Выбраться бы отсюда. Выбраться бы...
— А может, договоримся? — выдохнул Ириник, вновь "приложившийся" головой о стенку. — Выведи отсюда, я тебе денег дам...И на леденцы хватит, и на платьице дочке...
— Ирина не дочка, а жена моя, кусок, — незлобливо ответил тюремщик. — Ты, конечно, извини, но работа у меня одна. И терять её не хочу. У тебя детишки голодали? А у меня голодали...Нет...Не брошу работу...
Он заученно бубнил эту отповедь: значит, не раз и не два ему предлагали то же самое.
— А если за мою смерть "ночная стража" мстит примется?
— Ну и пусть. Господин со всеми может договориться. Ну вот, кусок, пришли мы.
Мощные руки опустили Филофея на пол.
— Забирай товар, — обратился он к кому-то. — Хе, кусков так не забирали...
Ириника снова подняли. Он оказался на чём-то мягком, кажется на тюфячке...Да, мягко, удобно...Захотелось уткнуться в тюфяк и уснуть навсегда. Сил бежать не было. Да и как? Ноги не слушались, руки — тоже. Голова снова болела...Сильно же ему досталось на площади Тавра. Ничего, может, с этим покупателем он договорится...Или сбежит...
В голову Филофея мысль о том, что это, может быть, последние дни его жизни, никак не умещалась. Да если бы и пришла...
Сейчас он словно бы наблюдал за собой со стороны, чуть повыше правого плеча. Ириник был спокоен как никогда. Его, выпускника Университета, продали? Нет, это не с ним, это с телом каким-то, с каким-то там "ночником" Филофеем происходит...Вот этот, обессиленный, кулем лежащий на телеге, и погибнет...А он, учёный, останется...Он будет работать, работать, работать...
— Господин Филофей, как Вы там?
Вот, уже прошлое перед глазами проходит...Прошлое "ночника". И не только перед глазами: голос Евсефия слышится. Он, бывало, спрашивал...
— Господин Филофей, ответь же!
А это...Это...Он так никогда не говорил! Чего-то не припомнить такого...
— Господин Филофей Ириник, это я, Евсефий! Я мешок с Вашей головы пока снять не могу! Ответьте же!
Тело Филофея-"ночника" кто-то начал трясти...
Филофей-учёный как-то странно воззрился на всё это...А потом...Потом учёный и "ночник" вновь стали одним целым.
Его спасли! Его спас Евсефий!
— Ты знаешь, очень удобная у тебя телега...— слабым голосом откликнулся Ириник.
— Слава Аркару! Вы живы! Я Вас еле отыскал! Хорошо, что у меня уйма...знакомых в городе. Шепнул кому надо, вот и сыскал Вас...Инквизиция повсюду рыщет. Сказали, что погиб Филофей Ириник, представляете! А сами Вас ищут. Поэтому пока и не снимаю с Вашей головы мешок: чтобы, значится, патрули не накликать...А уж на раба, купленного у Макеллы, не обратят внимания...Это Я вам обещаю, господин! Похоже, как-то прознали о том, что Вы нечто важное отыскали в том домике...
— Книга? — Филофей напрягся. — Книга...
— Можете быть спокойны: книга в надёжном местечке. Я вернул её в подвал, нашёл лазеечку, через которую два-три человека пройдут незаметно. А ключик от подвальчика Вы забыли на столе, когда переписывали текст. Помните? Лежал себе такой, маленький ключик, незаметный, там ещё тысяча мелочей подобных. Кто бы заметил? Никто бы не заметил. Кроме меня. Вот и смекнул я, что надо припрятать. Надо! А потом и о книге той подумал. Её, наверное, "ручники" у Вас позаимствовать хотят. Ну да ничего. Я Вас спрячу в надёжном местечке, посидите там...Может, кого-то позвать Вам? Передать весточку? — Евсефий вылил на Ириника целый ушат слов.
Весь этот поток с трудом проникал в сознание "ночника", но кое-что он всё-таки уловил: надо воспользоваться помощью Евсефия. И требуется срочно, не медля ни секунды, позвать Италла. Учитель может оказать неоценимую помощь...В чём-нибудь..Тем более у Иоанна осталось так мало времени, чтобы хоть разок прочесть ту книгу с учением древних еретиков...Да...Италл был бы счастлив...
Однако же что же самому Филофею делать? Залечь на "дно" на некоторое время? Или...
— Евсефий, позови наших...Позови...Иоанна Италла, преподавателя словесности из Университета. Скажи, что от меня. Скажи, что он может прочесть ту книгу...Скажи...Если не поверит...Скажи, что один бывший монах порой бывает большим праведников, чем три патриарха. Он поймёт...Он должен понять...
— Не могу я наших позвать. Следят за всеми, только я кое-как улизнул. Если покинут штаб-квартиру, сразу же примчатся "ручники", только хуже будет. А вот кого другого — обязательно позову! А теперь — тише! Здесь патруль инквизиторов! Молчите, прошу Вас!
В самом деле: воздух наполнился окриками: "Стой! Стой! Именем Аркара!". Послышалась возня. Стук сапог о мостовую.
— Ну-с, и куда это мы намылились? — послышался глубокий бас.
Такие обычно в церковном хоре поют. В свободное же время, похоже, ходят по улицам с дубьём.
— Да так, в лавку. Вот и подмастерье нашёл, — Евсефий озорно хихикнул. — Хороший подмастерье. Много за него не взяли.
— А известно ли тебе, человек, что все мы братья, и нельзя рабом делать другого человека? — вопросил тот самый бас. — Не хорошо это, не по-людски.
— Так отцы Церкви говорят: смирись с долей своей, и если несвободен ты, то прими.
Кто-то зашелестел кошельком.
— Прими и смири гордыню, говорили великие, — подобострастно добавил Евсефий.
Вновь послышался шелест.
— Верно глаголешь, верно. Не пономарь ли, часом? Ну да ладно. Аркар с тобой! Иди!
Вслед повозке нёсся хохот. Всё вокруг заполнилось шумом аркадских улочек и переулков. Телега свернула несколько раз подряд. Наконец, Евсефий произнёс:
— Господин, мы приехали! Прошу прощения, но мешок сниму, только когда мы войдём внутри. Сейчас же идите за мной. Вот рука. Идёмте! Осторожнее, сейчас будут ступеньки!
Идти вслепую было невероятно непривычно. Да ещё ноги, бедные ножки Филофея нещадно болели! Поминутно спотыкаясь, а разок даже растянувшись на лестнице, он всё же сумел добраться до цели. Щёлкнул открытый Евсефием замок. Дверь отворилась без малейшего скрипа.
— Ещё шажок, ещё, господин! — подбодрил верный помощник. — Ещё шажок! Вот и всё! Сейчас я помогу Вам снять мешок.
Кажется, само солнце взошло в комнате: глаза Ириника резануло светом. Ещё очень долго он щурился, пока разноцветные круги не пропадут. Но наконец-то Филофей сумел разглядеть обстановку, признаться, весьма и весьма бедную.
Из окошка под самой крышей солнечные лучи падали на приютившийся в уголке тюфяк ("Тюфяк!" — мысленно закричал "ночник" от радости). Рядышком, на циновке, лежала горка лепёшек и простенький глиняный кувшин. Желудок, однако, урчанием заметил: это же целый пир!
— Я на всякий случай запру Вас здесь, господин, — услужливо прошептал из-за спины Евсефий. — И сейчас же побегу искать этого самого...Ипат...
-Италла, — машинально поправил Филофей, даже не оборачиваясь.
Всё его внимание сфокусировалось на лепёшках. Желудок заговорщицки урчал, почти подчинив и тело, и уставший разум, давным-давно расхотевший следить за происходящим. Как всё это походило на одну из драм, некогда разыгрываемых в театрах Древнего Ксара! Думал ли Ириник, что однажды на собственной шкуре опробует, что такое "жалкая выдумка автора", как прежде обзывал он все эти каракули давным-давно умерших драматургов. Теперь, скорее всего, он по-другому взглянет на пьесы...Да...По-другому...
— Ладно, господин, я поспешу. А Вы тут осмотритесь. Поспите...Поешьте...Если что, вон та дыра в полу...Ну, сами понимаете...
— Да, да, хорошо, — отмахнулся Ириник.
Глаза (точнее, глаз — искалеченный всё ещё не открывался) так и буравили взглядом еду. Да, пиршество, целое пиршество!
Едва дверь захлопнулась, как Филофей накинулся на "яства" из плохонького теста, показавшиеся ему вкуснее ветчины или даже любимых медовых пряников. Нет, всё же, медовые пряники не менее вкусные...Да, с этим он хватил.
Наевшись и напившись (прямо из кувшина), Ириник повалился на тюфяк и не заметил, как заснул. Снились цепи, протянувшиеся от Евсефия, отчего-то в инквизиторском балахоне, к самому Филофею. Проклятые приключения уже повлияли на сновидения...О времена...Жуткие времена...
Раздался стук в дверь. Ещё раз. И ещё. Ключ повернулся в замочной скважине. Только сейчас Филофей наконец-то расслышал, как на самом деле он звучит...Сперва — шуршание металла о металл: ключ входит внутри, должен попасть в нужное место. Затем — тихое-претихое щёлканье. Раз. И ещё раз. И ещё...И вот — лязг сработавшей пружины. Дверь готова к тому, чтоб её открыли.
За этими мыслями Филофей не успел даже осознать, что происходит: в дверном проёме показалось лицо...Италла! Учитель впервые, сколько Ириник видел его, надел нечто "просто-гражданское": льняная рубашка, шаровары точь-в-точь как у северных провинциалов и такие же сапоги из затёртой до дыр кожи. Волосы Иоанна, казалось, давным-давно позабыли, что такое гребень, а руки оказались измазаны в грязи. В общем, Италл принял кое-какие меры для того, чтоб на него не обращали внимания. Хитро. Кто же смотрит на очередную деревенщину, во все глаза разглядывающие "дивно-дивные дворцы" — жилища купцов средней руки или разбогатевших ремесленников. Императорские палаты им вообще казались за небесные эмпиреи.
— Знаешь, Филофей, ты выглядишь так, будто бы три года подряд каждый день сдавал экзамены, — озорно подмигнул Италл.
Нет, его за простака можно принять только издалека: у философа лицо слишком уж умное, а глаза так и буравят, так и буравят собеседника. Крестьяне же смотрят в землю, не поднимая взгляда. Нет, при разговоре не то что любой "ночной страж" — даже тупой служитель Белой длани распознает маскарад. Оставалось надеяться, что до разговоров не дойдёт.
— Вы знаете, лучше бы я и вправду столько лет экзамены сдавал, — вздохнул Филофей, поднявшись. — Я очень, очень рад Вас видеть...Хорошо, что Вы здесь. У нас нет времени для того, чтобы готовить Ваш визит в то святилище, надо идти сегодня. Так ведь, Евсефий?
Ириник специально отвлёк внимание Италла — тот повернулся к помощнику Филофея — чтобы учитель не заметил неуверенности на лице своего бывшего ученика. Не время. Сейчас надо казаться сильным...Самым сильным в мире.
— Да, да, именно так! Надо идти! Мы воспользуемся той самой телегой! Вы туда ляжете, набросаю поверх соломы, тряпья всякого да поедем к руинам дома. Там сойдём, по тропиночке-стремниночке пойдём да окажемся аккурат у развалин!
— Так и сделаем, — кивнул Италл. — Давно я не оказывался в самом вихре событий! Да, сколько же лет за мной не гонялись инквизиторы? Пора бы им вспомнить Иоанна, ученика великого Пселла!
— Я почему-то уверен, что они до сих пор Вас прекрасно помнят, — развёл руками Ириник. — Веди, Евсефий, веди нас...
И они спустились по ступенькам, обшарпанным, изгаженным бездомными кошками и собаками, а может, ещё и нищими бродягами. Вышли они во внутренний дворик, отгороженный от внешнего мира побеленной стеной в полтора человеческих роста. Здесь их дожидалась упряжка с двумя запряжёнными волами. Животные меланхолично жевали траву из яслей. Тут же высился целый стог сена. Вилы лежали у подножия этой громады.
Ночь вот-вот должна была вступить в свои права.
— А вот и наша маскировка, — хмыкнул Италл. — Что ж, надо отдать должное твоему помощнику, Филофей. Мне таких в своё время очень недоставало...
— В "ночной страже" никчёмных не держат, — гордо поднял голову Ириник.
Учитель повернулся к нему и долго всматривался в лицо. Наконец, потупив взор, он произнёс:
— Ты скоро превратишься в "ночника". Пожалуйста, в этот день не забудь о том, что науки ждут тебя...Очень ждут...Не меняешь ли ты кусок пемзы на кувшин оливкового масла? — грустно попросил Италл перед тем, как залезть в телегу.
— Я помню об этом, учитель, помню! И всегда буду помнить! — тихо ответил Филофей.
— Точно так же говорил Пселл, уходя из монастыря. К концу жизни он лишь изредка вспоминал о былой жизни...
— И всё же он стоил трёх патриархов, — Иоанн поменялся с Ириником местами: теперь ученик подбадривал учителя.
— И даже больше, больше...Ведь он в первую очередь хотел счастья для людей, а не патриарших барм...И он заслужил бы их, не уйди тогда в Университет. Как бы оно сложилось, как думаешь, Ириник?
— Всё сложилось бы...— Филофей задумался.
Повисло молчание.
— Сейчас буду солому забрасывать! — окликнул Евсефий.
— Всё сложилось бы иначе, — наконец-то ответил Ириник.
Сверху посыпалась солома. Филофей никогда не думал, что она окажется такой тяжёлой. Двигаться было очень трудно, да и кололась она — будь здоров! Тут же несколько соломинок порезали кожу на шее, и без того, скажем так, натерпевшуюся за последние дни. Снова показалась кровь.
"Вот говорят, что у "ночников" руки по локоть в крови, — усмехнулся Филофей. — Правду говорят. Только не с пальцев отмерять надо, а от плеч!".
Ехали в полном молчании. Даже город, казалось, оделся в саван безмолвия. Может, Аркадия ещё не пришла в себя после побоища на Бычьей площади? Или нечто новое, ещё более ужасное, случилось? Вот оно, ненавистное Иринику незнание! В штаб-квартире поджидали "ручники", туда не пробраться — но только туда стекались последние известия. Вдали от этого ручейка всеведения Филофей чувствовал себя неуютно, если не сказать больше. Что там раненый глаз, если грозило погружение в слепоту неизвестности! Жутко стало "ночнику", никогда с ним такого прежде не случалось.
Вновь пришла она — холодная отстранённость. Так себя, должны быть, чувствовала душа, покидая тело. Вот вроде ты лежишь себе на дне повозки — но одновременно ещё и поблизости, рядышком, чуть-чуть повыше. Висишь в воздухе и отрешённо взираешь на происходящее. А там, внизу, не тело, не кусок мяса даже — кукла. Потяни за невидимую ниточку — руку поднимет. Подними за другую — ногу. Оборви — и освободишь навсегда. Может, и вправду освободить? Зачем идти дальше? Зачем жить? Разрежь ниточку, разорви на части — и всё, свобода, полная!
Но...свобода ли?
Филофей уходил всё дальше и дальше в философские дебри. Меж тем, ему пришлось вернуться быстрее, чем Ириник того хотел.
— Приехали, приехали! — радостно возвестил Евсефий.
Вскоре они выбрались из-под соломы.
Телега остановилась у дыры в обветшавшей каменной ограде. Вокруг теснились дома бедняков. Этажей в пять, смотревшие на мир чёрными провалами-окнами, с прохудившимися крышами-головами, с десятками, сотнями верёвок, на которых сушилось бельё. И с молчаливо-незаметными нищими, примостившимися в укромных уголках. Да, и такой тоже была Аркадия.
— Пойдёмте! Пойдёмте! — подбодрил Евсефий, проверяя, на месте ли клинок.
Меч послушно откликнулся холодившим ладонь металлом. Филофей пожалел, что и у него нет оружия: мало ли, что может случиться. Вдруг инквизиторы найдут-таки этот "секретный" ход?
— Пора в путь, — кивнул Италл.
В руке его показалась то ли короткая палка, то ли ещё что-то такое. Учитель, похоже, и об оружии позаботился.
И они пошли через лабиринт переходов, внутренних двориков и свалок. На пути им встречались ветхие дома, грозящие вот-вот обрушиться. Люди не сделали из них свалок: некому было. Этот квартал, похоже, был давным-давно покинут. Такая судьба постигла многие районы Аркадии. Когда-то цветущая, игравшая на солнце тысячами красок, столица теперь была стара, невероятно стара и слаба. Филофей не хотел признаваться даже самому себе, но понимал: империя была под стать столице. Прежде цветущие области обезлюдели, народ обнищал из-за поборов и бесчисленных повинностей. Некому даже сражаться было! Последние, настоящие, легионы ушли вместе с Андроником. Пока что удавалось держать в секрете то, что на всю империю с трудом наскребут два-три неполных легиона и полторы турмы. Поход Ласкария призван был создать у врагов государства иллюзию всесилия империи, впечатление бесчисленности легионов: если уж в степи Ватац бросил столько войска, то сколько же сейчас обороняет внутренние рубежи? Империя давно казалась, а не была. Ну точь-в-точь как её столица...
