Железный замок

Правая рука онемела, перевязать бы, да нечем. Не отрывая взгляда от сплошного покрова листвы, Табас левой ладонью нащупал толстую палку — липкую, перепачканную жирной землёй. Хоть что-то…

Шорох всё ближе и ближе.

Тяжёлое дыхание.

Движение в траве — совсем близко, но всё ещё слишком далеко для того, чтобы нападать. Ожидание было невыносимым.

Табас не шевелился, тело затекло от сидения в неудобной позе. Спина и ноги решительно протестовали против такого обращения, но делать было нечего — очень уж хотелось жить.

Сердце заходится, всё тело покрыто мерзким липким потом и нестерпимо зудит, но пошевелиться нельзя — лишний звук означает верную гибель.

Айтер шёл осторожно, часто оглядываясь. Табас видел его: полуголый, выставивший вперёд старый пистолет, бородатый, наполовину поседевший за время путешествия, с горящими глазами безумца.

Он бормотал что-то себе под нос. Угадывались только единичные слова: что-то про историю, ошибки, Кронос и, кажется, человечество. Чёртов маньяк собирался что-то перечеркнуть.

Сейчас придать Табасу силы могла только ярость, поэтому он снова вспомнил о матери, которая осталась где-то там на Кроносе и, возможно, прямо в этот миг сгорала в пламени атомного взрыва.

Он представил во всех красках, как ударная волна вышибает стёкла, как рушится дом и складывается карточным домиком квартира, в которой они вместе делали ремонт, и как сама мать — сидящая на продавленном диване с бутылкой алкоголя в дрожащей руке — в один миг превращается в пыль и пепел.

Нет, недостаточно, нужно помедленнее… Нужно прочувствовать всё, пропустить через себя. Как плавится в огне кожа и зажариваются мышцы, как проходят сквозь хрупкое тело смертоносные лучи радиации, как падают тяжёлые камни, дробящие кости и перемешивающие внутренности в кашу…

И всё это происходит из-за него. Он сделал это собственными руками, не разоблачив обмана и став орудием в руках безумца.

О, да! Помогло, да ещё как! Юноша стиснул зубы от вспыхнувшей ненависти. Он поддерживал её, лелеял, подбрасывал в топку ещё больше эмоций и воспоминаний, которые сгорали без следа. Идеальное топливо.

Мышцы налились силой, готовясь принять последний бой, независимо от того, каким станет его исход. Табас видел перед собой убийцу единственного близкого человека и твёрдо намеревался свернуть его тощую чёрную шею, будь он хоть трижды божеством.

— Я сейчас уйду, и ты… — внезапно заговорил Айтер, но Табас не дал ему закончить.

Выпрыгнув из травы с рёвом, что больше подошёл бы дикому зверю, он набросился на сумасшедшего. Первый удар палки пришёлся по руке, сжимавшей пистолет. Он отлетел в траву и пропал из виду, но Табасу оружие было уже не нужно. Не помня себя от ярости, он коршуном налетел на Айтера и избивал его палкой до тех пор, пока та не сломалась. Он вышел бы из этой схватки победителем, точно вышел бы, но увы, с каждым мгновением силы покидали измождённое и обескровленное тело. Юноша дрался как во сне: удары были слабыми и заторможенными, словно он находился по горло в воде.

В конце концов, Айтер улучил момент и точным хуком достал наёмника прямо в раненую руку.

Боль вспыхнула перед глазами яркой вспышкой.

Юноша закричал, скорчился, отступил, и тут же поплатился за это потерей инициативы: Айтер бросился на него, завалив на землю, и уселся сверху, придавив всем весом к земле.

— Сучонок! — прошипел он и заехал Табасу по лицу, после чего схватил обеими руками за шею и принялся душить.

Глаза юноши вылезли из орбит, а к лицу прилила кровь, отчего оно, казалось, раскалилось. Он отчётливо чувствовал, как под пальцами врага бьётся его сонная артерия, как барабан, отдавающийся в голове. Ухватившись за руки Айтера, он попытался оттянуть их от себя, высвободиться, сделать хотя бы один небольшой, отчаянный вдох, пусть самый маленький, — но ничего не получалось. Табас лишь извивался змеёй, хрипел, надрываясь, и тратил бесценный воздух.

— Сдохни! — ревел Папаша у него над ухом, так громко, как только мог. — Сдохни, мразь! Сдохни!..

В глазах у Табаса потемнело.

Звуки стали тише.

Силы кончились, и даже ненависть больше не помогала.

Юноша перестал ощущать боль и страх, даже дышать больше не хотелось. «Я умер», — осознал он на удивление равнодушно. — «Вот и всё».

Не было ни туннеля, ни яркого белого света — молодой наёмник падал в бесконечную черноту. И, наверное, это было справедливо.

Свет он не заслужил.

Полёт казался бесконечным: секунды растягивались, превращаясь в года, проплывала перед глазами яркими картинами жизнь, и приближалось непроницаемо-чёрное, как вещество чёрной дыры, море.

И когда наёмник уже просмотрел всю свою жизнь от рождения до смерти, когда приготовился нырнуть с головой в спасительное забытье, где не было ни боли, ни радости, где не было ничего вообще, пальцы Айтера разжались сами собой, освобождая горло и открывая доступ к драгоценному воздуху. Табаса резко вырвали назад, и, словно со стороны, он услышал чьё-то сиплое дыхание. Стало вдруг больно, мучительно больно в груди, будто юноша рождался заново и делал первый вдох.

Когда наёмник пришёл в себя и открыл глаза, то увидел лежавшего рядом Айтера.

Его лицо посинело, а глаза были широко-широко раскрыты и выражали безмерное изумление.

Он будто спрашивал пришедшую к нему смерть: разве это должен быть я, а не он? Неужели на этом всё? Неужели пора?

Табас отвернулся, пытаясь прийти в себя. В глазах было темно, тело, претерпевшее за последнее время слишком много издевательств, скулило и стонало от боли. Невидящими глазами наёмник смотрел вверх, туда, где в сплошном зелёном покрывале листьев зияла брешь, демонстрировавшая застеклённый потолок оранжереи, а за ним — невообразимо огромный красно-коричневый Кронос.

Северное полушарие планеты расцветало ослепительно яркими бутонами белого огня. Каждая такая вспышка разгоняла редкие облака концентрическими кругами, как воду от брошенного камня. И к каждому такому цветку тянулся тонкий инверсионный след. С севера — на юг, с юга — на север, как будто планету кто-то грубо сшил белыми нитками.

Коричневые проплешины пустынь и жёлтые степи, зелёные кляксы лесов и нити рек — всё это исчезало, растворялось. Взрывные волны, вслед за которыми следовал нестерпимый жар, уродовали ландшафт, выжигали леса, высушивали водоёмы, и из всего планетарного многоцветья оставляли лишь два цвета — алое пламя и серую радиоактивную пыль.

Табас лежал и смотрел, как гибнет его мир, но смотрел безучастно, как кино. Воспоминания о доме, боль потери, горечь, досада — все эмоции исчезли, сожжённые им самим в попытке получить хоть немного сил, и теперь сменились полным равнодушием.

Глядя на разыгрывавшуюся перед его глазами колоссальную катастрофу, юноша не чувствовал практически ничего, кроме одиночества.

Он всей кожей ощущал холод безжизненного космоса. Мёртвый лёд и камень, абсолютная пустота, протянувшаяся на тысячи световых лет во все стороны, и посреди всего этого он. Единственное живое существо.

Единственное, в чьей власти снова подарить жизнь погибшей планете.

И в этот самый момент, возможно, из-за недостатка кислорода в мозгу, в голове Табаса появилась странная мысль. Наёмник прокручивал её так и эдак, осматривал с разных сторон, пробовал на зуб — настолько удивительной она была.

Может, он сошёл с ума, как Айтер.

Но если сделать одно небольшое допущение, то всё становилось на свои места и обретало смысл.

Может, всё действительно было не случайно, и в какой-то момент судьба подхватила его и повела по заранее приготовленному маршруту.

Но повела не за руку, тщательно уберегая от неприятностей, наоборот, погнала по самой грязной и мерзкой дороге, стараясь, чтобы подопечный собрал как можно больше ссадин, синяков и шишек, пережил как можно больше болезней и выработал к ним стойкий иммунитет. Сделал вещи, которые больше всего ненавидел, и стал тем самым монстром, которым никогда стать бы не хотел, чтобы по-настоящему понять две стороны.

Всё, что он пережил, казалось теперь одним большим уроком, который он должен был усвоить перед тем, как начать строить новый мир.

Не идеальный мир Айтера: Ибар, человек, от которого он ждал бы человечности в последнюю очередь, сумел убедительно доказать, что любые идеалы ложны и без должной подпитки кровью очень быстро чахнут.

И не психопатично-жестокий мир Ибара, где нечего защищать и всё равно, чью кровь проливать.

У Табаса возникло своё видение. Мнения Айтера и Ибара столкнулись у него в голове, расщепились со взрывом, и то, что осталось — самое прочное и огнеупорное — слилось воедино в причудливой смеси мыслей, взглядов и образов.

Он не знал, каким должен был стать новый мир, но зато знал, каким он быть не должен ни при каких условиях.

Теперь ему предстояло стать богом.

И почему-то казалось, что у него всё получится.

Москва, декабрь 2015 г.

Другие работы автора тут: vk.com/tovarish_siloch