— Формально нет, но, допустим, какую-то роль они даже и сыграли. Да только Тухлый Пирожок бы преизрядной сволочью, нам без него легче, так что нам жалеть не о чём.

Золотой Подсолнух добавил:

— Радуга как-то в сердцах сказала, что этот негодяй и большего заслуживал, не всё про него просто вскрылось.

— Вполне возможно, — добавил Кипу, — про него и другие говорят, что он заслуживает лесоповала. Думаю, они правы

— Ты готов согласиться на то, чтобы арестовали невинного человека? — спросил с ужасом Бертран.

— Ну почему невинного? А если бы они выяснили, что он изменник?

— Не знаю, — сказал Бертран, — если выбор между человеком и государством, я всегда буду на стороне человека.

— Что бы он ни натворил? Но ведь это глупость! Думаю, что, прочтя наши книги, ты станешь на это смотреть иначе.

На этом вечер и закончился, потому что Кипу и Бертран пошли в хранилище.

Вернувшись к себе и улёгшись в кровать, Золотой Подсолнух всё рассказал соседу, и с грустью добавил:

— Мне страшно и горько, друг мой, думать обо всё этом. Лилия ? легкомысленная девушка, но у неё хотя бы доброе сердце, оттого она немного слепа. Но скажи, почему Моро и Черношеий Лебедь так настроены?

Золотое Перо выслушал его, положив руки под голову, и на его вопрос заметил:

— Моро — потому, что воспитывался своим отцом. А его отец... Он был сыном командира, не помню точно в каком чине, ребёнком жил горя не зная, да только его отец внезапно умер. И в результате вдова и юноша-сын остались без его пайка.

— Но ведь Тавантисуйю не Испания, здесь вдову обязаны устроить на работу, стоит ей лишь попросить...

— Вроде бы она была уже старухой к тому моменту. Короче, они с сыном жили на один паёк. А сын учился, и паёк у него был не самый большой. Нет, с голоду не умирали, конечно, но и сытой такую жизнь не назовёшь.

— Ну а потом?

— Потом всё выправилось. Да только его отец, прошедший столь суровую жизненную школу, потом недолюбливал всех тех, у кого жизнь, по его мнению, слишком лёгкая. Но ведь у нас в самом деле принцу сделать карьеру проще, чем крестьянину или сыну слуги. Однако то, что для него этот момент стал таким важным — именно влияние отца.

— А Черношеий Лебедь?

— Знаешь, у него такой характер... не знаю почему... но он просто не верит в людей.

— Как это — не верит?

— Ну, не верит, что людьми могут двигать высокие мотивы.

— Но ведь были и есть люди, которыми двигали. Я помню Томаса, для него это было самым главным.

— Таких, как Томас он считает очень редкими исключениями. В общем и целом, он думает, что не нужно делать ставку на героев, готовых жертвовать собой ради других, а стараться направлять все низкие и корыстные мотивы к общей пользе.

— Был такой амаута в Италии, его звали Макиавелли, — ответил Золотой Подсолнух, — может, слышал о таком?

— Краем уха.

— Так вот, он думал то же самое. Но те советы, которые он давал... бррр! Даже для белых людей они кажутся слишком циничными.

— Если даже белые люди считают так, то представляю, что там написано! — сказал Золотое Перо. — Но только с Черношеим Лебедем спорить бесполезно.

— Почему?

— Потому что он никогда никого не любил. Никто не слышал, чтобы он хоть в одну девушку влюбился. Да и вообще настроен на безбрачие, чтобы семья от постижения мудрости не отвлекала.

— Такой среди белых был бы весьма активным монахом.

— Тут тебе виднее.

— Как-то мне не по себе от всего этого, — сказал бывший монах.

— Ты разочарован в Тавантисуйю?

— Нет, мне за неё страшно. Знаешь легенду про спор Авраама с богом о Содоме?

— Нет, а что?

— Так вот, в Библии написано, что однажды бог решил уничтожить два города за то, что жители их были сплошь злодеи и нечестивцы. Ну а у Авраама жил в Содоме племянник с семьёй, вот он и испугался, что племяннику конец, и стал бога умолять, мол, ради пятидесяти праведников пощадишь город? А ради сорока пяти? И так он сократил до десяти, но и тех в Содоме не нашлось, так что оба города были разрушены, только племянника Лота с семьёй оттуда перед катастрофой вывели.

— Нехило так христианский бог целыми городами людей уничтожает! Но при чём здесь эта легенда?

— Да при том, что в Тавантисуйю хороших людей много, но... всё-таки не настолько много, чтобы отстоять её при сильном натиске.

— Ну, если бы наши войска состояли из таких, как Черношеий Лебедь, то дела были бы и в самом деле плохи. Но, по счастью, это не так.

— Ну, в случае войны и он пойдёт на войну, да ведь и пойдёт не рядовым.

— Вот именно. Потому мой отец и не хотел, чтобы я становился амаута. Боится, что я наберусь дряни от таких. Ладно, давай спать!

Золотое Перо довольно быстро уснул, а Золотой Подсолнух ещё долго ворочался в своей кровати, а когда заснул, ему снились кошмары из прошлой жизни — то эмигранты, под вином болтающие гадости о Тавантисуйю, то сжигаемые истерзанные еретики на площади...

На следующий день с утра у Кипу должна была быть лекция, и он не мог лично сопровождать Бертрана в экскурсии по книгохранилищу. Бертран был даже рад этому — Кипу предлагал ему книги по истории и философии, но все они, будучи написаны с проинкских позиций, казались Бертрану совершенно ненужными для его соотечественников. "Но неужели вы даже просто ознакомиться поближе с тем, что вы так осуждаете?", — спрашивал удивлённо Кипу. "Понимаешь, если бы я был богат и имел лишь цель удовлетворить собственное любопытство, я бы, может, и купил что-то для себя, но я исхожу из того, что будет хорошо продаваться на моей родине. А ваша история и философия слишком бесполезна для нас, мы же не собираемся переделывать свою жизнь на ваш лад". "А ты не думаешь, что ознакомившись, вы можете захотеть кое-что заимствовать?" Бертран только вздохнул. Всё-таки инки неисправимы — не понимают, что европейские культура и философия на голову выше и лучше всего того, что способны предложить эти жалкие провинциалы.

Впрочем, в какой-то момент одна книга привлекла его внимание. Она называлась "Исторические загадки Тавантисуйю" и была посвящена тем событиям истории Тавантисуйю, по поводу которых существовало несколько разных версий. И автором рассматривалась правдоподобность различных предположений. Чтение такого рода обещало быть заманчивым, но в последний момент он обратил внимание на гравюрный портрет автора на обложке, и с ним было явно что-то не так.

— А почему автор одет в женское платье?

— Потому что это женщина, — ответил Кипу.

— Это как это... женщина не может же быть историком и работать в архивах, женщина если и может что-то писать, то чушь для таких же дамочек, как она. А исторические загадки не для женского ума.

— Но при чём тут дамочки-бездельницы? Чистая Верность — очень знающий историк и отлично разбирается в тех вопросах, которые поднимает. Кстати, это её не единственная книга. Вот тут есть ещё...

— Женщины слишком эмоциональны, они от природы не могут мыслить логически. Что они могут понимать в таких делах?

— Уверяю, что с логическим мышлением у Чистой Верности всё в порядке, во всяком случае, не хуже, чем у тебя.

Последнее замечание привело Бертрана в ярость, но ему хватило благоразумия этого не показывать.

Кипу то ли и в самом деле не заметил его реакции, то ли предпочёл сделать вид, что не заметил, и продолжил беспечно болтать о книжках.

В конце концов, Бертран согласился взять какую-то книжку энциклопедического характера. Пояснение местных реалий ещё может иметь какой-то смысл для интересующихся экзотикой.

Итак, на следующий день гидом Бертрана должен был стать Ароматный Букет, довольно молодой лекарь, который должен был показать книги по искусству врачевания. В этом Бертран тоже не видел особого смысла: что могут ценного дать местные лекаря, если они оказались бессильны против европейских болезней? Впрочем, ознакомиться всё равно надо, тут уж прямое указание дяди:

— Наши лекаря советовали предложить тебе прежде всего эту книгу. Она о мозге и всём с ним связанном, о травмах и болезнях мозга, и способах их лечения.

— Книга толстая, но не понимаю, чего тут можно понаписать. Если кто-то разбил голову или уродился дураком, то чем тут поможешь?

— Но разве у вас неизвестно, что мы умеем производить операции на мозге?

— Слышал о таком. Но если люди после этого дураками становятся, то какая от этого польза?

— Ну не все становятся дураками, это только если кому-то очень сильно не повезло. А так ведь тот же Кипу — его чуть не убили однажды, разбив голову, но наши лекаря сумели его на ноги поднять. И ничего, живёт. Только от армии его на всякий случай освободили.

Бертран взглянул на оглавление:

— Здесь упоминаются мозги ваших правителей. Откуда вы могли знать, что у них под черепом?

— Но ведь их мозги в обязательном порядке исследуют после смерти.

— То есть у вас считается нормальным ковыряться в царских останках?

— У нас для правителей обязательна мумификация. Кроме того, когда правитель умирает, то нередко возникают подозрения, что его убили, и надо их исключить.

— Ладно, книжка, похоже, занятна. Хотя вон так мне кажется более интересной, — и Бертран указал на другую книжку, стоящую в углу, — "Наследование ума по крови".

— А вон та книжка ни на один из ваших языков не переведена. Многие амаута раскритиковали и её, и автора Пыльного Мешка в пух и в прах.

— А за что же?

— Видишь ли, Пыльный Мешок исходил из идеи, что выдающийся ум не существует сам по себе, а должен быть связан с некими телесными особенностями.

— С высоким лбом и высоким ростом?

— Да, он предполагал такое, хотя точно не утверждал. Автор собирал информацию о людях с выдающимся умом, но размер лба далеко не всегда указывается жизнеописании, да и портреты не всегда точны. Впрочем, наибольшее сомнение вызывает то, кого он записал в людей выдающегося ума.

Бертран усмехнулся:

— А что тут спорить, выдающийся ум или есть, или его нет. Ты ещё скажи, что у вас по таким вопросам надо Первого Инку спрашивать!

— Нет, разумеется, спрашивать не надо, но когда выдающимися умами объявляют таких людей как Колумб или Карл Пятый... Ну, это вызывает сомнения. Хотя у него отговорка: европейцы действуют в рамках своей морали и своих представлений, судить их по нашим меркам мы якобы не можем.... Впрочем, это не единственная претензия к его труду. Он вывел, что многие гении больны подагрой, но даже из его книги получается, что подагра стимулирует не столько ум, сколько волю. Вот тот же Колумб преодолел все препятствия, которые были на пути у его замысла, у него хватило на это воли и упорства. Но препятствия определялись именно неразумным устройством общества. Ведь в Испании спорили о том, стоит ли давать деньги на проект, будет ли он выгоден... Но если государство устроено разумно, то препятствий с его стороны должно быть куда меньше! Я не говорю, что их обязательно нет совсем, но всё-таки всё более-менее преодолимо. Значит, у нас подагра и связанная с ней воля не так критичны должны быть. Кроме того, многие наши амаута исходят из того, что воля воспитывается, а не связана с пороком обмена веществ, ведущим к подагре.

— Не пойму я всех этих тонкостей, — сказал Бертран, — любому ясно же — люди не равны по своей при роде, одни злы и гневливы, другие легко способны владеть собой, одни умные, другие глупые, значит, одни лучше, а другие хуже. Значит, люди не равноценны.

— Но вопрос в самой природе этих различий, — возразил Ароматный Букет. — Ведь наши амаута неявно исходят из предположения, что даже худшие могут, если приложат волю, добиться многого, ведь случается, что даже и преступники исправляются, став достойными людьми. Но если предположить, что сама воля к исправлению или свершению тоже задана в крови, то значит, людей исправить далеко не всегда возможно.

— Однако в вашем государстве довольно часто казнят.

— Не так уж часто. Кроме того, казнят обычно тех, кто прямо бросил вызов нашему государству, а тут раскаяние маловероятно. А что касается книги и автора, то тут были и ещё и обстоятельства другого свойства. Автор нахамил в глаза самому Первому Инке!

— И был казнён за это?!

— Нет, дело ограничилось ссылкой. Асеро куда добрее, чем у вас принято об этом думать.

— И что же сказал автор книги?

— Он обвинил нашего государя в истреблении самых лучших людей. Это было вскоре после разоблачения серьёзного заговора, и тогда полетело немало высокопоставленных голов. В том числе и среди амаута. Видишь ли, нам очень хочется получить доступ к европейским учёным книгам, потому и среди амаута находятся те, кто ради этого идут даже на измену... — по глазам собеседника Бертран понял, что Ароматный Букет понимает это, но всё-таки не может простить. Видно, среди заговорщиков оказался кто-то из тех, кого он хорошо знал, — вот я, например, верю материалам расследования, потому что понимаю: такое люди Инти подделать не могли. А есть те, кто не верит в виновность обвиняемых, потому что для них все материалы следствия — не аргумент. Ведь если веришь в то, что люди дурны или хороши по природе и не могут сильно меняться, а могут лишь раскрываться своими хорошими или дурными сторонами, то... Ну, невозможно при этом поверить, что твой хороший знакомый оказался убийцей! Ну, точнее собирался убивать...

— Ну да, это вполне логично. Разве хороший человек способен на преступление?

— Понимаешь, вопрос в том, что такое хороший человек. Вот я уверен, что ты среди своих соплеменников считаешься вполне хорошим и честным, так? Но ведь если твоя страна объявит войну моей стране, и тебя призовут воевать, ты не будешь считать дурным делом идти против нас? Ну, или даже если войны не будет.... ты ведь всё равно будешь на стороне своих против чужих. Ну, вот и заговорщики также. Они просто считали Первого Инку и его сторонников чужими. И потому им не совестно было готовить их убийство. Впрочем, автор этой книги рассуждал иначе: мол, если люди хорошие и дурные от природы, и если те, кого он считает хорошими, в чём-то обвиняют, то не иначе как в силу собственной злобы и корысти такое делают. Ну и однажды, когда у нас случилась торжественное открытие одной книги, по этому случаю присутствовали разные высокопоставленные лица, в том числе и сам Государь. А это было как раз тогда, когда осуждённые по этому делу амаута уже ожидали смерти после вынесения приговора. Так вот, когда Первый Инка произнёс торжественную речь, в которой хвалил наших лекарей, и упомянул, что отдельные паршивые ламы отнюдь не портят всего стада, отдельные негодяи есть везде. А тогда автор книги резко бросился вперёд, и бросил прямо в глаза Первому Инке: "Как ты смеешь такое говорить, тиран! Я не верю, что эти люди хоть в чём-нибудь были виновны! Ты уничтожаешь лучших людей страны, и скоро наша земля совсем оскудеет достойными людьми!" Тиран, по вашей логике, непременно приказал бы отрубить смельчаку голову. Однако у нас такого не случилось. Первый Инка лишь грустно взглянул на него, и сказал: "Ты думаешь, мне легко было поверить в вину достойных учёных мужей? Но, увы, добытые людьми Инти доказательства неоспоримы. Эти люди хотели убить меня. Я не могу пощадить их, не поставив под удар себя. Или, по твоему, я и в самом деле заслуживаю смерти?" Но тот в ответ лишь кричал как безумный: "Не верю! Тиран! Они невиновны, а ты — убийца, и если кто тебя убьёт, это будет справедливо!". Ну, от таких слов поднялся большой переполох, все повскакали с мест, мужчины схватились за свои шпаги, иные уже на месте были готовы прикончить смутьяна, но Государь сказал: "Тише, тише! Этот человек безоружен и может угрожать лишь языком. А ты теперь убедился, сколькие люди готовы защищать мою жизнь и честь? Мне очень жаль, что ты думаешь обо мне столь дурно, но за твою глупость я не буду проливать твою кровь и даже требовать суда над тобой. Ты отправишься в ссылку!"