— Оставь... меня... в покое! — его тихий возглас был полон какой-то усталой злобы. — Я... мертв...
Моего участия ему больше не требовалось. И не было надобности больше в моем присутствии. Я молча встал на ноги, повернулся лицом к свету и направился к выходу. За моей спиной Шут все еще продолжал свой то ли монолог, то ли диалог с чем-то неведомым.
— Я... мертв... Я давно уже... мертв... Но никому... это не... интересно...
Оборачиваться я не стал.
Возвращался я к себе в комнату в самом скверном расположении духа. Во рту было гадко, и все время хотелось куда-нибудь сплюнуть ядовитую слюну. И я бы обязательно сделал это, если бы не уважение к работе Дворника.
Я провел в Желтом Секторе едва ли больше двух часов, но за это время успел насмотреться на здешних персонажей вволю. Тот же Дворник, пожалуй, оказался наиболее приятным из них.
Покидая пределы Желтого Сектора, я с большим неудовольствием вспомнил, что мне в ближайшее же время предстоит совершить сюда еще один поход — за своим Компьютером.
Вечером на Церемонию Закрытия я не пошел. Сдал свой вариант Сценария Акта Пьесы загодя, специально ради того, чтобы не избежать личного участия в помпезном ритуале с Черным Ящиком в центре внимания. Я чувствовал, что просто физически не смогу вынести этого зрелища.
Да что там — на сам мир, который вроде бы уже успел притвориться таким родным, и таким понятным, отныне я не мог глядеть иначе, как с некоторым подозрением. Слишком много в нем обнаружилось несообразностей. Совершенно уже не понимал я, во что можно, и во что нужно верить в этом странном мире.
Спроси у любого здешнего обитателя в более или менее официальной беседе — что для тебя есть такое Пьеса? И каждый тебе с готовностью, бодростью и энтузиазмом ответит в том смысле, что Пьеса — это величайшее дело его жизни, и высшая форма общественной самореализации. Заглянешь ему в глаза, и убедишься, что он, действительно, свято верит во все то, что говорит!
А попробуй поговорить с этим же актером более проникновенно — тут же обнаружится иное отношение. "Да это всего лишь Пьеса!" — небрежно махнет он рукой. Как бы показывая, что настоящие, глубоко индивидуальные грани его личности далеко выходят за плоский образ его персонажа на Сцене. И опять в его глазах — ни тени сомнения в своих собственных словах!
Как им удается сочетать два таких диаметрально противоположных отношения к такому явлению общественной жизни? Или же в этом и заключается весь артистизм их творческой души?
В среду я, промаявшись без дела половину дня, неожиданно для себя почувствовал желание снова посетить Желтый Сектор. Странное желание, учитывая вчерашние мои впечатления.
Впрочем, не сам Желтый Сектор интересовал меня, а один из конкретных его обитателей — Дворник. Этот персонаж, как мне показалось, проявил искренний свой интерес к предмету моих размышлений и интеллектуальных поисков. Как знать, может быть, у него имеется на этот счет какая-нибудь своя нетривиальная идея? Кроме прочего, именно Дворник имел шанс изменить мое почти уже сложившееся негативное отношение к обитателям Желтого Сектора в лучшую сторону.
Среда, насколько я понял из вчерашнего рассказа Дворника о самом себе, являлась для него выходным днем. Выходной был и у меня, и вряд ли стоило упускать такое удобное стечение обстоятельств. Сразу же после обеда, прямо из Обеденного Зала, я направился в противоположную от нашего Зеленого Сектора сторону.
В ответ на мой стук, Дворник распахнул передо мною дверь, и, с некоторым удивлением оглядев меня, молча отпрянул в глубины своей комнаты, приглашая меня войти внутрь.
Я вошел, и с некоторым любопытством огляделся по сторонам.
Комната Дворника по размерам несколько уступала моей. Впрочем, насколько я мог судить, это была типичная комната Желтого Сектора.
В комнате царил страшный беспорядок. Все настенные зеркала в комнате были небрежно занавешены какими-то бесформенными разноцветными кусками материи. Постель была не застлана, и не слишком свежее белье являло себя моему взору. Присутствия Компьютера в комнате не наблюдалось. Письменный стол был завален листами бумаги, разбросанными по нему в большом беспорядке, стопками книг, иные из которых были раскрыты, как будто хозяин комнаты читал их все одновременно.
На остальном, весьма небольшом пространстве комнаты, хаос царил безраздельно. Между двумя стульями, перегораживая комнату надвое, на высоте в половину человеческого роста был растянут кусок какой-то плотной ткани черного цвета. Что находилось по ту сторону этого матерчатого предела, можно было рассмотреть, только глядя на зеркальный потолок, что я, впрочем, не торопился делать. Поскольку и в обозримой части комнаты располагалось живописное сборище самых разных предметов. Какие-то подушки и одеяла соседствовали тут с разноформатными картонными коробками, иные из которых были пусты, а о содержимом других приходилось лишь догадываться.
Ступить на чистое пространство пола представлялось делом непростым.
Видя мою реакцию, Дворник поспешил принести мне свои извинения.
— Вам, должно быть, непривычно наблюдать такой беспорядок? — спросил он, вступая в борьбу с этой стихией, преимущественно при помощи ног. Я не стал этого скрывать:
— Да, — сказал я. — Зрелище неожиданное. Особенно — в комнате у Дворника!
Он посмотрел на меня с веселым интересом.
— У Вас тонкий юмор! — заметил он. Я пожал плечами — вряд ли это был юмор. А он все бормотал:
— Слышали, небось, шутку, про Дворника? Говорят, что он сам и мусорит в коридорах больше всех, с тем, чтобы набить цену своей работе? Чтобы возбудить общественный интерес к чистоте и повысить свой социальный статус и денежное вознаграждение?
Я признался, что подобный анекдот слышу впервые.
Между тем, Дворнику удалось оттеснить картонные коробки в дальний угол, после чего он предложил мне сесть на одну из лежащих на полу подушек. Я, решив ничему не удивляться, принял это предложение, после чего хозяин комнаты, вслед за мной, оседлал другую подушку. И заглянул мне в глаза.
— Не люблю я стульев! — признался он мне проникновенно. — Они такие неудобные!
Такого рода заявление я услышал впервые, и, помимо своей воли, тут же нарушил только что данное самому себе обещание. Заметив мое удивление, Дворник пояснил свою мысль:
— Стул — это ведь очень неудобная штука! Сидячая поза, конечно, хороша. Люди любят сидеть, и с удовольствием сиживают. Это вполне понятно, объяснимо, и не может вызвать никаких возражений. Но вы только посмотрите на стул! Разве он приспособлен для сидения? Возможно, кто-то скажет, что да. Но спросим тогда — для какого сидения?
Я не нашелся, что ответить на этот вопрос.
— И мы еще раз посмотрим на стул! И попытаемся представить себе образ мыслей человека, который его конструировал. Его явно сделал тот, для кого процесс сидения ограничивался только одной, строго определенной позицией. И отныне все остальные обитатели мира должны разделять с этим неведомым персонажем его любимую позу!
Я с интересом слушал этот любопытный монолог, даже не пытаясь встать на защиту стульев. Что, в общем-то, сбило Дворника с мысли, ибо он, как видно, ждал от меня более активной позиции по этому вопросу.
— Вы так не считаете? — спросил он меня, наконец, отчаявшись ждать естественных словесных проявлений с моей стороны. Я пожал плечами:
— Я просто никогда не задумывался на эту тему!
— Вот! — просиял этот занятный тип, получив необходимую энергетическую подпитку для продолжения своей лекции. — Вот в этом все и дело! Вы не задумывались! И никто не задумывается! Мне уже доводилось беседовать на эту тему с некоторыми людьми, так они, сообщу Вам, пытались даже спорить со мной! Пытались доказать мне, что раз уж существует на свете стул, то значит, он и обеспечивает самый комфортный способ сидения! Что Вы на это скажете?
Задумавшись, что же на это мог бы я сказать, я не нашел ничего.
— Ничего не скажу, — признался я честно.
— Это все потому, что Вы у нас совсем еще недавно, — извинил аморфность моих убеждений Дворник. — Вы еще не успели окостенеть в своих стереотипных представлениях о мире. А кое-кто из местных долгожителей всерьез отстаивает свои шаблоны и клише, даже не имея четких аргументов в их защиту! Они тоже никогда даже не задумывались о сущности стула, но стоит с ними заговорить на эту тему, стоит только подвергнуть сомнению саму целесообразность стульев, все они, как один, готовы подняться на непримиримую борьбу в защиту стульев! Они, стулья, тут же становятся в их рассуждениях чуть ли не главным завоеванием цивилизации, неким символом человеческого счастья!
Я решил, что пора бы и мне, наконец, высказать что-нибудь интеллектуально ценное.
— Я думаю, — произнес я со значением. — Что эта проблема вокруг стульев создана искусственно. В конце концов, если есть стулья, то надо же их как-то использовать? И если их использовать, то почему бы и не для сидения?
— Для сидения нужно использовать вот это! — и Дворник, ловко выхватив из-под себя подушку, потряс ею в воздухе, в непосредственной близи от моего носа. — Вот на чем нужно сидеть! И вы посмотрите только, сколько самых различных и, главное, удобных позиций можно принять при этом!
И, поражая меня своей энергией и силой убежденности, он немедленно приступил к демонстрации различных способов восседания на подушке. Все это, конечно, выглядело увлекательно, но я почувствовал, что меня этот спор о надлежащих способах сидения уже начал несколько утомлять. Не думаю, что подобного рода вопрос может стоить таких больших физических и нервных усилий.
Я поспешно согласился со всеми высказанными и невысказанными доводами хозяина комнаты, и, в знак полной поддержки его учения, сам попытался принять на своей подушке некую, по возможности более раскованную позицию. Это привело Дворника в восторг.
— Вы спросите, что же, в таком случае, делать со стульями? — задал он вопрос самому себе, хотя я всем своим видом демонстрировал, что лично я такого вопроса ему никогда бы не задал.
— А стулья, — заявил он возбужденно. — Можно использовать совсем в других целях!
Я невольно обратил внимание на то, как использует Дворник те самые стулья, что находятся у него в комнате. Он заметил мое любопытство.
— Да! — воскликнул он. — Стулья тоже могут быть полезны, только надо найти им более подходящее применение! Они для многого могут сгодиться! Я, например, как сами видите, устроил из них Сцену.
Немой вопрос отпечатался на моем выражении лица.
— Это — Сцена! — пояснил Дворник, указывая на ту самую невообразимую конструкцию из стульев и натянутой между ними материи, перегораживающую комнату поперек.
Такие скупые разъяснения ничего не смогли мне разъяснить, и Дворник продолжил развивать свою мысль:
— Это Сцена Кукольного Театра! У меня есть свой Театр!
Только теперь я начал кое-что понимать, а еще больше — делать вид, что понимаю. Дворник тем временем продолжил свои пояснения, которые теперь уже начали вызывать мой самый неподдельный интерес:
— Это — мой собственный, мой личный Театр! Представьте только — все мы живем в одном большом Театре, все мы что-то пытаемся изобразить из себя. Боремся за место под софитами. И все это ради того, чтобы прилежно плясать под чужую дудку во втором ряду кордебалета! Тешить себя надеждой, что когда-нибудь тебе достанется главная роль, и весь остальной мир начнет вращаться вокруг тебя. Ради этой мечты, ради этой идеи люди готовы ходить друг другу по головам! И если ты кому-нибудь вовремя не наступишь на пятки, то их тут же оттопчут тебе!
Он посмотрел на меня проникновенно.
— А возьмем, к примеру, такого скромного персонажа, как Дворник. Чем плоха эта роль? Почему бы Дворнику и не появиться хотя бы разок на Сцене, и продекламировать с нее что-нибудь, вроде: "Пусть Дворника никто не уважает, зато все уважают чистоту! Работы в замке у меня хватает. Когда все гадят — я мету!" Пусть не шедевр, но можно доработать!
Мне понравилась его декламация. Видно было, что это выстраданный им плод творчества, который, вполне возможно, он пытался пристроить в какой-нибудь Сценарий, да, наверное, не вышло. Вполне возможно, именно из-за двусмысленного своего подтекста.
А Дворник, тем временем, продолжал:
— Нет, не нужен Дворник в Спектакле! Он нужен перед Спектаклем, он нужен после него. Но в самом представлении его участие представляется нежелательным, и даже возмутительным. Нет места в этой Пьесе для моего персонажа! И нет места в Пьесе такому сценарию, какой бы я хотел написать!
— А Вы пишете свои варианты Сценария? — спросил я его осторожно.
— Нет! — ответил он гневно. — Не пишу! И никто из уважающих себя драматургов не опустится до того, чтобы писать Сценарий ТАКОЙ Пьесы! Этим занимаются лишь всякого рода бездарности! Потому не стоит и удивляться, что на Сцене все время выходит какая-нибудь ерунда. Все потому, что бездарные сценаристы пишут бездарную Пьесу для бездарных актеров, а те исполняют ее перед публикой, лишенной всякого художественного вкуса! Участвовать во всем этом — унизительно. Куда почетнее собирать оставшуюся после представления мишуру и мятую бумагу!
— А что же в это время делают даровитые драматурги? — спросил я с некоторой обидой. Пусть я сам был несколько обижен на Пьесу, но не до такой же степени! Я еще планировал свое в ней активное участие, как в качестве драматурга, так и в качестве актера, и выслушивать такие радикальные мнения мне было не слишком приятно.
Дворник даже не заметил этого, настолько яростную он питал антипатию к каким бы то ни было проявлениям Пьесы в нашей жизни.
— Да плюнуть на эту Пьесу! — горячо убеждал меня он. — Пусть всякие отягощенные амбициями посредственности борются за место на подмостках, пусть придумывают новые сценические интриги друг против друга — меня это не касается! Я не желаю участвовать в этом дешевом водевиле! У меня есть, что сказать этому миру, да только в этом мире нет никого, кто хотел бы это услышать! Мир желает слышать только то, что значится в утвержденном Сценарии, и только то, что вещается ему со Сцены. Мир глуп, но пытаться изменить его — занятие куда глупее!
Он взял секундную паузу, чтобы перевести дух и попытаться выровнять свое возбужденное дыхание.
— Тем, кому хоть сколько-нибудь дорого свое собственное творчество, — сказал он, вкладывая в свои слова весь возможный смысл. — Тем, кто не желает расточать свой талант, чтобы плодить халтуру в угоду внешним обстоятельствам — таким приходится создавать свой собственный Театр! И писать свои собственные Пьесы! Пьесы, заметьте, Пьесы! Не одну грандиозную эпопею без начала, без конца, без цели и смысла. А маленькие, но понятные, и, главное, законченные произведения! Где есть все — и начало, и конец, и идея, и нравственное назидание!
— И у вас, значит, есть собственный Театр? — уточнил я.
— Да! — ответил он, и глаза его сверкнули каким-то неестественно сияющим блеском. — Все это — и есть мой Театр!
И Дворник величественным жестом объял все пространство своего захламленного обиталища.
