Мы подъезжали к Кипарису ранним утром, чтобы избежать шума, и то, что в городе неладно, я ощутил сразу. На улицах было слишком много людей для предрассветных сумерек, слишком много людей для Кипариса, как будто в него съехались со всего побережья, и эмоции злым настойчивым гулом бились в сознании.
У нас все еще было военное положение; как мне всегда казалось, военное положение предполагает порядок, а не толпы людей, свободно шастающих из города в город. Внутренняя служба могла бы перекрыть дороги. Если внутренней службе не требовалось совсем иное.
— Мне кажется, или Нэттэйдж обнаглел, — тоном, не предполагающим ни вопроса, ни сомнения, сказал Шеннейр.
Бетонная коробка шеннейровского штаба в Кипарисе не стала менее уродливой. Но огромная надпись на мостовой перед входом сделала ее веселей.
"Убийца".
Эршенгаль вышел из машины и остановился перед фиолетовыми буквами. Горожане кольцом окружали площадь, молча, но неслышимое обвинение висело в воздухе. Эршенгаль не повернул головы.
Что он мог возразить. Он был убийцей.
— Побережье стало слишком хорошо жить, — Шеннейр лишь слегка нахмурился, но любой эмпат ощутил бы, что его хорошее настроение пропало вмиг.
Машины вновь тронулись с места, продолжая медленный и далеко не триумфальный путь к замку гильдии. Я прикрыл глаза, пережидая приступ усталости, и вздрогнул от приглушенного взрыва.
Слабосильная и наверняка самодельная взрывчатка разворотила дорогу, почти не повредила машине и совсем не повредила едущим в машине темным. Это было грустно, но безумно грустно то, что Эршенгаль в этой машине не ехал.
Я закрыл лицо руками и попросил:
— Позвольте, я разберусь с этим.
— Разберитесь, Кэрэа, — согласился Шеннейр. — Или разберусь я.
Безымянный замок гильдии как будто еще подрос. Поднялся выше в горы, захватил еще один мыс. Двери закрылись, отсекая от меня шум и суету, и на мгновение я почувствовал...
...как будто оказался за надежными стенами магической крепости. Такой, какой она должна быть.
Каждый мой дом был непрочным. Хижина на склоне вулкана, лагерь для беженцев, сгоревший в войне островной квартал, враждебная Шэн, Иншель. Как только я останавливался, земля начинала дрожать под ногами, а мир рассыпался. Но человек подвержен иллюзиям.
На вопрос, где Гвендолин, встречающие меня маги из инфоотдела поклонились и молча указали на нижние уровни. Больше я никого не встретил, но замок вел меня вперед. Открывал двери, расстилал под ноги светящуюся тропу, перебрасывал тонкие мосты над тьмой. Я спускался вниз по спирали, а сознание замка текло за стенами, глубокое и темное, полное подводных течений, смутно знакомое. Тихий шелест то утихал, то становился громче: как море, запертое в ракушке. Когда я достиг подземного святилища, то уже начал понимать.
Одиннадцать серебряных печатей по правую руку, одиннадцать по левую. Возвышение в потоке света и пустой управляющий шлем. Замкнутые прежде резные врата теперь пересекала вертикальная трещина.
Каждый желает шагнуть за пределы своей сути.
Я приложил ладонь к ледяной поверхности врат, а потом сполз на пол, прислонившись к ним затылком.
Что вам дело до людей, остающихся за спиной? Иногда чтобы не остаться, надо уйти раньше.
Я бы не смог остановиться, даже если бы захотел. Я был проклятием, направленным из прошлого — и я не мог ничего изменить. Я вручил ценный подарок, и высший темный маг Гвендолин достойно приняла вызов.
Что я мог еще сказать? Минус восемь.
* * *
Когда я проснулся на следующее утро, на столе стояли свежесрезанные ирисы. Я бы хотел что-то подумать об этом, но в голове было совершенно пусто.
Сегодня на берег выбросило два десятка островных акул. Большинство удалось спасти, и теперь они плавали в большом бассейне. Кружились на месте, бились о стенки. Несколько раненых акул долечивали в лаборатории, и там же измеряли активность мозга. Усыплять акул было нельзя, иначе они задохнутся, но светлая магия помогала, и я надеялся, что их получится спасти.
Тайфун Атамарао, 'Зарево', вышел на берег. Его ослабили волновые щиты, и он просто поливал город дождем, а люди вокруг городской управы мокли, мерзли, но стояли.
Горе-заговорщиков поймали еще вчера. За ночь в темнице они должны были подумать о своем поведении, и они подумали и решили, что поступили правильно.
— Все знают, что темная гильдия наказывает только тех, кто косо посмотрел на темного магистра, а преступников — не наказывает! — одним из зачинщиков был Тхи Лаэ Ро, и я даже не удивился. — Наши друзья и родные...
...лежат в холодной земле, в ямах, в безымянных могилах, в полях, под корнями полыни.
— ...расправа над беззащитными, и никто...
...не поплатился за это. А месть священна.
— Вы даже не попали по цели, — не выдержал я. Хотя насчет темной гильдии Тхи Лаэ Ро угадал точно.
Я слышал, что Эршенгаль был здесь. Может быть, в соседней комнате. Я не понимал, зачем он здесь, но мог уловить, что он чувствовал. Человек, который мечтал вернуть в гильдию законность, сам оказался нарушением правил.
Дела всех заговорщиков давно лежали у внутренней службы. Покушение могли предотвратить, и теперь Нэттэйдж спешно уехал по срочным и важным делам, не собираясь попадаться под горячую руку. А без него его заместители как обычно ничего не умели.
Островитян было сложно воспринимать всерьез, но я напоминал себе: они пытались убить гражданина Аринди. Их не остановили возможные случайные жертвы, не говоря о разрушениях.
Люди, перекрывающие дороги. Уличные беспорядки. Взрывы в жилых кварталах. В Аринди тлели искры народного бунта. Плох тот светлый магистр, в стране которого народ несчастен.
Я вышел из камеры, посоветовав подумать о грядущей казни.
— Я просил у темного магистра о снисхождении, — сказал Эршенгаль.
Шеннейра не трогают просьбы, Шеннейр не умеет прощать. Уж его приближенный должен знать об этом. Но даже Шеннейр понимает, что если он сейчас казнит островитян, то подтвердит свою ненависть к Островам и возведет казненных в ранг героев.
Я поднял голову и заставил себя посмотреть на Эршенгаля.
Казалось, если выдать его толпе, толпа разорвет его на кусочки. Как того темного в Иве. Толпе требовалась жертва. Что-то, что позволило бы усмирить боль. У меня не было хороших слов для Эршенгаля. Я не хотел его оправдывать. Я не мог сосредоточить на нем внимание, не хотел читать его эмоции — в голове нарастал пронзительный звон. Даже когда я заговорил, язык казался онемевшим:
— Вы передо мной в бесконечном долгу, Эршенгаль.
Толпа, требующая отпустить заговорщиков, даже не подумала расходиться. Я вышел к ним, ощущая тяжесть венца Та-Рэнэри и всю ответственность светлого магистра. Все линии ведут к светлому магистру.
Я чувствовал, что сейчас стою на вершине — после которой следует падение. Счастливый случай, что вознес меня вверх, исчерпал свой лимит. Все действия имеют последствия, и я продержался достаточно, чтобы пожинать плоды. Я не был готов к роли магистра, и я ошибался, и теперь груз ошибок будет увеличиваться с каждым днем. Я чувствовал только усталость.
Я оперся о парапет и доверительно сказал:
— Почему-то считается, что светлый магистр должен прощать всех и за все.
По толпе прокатился шепот. Как волны от брошенного камня.
— Даже если это преступники. Даже если это люди, вредящие каждому из нас. Я напомню вам, мирные граждане Аринди: чтобы вы жили, проснулись сегодня утром, стояли здесь, передо мной, маги гильдии прямо сейчас сражаются и погибают ради вас.
У них были недоуменные лица — как будто вместо привычной ласки они получили удар. Я внутренне усмехнулся.
— Сегодня мы вспомним о войне, в которой граждане Аринди дрались с гражданами Аринди. Сегодня мы вспомним о тех, кто отворачивался, видя чужую беду. О тех, кто был испуган, о тех, кто был равнодушен, о тех, кто просто исполнял распоряжения, о тех, кто радовался, пока горе не коснулось его. Я светлый магистр, и я прощаю всех.
Они не могли нам помочь, они не могли помочь островному кварталу, тем, кто попал в котел под Тамариском, тем, кто погиб в Иншель, тем, кого казнили потом, тем, кого так ждали, чтобы урвать хоть искорку Света, хоть отблеск причастности. Даже Шеннейр не мог бы убить всех. Один человек поставил страну на колени потому, что его боялись.
Когда я закрывал глаза, то видел сверкающие точки. Они все погаснут, если я ошибусь.
— С этого момента каждый, кто попытается принести в наш дом раздор, будет объявлен врагом Аринди. Прошлое подарило нам тяжёлые уроки. Я светлый магистр, моё дело — будущее. Сегодня — лучший день для нас всех, и каждый может и должен искупить свою вину.
...редкие хлопки в ладоши заставили вздрогнуть. Темные ждали меня во мраке комнат, за прочными стенами, куда не было дороги ни одному человеку, что ловили мои слова снаружи. Величественные фигуры, смотрящие сверху вниз, те, кто отдавал приказы. Что мне нужно внушить, что следует говорить. Ничего не менялось.
— Все следует слову светлого магистра, — издевательски объявил Миль, прекратив хлопать. — Вы наконец признали, что эти люди вас предали. Признайте наконец, что светлым быть бессмысленно, Рейни.
Шеннейр старался казаться незаинтересованным, но я чувствовал, что он доволен. Сейчас я прикрывал именно его.
— И как же вы поступите с ненаглядными островитянами? Неужели решитесь?
Я поймал на браслет тревожный сигнал, и темные сразу перестали быть важными. И легко ответил:
— Я сказал — с этого момента. А до этого всех прощаю.
Волшебный замок легко менял внутреннее пространство под желания владельца. Несколько дней назад я предложил светлым переделать жилые покои под личные нужды. Теперь половина моей гильдии находилась в глубоком раздрае, пытаясь понять, что такое личные нужды, а другая половина — из-за осознания, что такие нужды у них должны иметься. Я поклялся, что не буду жаловаться на все это Шеннейру, и не пожаловался. Слово магистра — кремень.
Только Кайя и Бринвен сразу разъехались в разные стороны, заявив, что видятся постоянно и слишком часто. Внешне ничего не поменялось, но теперь они ходили друг к другу в гости через весь светлый блок.
Личные покои Бринвен напоминали лабиринт из пустых светлых комнат. В какой-то из них на полу лежал матрас и стоял короб для одежды, и здесь же на полу валялись документы, договора, протоколы записей высшего совета, и Бринвен ходила из угла в угол, сжимая кулаки. Ярость и тревога бушевали в эмпатическом поле, захлестывая с головой.
Кайя протянул мне конверт с отпечатанной подписью.
Тот высший совет, на котором меня судили за открытые врата в Заарней, тоже был записан.
На меня снизошло мертвенное спокойствие. Случилось то, что должно было случиться. Истину не скроешь. Нэттэйдж легко и непринужденно сдал Эршенгаля, и так же легко сдал меня. Приятно, когда твои враги обладают смекалкой.
Светлые переглянулись и одновременно сделали шаг назад.
После оружия, проданного темной гильдии Нэртэс. После поставленного на грань гибели мира. После всех интриг, смертей и бед, которым я стал причиной. Изгнанники ждали светлого магистра двенадцать лет, и не их вина, что они дождались меня.
Но я знаю, что нужно делать, они — нет. Я пожертвовал всем ради них, всеми своими принципами и всей своей гордостью, своей жизнью. Столько людей погибло, чтобы они жили. Они не смеют меня осуждать. Я должен был что-то сказать как светлый магистр, обернуть ситуацию в свою пользу, как умеет светлый магистр, но впервые за долгое время я не смог себя заставить.
Кайя опустил руку с конвертом, который я так и не взял. И сделал единственный верный вывод:
— Вы нам не доверяете.
Они были эмпатами, и моё отношение было очевидно.
— Это наша вина, что на острове вы нашли именно нас, — Бринвен провела ладонью по лбу, поправила косы; ее голос звучал хрипло. — Но, магистр, неужели мы настолько бесполезны, что ничем не можем помочь?
— Я убил сто человек, о которых должен был заботиться, — меланхолично сказал Кайя. Бринвен развернулась к нему так резко, что волосы хлестнули ее по лицу:
— Ты много мнишь о себе, Кайя! Тебя никто не выбирал командиром, чтобы ты решал в одиночку. Что должно быть сделано, то сделано.
— ...поделить людей на важных и неважных. Ваше отношение считывалось с первой встречи, и, несмотря на то, что я старался быть полезен, очевидно, я сделал только хуже...
— Мы видели, что бывает, когда лучшие пожертвовали собой ради худших!
Я прижал пальцы к переносице. Боль сжимала голову изнутри, и это не помогло. Что бы сделал Ишенга? Что бы сказал Ишенга? Я ничего не понимал.
— Тише, прошу.
Они разом смолкли.
— На Острове, вы поступили правильно.
Делить людей на важных и неважных было бесчеловечно. И я чувствовал неловкость от того, что ничего не чувствовал. Они были мертвы и мертвы давно; а люди передо мной — живы, и я прощал им все, и было невероятной глупостью предполагать иное.
— И это большое высокомерие — считать, что другие поступили неверно и необдуманно, — я постарался придать голосу твердость. — Если наши высшие, наша элита, светлые маги гильдии отдали свои жизни ради вашего спасения — значит, они посчитали ваши жизни стоящими. Я был там, с ними рядом. Они не сомневались.
Я бы отдал свою жизнь, чтобы моя гильдия жила — разве можно этого не понимать? Но моя жизнь ничего не стоила. Мне не на что ее обменять.
Бринвен опустила глаза.
— Я все равно не считаю это верным, — упрямо повторила она, и Кайя всплеснул руками:
— Ну прости уж их, Бринвен, двенадцать лет прошло.
— Но это все грустно.
— Да, — тихо подтвердил я. — Это грустно.
Было слышно, как от ветра дребезжат стекла в рамах. Я не знал, что мне сказать, что сделать. Я бы отдал все, чтобы защитить этих людей, чтобы они никогда не испытывали печаль. Но они все равно умрут, они всегда умирают.
— Темные хотят нас рассорить, — Бринвен уронила на пол позабытую инфопластинку с записью и с хрустом раздавила ее ногой. — Вот дуралеи.
— Я хотел бы, чтобы вы знали, магистр, — мягко вмешался Кайя. — Мы не настолько глупы, чтобы верить темным. И не настолько наивны, чтобы надеяться, что можно окунуться в кровавое месиво и выйти чистенькими.
На мучительное мгновение мне захотелось попросить о помощи. Но двенадцать лет наши пути шли порознь. Светлые были самым ценным, что у меня есть, я берег их. Но я им не доверял.
— Мои действия и вправду выглядят... темными.
— Тут, как говорится, — неожиданно хладнокровно ответила Бринвен. — Кто может предложить лучше, пусть предложит.
Когда я вернулся в свои покои, на месте цветов лежала папка с подписью "Нэттэйдж".
* * *
Странно. Футляр, который мне отдал Иллерни, должен был быть полон, или почти полон, но он был почти пуст. Я почти не использовал блокиратор, и сейчас не собирался использовать — один вид черных капсул, лежащих в белых гнездах, успокаивал. Блокиратор и так тратится слишком быстро.