— И это тоже, — отвечаю.
Апрель хочет еще что-то спросить, но я уже нахожу подходящий район и устремляюсь туда.
Висим над каким-то парком.
Район не очень.
Одиноких или хотя бы пар нет нигде.
Шумная компания из пяти человек, трое пьяных, еще несколько непонятных личностей...
— Давай ту троицу, — нетерпеливо говорит птенец.
— Слишком много, — качаю головой. — Мне ж еще тела убирать. Поищем другое место.
— Восход скоро.
— Успеем.
Но найти нам ничего лучше не удается.
Возвращаюсь к выбранной Апрелем троице.
Их трое, но нам нужны двое. Но это решаемо.
Приземляемся рядом.
-...а вот Серега... — вещает один из парней, но закончить фразу не успевает. Коротким уколом силы останавливаю его сердце.
Падает на землю.
Апрель уже впивается в шею второго.
На мою долю достается третий, с кем беседовал "первый".
Пить тоже приходится из шеи, поскольку нужно торопиться. Восход не отменить.
Алкоголь придает крови противный привкус.
Делаю последний глоток, отпускаю обмякшее тело.
Сзади раздается подозрительная возня. Оборачиваюсь.
Говорят, пьяным везет. История помнит много случаев, когда в одной и той же ситуации трезвый бы однозначно не выжил, а пьяный отряхнулся и пошел. Так и сейчас — я не убил лишнего, лишь оглушил.
Апрель двигается очень быстро. Мгновение, и он перехватывает пытающегося встать человека и кусает прямо сквозь воротник.
Второго подряд?
"...двух подряд я уже могу не осилить..."
— Апрель, нет! — командую, но птенец не слышит.
Отбирать добычу не совсем вежливо, но сейчас это необходимо. Апрель — птенец. Я — его Наставник. Второго подряд он не перенесет.
Я обязан отобрать.
Только отобрать еще надо суметь.
Апрель оскаливается, когда я делаю шаг в его сторону. Его лицо изменено, с клыков капает яд.
Еще шаг. Волна силы.
Апрель отрывается от жертвы и издает низкий горловой рык — еще один из способов напугать противника.
Действие хищника. Инстинктивное.
Протягиваю руку отобрать жертву, но Апрель ловко подхватывает обмякшее тело и, развернувшись, несется прочь.
— %%%! — проносится единственная мысль.
Все занимает доли секунды — это люди медлительны. Мы можем двигаться очень быстро. Для стороннего наблюдателя наши движения бы были похожи... да ни на что они не были бы похожи. Он бы просто ничего не заметил. Мгновение — мы тут, а еще мгновение — нас нет.
Мчусь за Апрелем.
Слова — лишние.
Догоняю Апреля, когда он выбегает на какую-то улицу. По улице уже шагают прохожие.
Небо — голубое с розоватым оттенком.
Наношу удар, вкладывая силу. Апрель отлетает на дорогу, впечатавшись в бок припаркованной машины, оставляя на ней нехилую вмятину, но жертву держит цепко. Машина истошно взвизгивает и начинает верещать сигнализацией.
Еще удар, но уже не по птенцу — по жертве.
Сминаю голову в кровавую кашу. После такого не живут однозначно.
Апрель рычит, рвет шею жертвы, но в ней уже нет жизни.
Кровь темными плесками медленно разлетается в стороны.
Отбрасывает тело, поворачивается ко мне.
Оскаливается.
Но он — птенец. Я — сильнее.
Короткое движение, и Апрель уже зажат в крепком захвате.
Взмываю в воздух.
Двадцать метров. Двадцать пять. Пятьдесят. Сто пятьдесят.
На высоте в сто пятьдесят метров восход наступает на три минуты раньше.
Три минуты — не страшно.
Хуже другое — что мне делать с сорвавшимся птенцом.
Если бы я жил в квартире один — то проблем не было бы никаких. Но, во-первых, там люди. На Андрея и Аню Апрель вряд ли кинется, хотя этот вариант исключать нельзя, а вот на мальчиков — наверняка. Во-вторых, мне потом долго и противно придется людей успокаивать. Мы еще кровью и грязью уляпаны по самые уши.
Наше появление вызовет бурную реакцию, и это будет не восторг.
Двести пятьдесят метров. Выше только Останкинская телебашня. Минус четыре минуты.
Оглядываюсь. Нужно убежище.
До восхода — минут пятнадцать. Найти место без доступа солнечного света можно. Был бы я один — нашел бы без особых усилий.
Но у меня в руках — сорвавшийся птенец.
Первое, что надо сделать — утащить подальше от людей. Второе — спрятать в темном укромном месте. Можно даже не прохладном, он не картошка, не испортится.
Оглядываю просыпающуюся Москву.
В Москве — десять миллионов жителей.
Придется действовать по старинке.
Разворачиваюсь к реке.
Всплеск получается громким.
Когда восход вот-вот настигнет, то самый простой способ спрятаться от солнца — нырнуть поглубже. Если рядом нет моря — закопаться в землю. А лучше — нырнуть и закопаться.
В реке Москве на дне куча всякого хлама. Но дно достаточно мягкое, и вода достаточно мутная.
Дышать нам не надо.
Закапываюсь под какой-то проржавевший кусок металла. То ли катер затонувший, то ли машина. То ли еще что-то, неважно.
Тягучая и густая взвесь донной грязи.
Копать с занятыми руками крайне неудобно, но у меня нет выбора.
Апрель бьется в моих руках, но я удерживаю его. Силой и силой.
И лишь когда сквозь восход на нас устремляет свой взгляд мироздание, птенец булькает и затихает, слабо трепыхнувшись.
Стискиваю его сильнее.
* * *
Почти шестнадцать часов на дне не самой чистой реки в не самом чистом иле — малоприятное времяпровождение.
Выныриваем, когда над городом сгущаются навигационные сумерки.
Апрель похож на утопленника. Я, полагаю, тоже.
Выбираемся на берег.
Лицо птенца уже приобрело человеческие черты, взгляд осмысленный. Смотрит на меня, сдавленно булькает, и его тут же выворачивает в рвотных спазмах. Грязь выходит из легких, желудка и прочих мест, куда он успел ее набрать.
Отплевывается долго.
— Я не умею плавать, — сообщает, когда его наконец-то отпускает. И добавляет: — Совсем.
— Я тоже, — доверительным голосом отвечаю. — Совсем. Я только топить умею.
— В грязи.
— Ага, — киваю.
Садится на траву.
— Черт, меня ж едва...
— Ага, — повторяю, сажусь рядом. — Теперь охота только на одного или двоих. И не здесь, будем летать куда-нибудь подальше.
— Да, Наставник, — серьезно кивает. — Я... я признаю свою вину. Прошу прощения.
Хмыкаю.
...кровь — изумительно вкусна. Нет ничего, кроме нее. Все остальное — не нужно. Не просто не нужно — оно отвратительно и мерзко.
Кровь умеет петь. Ее песня похожа на голос самой прекрасной из богинь...
Еще глоток...
...В песню вмешивается скрежещущий звук, и песня затихает.
Отчаянье бьет по сердцу.
Верните мне кровь. Дайте крови! Кто? Кто отобрал? Кто отобрал — враг. Врага уничтожить!..
...Тело сотрясается в судорогах.
— Пришел в себя? — голос Наставника.
— Да, — слабо киваю. Ощущение божественного вкуса на языке кажется полузабытой сказкой. А вот воспоминания о том, что этому сопутствовало...
— Идиот, — Наставник пинает меня в бок. — Три месяца без выхода на поверхность. Попробуешь вылезти — закую в цепь и закопаю.
— Что я натворил? — интересуюсь. Обрывки произошедшего летают в голове рваными листьями.
— Что натворил?! Ты, коровий навоз! Выкидыш дохлой собаки! Ты еще и спрашиваешь?! Ты мне испортил добрую охоту в той местности на два дневных перехода! Я теперь туда сотню лет не рискну лезть! Я тебя едва отбил от сообразивших схватиться за осину людей!
Молчу.
— Три месяца без выхода на поверхность, — еще раз повторяет Наставник.
— Да, Старший, — покорно говорю. За собственные промахи нужно уметь расплачиваться... или принимать наказание, если за них расплатился твой Наставник.
— Вину признаю, — говорю. — Наказание придумаю позже.
— Да, Наставник.
С плащей в сторону реки стекает грязная вода.
— Что я успел натворить? — срывает травинку, мнет в руках.
— Ну, скорее, мы оба. Бросили два выпитых тела посреди парка, третье с мозгами наружу кинули посреди улицы, где было полно народу. Смяли в гармошку чью-то машину и утонули в речке, — киваю на водную рябь.
— %%%!
— Ага, — соглашаюсь. — Именно так.
— И что теперь делать?
— Тебе — ничего, — пожимаю плечами. — А мне — искать новую квартиру. Я ее хотел найти на неделе... но благодаря тебе придется поторопиться.
— Думаешь, нас найдут?
— Думаю, квартира давно под наблюдением, — нехотя признаюсь. — Я сегодня навещал родителей Саши Морозова. Женщина, которая представилась Морозовой Анной Александровной, Саше ни разу не родня. Даже не дальняя.
Птенец на секунду замирает, складывая в голове мозаику фактов.
— "Подстава". Тебя ловят, Старший. Обкладывают. Уже обложили.
— Был бы человеком, да, — киваю и поднимаюсь на ноги. — Полетели домой. Помоемся хотя бы.
* * *
При звуке открывающейся балконной двери Андрей мгновенно просыпается и, приподнявшись, смотрит на нас.
— Слава богу, — облегченно выдыхает. — Это вы. Я думал, уже что-то случилось.
— Случилось, — киваю.
Вскакивает.
— Лежи, — останавливаю его. — Не сейчас. Нам сейчас надо помыться.
В темноте ему оценить, насколько мы грязные, сложно.
— А...
— После, — чтобы не шуметь шагами и не разбудить спящих мальчиков, к двери в коридор лечу в нескольких сантиметрах от пола. Апрель, помявшись, поступает так же.
За нами следом — цепочка капель.
Андрею предстоит мытье полов.
* * *
Защелкиваю дверь ванной.
За спиной Апрель включает душ.
Скидываем одежду и влезаем под тугие горячие струи вдвоем. Так быстрее.
Критически оглядываю черные потеки с наших тел.
— Плащу хана, — замечает птенец, косясь в сторону грязной кучи. — Он же кожаный.
— Не только ему, — фыркаю. — Всему.
— И как я буду? — жмурится, подставляя лицо воде. — Ты же после восхода не сможешь выйти, когда я в комнате ожидания сидеть буду.
— А ты думаешь, у меня один плащ? — хмыкаю. — У меня таких комплектов еще несколько. Кстати, надо будет еще пошить штук десять. На всякий случай.
— А случаи бывают разные, — соглашается. — Не повезло.
— Да нет, просто птенец у меня сыдиотничал, — пожимаю плечами, выливая в ладонь немного геля для душа.
— Это да, — грустно вздыхает. — Прости, Старший. Не знаю, что на меня нашло.
— Голод на тебя нашел, — отвечаю. — Тебе Аугусто объяснял, что такие приступы могут приключаться?
— Объяснял... но они были в самом начале... лет до пятидесяти. Потом вроде прекратились.
— А ты и расслабился, — заключаю. — Нет, Младший. Опасность сорваться есть всегда. И возраст этому не помеха.
— Ну да? — недоверчиво косится. — Ты скажи, что у тебя такое бывает.
— Последний раз был тридцать четыре года назад, — подтверждаю.
— И... и как ты?..
— Мне тогда повезло, — признаюсь. — Попалась мне группа геологов. Одного выпил, за второго принялся, а остальные, не будь дураками, рванули в разные стороны, побросав шмотки, и очень быстро. Пока пил — закат подкрался. Пока пережидал, мозги на место встали.
Промывает мыльные волосы под душем.
— Но если бы тебе было столько же, сколько мне...
— Тогда, возможно, не повезло бы, — киваю. — Когда мне было сто пятьдесят, от одичания в такие моменты меня удерживал только мой Наставник. Так что в произошедшем и доля твоей вины. У меня долго не было птенцов. Я отвык. Признаю свою вину.
Замирает от неожиданности, поворачивает голову ко мне. В глазах удивление.
— На тебе нет вины, — медленно говорит. — Ты чего, Старший?
— Ну, Наставники тоже регулярно косячат, — поднимаю ногу, стряхивая воду легким перенаправлением вектора. — Когда мы становимся взрослыми, Младший, это не делает совершенными.
— Эх...
Выбираюсь из ванны.
— Слушай, а ты переодеться ничего не взял? — Апрель выключает воду, встряхивает мокрыми волосами.
— Нет, — отодвигаю защелку. — Но есть в комнате.
— Там у тебя девочка спит. Проснется, а ты причиндалами светишь.
- Слугу пошлю.
— Ну да, должна же быть от него хоть какая-то польза.
Андрей обнаруживается на кухне. Мое появление в набедренной повязке из полотенца вызывает легкий ступор.
— Принеси две футболки и двое штанов из шкафа в спальне, мне и Апрелю, — командую.
— Ага... — подскакивает.
Лучше бы я пошел сам. Слуга умудряется нашуметь так, что будит Аню. Слышу голоса. Один детский, интересуется, что происходит, второй мужской, Андрея. Объясняет, что это мы вернулись, он пошел нам за одеждой...
Появляется в кухне спустя пару минут. Протягивает мне одежду.
Выхватываю первые попавшиеся футболку и штаны.
— Эти отнеси в ванную, Апрелю отдашь, — киваю на вторые.
— Да, точно... — разворачивается.
Апрель нетерпеливо выхватывает поданную одежду, натягивает.
От двери ванной по коридору в сторону комнат тянутся следы накапавшей грязи.
— Теперь возьми ведро с тряпкой и вытри за нами следы, — опять приказываю слуге.
— Хорошо.
— "Да, хозяин", — поправляет его Апрель, но тут же вскидывает руки. — Хотя я не лезу. Ваше дело.
Андрей провожает птенца недовольным взглядом.
Полы, однако, моет быстро.
* * *
— Что с вами случилось? — интересуется, когда заканчивает уборку.
— В речке сидели, — признаюсь. — Шестнадцать часов на дне реки. Там было несколько... грязновато.
— А... зачем?
Апрель смущенно смотрит в стену. Был бы человеком — покраснел бы до кончиков ушей.
— Охота прошла несколько неудачно, — говорю слуге. — Иногда, когда мы пьем... то не можем удержаться, поглощая еще и еще жизни. Но чем больше пьем, тем сложнее сохранить свое сознание. Если не удержаться, то... то может случиться так, что мы сходим с ума. И в результате в нас не остается ничего разумного — только голая жажда и стремление убивать. Одичавший вампир — наихудший голливудский ужастик.
Во взгляде слуги — настороженное напряжение.
— Апрель едва не сорвался, — продолжаю. — Если бы я притащил его сюда, то тут было бы кровавое побоище. Тебя он вряд ли бы тронул, но тут ведь не только ты. Да и в тесной кладовке его было бы сложно удержать, а солнца он не выносит. Поэтому я выбрал старый проверенный способ — утопил его на дне реки, закопав в донную грязь. Вода мутная, свет не доходит. Там переждали восход и закат. Ну, а потом уже сюда.
Ненавязчиво делает шаг в сторону от птенца.
— Апреля уже попустило, не трусь, — фыркаю. — Мозги на место встали, он полностью в своем уме и адекватен.
Апрель корчит умильную рожу.
Слуга чешет в затылке, косится на птенца еще раз.
