К столбу было прибито человеческое тело. Обугленное и обгорелое, и поза его выдавала то, что сожжен он был заживо — тело так и закоченело в последнем напряжении нестерпимой муки. Запах ошеломил их, до тошноты, до умопомрачения.
И вереница таких столбов тянулась далеко за горизонт.
Это потом эту дорогу — всего-то пара лиг — назовут Дорогой Мести. Это потом память о ней сотрется, растает в умах тех, кто видел ее, как тает ночной кошмар, который не в силах выдержать разум человека.
А сейчас двое детей-оборвышей смотрели на скрюченное обгорелое нечто, что еще недавно было живым человеком, и не хотели смотреть, и не могли не смотреть.
Король Ангмара смотрел из окна своего замка на сборы своей гвардии, и не видел суеты во дворе. Выцветшие глаза его были сейчас словно два колодца в бездну, и не было никого, кто осмелился бы заглянуть в них. И заглянувший не смог бы поведать об увиденном, ибо разум оставил бы его навеки.
"Будь ты проклят, сделавший это! Будь ты проклят всеми проклятиями сущими, и проклятиями, которых нет еще в мире!"
И, проклиная и ненавидя, он смотрел в глубины своей души, и видел, что даже чудовищное убийство его пленных воинов не могло заставить его чувствовать боль. Лед, только серый тусклый лед был в нем, и льдом был его взгляд, и голос, когда выслушивал он сбивчивые, невозможные слова своих соглядатаев-детей. Ненависть была льдом, и жажда мести была льдом, и не было ничего и нигде, кроме этого льда, и он боялся себя — впервые в жизни, и не хотел знать ничего о себе.
А потом он простер ладони в сторону запада и юга, и холодные губы его шептали слова, которые еще никто никогда не произносил, и не посмел бы произнести. И стрелы заклятия летели в тусклый полдень северной весны, и впивались в землю, обрушившись из зенита, и земля стонала от боли под тяжестью невиданно злого чародейства. И шевелилась почва над могилами и курганами, и сухие кости мертвых скрежетали под землей, и оживали мертвые, чтобы жить не жизнью, но подобием ее. И обретала нежить силу и ненависть, и желание зла всякой истинной жизни.
"Вы покорили мою землю — но вашей она не будет никогда. И смерть воцарится на ней — смерть за смерть, и страх будет на ней — страх за страх. "
Заклинание было тяжелым, почти невыполнимым, нужно было отдать всю свою магическую силу и вложить в него всю свою волю, не оглядываясь назад, не думая о том, останется ли в тебе силы, чтобы выжить после него. Но Король не думал об этом, думал он только о мести и о своей ненависти.
Он не пал мертвым, произнеся свое проклятие — он был бессмертен. И даже силы на то, чтобы предводительствовать своим войскам осталось в нем довольно. Но почти сразу после того, как произнес последние слова заклинания, он услышал Зов. Это был голос Повелителя.
"Возвращайся немедленно, оставь все, и скачи в Дол-Гулдур. Я вернулся, и ты нужен мне".
Вернуться — прямо сейчас? Когда до последней битвы осталось менее суток? Но голос был неумолим, он приказывал возвращаться не медля, прямо в сей же момент.
И, ощущая холод и пустоту на месте прежнего уважения и преданности, он отказался. Только после битвы — да, невзирая на ее исход — но только после. И даже не удивлялся своей непокорности — удивляться было нечему, и быть преданным или покорным было тоже нечему: не было уже ничего в этой плоти. Все последнее ушло в заклинание — и осталась лишь пустота, полуживая плоть с черным зябким холодом внутри.
Битва была проиграна. Проиграна безнадежно — зная участь пленных, ни один воин не пожелал сдаться в плен, и не один воин не покинул поля боя. А предводитель и не приказывал уходить — ему была безразлична участь своих недавних подданных. Они были уже в прошлом, ему было пора покидать Север. Покидать все, создаваемое столетиями, все, в чем был отпечаток его помыслов и желаний. В неизвестность, в новую борьбу вела его воля Повелителя, и безразлично ему было, что ждет его впереди — война или мир, служба или одиночество. Но оставалось последнее — здесь.
По трупам павших направил он своего коня вперед, туда, где под черно-серебряным штандартом победоносно гарцевал на коне принц Эарнур. Рядом с ним держался эльф — незнакомый, из-под шлема его развевались пряди золотых волос. И принц пришпорил коня навстречу ему, доставая меч, но лошадь под ним встала на дыбы, почувствовав приближение Улайри.
Голос Короля-Чародея разнесся над полем:
— Я вызываю тебя, принц-убийца, на поединок!
Издалека он не мог видеть лица эльфийского советника, но иным чутьем чувствовал его тревогу, и боль, и горечь. За что горечь — за то, что твоего победоносного смертного ожидает сейчас, или за то, от чего ты не смог удержать его там, на дороге, которую будут звать Дорогой Мести?
И , когда взгляды Эарнура и Короля встретились, принц прочел во взгляде бледноликой нежити, на которой не было даже доспеха или шлема, свой приговор, и был этот приговор страшен — не смерть, но что-то во много раз более страшное была там, и тьма, и ледяной холод...
И поводья выпали из его рук, и окончательно утратившая разум лошадь унесла его прочь, громким ржанием разбивая невозможную тишину над полем боя.
Ангмарец подал лошадь чуть вперед, к незнакомому эльфу. Тут же те, кто столпился вокруг, подались вперед, но эльф остановил их негромким приказом, сам выехав вперед. Им не нужно было говорить вслух — оба они умели говорить мысленно, но ни одному из них не хотелось касаться мыслей друг друга.
— Наш поединок с ним состоится все равно.
— Это не поединок, это убийство.
Ангмарец зябко пожал плечами, покрытыми черным тяжелым плащем и повернул коня, уезжая прочь.
Его никто не преследовал.
А через несколько десятков лет последовал вызов, и король Эарнур не ответил на него. Но ответил на третий — и последний — а с тех пор никто не знал о нем в землях Запада.
.
..восемь неразличимых фигур в черных плащах окружили короля и двух его слуг, и, оглянувшись, король увидел, что он уже один — слуги лежали на земле с перерезанными глотками. Горячая кровь, пульсируя, выливалась из зияющих ран.
Король схватился за свой меч, и навстречу ему выступил ненавистный Ангмарец. Меч был в его руках — странный, незнакомый меч, сделанный вопреки всем оружейным канонам некогда славного Нуменора, и, когда Ангмарец сбросил плащ на руки кому-то, кто стоял прямо за ним, оставшись в легком серебристо-сером одеянии, король взглянул ему в лицо и увидел там улыбку.
Шаги судьбы, настигающей его, слышались гулким набатом — а может, это просто пульсировала кровь в висках.
Он дрался яростно, не желая расставаться со своей жизнью, а соперник был холоден и почти ленив, и кровь на рассеченном плече была такой алой, невозможно живой, слепящей в серо-стальных вечерних сумерках. И блеклой, почти что серой была кровь, что украсила странным орденом рубашку соперника, сочась из единственной неглубокой раны, что сумел нанести король.
Силы его были на исходе, и наступил момент, когда он, пошатнувшись, упал. И увидел над собой лезвие меча, и закрыл судорожно глаза, готовясь к неведомому, к смерти, боясь ее и заставляя себя не бояться неизбежного, и вспоминая разом всю свою жизнь — яркие летние краски и улыбки женщин, блеск короны и выигранные турниры, и еще многое и многое вспомнил он в краткий миг, в который готовился встретить смерть. Но вместо нее пришло липкое и удушливое забытье.
Потом его долго везли куда-то, потом оставили одного в темной комнате — он едва мог различать творящееся вокруг, глаза и уши были словно бы забиты пыльным серым войлоком. А потом он перестал — быть, и небытие длилось вечно...
А еще через несколько дней в Барад-Дур появился странный человек, или существо, походящее внешне на человека. Он был средних лет, когда-то статен и красив, но теперь тело его было, словно бесформенный мешок, а лицо — расслабленным и ничего не выражающим. Глаза его были абсолютно пусты, но иногда в них загорался странный свет, и тогда тело его напрягалось, а голос обретал странную властность. Но голос словно бы не рождался в этом теле, а приходил извне.
Голос Саурона звали его, и он был только голосом Повелителя, который управлял им мысленно на расстоянии. Ничем иным, кроме марионетки, мозг которой был жестоко выпотрошен, стерт, в котором остался только минимум умений — есть, одеваться, двигаться, он более не был.
Такова была месть Короля-Чародея и его подарок своему Повелителю.
— Перед тобой не воин, а женщина!
И она, неловко рванув рукой, в которой держала меч, застежку, сбросила шлем с головы. Волна золотистых волос окутала ее, словно невозможно дорогой царский убор.
Женщина? Ну и что? Не все ли равно, кто выступит перед ним — если в руках меч, то это враг. Врага нужно убивать, потому что таков приказ Повелителя.
Женщина? Женщина, а не воин... И, значит, ее рука может оборвать его жизнь так же легко, как жизнь простого смертного. Значит, она может даровать ему освобождение от уз...
Уйти сейчас? В разгаре сражения, оставив свои войска на произвол судьбы? На правом фланге войска неудержимо теснят рохиррим, и эта девица — явно из них... Какая же ерунда лезет в голову! Ведь это означает полное освобождение. Навсегда.. навсегда...
Король медлил, давая девушке прийти в себя и нанести свой удар. Он ждал и жаждал этого удара, как уже тысячелетия не жаждал ничего. Он смотрел на хрупкую девичью фигурку, на ее пшеничного цвета, сияющие в свете полудня волосы, а видел иное лицо, иные глаза — темные, почти что ночные, пряди черных волос вокруг узкого, почти треугольного лица и тонкие скорбные губы...
Возлюбленная моя, я жду. Я молю тебя об этом — дай мне освобождение. Вот я стою перед тобой, и в твоей руке меч, и имя ему — Свобода, так почему же ты медлишь и не наносишь удара?
Кто-то ударил его мечом в спину — не опасно, а боли он не чувствовал, всеми помыслами сосредоточившись на ожидании, радостном ожидании смерти и освобождения.
И девушка наконец-то ударила — неловко, метя в грудь, но ее удар рассек шею, почти что отрубив ему голову.
Боли не было.
Просто мир — привычное сочетание красок — вдруг померк, на краткое мгновенье. И вернулся вновь.
Яркий, безумно яркий мир. Теплый, почти что обжигающий своим теплом привыкшего к вечному холоду бессмертного. Бывшего бессмертного. Он видел пронзительно голубое небо, ярко-зеленую траву вдалеке, алые потеки крови на серебристо блистающих доспехах павших. Мир был оглушительно громким, полным звуков человеческой жизни — он больше не слышал ничьих мыслей, он слышал только звуки битв.
Он взглянул на свои руки и не увидел ничего — он был бесплотен.
И он знал, что у него остается еще немного времени, прежде чем сила, которая уже влекла его к себе, неумолимо прикажет ему проститься со всем миром.
Он глядел на солнце, на небо, на горы вдалеке, на блистающие белые башни Минас-Тирита, и чувствовал покой и радость. Теплый, мягкий покой...
Больше он никому не служил. Все долги были оплачены, все старое забыто, никаких приказов, никакой памяти о верности или преданности. Он больше не был слугой Повелителю, он исполнил свой долг до конца, и теперь был свободен, свободен, свободен!
— Ты оставляешь меня? Сейчас? Ты нужен мне, я смогу задержать тебя здесь.
Слова бывшего повелителя казались ему смешными. Бесплотной тенью, видимой только зрением Майа стоял он перед ним, и не говорил ничего. Просто слушал.
— Ты не должен, не можешь уйти сейчас! Ты мне нужен...
— Я ухожу, прости.
— Ты.. ты рад покинуть меня? Рад предать меня в самый опасный момент?
— Я никого не предаю. Я просто ухожу. Меня больше нет.
— Предатель!
— Прощай, Повелитель! Прощай навсегда.
Саурон смотрел вслед тающей в коридорах бесплотной тени, бессильно стиснув подлокотники кресла. Ушел тот, с кем он привык делить все свои помыслы и планы, на кого полагался во всех последних войнах. Тот, кто был его главной надеждой и главной опорой. Оставались еще восемь, но Девятка уже не была тем, чем она была с Королем.
Но впереди была победа, полный разгром противника. Еще несколько часов или дней — и весь Запад ляжет под ноги победоносному маршу его войск. Все земли — до Гаваней, покорятся ему. Окончательная, последняя победа — последняя цель. Он никогда не думал о том, что будет делать, победив — всегда это было так далеко, так недостижимо. Но теперь оставалось совсем немного — а потом будет время, чтобы подумать.
Но где же все-таки Кольцо?
Долго, долгие дни шел по землям Мордора небольшой воинский отряд, которым предводительствовали вожди всех еще свободных стран Запада. Через несколько дней он стал еще меньше — часть воинов, не выдержав, попросила позволения вернуться. Их отпустили без слова упрека — нет позора в том, чтобы уйти, когда твои силы на исходе, когда твоя рука не может держать меч. Лучше уйти, и биться с честью в иной земле, чем в бою оказаться слабым и беспомощным от страха, который навевает на тебя проклятая земля, что веками была под властью зловещей Тьмы.
И стоял у врат Мордора воинский отряд, и смотрел на них из башенного окна Повелитель Мордора, а внизу, за воротами, ждало мановения его руки огромное войско, уже построенное для боя. Только один жест — и превосходящая во много раз мощь втопчет в кровь и грязь наглецов, посмевших прийти столь жалкой кучкой под стены крепости могущественнейшей из держав Средиземья.
Саурон наслаждался близостью последней победы. Только жест — легкое движение кисти — и откроются ворота, и будет недолгая битва — последняя битва, в которой будут растоптаны в прах все упования этих смехотворных вождей жалких стран Запада.
Саурон ждал.
А память неумолимо выталкивала из своих темных недр видение давно ушедшей эпохи — такой же небольшой отряд обреченных героев у ворот другой, давно забытой всеми крепости, и такой же миг ожидания...
И он все медлил.
А потом он вдруг обернулся к другому окну, к тому, из которого был виден Ородруин. Кольцо было там — там, с двумя из загадочных полуросликов, и они стояли у самого жерла вулкана, измученные, бессильные. Но один из них не казался Повелителю Мордора таким — на пальце его было Кольцо, и он объявлял себя его владыкой. Саурон усмехнулся. Даже лишенный силы Кольца он был бесконечно сильнее этого существа.
Он, больше не раздумывая, подал сигнал войску за воротами.
Но было уже поздно, потому что Кольцо падало в жерло Ородруина, а он уже знал в молниеносном проблеске знания, что Кольцо там, потому что его хотели уничтожить навсегда.
Создатель Кольца знал то, чего не знали мудрые Истари. В нем заключалась сила такой безумной мощи, что уничтожение Кольца разрушило бы весь мир. И кольцо коснулось лавы, и жар ее растопил золото, высвобождая Силу, что голубой невидимой обычному взору змеей таилась в нем. Волна голубого пламени поднималась над вулканом, над всеми землями Востока, над миром...
Волна голубого пламени сжимала мир, жадно обнимала его, и так немного оставалось до катастрофы...
