— Нет, погоди, Грач, нет, это ты погоди! Ты хоть у нас и главный контрразведчик по ПрВр, но... Опять-таки, ты же говорил Эдмунд, а не Дэвид? Совсем уже памяти нет, что ли?..
— Товариши!.. Това-ри-щи! Грачья, Николай, угомонитесь уже оба, я лично прошу галдеж прекратить! Ну, просто бедлам, английский парламент! Еще раз, тезисно: по нашим обрывочным сведениям, пришедшим по нашим каналам (кивок в сторону майора КГБ Калинина), имеют место быть два шпиона Келли на Москве, в штатовском посольстве: один Дэвид, он покрупнее рангом, а другой Эдмунд. Эдмунда лично Грачья наш Балоян нащупал и расшифровал, ибо их армянская диаспора — большая коммунальная квартира, где все про всех известно... Это я насчет тех армянских супругов-шпионов... напоминаю для взволнованных и крикливых! Вот, и по некоторой непроверенной документами, однако же вполне правдоподобной информации, Витя Изотов должен был по линии КГБ надыбать в ГУМе вполне вероятное присутствие либо пресловутого Эдмунда... либо этого... помощника гражданского атташе... как его... по кличке "Даун". Здесь у нас и у него, у Вити, все абсолютно чисто, хоть они проверяй сто лет, до морковкина заговенья! Другое дело, что Изотов дал... обязан был дать в показаниях достоверное описание нашего... гм... молодого инициативного "спасителя" в кавычках... который, оказывается, все эти годы подслушивал наши заседания! Он и сейчас, там, в клинике, не подозревает, что в реальности произошло. Вася, ты уверен, что информация...
— Стопроцентно уверен, закрыли эту тему.
— Нет, ну как ты можешь быть уверен стопроцентно!? Мы понимаем: сын, и все такое прочее, но... Мало ли, друзьям хвастанул... или так проболтался...
— Я сказал: закрыли тему, товарищи дорогие. Здесь все абсолютно проверено, в противном случае от нас всех уже лагерной пыли бы не осталось! Им, на Лубянке, незачем было бы столь долго разрабатывать столь простую и заманчивую тему, напротив: вскрыли, доложили, награды получили. Поскольку им долгой оперативной игры с западными разведками тут было бы не затеять: у нас с Западом связи не было и нет!
— И не будет!
— И не будет, Грачья Акопович. Поэтому, прошу все домыслы на данный счет прекратить. Парень здесь, на кухне сидит и ждет. Что надо будет — прошу спрашивать, у меня или непосредственно у него... Он слово мне дал, что ни единого словечка на наш счет никогда и никому не проболтался. Слово дал, и мне, и нам всем придется ему поверить в этом отношении, потому, хотя бы, что другого выхода, кроме как поверить и дальше действовать, исходя из случившегося, у нас просто нет. Нет! И это упрямый факт!
В комнате наступила короткая тишина, впрочем, только словесная, ибо заседающие продолжали сопеть, шмыгать, ерзать задницами по венским стульям... Тишко, старая перечница, опять взялся покашливать и свой серебряный портсигар вертеть... опять ему неймется перекуривать... Да, пора уже объявить перекур, снизойдя к порокам чужим, иначе столбик всеобщего раздражения, и без того почти критический, приподнимется на дополнительные полградуса... Стоп. Калинин рот разинул, ну, ладно, пусть выскажется, а потом уже перерыв.
— Тезка, ты, прямо-таки, ученик первоклассник, руку тянешь. Говори, дорогой Валерий Иванович, только по делу, сжато, и по возможности без брани. А то все "комитетчики" у нас такие резкие, что ты, что Витя!.. А потом перерыв на десять минут.
— Спасибо за комплимент, Валериан Дмитриевич. Василий Григорьевич, я твоего сынишку еще с ползунков помню. Хороший парень, без лести говорю, так я думаю и так считаю. Опять же, был у него достойный пример для воспитания... Что подслушивал пацаненок — ну, так дети же все такие... А теперь пришла пора ему взрослеть — и надо что-то дальше решать... Впрочем, к делу. Мы, то есть московский комитет, сами ищем, и раздали ориентировки на поиск коллегам из МУРа, сеть охвата предельно широка. Накачки и нахлобучки следуют одна за одной, не просто ежедневно — ежечасно, причем, понукания идут с самого верха! Словесный портрет нашего фигуранта составлен их показаний очевидцев столь зыбко, что по нему родная мать родного сына не узнает, и я, с вашего позволения, обозначу портрет-приметы своими словами, дабы не протокольно: рост немного выше среднего, стать — вероятно, атлетическая или плотная, возраст — от восемнадцати до двадцати пяти, внешность лица — самая обыкновенная, среднеевропейская, ориентировочно славянская... Иголка в стогу сена. Это означает, что после месяца-двух аврального поиска, по нашему "расейскому" варианту "пожар-вокзал", острота ситуации спадет, это как водится, ибо придут другие проблемы, задачи, раздражители, нахлобучки... Но формально поиск останется и продолжится, его в ближайшие годы никто не остановит, здесь я гарантирую, да, и остальные товарищи, кто знаком с нашей проблематикой, это подтвердят. Имеется, вдобавок, одна существенная зацепка: наплечная сумка, с которою молодой человек Микула пошел "на дело". Кстати говоря, можно ли на нее посмотреть, в руках подержать?.. Прямо сейчас? Это не займет много времени.
Василий Тимофеев кивнул в ответ и вышел из гостиной. Через минуту вернулся, с пустой сумкой в руках.
— О, спасибо! Она, родимая, описание то самое! Обратите внимание, товарищи, на изображение накренившейся над волнами чайки в голубом поле щита! Это, дорогие товарищи, ничто иное, как эмблема добровольного спортивного общества "Буревестник", что, в свою очередь, подталкивает нас, наш розыск, к весьма вероятному выводу: молодой человек — студент! Общество-то студенческое, облик и возраст подходящие! Чёс по всем вузам столицы, начиная с МГУ, уже идет в полный рост! Это не считая того, что все сотрудники, а также проинструктированные "источники" должны обращать внимание на такие вот сумки и, разумеется, на их владельцев. Что?.. Короче говоря, Валериан Дмитриевич, я завершаю свою речь, хотя и не закончил... С вашего разрешения, после перерыва я хотел бы, настоятельно хотел бы свое выступление продолжить, причем, в присутствии нашего дорогого юноши, Микулы Васильевича.
— Принимается, безусловно. Прервемся, и потом продолжишь. Кто курить — на лоджию. Всем перерыв минут на десять, а ты, Вася... Ты, пока, проведи меня к сыну, обсудим втроем разные мелочи...
Заседание продолжалось до часу ночи, до тех пор, пока все участники не выдохлись окончательно... Кроме хозяина дома, Василия Григорьевича Тимофеева: этого, казалось бы, вообще ничего не брало — стрессы, ругань, угроза семье и любимому сыну, выматывающие марафоны заседаний... на работе в главке, здесь, в ПрВр... Всегда собран, четок, жесток, ясен!.. Одна только Лия Петровна знала, чего стоит такая показная выносливость и чем оборачивается для ее бедного любимого Васечки... Ну, и Микула вприглядку догадывался о многом...
Сумку Василий Григорьевич пообещал лично и срочно утилизовать, так, чтобы никаких следов от нее не осталось.
Вдруг выяснилось, в процессе перекрестного "обсуждения" с Микулой, что вуз, в котором он учится, и студенты вуза — никакого отношения к ДСО "Буревестник" не имеют, ибо он "Военный институт Министерства Обороны СССР"! То есть, перетряхивать его на предмет поиска пресловутого злоумышленника будут, разве что, в самую последнюю очередь. А где Микула взял такую? Купил по случаю в спорттоварах возле Соколиной горы, еще в сентябре. Но майор Калинин, другие члены ПрВр, не понаслышке знающие о методах родного КГБ и возможностях оного, резонно предположили, что доберутся и до "Вимоса", который как бы и вне сферы "Буревестника". С разных сторон посыпались поспешные, и оттого не очень умные предложения: как бы сбить со следа всесоюзный розыск, либо подсунуть ему ложную цель. И хорошо бы Виктору в больницу весточку переслать, проинформировать о случившемся, а то лежит, бедолага, и мучается неизвестностью. Но по нашим делам, насчет всех нас — очевидно, что молчит.
По предложению мудрого Ставриди отложили данный перебор вариантов "на завтра и после", то есть, на свежую голову. Потом началось нечто вроде допроса-экзамена Микулы, на предмет его умственных способностей, эрудиции и общественно-политических взглядов. Потом опять отвлеклись всем исполкомом на междусобойную ругань о целях и задачах ПрВр, и только в самом конце уже, усталые и злые, выпустив пар, единогласно приняли решение о членстве Микулы в ПрВр. С испытательным сроком, границы которого решили определить на следующем заседании.
Василий Григорьевич совершенно явно увидел и почувствовал готовность сына вступить, поэтому не возразил вслух, но сердце у него заныло, налилось холодом и тоской: даже если бы Микулу схватили за покушение на убийство сотрудника правоохранительных органов, на момент покушения он был семнадцатилетним, то есть, максимум наказания — десять лет посадки, в то время как... В апреле ему исполнится восемнадцать, и он станет совершеннолетним членом ужасной, подпольной, антисоветской, террористической, шпионской... А Лия? Ей он как это объяснит??? Ладно... Ей он попробует чего-нибудь соврать, а она попытается поверить...
Со студенчеством придется Микуле повременить, с комитетом шутки плохи. Да и не они, так МУР чего-нибудь раскопает... Пройдет год, другой, шумиха уляжется, служебное рвение войдет в берега, а сейчас, в такую горячую фазу, придется что-то решать. Курбатов правильно обронил-намекнул: либо в армию спрятать, на срочную службу, либо в курсантское училище, на казарменное положение...
Хуже всех в данной ситуации приходилось Изотову Дмитрию Сергеевичу, он, действительно, лежал и терялся в догадках: то ли его лечат и пытаются найти неведомых напавших, то ли он в оперативной разработке коллег-чекистов, вставших на след ПрВр, и с этой целью, для каких-то своих, непонятных Изотову нужд, организовавших имитацию покушения на него.
В любом случае, следует вести себя так, словно бы он чист перед Органами и Партией как богемское стекло, потихонечку выздоравливать... и ждать... тупо ждать, пока все прояснится тем или иным путем.
"Может, передать кому чего?" — Ну, еще бы! "У вас продается славянский шкаф!?" Угу! Шифровку с донесением товарищу Ставриди из ПрВр, копия в Лэнгли! А с другой стороны, будь что серьезное раскопано, то и подходцы к нему совсем иные бы пошли, иными персонажами и в иной обстановке... Терпеть и ждать, ждать и терпеть...
Вера в коммунизм — это естественная человеческая тяга к сверхъестественному. Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Совета Министров СССР и член ленинского Политбюро ЦК КПСС, просто обязан по своему положению верить в исповедуемую Партией программу, но как оно обстоит на самом деле — никто на всем белом свете не знает: товарищ Косыгин вот уже много-много лет ни с кем не говорит по душам. Жена покойница — да, но с нею было достаточно тем для задушевных бесед и помимо партийного строительства...
Настоящее одиночество заметно только извне. Косыгин предельно одинок, но сам этого не осознает в полной мере: у него работа, у него дети, у него окружение домашнее. Но главное — работа, и она пока есть.
Из всего сравнительно компактного, но сплоченного коллектива "косыгинской охраны", Алексей Николаевич особо любит и жалует троих "прикрепленных": Женю Карасева, Лешу Сальникова и Валю Серегина.
Это не значит, что ребята безупречны всегда и во всем, но... наиболее близки и понятны, в рамках возможного и реального. Понятны и близки, а это очень и очень важно, когда твоя личная жизнь теснейшим образом переплетена с государственной, когда чуть ли не каждый твой чих или пук становятся предметом для анализа и изучения множества людей и подразделений, вместе с тобой вовлеченных в бесконечную круговерть, у которой сто, или больше имен: политика, экономика, здоровье, карьера, интриги... Не всегда между собою дружны, это есть, но так ведь от них и не требуется души в друг друге не чаять... Чувство локтя — это одно, а кумовство и взаимное потакание — совсем даже иное. Нет, разумеется, ни о каком тут сговоре даже и речи быть не может, это незабвенный Иосиф Виссарионович сторожился всего и вся...
На дворе уже светло, но торопиться особо некуда: воскресенье, утро, благолепная тишь на даче в Архангельском. Вон они, дежурные орлы и защитники, все трое в пределах взгляда, все спокойны, да только не расслаблены. Погода — так сяк, ни осадков, ни солнышка. Карасев доложил, что минус один на дворе. То есть, без слякоти, что радует.
Женя Карасев тихо сидит у дальнего окна, в углу, спиной к стене, читает вчерашние "Известия", вчера-то ему совсем уж некогда было... Пусть отдыхает, сегодня можно. Серегин обходит дозором невеликие просторы дачного участка: остановился посреди расчищенной дорожки и чего-то там ногой пинает... отсюда не рассмотреть... Надо же! Едва ли не затылком почуял внимание своего "подопечного": метнул свой взгляд искоса, перехватил "косыгинский" и дальше двинулся... Похоже, он кочку на дорожке сбивал носком ботинка, по типу наледи... Серегин чутьистый малый, уж этого у него не отнять! Быстрый и резкий, когда надо. А внешность при этом почти заурядная: под сорок ему, в июле тридцать девять будет, сравнительно невысок, ну, во всяком случае, не то, что здоровила Карасев, чуть полноват, чуть лысоват... но без плеши, просто волосы ото лба к затылку отступили, как у молодого Ленина... Успел повоевать в Великую Отечественную... Особенно хорош Валя Серегин в уличном сопровождении, когда Косыгину приходится идти, как простому смертному, по суетной Москве, по проспекту Калинина, к примеру, за хлебом по пути домой: охрана (все офицеры в неброском штатском) выстраивает из себя нечто вроде маленького клина и почти всегда во главе клина ставят Валю: он идет, с полуулыбкой на круглом лице, спокойный и безобидный, почти домашний, ловко и без грубостей рассекает встречную толпу, которая уже дальше, за ним, раздвигается ребятами в основании "клинышка" еще на чуть-чуть, так, чтобы Алексею Николаевичу без суеты и проблем идти по выбранному им маршруту, ни с кем не толкаясь. Продавщицы в булочной (Косыгин, урожденный питерский, так и не научился выговаривать на московский манер слово "булошная"), что по курсу движения, уже предупреждены, покупка подготовлена, почти всегда это бородинский хлеб, и тщательно проверена заранее...
А на кухне, тем временем, побуркивают в два полголоса двое священнодеев: домработница Аннушка и офицер Сальников, Алексей Алексеевич, которого Аннушка упорно именует Лёшиком.
Сегодня на завтрак каша, как всегда, когда у Косыгина есть возможность выбирать, но не излюбленная овсянка, а пшенная: что-то сегодня вдруг пшенки захотелось, сладкой, на молоке...
Аннушка свое дело очень туго знает, ей советчики да подручные ни с какого боку не нужны, однако же и подполковник Сальников ничуть не хуже понимает службу и порядок: на кухне его присмотр неотлучный: все под контролем, что и как там готовится. Характер у Сальникова мягкий, но основательный, нрав спокойный, в отличие от шебутной и шумной домработницы, так что ладят оба на "хорошо и отлично", и завтрак уже вот-вот! У Леши Сальникова своя ниша в мире личной охраны: он отвечает перед партией и народом за все бытовые мелочи, потребные в одинокой и холостой, вдовой жизни подопечного: от туалетной бумаги и футляров-очечников, до цвета трусов и температуры чая в стакане. Косыгин в шутку называет его иногда "главный кастелян", или "организмохранитель". Достался он Косыгину как бы "в наследство" от предыдущего председателя Совмина, самого Хрущева, где служил примерно в том же качестве... чуть пониже. А Женя Карасев при Молотове начинал, простым прикрепленным, теперь он всегда рядом с Косыгиным, неотлучен, почти как тень.
