхватил пистолет и поднял над головой.
— В атаку, пацаны-ы-ы...
Сам кинулся в пекло, стреляя вперёд себя. А следом поднялись сержанты и солдаты.
— Ура-а-а... — понёсся над полем брани безудержный крик, потонувший в грохоте битвы.
Вновь полилась людская кровь рекой на землю, и повсюду стали падать тела раненых и убитых.
Шла десятая волна боевиков. В ней и захлебнулись обороняющиеся, отбив две атаки. Отступили.
— Уходим на север в прорыв, — закричал Серафим. — Те, кто ещё может идти!
Лейтенант предстал перед ним с окровавленным лицом — ничего не слышал. Уши заложило. Он получил удар по голове, и они кровоточили у него. От верной гибели его спас сержант, прослуживший год в Чечне. У того была располосована рука — левая, а в правой — он вместо автомата сжимал окровавленный трофей — кинжал, изъятый у боевика.
К ним в блиндаж спрыгнул ещё один герой — в бронежилете и сапёрными лопатками, коими орудовал — махал в стане противника — точно топорами.
— Ну, ты и головорез, ефрейтор! Сколько духов положил?
— Сколько бы не положил, сержант, всё одно мало!
Они наступали. И какая по счёту волна — цепь — накатывала на оборонительные порядки полка мотострелков — все сбились со счёта.
— Уходите! Прорывайтесь на север к своим — в горы! — продолжал настаивать Серафим.
— А как же раненые? Комбат и женщина? — упирался сержант — телохранитель лейтенанта.
— Я останусь с ними!
— Хм, святоша! И что это изменит? Умирать так всем и сразу, чтобы никому не было обидно-о-о...
Сержант метнул кинжал в боевика, появившегося у блиндажа — в бойнице, и выхватил из тела, вновь вооружившись полюбившимся трофеем.
— Мы тоже кое-чему научились, святоша! Как воевать! Хорошую школу жизни прошли! И уяснили: трусы долго не живут!
— Как и герои, — вмещалась Вера.
— Зато память о них вечна!
Сержант был прав. Его заявление не помышлял оспаривать даже Серафим. Ему самому пришлось впервые взять в руки оружие, коим послужила лопатка, одолженная ефрейтором.
— Только смотри: не потеряй!
— А я думал, скажешь: не убей кого-нибудь, и в первую очередь себя, — посмеялся сержант. — Командуй, лейтенант!
Он толкнул его в бок. И тот закричал:
— А-а-а...
— Это что значит?
— Типа — ура, ефрейтор!
— А...
— Ура-а-а... — выскочили они из блиндажа, и кого узрели вокруг себя — толпы боевиков.
— А где наши-и-и... — не слышал молоденький лейтенант, и видел нечётко людей — силуэты, подобные на чертей.
— Закончились, как и наши подвиги! Чай не Боги, и холм — не Олимп, — опустил кинжал сержант, прикрыв собой лейтенанта. И получил удар в живот от наёмника.
Казалось всё: смерть неизбежна. Случилось чудо. Над горсткой бойцов мотострелкового полка нависла тень.
— Гаврила-А-А... — вскрикнул от радости Серафим и его голос потонул в грохоте залпа реактивной установки вертолёта.
Поверхность базы покрылась разрывами. Боевики отступили, поскольку и со стороны горного перевала до них донёсся грохот. На рубежи для стрельбы вышли батальоны артполка, принявшись работать по высоткам.
Боевики заметались между огнём и пламенем. Рассеялись.
— Проклятье! — свалился Гаргуль с дерева. Ветку под ним срубило, и он оказался на земле — лицом в траве.
До захода солнца оставались считанные минуты. Но это ровным счётом ничего не меняло. Полк устоял, отбив все атаки наёмников, а тут ещё позиции боевиков в тылу с северной стороны подверглись массированному артобстрелу. И в небе вновь послышался гул вертолётов. На выручку летели десантники и снова в количестве роты.
Они привезли боеприпасы, а назад отправили раненых.
Серафиму удалось уговорить Веру сопроводить майора до лагеря дивизии в медсанчасть.
— Сейчас ты нужна ему и своей семье там, за горами!
— А ты? Как же ты, Серафим? Что будет с тобой — станет?
— Ничего, родная. Я же заговорённый! Меня смерть не берёт! Со мной ничего страшного не случится, ибо нельзя убить! Это и есть моё наказание, как и крест! Лети-и-и...
Вертолёт оторвался от земли, и Серафим, как и Вера для него — исчезли друг для друга во тьме.
Они расстались. Вера не могла опомниться. У неё появилась нехорошее предчувствие. Она поддалась панике.
— Господи! Не забирай его у меня! Неужели я не заслужила простого человеческого счастья — быть любимой, как и любить! Не отнимай у меня любимого мужчину! Оставь мне его-о-о...
