Железный замок

Железный замок (без цензуры)

Железный замок (без цензуры)

Железный замок (без цензуры)

Юрий Силоч

Железный замок

Аннотация:

Далёкий мир, заселённый людьми бесконечно давно, постепенно катится в ад. Древние Дома ведут нескончаемые жестокие войны за остатки ресурсов, пищи и воды. Бедные становятся ещё беднее, богатые — ещё богаче. Леса, равнины и города пожирает раскалённая экваториальная пустыня, от которой бегут, сметая всё на своём пути, орды безжалостных дикарей. О былом величии человечества напоминают лишь огромные Железные Замки, вокруг которых раскинулись угасающие города, где единственный шанс заработать денег — завербоваться на очередную мясорубку, устроенную сильными мира сего.

Спасти этот мир может только чудо. Или монстр, порождённый им.

«Пора, наконец, признать, что вся история человечества — это история затянувшегося самоубийства живой материи, которую космическая случайность наделила способностью мыслить и которая не знала, что делать с этой случайной роковой способностью. И не нашла ей лучшего применения, как создание наиболее эффективных способов тотального самоубийства».

к/ф Письма мёртвого человека

1.

— Рейнджеры херовы! — орал, брызгая слюной в чёрную коробочку рации, сержант Роби — огромный злой мужик, комплекцией и повадками напоминавший разъярённого медведя. — Пижоны, блядь! На кой вы туда вообще забрались? Посмертные медали зарабатывали?

— Дыхание береги, быдло! — отвечал ему командир окружённого отряда гвардейцев. — И шевели ногами, а то мы радируем майору, что нас бросили!

Та́бас, сидевший на раскалённом камне и пытавшийся восстановить силы, в который раз осмотрел окрестности. Песок был повсюду. Им были буквально набиты карманы камуфляжа, он хрустел на зубах, забивался в нос, заставляя чихать, оседал бурой пылью на руках и невыносимо натирал ноги, забившись в сапоги. Бескрайнее жёлто-коричневое море от горизонта до горизонта, над которым нависало рыжее от пыли небо.

Там, где не было песка, источали жар нагретые за день серые и красные камни, увитые коричневой горько пахнущей колючкой — единственным живым организмом, нормально чувствовавшим себя в раскалённой пустыне. После долгого перехода Та́бас был еле жив и больше всего на свете мечтал сейчас оказаться рядом с каким-нибудь прохладным лесным озером. Нырнуть с головой, отмыть грязь и пить, пить, пить вдоволь, до тех пор, пока не польётся из ушей.

От мыслей о воде стало совсем худо, поскольку фляжка была почти пуста: лишь на самом дне плескалась пара капель, бережно хранимых на самый крайний случай.

— Пижоны, — повторил сержант и смачно сплюнул. Слюна начала испаряться прямо в полёте. — Пошли! — рыкнул он в сторону подчинённых. — Живее, сукины дети! А ты чего расселся?! — рявкнул Роби на Та́баса и тот со всей возможной поспешностью поднялся на ноги, дабы не получить в морду.

Колонна серых от усталости пропылённых солдат снова двинулась вперёд. Табас брёл, низко опустив голову, стараясь не уснуть, и развлекался единственным доступным ему способом — рассматривал следы, оставляемые теми, кто шёл впереди, и старался ступать туда же.

Порой Та́бас испытывал нешуточную зависть к гвардейцам Дома Адмет.

Белые брюки с вшитыми наколенниками, облегчённые бронежилеты, тканевые ботинки, современное оружие, лёгкие багги на солнечной энергии, способные отмахивать огромные расстояния; рядом с ними молодой наёмник чувствовал себя нищим ребёнком, стоявшим у сверкающей витрины магазина игрушек.

Жилистый, почерневший от загара и высохший от постоянного пребывания в пустыне, одетый в коричневую форму Вольного Легиона, сшитую из мешковины, и обутый в тяжеленные сапоги, с драной кепкой на голове и древним автоматом в руках, он был готов продать душу за то, чтобы стать таким, как эти ребята.

Круто выглядящим, уверенным в себе, не страдающим от жажды, не знающим, что такое отсутствие боеприпасов и отвратительная окопная кормёжка.

Немного утешало лишь то, что эти крутые парни частенько попадали в подготовленные дикарями засады, после чего вопили от страха на всех радиочастотах, вызывая помощь. И помощь приходила в лице тех самых Вольных — нередко сдёрнутых с отдыха или отозванных с других направлений. В большинстве случаев они справлялись с поставленной задачей и потому относились к «белым брючкам» с некоторой долей снисхождения, пусть и причудливо смешанного с завистью и ненавистью.

— Чего как беременные?! Живей! — люди постепенно уставали и замедлялись, поэтому сержанту пришлось прикрикнуть. Это ненадолго взбодрило, и бойцы стали перебирать ногами быстрее, дурея от невообразимой жары, увязая и пряча лица от раскалённого южного ветра. Та́бас перестал что-либо соображать. Мыслей в голове не было ни одной — лишь тяжёлое дыхание, бесконечный песок перед глазами да монотонные команды, отдаваемые налитым тяжестью конечностям. Левой-правой, левой-правой.

Хлёсткий звук выстрела, тут же поглощённый дюнами, заставил Табаса дёрнуться.

— Контакт! Рассыпаться! — оглушительно проревел Роби, и молодой наёмник, встряхнув головой, дабы включить мозги и скинуть с разума оцепенение, пригибаясь, рванулся влево — занимать позицию.

Колонна в считанные секунды распалась и залегла, обратившись к невидимому противнику ощетинившимся стволами фронтом. Табас рухнул рядом с раскалённым камнем на гребне невысокой дюны и, опершись на локти, приник к прицелу, стараясь высмотреть стрелка.

— Потери? — Спросила рация голосом сержанта. В ответ посыпались бодрые рапорты командиров отделений, докладывавших, что все целы.

Где-то далеко впереди раздались сухие щелчки автоматных очередей.

— Вы где там, вашу мать?! — Тут же вышел на связь командир гвардейцев. — Нас атаковали! Сейчас прижмут!

— Тут снайпер! — огрызнулся Роби, но гвардеец не стал его слушать.

— Шевелитесь! — перебил он. — Иначе последней радиопередачей будет доклад о вашем предательстве!

Сержант выругался, но проигнорировать гвардейца не мог, поскольку был связан приказом по рукам и ногам, поэтому скомандовал спустя секунду:

— Внимание всем! По моей команде поднимаемся в атаку!

— Но… — вякнул кто-то, однако медведеобразный Роби не был настроен на препирательства.

— Откуда звук?! — проревел он. — Кто там такой умный? Кто не пойдёт, того я сам, как собаку пристрелю! Не ссать, золотые мои, они из своих пукалок кривых ни в кого не попадут! Встать! В ата-аку! — протяжно крикнул он и первым поднялся на ноги.

Делать было нечего, спорить с сержантом — верный способ не вернуться из боя. Если даже в обычной армии сержанты были образцовыми садистами, то в наёмничьей среде по служебной лестнице поднимались только самые злобные и отмороженные экземпляры, зачастую с криминальным прошлым.

Настоящие животные: сильные, хитрые, изворотливые, умеющие манипулировать. Вершина пищевой цепи.

И если даже в безнадёжной атаке оставался, пусть микроскопический, но всё же шанс уцелеть, то неподчинение смерть гарантировало.

Табас встал на ноги, сгибаясь, дабы уменьшить силуэт, и почувствовал, что в сапоги набилась целая куча песка. По бокам от него нехотя, с опаской, поднимались солдаты его отделения. Всем им сейчас предстоит сыграть в рулетку со смертью. Толстый Хумми, за год, проведённый в пустыне, ставший стройным и подтянутым, как актёр из пропагандистского фильма, что-то бормотал себе под нос — наверное, молился. Коротышка с татуировками — Аган, проведший в тюрьме лет больше, чем на свободе, страшно оскалился, а Табас мысленно кричал, стараясь, чтобы его мысли услышал кто-то, отвечавший за то, кому жить, а кому умереть: «Только не я».

«Только не я! Кто угодно, только не я». Сердце заходилось от отчаянного желания жить. Пусть умрут Хумми, Аган, сержант Роби или тот боец, что пришёл совсем недавно — с пустыми глазами и множеством следов от уколов на венах — да хоть все они разом, только не он. Потому что у него нет права не вернуться.

— Бего-ом! — Проревел сержант и выстрелил в воздух из пистолета.

Колени молодого наёмника отвратительно задрожали. Очень не хотелось умирать, но страх перед Роби, близким и разъярённым, был сильнее. Визгливо завопив что-то матерное, Табас ринулся вперёд вместе с остальными оравшими в попытке заглушить страх людьми. Как сквозь пелену до него доносились звуки недалёкого боя — там дикари громили наёмников, из-за которых Табаса ночью подняли пинком под зад и заставили идти в этот чёртов рейд. Перестрелка становилась всё ожесточённее — автоматы стрекотали почти без остановки.

«Счастливчики», — завистливо подумал Табас, которому омерзительно жирный интендант выдал всего один магазин.

Снова винтовочный выстрел, совсем рядом — и Хумми, бегущий слева от Табаса, падает с пробитым горлом, булькая и поливая раскалённую пыль кровью, тут же запекающейся от невыносимой жары. Никто теперь не будет клянчить еду, воровать по мелочи и получать за это по не обременённой интеллектом морде.

Ах, как хочется упасть, вжаться в горячий песок, закопаться так, чтобы не достали, но нельзя. Надо бежать. Вперёд, вперёд, только вперёд, подняв автомат и высматривая врага.

Надо.

— От меня на десять часов! — орёт сержант, и Табас, повернувшись в указанном направлении, стреляет одиночными, сам толком не зная куда. Слышен ещё один винтовочный выстрел, в этот раз с правого фланга. Судя по рапорту тамошнего ефрейтора — рябого хмыря с гнилыми зубами — убит боец из третьего отделения.

— Гранатомёт!

Боец с подствольником, справа от Та́баса, присел на колено, упёрся прикладом в землю и с глухим коротким «Тум!» послал вдаль осколочную гранату. Склон невысокого бархана расцвёл смертоносным огненным цветком, столбом пыли, снопом белого дыма и роем острых осколков. Куда вообще целился гранатомётчик? Поразил ли он цель? Непонятно. Со стороны было очень похоже, будто наёмники воевали с осточертевшей им пустыней — кричали, куда-то бежали, во что-то стреляли, но никто, Табас был уверен, не видел противника и не мог точно сказать, где он.

— А ну встать, боец! — Табас слышит, как сержант орёт на струсившего щуплого мужичка, упавшего на землю и отказывающегося бежать дальше.

— Нога у меня! Судорога! — оправдывается тот, бледнея и покрываясь потом. — Не могу я!

— Вперёд! Подняться, я сказал! Подняться, сука! — слова не имеют должного эффекта, поэтому короткий пистолетный выстрел обозначает конец попыткам решить вопрос бескровно. Он же придаёт Табасу сил для того, чтобы остаться двигаться дальше.

Впрочем, ненадолго. После короткого спринта наёмник понял, что совершенно выдохся. Пот со лба стекал на лицо, даже кепка не могла его остановить и впитать. Дышать стало просто невозможно — измотанному организму не хватало воздуха. Сердце захлёбывалось кровью, в глазах темнело, ноги отказывали. Табас поймал себя на мысли, что умереть сейчас было бы очень даже неплохо, по крайней мере, не надо было бы больше никуда бежать. И в тот момент, когда он уже был готов рухнуть на землю в изнеможении, песок метрах в двадцати от него зашевелился. Молодой наёмник, зацепившийся глазом за движение, увидел, что это и не бархан вовсе, а кусок ткани, выкрашенный в желтый цвет.

Под ним поблёскивало стёклышко оптического прицела, и чернел, словно туннель в ад, ствол винтовки. Он был направлен прямо на Табаса, притягивал взгляд, словно магнит, и спустя микросекунды, показавшиеся вечностью, маленькое отверстие поглотило весь окружающий мир, словно чёрная дыра.

Не додумавшись остановиться и продолжая по инерции бежать вперёд, Табас заорал от ужаса и, зажав спусковой крючок изо всех сил, в три секунды высадил весь магазин в снайпера. Оружие задёргалось, выплёвывая горячий металл куда угодно, только не в цель, но Аган и ещё два бойца из его отделения увидели, куда целился Табас. Они закричали что-то, выпалили одновременно — тоже на бегу, не останавливаясь, и спустя мгновение жёлто-коричневое покрывало пустыни окрасилось красным. Пули пригвоздили дикаря к земле, будто степлером.

— Снайпер на левом фланге убит! — проверещал в рацию Табас, которого трясло от адреналина и осознания того, что он был в одном ударе сердца от гибели.

— Не останавливаться! Вперёд! — орал сержант, подбадривая солдат. — Снайперы уничтожены! Вперёд!

Серия недалёких взрывов заставила Табаса инстинктивно пригнуть голову.

— Гранатомёты! — воскликнул Аган.

— Быстрее, свиньи!..

Но все старания сержанта оказались напрасными. Бой между гвардейцами и дикарями уже подходил к концу. Вольные опоздали.

Посреди обугленных остовов багги, подорванных из самодельных дикарских ракетниц, валялись вповалку изуродованные до неузнаваемости трупы, с которых взрывами сорвало одежду. Чадящий жирный дым от уничтоженных машин поднимался в воздух плотными, не желавшими рассеиваться столбами. В нос ударил острый запах костра и горелой пластмассы.

Немногие уцелевшие гвардейцы прятались за горевшей техникой, рюкзаками и наспех нарытыми кучами песка, боясь поднять головы, над которыми то и дело свистели дробь и пули.

— В атаку! — В очередной раз за сегодня закричал, надрывая связки, сержант, и Табас вновь, визжа что-то на высокой ноте, рванулся вперёд, стараясь не вспоминать о том, что патронов в автомате больше нет.

Окружение дикарей было прорвано в считанные минуты. Наёмники, озверевшие от жары и потерь от снайперского огня, набросились на врага с первобытной яростью, однако жители пустынь тоже были не лыком шиты и сопротивлялись с упорством отчаявшихся.

Перестрелка быстро переросла в рукопашную схватку, поскольку дикари были вооружены маломощными самодельными ружьями и ржавыми древними автоматами, которые не могли нормально работать на длинных дистанциях, а у наёмников почти не осталось патронов.

Драка завязалась грязная, ожесточённая и бесчестная, как в каком-нибудь полутёмном преступном кабаке. Пыль стояла столбом, из-за её жёлтого покрывала почти ничего не было видно — лишь раздавались то и дело глухие звуки ударов, вскрики, мат, предсмертные вопли и хрипы. Со стороны наёмников в ход пошли штык-ножи, приклады и остро отточенные короткие лопаты, а дикари — смуглые, исхудавшие, одетые в изодранное тряпьё — сменили ружья на огромные кривые ножи, измазанные в их собственном протухшем дерьме. Коварные и смертоносные штуки, способные вызвать заражение крови и гангрену малейшим порезом.

Табас, уже давно перешагнувший за предел возможностей своего организма, перехватил автомат за ствол и, размахнувшись на бегу, закрутившись юлой и вкладывая в удар все немногие силы, размозжил прикладом голову щуплому смуглому дикарю. Краем глаза он успел заметить бойца из третьего отделения — странного мужика, который, насколько Табас помнил, постоянно ходил с полностью перебинтованной головой. Он в два удара сапёрной лопатки раскроил череп огромному, почти чёрному от загара мужику с дубиной и, зверски рыча, обнажив в оскале жёлтые зубы, бросился на следующего противника.

Численный перевес был на стороне дикарей, однако наёмники не страдали всю жизнь от недоедания, как жители пустынь. В первые же секунды боя его исход был предрешён. Не отступил никто — дикари были безжалостно вырезаны и валялись вперемешку с Вольными, от которых удача сегодня отвернулась.

— Где сержант?! — Знакомый голос командира разведчиков раздался совсем рядом над ухом. — Я спрашиваю, где сержант?!

— Я! Сержант Роби! — здоровяк, весь покрытый чужой кровью и мозгами, вышел вперед из группы пытавшихся отдышаться подчинённых. Санитар распотрошил медицинскую сумку и деловито перевязывал раненых.

— Вы что, совсем охренели?! — Вытянувший шею и выглянувший из-за спин сослуживцев Табас, наконец, увидел командира группы, которую им не удалось спасти. Со злорадным удовольствием наёмник отметил, что от гвардейского лоска не осталось и следа — «белые штаны» еле стоял на ногах.

Грязный и пропылённый, в рваной и закопчённой одежде, с рыжей бородой, некогда холёной, а теперь свисающей обгорелыми запёкшимися клочьями. В бронежилете целая россыпь попаданий дроби, правая рука перевязана окровавленными грязными бинтами. — Почему долго?! Почему так долго, вы, ур-роды?! — в его голосе послышались истеричные всхлипывающие нотки. — Двадцать ребят... — орал он, временами давая петуха. В его глазах застыли боль, ярость и ужас. Табас уже видел такие глаза — расфокусированный взгляд человека, старающегося сохранить рассудок и отгородиться от увиденного. — Ваше задание провалено, сержант! Наша группа уничтожена! Вы будете расстреляны!

— Да пошёл ты! — огрызнулся Роби. — Мы этих хлюпиков в два счёта раскатали, а вы что? Девочки, блядь! Сами ни хера не умеете!

К командиру подтянулись уцелевшие гвардейцы.

— Да пока вы там сиськи мяли, у нас весь взвод перехуярили! — Гвардеец, сверкая обезумевшими глазами, подскочил к Роби и неловко попытался заехать ему по морде левой рукой. Звероподобный сержант на удивление грациозно увернулся и успел схватить руку разведчика на излом.

— Тише, чистюля!

Если бы на месте гвардейца был кто-то из наёмников, то он уже валялся бы на земле с открученной головой. Прецеденты бывали.

— Отпусти его! — крикнул один из разведчиков, инстинктивно поднимая оружие.

Наёмники не замедлили сделать то же самое: лязг затворов, стук металла о металл, встревожные голоса — и вот уже спустя секунду две группы стоят и держат недавних союзников на прицеле, напряжённо глядя на командиров в ожидании приказа, и пытаются друг друга переорать.

— Опустите оружие!

— Тише!..

— Успокойтесь все!

— Стволы убрали, вы..!

Табас, оказавшийся за спинами сослуживцев, неосознанно сделал шаг назад, дабы между ним и гвардейцами оказалось достаточно тел, готовых принять на себя пули.

— Серж, да отпусти ты убогого! — громко сказал кто-то, и обернувшийся Табас увидел солдата с перебинтованной головой. — Видишь, что он не в себе? И успокойтесь все! Не хватало только перестрелять друг друга. Радуйтесь, что живы остались.

Табас подумал, что Роби пошлёт выскочку подальше, однако тот, пару мгновений подумав, кивнул и выпустил разъярённого гвардейца, который, к сожалению, не оценил высокого жеста. Едва оказавшись на свободе, командир взревел, выхватил пистолет и приставил его к голове обидчика.

— Бросайте оружие! Иначе стреляю! — приказал он наёмникам. — Парни, — повернулся к своим, — держите их на прицеле!

Табас нервно хихикнул, представив, как Вольные начинают наперебой упрашивать гвардейца, чтобы тот поскорей вышиб Роби мозги.

— Спасибо, Иба́р, — прошипел сержант, злобно глядя на своего перебинтованного советчика.

— Оружие на землю, я сказал! — продолжал вопить обезумевший гвардеец, не понимавший, что только усугубляет ситуацию. — Вы будете отданы под трибунал за невыполнение приказа!..

Позже Табас не мог вспомнить, кто первым открыл огонь, но было совершенно точно ясно, что начал всё Роби, который терпеть не мог моменты, когда в него тыкали стволом и угрожали отдать под суд. Он снова попробовал провести болевой приём, но в этот раз неудачно — и резкое движение сыграло с сержантом злую шутку.

Оглушительно загремели выстрелы и Табас тут же упал, закрывая голову ладонями, крича от ужаса, силясь обогнать гравитацию и очутиться внизу как можно быстрее. Ожесточённая перестрелка «стенка на стенку», когда две стороны обмениваются свинцовыми подарками на расстоянии плевка, разрывая друг друга на части, была последним, в чём он хотел бы принять участие.

Пальба стихла так же внезапно, как и началась, но Табас продолжал орать от осознания, что, стоит ему поднять голову, как её тут же снесут. Он ожидал чего угодно — ударов, одиночного выстрела в затылок — словом, самого плохого, поэтому не понял, чего от него хотят, когда кто-то легонько потряс его за плечо и сказал:

— Вставай. Эй! Хватит орать. Поднимайся. Всё кончено!

Ничего не соображавший Табас поднял голову, протёр грязными руками глаза и увидел кучу растерзанных тел на том месте, где только что стояли почти сорок человек. В глаза бросился Роби: сержу начисто сорвало челюсть с куском горла. Его огромная туша лежала на земле в обнимку с командиром гвардейцев и щедро орошала кровью осточертевший горячий безразличный песок.

Рядом с Табасом на корточках сидел Иба́р — живой и невредимый, в отличие от гвардейцев и своих сослуживцев. Он посмотрел на молодого наёмника прозрачно-серыми глазами и повторил короткими рублеными фразами:

— Поднимайся. Всё закончилось. Ты жив.

Голова Табаса еле варила после боя, он не слышал из-за звона в ушах, но ему хватило ума понять, что Иба́р лгал и всё только начиналось.

2.

— Сапогу конец, — взмыленный от долгого бега Табас сидел на поваленном сосновом стволе и хмурился. Его смазливое лицо было перепачкано вездесущей пылью, а в светлых волосах виднелось множество жёлтых крупинок. Ужасно хотелось спать. Пару минут назад Та́бас сбросил рюкзак, разулся, повесил насквозь мокрые и почерневшие от долгой носки портянки на ближайшую ветку и теперь рассматривал обувь. Левый сапог, что называется, просил каши: в дыру можно было просунуть три пальца.

Ураганный ветер, поднявшийся ночью, принёс с собой в редкий сосновый лес целые дюны, покрывшие его тонким слоем пыли, но Та́бас и Иба́р были этому только рады. В конце концов, они, пусть и с трудом, но выжили и сумели даже использовать бурю в своих целях. Попробуй найди их после такого светопреставления.

Табас задумчиво уставился на дырявый сапог и прокручивал в голове события вчерашнего дня. Он впервые получил возможность остановиться после всего этого безумия, понять, во что он вляпался, и подумать над тем, как выбираться. Память отказывала — на удивление Табасу, никогда не страдавшему провалами, всё было как в тумане. Наверное, мозг милосердно отказался хранить воспоминания о произошедшем. Однако постепенно, по крупицам, память возвращалась, и Табас удивлялся: с ним ли всё это произошло? Не приснилось ли ему это?

Если бы не Иба́р, то юноша точно сошёл бы с ума и без единой мысли, как зомби, бродил рядом с трупами до тех пор, пока не умер бы от истощения или не был кем-нибудь застрелен. Обгоревший наёмник, стоило Табасу подняться на ноги, тут же отдал приказ, которому Табас подчинился бездумно, как робот, и это в итоге спасло его рассудок.

— Оружие собери, — сказал он тогда. — Патроны. Рацию найди рабочую. Шевелись!

А Табас стоял, шатаясь, и обводил мутным взглядом распластанные на ненавистном песке окровавленные тела. Качнувшись вперед, он поплёлся к бывшим сослуживцам, упал на четвереньки и принялся их осматривать.

— Эй! Что ты делаешь? — прикрикнул Иба́р, когда заметил, что Табас пытается нащупать пульс у лежавших вповалку тел.

Первые слова после рукопашного боя с дикарями и перестрелки дались тяжело — в горле пересохло, голова кружилась, в ушах звенело и ужасно тошнило.

— Ра… Раненые, — смог, наконец, выдавить он из себя.

— Ты что, боец? — Ибар, сидевший на корточках над трупом гвардейца, напоминал отвратительную птицу-падальщика. — Охренел? Оружие и патроны ищи! Или тут останешься. Хочешь под трибунал?

Табас хотел было тогда сказать, что лично он ни в чём не виноват, но затем понял, что едва не сморозил несусветную глупость. Разумеется, виноват. Люди Дома Адмет ни за что не обвинят «белые штаны» в том, что именно они развязали драку. В конце концов, они же не самоубийцы, подрывать авторитет в глазах собственных солдат ради какого-то сброда.

Помотав головой, дабы хоть немного прийти в себя, Табас тяжело плюхнулся задом на горячий склон невысокой дюны и, сняв с пояса ближайшего гвардейца пластмассовую флягу, жадно присосался к горлышку. Сперва он чуть не поперхнулся, почувствовав незнакомый вкус, но затем успокоился, вспомнив, что разведка вместо воды носила с собой какой-то тонизирующий напиток. Распробовав, Табас понял, что он ему однозначно нравится. Кисленький, освежающий, с нотками мяты. То, что надо для пустыни. С горькой усмешкой солдат вспомнил о том, что у них в окопах даже воду не всегда подвозили.

— Живее! — Снова крикнул Ибар, уже успевший со всех сторон обложиться оружием и увлеченно копавшийся в рюкзаке покойного сержанта Роби.

Табас закрыл флягу и, встав на четвереньки, принялся обшаривать тела гвардейцев и своих бывших сослуживцев. Сожаления он не испытывал: в конце концов, подавляющее большинство бойцов Вольного Легиона были откровенным мусором — нищим, озлобленным, коварным и завистливым.

Из-за этого Табасу было первое время очень тяжело — типичный хороший мальчик из большого города, родившийся в семье ученого, был белой вороной. Однако после нескольких попыток его избить и изнасиловать, наёмники поняли, что связываться с умником-тихоней себе дороже: отчаяние, приведшее Табаса в Вольный Легион, сделало его достойным членом этой стаи хищников.

Ножевые ранения, черепно-мозговые травмы, переломы — каждый раз он дрался, как в последний, и это внушило остальным наёмникам если не уважение, то нежелание связываться точно. К тому же, Табас прекрасно стрелял и из-за этого был на хорошем счету у Роби, переходить дорогу которому точно никто не хотел.

Молодой наёмник ползал по песку, который обжигал его колени сквозь ткань брюк, собирал и складывал в одну кучу автоматы, патронные сумки и рюкзаки. Он старался не глядеть на кровоточившие раны, разорванные животы и расколотые черепа, из которых на песок вытекало нечто, о чём не хотелось даже думать.

«Это просто манекены», — думал Табас, силясь отключить мозги и загнать сознание поглубже, так, чтобы оно почти не высовывалось наружу и не видело ничего, что могло бы отозваться годы спустя ночными кошмарами и психическими расстройствами.

Иногда манекены дышали и что-то хрипели, когда Табас пытался расстегнуть подсумок или вытащить из-под тела рюкзак, но юноша не слышал этого. Его глаза остекленели, руки были по локоть перемазаны в густой черной крови, но задачу свою наёмник выполнял — пусть механически, но от этого не менее эффективно.

Когда всё было кончено, у ног Табаса вместо полупустого брезентового вещмешка стоял тяжёлый, утрамбованный до плотности черной дыры, прочный гвардейский рюкзак. С юга снова подул горячий душный ветер, принесший с собой целые облака пыли и характерный горьковатый запах колючки.

— Помогай! — перед обернувшимся Табасом упала окровавленная лопатка.

Ибар стоял рядом с увязшим в багги, одним из немногих не сожженных дикарями, и указывал на землю.

Полчаса напряженного рутинного ковыряния в песке. Мозоли на ноющих ладонях, коричневые от грязи ручейки пота со лба. Труд был просто адский и зачастую бессмысленный — периодически проклятые желтые крупники целыми лавинами осыпались обратно в яму, это ужасно злило и затягивало процесс

— Сука! — не выдержал Табас, когда желтая лавина, снова сорвавшаяся из-за ветра, почти накрыла собой передний мост. Наёмник взревел, словно буйнопомешанный, и набросился на землю, хрипло крича изо всех сил и пытаясь избить ненавистные песок.

Пелена перед глазами спала только через минуту, когда солдат полностью выдохся, рухнул ничком рядом с машиной и завыл, сжав зубы, на которых захрустели вездесущие песчинки.

— Истеричка, — безразлично бросил ему Ибар. — А теперь копай! Буря близко.

В конце концов, багги удалось вытащить, пусть и ценой неимоверных усилий со стороны Табаса, чувствовавшего кроме усталости жгучий стыд за то, что сорвался перед напарником.

Небо на юге потемнело, ветер усилился и мелкая пыль, приносимая им, неприятно колола кожу. Повернувшись, Табас увидел, как вдалеке, у самого горизонта, небеса постепенно окрашиваются грязно-желтым.

Молодой наёмник хорошо знал, как это бывает. Исполинское песчаное покрывало, верхняя граница которого находится в нескольких километрах от земли, будет неторопливо выползать из-за горизонта. Однако, эта медлительность обманчива: буря кажется такой только из-за своего огромного масштаба. Тонны пыли промчатся над их головами и рухнут на землю в десятках километров отсюда, засыпая леса и долины, бывшие доселе зелёными и плодородными, и увеличивая территорию самой пустыни — главного врага человечества, не считая, разумеется, самих людей.

С одной стороны, это было очень здорово: меньше следов, но с другой, подобная буря могла стоить двум дезертирам жизни, если они не успеют вовремя найти хоть какое-нибудь укрытие.

— Садись. Поехали, — коротко бросил Ибар, в последний раз окинув безразличным взглядом место глупой бессмысленной бойни, и, усевшись в жесткое металлическое кресло водителя, дал газу. Багги бодро сорвался с места и, набирая скорость, помчался на север…

Табас сидел, погрузившись в воспоминания, до тех пор, пока его не вернул в реальность окрик Ибара:

— Эй! Не спать!

Табас встряхнул головой и осознал, что действительно задремал. Дырявый сапог, который он держал в руках, теперь лежал на земле, да и сам наёмник едва не рухнул следом за ним в низкую траву, торчавшую из песка.

— Эй, Ибар! — крикнул он, собравшись с мыслями. — Может, у тебя есть с собой шило и подшивочный набор?

— Ага. А ещё бутыль самогона и голая женщина, — недовольно пробурчал напарник, лежавший на земле и пытавшийся отдышаться. Бинты у него на голове стали грязно-бурыми и не давали увидеть лица. «Впрочем, оно и к лучшему», — подумал Табас. Немногие видимые участки кожи вокруг глаз и рта Ибара давали понять, что его лицо представляет собой сплошной шрам от ожога.

— Плохо… — протянул Табас, скривившись. Остаться без обуви в такой момент было смерти подобно. Волка ноги кормят, а дезертира — спасают. — Как думаешь, нас уже хватились?

Ибар ответил не сразу. Похоже, он вообще был неразговорчив.

— Конечно, хватились, — Ибар резко сел и, подобрав аккуратно прислонённую к дереву штурмовую винтовку, снял с неё самодельный чехол из куска мешковины, оттянул затвор и заглянул внутрь в поисках грязи. Табас последовал его примеру и, к собственному облегчению, обнаружил внутри своего оружия только немного нагара и почти невидимый налёт мелкой пыли. Ну и замечательно. Пыль это не страшно. Пыль в этих широтах — дело обыкновенное.

Ибар закончил осмотр и снова замотал винтовку в ткань.

— Пошли.

— Погоди, мне надо…

— Ну, если хочешь, тогда оставайся, — наёмник с забинтованной головой рывком поднялся на ноги.

Табасу оставалось только выругаться, поспешно намотать портянки (мокрые насквозь, мерзость какая), забросить на плечо свой рюкзак, подхватить оружие и догонять напарника, уже успевшего отдалиться метров на тридцать.

— Побежали, — сказал Ибар, когда они поравнялись.

— Но у меня… — Табас хотел объяснить, что его сапоги для бега уже непригодны, но напарнику до этого не было совершенно никакого дела. Ибар перешёл на бег, и молодому коллеге пришлось последовать за ним, то и дело чертыхаясь, спотыкаясь и ругаясь, когда сапог зачерпывал очередную порцию грязи. Первые минуты всё было нормально, но потом появились неприятные ощущения. Вездесущие песчинки, зачерпнутые дырой в сапоге, медленно, но верно, забирались всё глубже через неплотно замотанную портянку и терзали ступню. Они расчёсывали старые мозоли, натирали, мешали, и Табасу вскоре начало казаться, будто он во всю прыть мчится по наждачной бумаге.

Оставалось только радоваться тому, что каждый шаг, отдававшийся мучительной болью, уносил двух дезертиров всё дальше и дальше от обнаружения и гибели.

Шаг, шаг, шаг. Ноги болели уже нестерпимо, как будто ногу жарили на сковородке. Табас едва не терял сознание от боли, но, тем не менее, старался не отставать от напарника. Лес по сторонам становился всё гуще. Наёмники до этого бежали по вырубленной полосе, на которой стояли ржавые от времени решётчатые столбы ЛЭП. Она была запущенной и успела зарасти кустарником и тощими берёзками, но была более пригодна для передвижения, чем чаща по бокам. Просека забирала направо, но наёмникам туда было не надо. Табас боялся момента, когда Ибар решит свернуть и продираться сквозь лес, но он всё-таки настал.

— За мной! — скомандовал обожжённый и свернул влево, вломившись в низкорослые кустарники с хрустом, который больше подходил бы дикому кабану.

— Стой!.. — закричал Табас, не в силах больше терпеть. — Стой, пожалуйста! Я больше не могу!

В его голосе было сконцентрировано столько отчаяния и мольбы, что равнодушный с виду Ибар не смог воспротивиться и остановился. Табас тут же свалился мешком на землю, обхватил ногу и буквально взвыл от боли.

— Тихо! — прикрикнул на него обожжённый. — Привлечёшь к нам кого-нибудь — убью.

— Да кто тут может быть? — проскулил Табас, лежавший на земле и пытавшийся осторожно снять сапог. — Мы же забрались, хрен знает куда!

Ибар проигнорировал эти слова, схватившись за автомат и посмотрев на своего напарника так, что не возникало никаких сомнений: ещё одно громкое слово — и конец. Табас будет застрелен прямо здесь и сейчас.

Короткая дуэль взглядов закончилась полным поражением молодого наёмника. Он отвёл глаза и принялся, шипя и ругаясь вполголоса, стягивать сапог.

— Сейчас, — внезапно сказал Ибар и, сняв с плеча рюкзак, принялся шарить внутри. — Держи, — он протянул Табасу кусок идеально чистой белой ткани, в которой молодой солдат узнал кусок простыни, и бутылку с какой-то мутной жижей.

— Вот как, — вымученно улыбнулся парень. — Так может у тебя и голая женщина имеется?

— Давай быстрее, — Ибар не оценил остроту. — И давай там особо не разбрызгивай. Пригодится.

Табас осторожно снял сапоги и размотал окровавленную ткань. Да-а. Жуткое зрелище. Нога была стерта до крови — песок и поспешность при заматывании сделали своё чёрное дело. Парень взял бутылку с самогоном, зубами вытянул пробку, поднёс горлышко поближе к ноге, сжался в предвкушении жжения, прикусил губу и… Понял, что не сможет. Не было у него моральных сил причинить самому себе такие страдания.

— Эм-м… — он просяще поглядел на Ибара. — Ты не мог бы?..

— Конечно, — напарник забрал у него бутылку и без лишних слов щедро плеснул самогоном на ступню.

Табас взвыл сквозь сжатые зубы. Перед глазами у него засияло яркое солнце боли, а ногу, казалось, терзали сотни матёрых демонов из самых глубин ада. Когда он вернулся в сознание, оказалось, что Ибар всё это время зажимал ему рот рукой и настороженно косился по сторонам.

— Ещё один такой крик, — прошипел он, — и я тебя убью.

Табас вспомнил, с какой легкостью Ибар совсем недавно раскроил лопатой череп огромного дикаря, сжал зубы и, собрав в кулак всю волю, что у него оставалась, сумел-таки умолкнуть. Да и жгло уже не так сильно.

— У тебя двадцать минут.

Табас застонал, но делать было нечего. Либо он будет держаться Ибара, либо погибнет. Обожжённый наёмник был похож на старого бродячего пса — озлобленного, потрёпанного, битого жизнью, но виртуозно умеющего выбираться из любых переделок, цепляясь за малейший шанс всеми лапами и зубами.

— Да ладно тебе! — стоило хотя бы попытаться выбить себе дополнительные несколько минут отдыха. — Никто за нами не пойдёт. Сейчас же…

— Наступление? — перебил Ибар. — Прислушайся, щенок! — прохрипел он, делая шаг в сторону ноющего напарника, отчего тому стало страшно. — Слышишь? Нет?

— Слышу что?.. — спросил Табас и сразу же после собственного вопроса понял, что имел в виду напарник.

Он не слышал канонады.

Контрнаступление на полевые лагеря дикарей было назначено на сегодняшнее утро и, по всем законам войны, должно было начаться с массированной артиллерийской подготовки. Собственно, группа гвардейцев, с которой произошел конфликт, и занималась тем, что проводила разведку боем в пустыне, выявляя опорные пункты противника, дабы накрыть их как можно точнее.

На позициях Дома Адмет уже давно стояли лёгкие гаубицы, которые периодически постреливали по дикарям, имевшим смелость подобраться слишком близко, но вот буквально три дня назад по пыльным окопам пополз слух, что недалеко, буквально в трёх километрах, за корявой рощицей развернули первый артиллерийской полк.

Элита Его Превосходительства, Префекта Дома Адмет, Главы Семьи, Капитана и обладателя прочих, не менее высокопарных титулов, пишущихся с большой буквы.

Могучие самоходные артиллерийские установки с орудиями устрашающих калибров. О чём это говорило? Верно, о том, что очень скоро эти стальные монстры начнут стрелять, посылая далеко за линию фронта огромные снаряды, метко прозванные солдатнёй «тумбочками». А следом за ними погонят пехоту, которой предстоит на собственной шкуре прочувствовать, что такое штурм дикарских укреплений. Сама по себе артподготовка ничего не значила, поскольку снаряды для первого артиллерийского были слишком дороги и их расходовали очень экономно. В самом деле, что за глупость тратить бешеные деньги на то, чтобы разнести в щепки все до единой огневые точки, собираемые за полчаса из камней, сухих брёвен и мешков с песком?! Взрывы «тумбочек» были призваны оказать, скорей, психологический эффект, устрашая и заставляя бежать малодушных, однако грустная ирония ситуации заключалась в том, что среди дикарей таковых не водилось в принципе, поскольку отступать тем было просто некуда — им на пятки наступала сама пустыня.

Первую волну атакующих не ждало ничего хорошего: штабисты заранее записали в безвозвратные потери от тридцати до семидесяти процентов личного состава, поэтому отправить на пули должны были как раз наёмников. Дом Адмет жалел свою гвардию и умел считать деньги. Было куда дешевле нанять ещё тысячу нищих озлобленных мужчин и утилизировать их в безнадежных боях, чем тратиться на дорогие снаряды для гаубиц. Такая вот математика.

Знал бы Табас про эту тактику — ни за что не подписал бы контракт.

— Артиллерия? — неуверенно спросил он.

— Да. Что-то случилось. Наступление не началось, — говорил Ибар. — Надо уходить. Останемся тут — нам конец.

Никаких фактов Ибар не озвучивал. По мнению Табаса найти двух наёмников посреди леса было просто невозможно, тем более что ночная буря замела все следы, но чутью старого солдата стоило доверять, поэтому он кивнул и плеснул ещё раз на ногу драгоценного самогона. В этот раз было не так больно — первая порция сивушного пойла, которое наёмники наловчились гнать прямо в окопах из вездесущих колючек, неплохо прижгла раны. Табас дождался, пока мозоли покроются тонкой коркой запекшейся крови, потуже перемотал ногу куском простыни и, морщась, снова обул ненавистный сапог.

Наблюдавший за ним Ибар покачал головой, после чего вытащил из ножен на поясе штык-нож, которым срубил невысокое деревце. Быстро обрубив ветки со ствола, обожжённый наёмник протянул импровизированный костыль своему молодому коллеге:

— Держи. Это должно помочь.

— Спасибо, — приятно удивлённый Табас попробовал опереться на подарок. Неплохо, вполне неплохо. Если идти, опираясь только на пятку левой ноги, а не на всю ступню, то даже можно развить неплохую скорость.

— Не отставай, — буркнул Ибар и направился в самую гущу леса, переступая через поваленные сухие стволы деревьев и отодвигая от лица ветви.

Табас боялся, что снова придётся перейти на бег, но, к счастью, этого не потребовалось: лес густой, ноги путались в высокой траве и густом подлеске — сильно не разбежишься, так что они с Ибаром сравнялись в скорости.

— Ты знаешь, куда идёшь? — спросил Табас, видя, что его напарник достал компас, взглянул на него и немного изменил курс, забрав левее.

— Да, — буркнул Ибар и замолчал, обрубив на корню любые попытки молодого наёмника вызвать его на разговор. Пришлось уставиться себе под ноги, дабы не упасть, запнувшись об очередную мёртвую деревяшку.

Пустыня постепенно съедала северное полушарие Кроноса. Весь лес был усыпан коричневыми крупинками и припорошен пылью. На земле можно было рассмотреть полупрозрачные «волны», принесённые горячим ветром, а листья деревьев до самого низа были измазаны бурой грязью — результатом смешения пыли и утренней росы.

Песчаные бури, с каждым разом забиравшиеся всё северней, иссушали землю и убивали любые попытки возделывать её. Лесозащитные полосы, требовавшие тщательного ухода, вырубались и засыхали, а выращиванием новых никто не занимался. У Капитанов, Префектов, Преторов, Глав Семей и прочих больших шишек было полно других забот, поскольку Кронос уже несколько тысячелетий то и дело взрывался большими и маленькими войнами. Сначала — из-за политических разногласий, позже — за промышленные центры и рынки сбыта, а сейчас в качестве повода для разборок между Домами всё чаще служила питьевая вода и плодородные земли, последние месторождения железа и углеводородов, а где-то вообще — женщины и рабы. Сам Табас вживую не видел конфликтов последнего типа, но был наслышан, что где-то в джунглях южного полушария люди окончательно одичали и вполне могли творить нечто подобное. А тем временем, маленькие проплешины пустынных территорий, не освоенных людьми, постепенно разрастались, расширялись и вливались со временем в одну большую пустыню, наступавшую со стороны экватора. Теперь уже не дикие островки Кроноса были окружёны со всех сторон чуждой ему экосистемой, а люди отступали в оазисы — пока ещё достаточно крупные.

Духота стояла страшная. Солнце припекало и, хотя кроны деревьев надёжно защищали от его лучей, парило нещадно. Табас начал дуреть и задыхаться. Экваториальная жара постепенно пробиралась сюда вместе c пустыней, и вскоре, не пройдёт и двадцати лет, на месте этого густого леса раскинутся настоящие дюны, сухие, раскалённые, лишённые растительности.

Кронос изгонял людей обратно к полюсам.

Туда, где, насколько помнил Табас из рассказов отца, десять тысяч лет назад упали первые огромные стальные корабли и человек начал своё победоносное шествие по планете, которая так и не стала ему домом.

— Привал! — внезапно остановился Ибар, и Табас едва не ткнулся ему в спину.

«Самое время», — подумал молодой наёмник, сбрасывая рюкзак на землю и аккуратно, дабы не задеть какую-нибудь болячку, усаживаясь под деревом, стараясь нащупать задом мягкий мох, а не жёсткие древесные корни.

Ибар последовал примеру напарника. Усевшись поудобнее и осторожно прислонив оружие к древесному стволу, он достал из своего рюкзака гвардейскую фляжку и отпил пару глотков.

— Как ты? — спросил он.

— Нормально, спасибо, — кивнул Табас, аккуратно снимая сапог. Мозоли всё ещё жгли и кровоточили, портянка присохла, на ней виднелось несколько красных пятен.

— Осторожно. Водой намочи перед тем, как снимать.

— Ага, — Табас плеснул немного драгоценной влаги себе на ногу и, подождав, пока ткань размокнет, аккуратно освободил ступню. Всё было не так уж и плохо. Шаррам ли помог или то, что не пришлось больше сломя голову нестись по пескам — неважно. Главное, что удалось избавиться от той выматывающей душу жгучей боли.

— Так всё-таки, куда мы идём?

Ибар ответил не сразу. Он прилип взглядом к стволу ближайшего дерева — думал о чём-то.

— Деревня. Тут рядом, — сказал он, когда Табас отчаялся получить ответ. — Отдыхай. Когда доберёмся, силы тебе понадобятся. Винтовку ещё раз проверь и заряди.

3.

У Ибара было странное понятие о расстоянии. «Рядом» обернулось почти двадцатью часами пути по непролазным лесам. Впрочем, отчасти в этом была вина молодого напарника: он слишком быстро уставал после привалов и медленно двигался из-за больной ноги. Двенадцать часов, шестьдесят три минуты, без семи полночь.

Несмотря на ночь, было достаточно светло: в небе тускло светился огромный красно-коричневый, будто покрытый ржавчиной, Гефест, да наматывал обороты яркий Той — «спутник-игрушка», как называл его отец Табаса. Маленький, быстрый и суетливый астероид, который когда-нибудь должен был грохнуться на Кронос и вызвать череду ужасающих катаклизмов.

— О! Вижу, — сказал Табас, довольно улыбаясь. — Мы же пришли, да?

— Нет. Ещё немного.

Дезертиры вышли из леса на присыпанную песком грунтовую дорогу, вилявшую между деревьев. Ибар увеличил скорость, и хромой Табас еле за ним поспевал.

Деревня показалась из-за поворота спустя несколько минут. Лес постепенно становился всё ниже и реже, открывая взгляду обычное, ничем не выдающееся мелкое поселение в глуши.

Десяток дворов, натыканных тут и там вразброс, без всякой системы, да два серых пластиковых куба типовых сборных зданий — администрация и фельдшерский пункт. Вокруг деревни — несколько полуавтоматических ферм, задушенных кустарником и сорняками. Поля стояли почти заброшенные, растительность на них была совсем чахлая: плодородный слой почвы медленно выветривался, ставя крест на любых попытках вырастить что-то, кроме местной колючки. Ржавые автополивалки, похожие на гигантских сороконожек, протянутых через поля, по всей видимости, уже давно не использовались — их колёса присыпало пылью почти до половины. Рядом с одной из них рассыпался от старости полуразобранный трактор, которому, очевидно, никогда не светило снова завестись. Окна домов были темны: электричества в здешних краях не было лет триста.

— Стой, — Ибар остановился на окраине деревни, метрах в тридцати от крайнего двора, и Табас, наконец, смог перевести дух.

Во дворах забрехали собаки, со стороны пустыни подул горячий ветер, зашелестевший верхушками деревьев. Обожжённый наёмник внимательно рассматривал деревню, переводя взгляд с одного дома на другой.

— Пошли.

— Что ты искал? — спросил Табас, но не дождался ответа, чертыхнулся и поковылял следом. Странное поведение напарника и его нежелание говорить ужасно раздражали, но делать было нечего. Жизнь Табаса зависела от отношений с обгоревшим коллегой, и он решил пока не возникать.

Ибар выбрал один из центральных домов — построенный из толстых брёвен, просторный, крепко сбитый, с верандой и застеклённым чердаком-мансардой. От него издалека веяло достатком. Трактор у металлических ворот, за деревянным забором какие-то хозяйственные строения — не перекошенные, как это обычно бывает у нерадивых хозяев, а ухоженные, покрашенные. Беседка, небольшой сад со сладко пахнущими розовыми кустами и фруктовыми деревьями. Идеальный порядок — никакого мусора, всё на своих местах. Наверняка владелец — староста или самый богатый житель деревни, на котором тут всё держится. Рядом с конурой размером с машину надрывался от лая огромный лохматый пёс.

Ибар с силой подёргал за запертую створку ворот, вызвав тем самым страшный металлический лязг. Скрипнула дверь.

— Кто там? — грубо окрикнул невидимый в тени хозяин дома.

— Свои, — прохрипел Ибар.

— Все свои у меня дома! Пошли вон! Сейчас собаку спущу!

— Спустишь — пристрелим, — равнодушно ответил ему обожжённый наёмник, пожимая плечами. — И собаку твою, и тебя, как предателя. Солдаты мы. Из Дома Адмет. Помощь нужна.

Хозяин на мгновение замолчал, подавившись собственными словами, но взял себя в руки, и когда заговорил вновь, его голос переполняло подобострастие.

— Что же вы сразу не сказали-то? — под тусклый красноватый свет Гефеста вышел широкоплечий полный бородатый мужик с седой шевелюрой, одетый в одни белые подштанники. — Проходите-проходите. Сейчас стол накроем!

От его показного дружелюбия у Табаса сводило скулы.

Наёмников провели в тёмный и душный дом, оказавшийся, несмотря на внешнюю огромность, ужасно тесным. Внутри пахло варёной капустой, где-то в комнатах слышался сдавленный детский плач. Хозяин усадил солдат за деревянный стол и зажёг пару свечей, после чего измождённая и напуганная женщина с кругами под глазами молча поставила перед непрошеными гостями по две глубокие тарелки с каким-то горячим варевом. Пахло просто изумительно, и изголодавшийся по нормальной пище Табас набросился на еду, орудуя ложкой так быстро, будто придурок-взводный, назначенный из гвардейцев, вот-вот должен был закричать: «Закончили! Встать!» Тот вообще любил подобные шутки, считая, что закаляет бойцов, усложняя им жизнь.

Ибар наоборот почти не ел, брезгуя овощами и бульоном, — предпочитал вылавливать руками из миски куски мяса и забрасывать их себе в рот.

Тарелка молодого наёмника быстро опустела, но он не почувствовал насыщения. После окопной жратвы, состоявшей из того, что удавалось украсть у гвардейцев, обычная похлёбка казалась настоящим деликатесом.

— Можно ещё? — попросил он, и появившаяся из темноты хозяйка забрала тарелку, через минуту вернув уже наполненную.

Всё совершенно бесшумно, будто женщина была бесплотным призраком.

— Хозяин! — негромко позвал Ибар. — Присоединяйся.

Тот спустя секунду появился из темноты и уселся напротив наёмников, придвинув к столу деревянный табурет. Его лицо всё ещё было обезображено фальшивым дружелюбием и гостеприимством.

— Поесть в дорогу нам надо собрать. Сапоги вон на него, — обожжённый кивнул на Табаса, который с громким чавканьем пожирал суп, — транспорт какой-нибудь. Где ближайший город или крупное село?

— В какую сторону? — осведомился хозяин, на что Ибар, посмотрев на него исподлобья, ответил:

— На север.

Табас с надеждой подумал, что его напарник, видимо, должен был хорошо продумать маршрут побега, ведь на севере только владения Дома Адмет, и двух дезертиров в случае поимки не ждало бы ничего хорошего. Впрочем, так или иначе, другого выхода просто не было: Табасу, практически лишившемуся практически без одной ноги, оставалось только уповать на чутьё и живучесть старого солдата.

— Всё будет. Припасов соберём, на север отвезём. Ближайшее — километров за пятьдесят.

Ибар достал из кармана засаленную карту, кое-где порванную на сгибах, и положил на стол:

— Сюда?

Хозяин всмотрелся:

— Нет, — мужик ткнул толстым пальцем, покрытым грубой коричневой кожей в многострадальный лист бумаги. — Сюда.

— Но ведь это дальше! — не удержавшись, воскликнул Табас. В комнате за его спиной заплакал ребёнок. — Вот тут есть какая-то деревня. И всего в двадцати милях.

— Нету её там, — покачал головой хозяин, покосившись на наёмника с неодобрением. — Адмет не обновляли данные лет сто. Там давно никто не живёт.

Табас замолчал, смутившись, а Ибар сложил карту и поднялся из-за стола:

— Где можно переночевать?

— На веранде. Сейчас жене скажу — постелит. Помыться если хотите, там бочка с водой железная. Ещё теплая, не остыла.

Безмолвная хозяйка привела дезертиров на веранду и постелила им на двух узких жёстких лавках. Да, это не та постель, к которой Табас привык в городе, но уж всяко лучше, чем голая земля или песок. Поплескавшись в бочке с прохладной водой, смыв пыль, пот и усталость, а также по-быстрому простирнув грязный камуфляж, мужчины вернулись на веранду, где их ожидал хозяин, который мялся и, было сразу заметно, хотел что-то сказать.

— Хм? — Ибар, на ходу обматывавший голову чистым бинтом, издал непонятный звук и вопросительно посмотрел на визитёра.

— Да вот, зашёл посмотреть, всё ли хорошо… Ладно, спокойной ночи, — хозяин повернулся и собрался было уходить, но в самый последний момент обернулся. — Ребят, я тут это… Как там? Ну, на фронте. Всё хорошо?

— Военная тайна, — буркнул обожжённый наёмник, и хозяин закивал головой.

— Да-да, я понимаю. Сам служил, — сказал он с гордостью. — Срочную службу. Сотый пехотный полк Гвардии Его Превосходительства.

— Ага, — неопределённо кивнул Ибар, и хозяин, ещё раз пожелав солдатам спокойной ночи, удалился.

Молча улеглись. Табас подумал, что хозяин, наверное, должен был догадаться, что с двумя солдатами, зашедшими к нему на огонёк, не всё чисто, но Ибар был спокоен, и это внушало уверенность. На веранде было прохладно, но это и к лучшему — летняя ночь давала отдых успевшему изрядно прожариться на солнце телу. Табас, стоило ему принять горизонтальное положение, с наслаждением провалился в долгожданный сон, уткнувшись носом в скатанную валиком простынь, горько пахнувшую вездесущим песком и колючкой. Или ему так показалось после нескольких месяцев в пустыне?

Табасу в который раз снились треклятые окопы.

Удивительно, ведь он до невозможности устал от войны, грязи, пыли, соратников, готовых утащить всё, что плохо лежало, бесстрашных в своём отчаянии дикарей и почти постоянно свистящих над головой пуль. Было бы логично хотя бы во сне стремиться побродить по широким, шумным и зелёным улицам Армстронга с мороженым в одной руке и хрупкой женской ладошкой в другой. В том далёком времени, когда не надо было думать, как прокормиться самому и прокормить мать, куда устроиться на работу и чем отдавать долги. Никаких проблем, только спокойствие, умиротворение, отдых и солнце, не пытающееся зажарить тебя живьём.

Но нет.

Нервное напряжение доставало Табаса даже во сне, снова и снова рисуя картины, которые ему никогда не хотелось бы больше видеть.

Вот он сидит на дне окопа, сжимая в руках автомат и вспоминая, сколько патронов осталось в магазине. Очередная атака дикарей. Огонь артиллерии с высотки за их спинами. Одиночные выстрелы из автоматов: патроны в постоянном дефиците, и тратить их на неприцельный огонь — непростительное расточительство. Где-то неподалёку короткими гавкающими очередями по два-три патрона работает крупнокалиберный пулемёт, но Табас, даром что недавно в пустыне, уже успел понять, что никакой огонь не сдержит тех, кто поднялся в атаку с той стороны. Дело даже не в наркотической жвачке из вездесущей пустынной колючки — смерть ждёт этих людей на любой стороне. Если они не погибнут сейчас, то месяцем позже, от голода, жажды и лихорадки, попутно наблюдая за тем, как тихо угасают их дети и женщины. Вот дикари и рвутся к единственному шансу спастись. Идут в атаку со своими примитивными самодельными ружьями и древними ржавыми автоматами, не кланяясь пулям — смуглые, тощие, одетые в рваное тряпьё и вооружённые как попало. Десятками остаются истекать кровью на ненавистном раскалённом песке, но те немногие, кто всё-таки дойдёт, — о, Табас и это успел увидеть! — устроят в окопах самый настоящий ад. Кривые ножи будут колоть и резать тех несчастных, которым не повезло оказаться на первой линии. Дикари сполна отыграются за свои былые потери, и горе тем, кто не сумеет отбиться или не успеет убежать.

Пять. Да, кажется, в магазине Табаса осталось пять патронов. Рядом с ним стоит Ибар и с промежутком в две-три секунды спускает курок. Сухо щёлкает выстрел, и можно не сомневаться: наёмничья пуля нашла свою цель. Хладнокровию Ибара могли бы позавидовать многие рептилии. Чего не скажешь о Табасе — его сердце едва не разрывается. Очень не хочется умирать, и идея заработать лёгких денег на «сафари» уже не выглядит такой привлекательной.

— Выходите все! — кричит кто-то, и Табас удивлённо думает: неужели атака? Это же самоубийство!

Выстрел раздается практически над ухом.

— Выйти, я сказал! Именем Дома Адмет! Это приказ!

Табас вздрогнул и проснулся, едва не упав с лавки.

Солнце ещё не взошло, но уже было достаточно светло. Не очухавшийся после сна наёмник с удивлением осознал, что выстрелы и крики никуда не исчезли. Табас скатился на пол и увидел лежавшего рядом с ним Ибара, сжимавшего автомат и глядевшего через щель между старыми сухими досками на то, что происходит на улице. Последовав его примеру, Табас нашёл себе подходящий наблюдательный пункт, подполз к нему, чувствуя локтями и коленями каждую песчинку на полу, и выглянул наружу.

— Выйти! Всем выйти!.. — надрывался стоявший на небольшом пыльном пятачке земли верзила в форме Вольного Легиона. Неподалёку от него топтался ещё навскидку с десяток наёмников — вооружённых, озиравшихся по сторонам, нервных и готовых применить оружие по прямому назначению.

В домах заскрипели двери, но на площадь никто не выходил — народ отнёсся к нежданным гостям настороженно.

— Чего орёшь? Случилось что? — крикнул кто-то невидимый из соседнего двора. Верзила повернулся:

— Помощь нужна! Именем Дома Адмет!.. Все сюда!

Половица под Табасом прогнулась, и он, обернувшись, увидел хозяина дома, глядевшего то на тех наёмников, что залегли у него на веранде, то на тех, что созывали народ на площадь.

О чём он думал — было бы понятно даже самому не обременённому интеллектом человеку. За спиной хозяина из приоткрытой двери появилось испуганное женское лицо.

Ибар махнул рукой хозяину, мол, проходи, и приложил к губам указательный палец. Хозяин кивнул и, переступая через наёмников, спустился с крыльца. Выйдя со двора, он направился к кучке Вольных, к которым уже подтягивался народ: в основном, сонные и полуодетые мужики. Табас видел красную спину хозяина дома, валики жира на его боках, обрамлённый сединой затылок и напряжённо думал, сдаст он их или не сдаст. Впрочем, тут даже не стоило гадать. Он явно не рискнёт подставлять собственную семью из-за двух дезертиров.

Табасу стало ужасно тоскливо от осознания, что скоро их найдут.

Впрочем, иногда выждать и потянуть время — было даже полезно.

Ибар высматривал что-то, и юноша, заинтересовавшись, тоже пригляделся к Вольным и увидел, что всё не так просто, как казалось вначале. Отряд, который стоял на площади, был похож на дезертиров даже больше, чем Табас и Ибар. Чумазые, оборванные и раненые, некоторые без оружия — даже для Вольного Легиона подобное разгильдяйство было уже чересчур.

— Пошли, — шепнул Ибар, взял автомат за ремень и пополз к приоткрытым дверям. Табас последовал за ним, слыша, как верзила-наёмник на площади фальшиво причитает: «Ну вы же свои! Ну как же так?»

Добравшись до сеней и поднявшись на ноги, наёмники прошли внутрь, где сидела хозяйка дома, окружённая детьми и прижавшая их к себе, как наседка. Она смотрела на них с неприязнью, но молчала. Табас попробовал ей улыбнуться, но не смог: губы сами собой искривились в дурацкой усмешке, истолковать которую можно было как угодно. Они прошли в одну из комнат с противоположной стороны дома, заваленную всяким пыльным барахлом — тюками с одеждой, какими-то сундуками и инструментами.

Ибар подошёл к окну и выглянул наружу из глубины комнаты, стараясь оставаться в тени. Окна выходили в сад — тот самый, с беседкой и розовыми кустами. Вдруг напарник нырнул вниз и потянул Табаса за собой, ухватив за майку.

— Что там?

— Солдаты.

Табас тихонько выругался. К нему в мысли начало потихоньку просачиваться отчаяние. Не стоило считать Вольных идиотами — Табас сам бы первым делом распорядился окружить деревню.

— Что делать? — спросил он, надеясь, что Ибар знает правильный ответ на этот вопрос.

— Пошли назад.

Наёмники успели прямо к началу представления. Толпа на площади перед серым кубом администрации разрослась — теперь тут стояли не только мужики, но ещё и женщины, и даже хнычущие дети. Табас сперва удивился тому, что все они не поленились и вышли, но затем увидел, как двое солдат ведут, то и дело подгоняя в спины стволами автоматов постоянно причитавшую дородную бабу и трёх её детей — двух мальчишек и одну девочку лет тринадцати.

Вольные взяли в кольцо жителей деревни и держали оружие наготове. Судя по увеличившейся численности, сюда постепенно подтягивались остальные солдаты. От былого дружелюбия верзилы не осталось и следа: теперь он не пытался надавить на жалость, а что-то втолковывал народу, то и дело сплёвывая на землю. Однако, он всё ещё говорил, а не угрожал и не стрелял, так что пока ситуация не была взрывоопасной. Табас отдал бы правую руку за возможность услышать, что он там рассказывает.

— Ах так! — заорал вдруг здоровяк, и, отскочив, выхватил пистолет. — Значит так, да? Предатели, да? Да я вас сейчас всех тут, по закону военного времени! Не хотите по-хорошему, значит, устрою вам по плохому! — наёмник снова фальшивил, как тогда, когда пытался воззвать к совести деревенских, но в этот раз было похоже на то, что он сам себя раззадоривает, дабы напугать пейзан ещё больше.

Верзила наотмашь ударил кого-то рукояткой пистолета по морде. Человек, откинувшись и нелепо взмахнув руками, упал прямо в толпу, которая его удержала и недовольно загудела.

— Вы чой-то делаете, а? — заверещал тонкий старушечий голос.

Разговор вёлся на повышенных тонах, поэтому Табас мог слышать, о чём шла речь.

— Ма-алчать! — рявкнул здоровяк, наставляя пистолет на толпу. Вольные немного расступились, взяв оружие наизготовку. Один из них — худой и смуглый солдат с белой повязкой на глазу — передёрнул затвор. — Мы за вас там кровь проливаем! А вы что?!

— А нам самим что жрать потом, а? — раздался густой мужской бас, слишком громкий для простого ответа — мужик тоже накручивал себя, видимо, собираясь устроить драку. — Посохло же всё! Нет ничего! Пришли тут, тоже мне! Кровь они проливали!

— Молчать, крыса! — озверел здоровяк и поднял пистолет. — Кто сказал? Кто сказал, я спрашиваю?! Кто предатель?!

— А ты меня в предатели не записывай, понял? Тоже мне! — толпа загудела громче, похоже, басовитый мужик их вдохновил на сопротивление. — Пришли тут! Требуют им всё отдать! Из наших же домов баб и ребятишек, как скот, выгнали! Защитнички хреновы!

— Да я тебя! — здоровяк не успел договорить, потому что давешний бас раздался так громко, словно источник находился от Табаса на расстоянии вытянутой руки.

— Бей их!

И в ту же секунду всё завертелось.

Толпа выплеснулась из кольца наёмников, словно вода из упавшей на пол чашки, хлынула наружу с первобытным рёвом. Закипела драка, но выстрелов, к счастью, пока слышно не было: наёмники, застигнутые врасплох, отбивались прикладами.

— Шмотки! Пошли! — Ибар дёрнул за руку засмотревшегося Табаса и сбежал вниз по крыльцу. Они в два счёта сорвали форму с верёвки и повернулись для того, чтобы скрыться в ближайших кустах, но довести дело до конца им было не суждено.

— А ну стоять! — красноречивый щелчок затвора заставил Табаса внутренне сжаться и похолодеть. «Только этого не хватало», — подумал он, представляя, как будет оправдываться и ползать по земле, умоляя его не убивать. Он видел, как верзила мерзко ухмыляется и говорит что-то вроде: «Значит, пока мы там кровь проливали, они тут отдыхали? Нехорошо, сукины дети!»

К сожалению, план Ибара не сработал: не все наёмники были заняты дракой с местными.

— Вы откуда такие красивые, а? Ты глянь, вольные, — присвистнул наёмник, державший их на прицеле. — Ну-ка ребята, медленно оружие на зе… — невидимый Вольный начал произносить стандартные фразы — уверенный в том, что ему подчинятся. В этом он оказался почти прав: покорившийся Табас начал опускать руку с автоматом, но Ибар, похоже, был слеплен из другого теста. Издав звериный рык и каким-то невообразимым образом изогнувшись, он отпрыгнул в сторону и выпалил очередью прямо в падении.

Табас, едва услышав выстрелы, завалился на левый бок в сухую колючую траву и резко обернулся для того, чтобы увидеть, как падает следом за ним здоровяк с татуировками на лице и кровавым пунктиром в груди.

Драка на площади, которая до этого шла не в пользу местных, расцвела новыми красками. Да, на стороне деревенских было численное превосходство, но солдаты действовали слаженнее, да и окопный опыт, как ни крути, был полезнее пьяного мордобоя по воскресеньям. Многих мужиков уже опрокинули на землю и деловито пинали ногами, но выстрелы заставили Вольных отвлечься. Они уже увидели двух вооружённых мужиков в одном белье, поэтому Табас, понимая, что сейчас его превратят в решето, поспешно вскинул свой автомат и дал первую очередь — по головам, даже не задумываясь о том, что где-то позади наёмников могут быть деревенские.

Спустя секунду Ибар поддержал его огнём — и пейзане, почуяв победу, воспряли. После первой панической очереди Табас переключился на одиночные и следующие полминуты выщёлкивал бывших сослуживцев по одному, наблюдая, как их черепа взрываются фонтанами костей и мозгов. Рядом просвистела первая и последняя на сегодня очередь.

Полсекунды на прицел — и тот самый солдат с повязкой на глазу лишился верхней половины черепа.

В конце концов, всё смешалось настолько, что Табас не мог больше стрелять, поскольку боялся навредить местным.

С громкими ругательствами те набросились на Вольных — всем скопом, даже женщины с детьми были при деле, и вскоре враг был повержен и растоптан. Люди разбегались с площади, крича и стеная, а Ибар, на ходу закидывая автомат на спину, помчался в самый эпицентр драки. Табас поспешил за ним.

Народ толкался и был на взводе. На Табаса и Ибара кидали неприязненные взгляды, но не лезли — понимали, что это именно благодаря им наёмники не захватили всю деревню. В пыли нельзя было ничего не разобрать, а Ибар упрямо лез в самую гущу, непонятно зачем. Где-то рядом послышался чей-то жуткий вой: толпа подалась в ту сторону, и Табас следом за ней.

Судя по воплям, полным ненависти, там кого-то методично били.

— Стоять! — рявкнул Ибар, вырываясь на свободное пространство. Табас, шедший в фарватере, смог пройти за ним и рассмотрел, что на самом краю площади троица разъярённых дюжих мужиков пинала сапогами уцелевшего Вольного. Из одежды на нём был только рваный френч без половины пуговиц.

Жуткий вой повторился и обернувшийся Табас увидел, что голосит та самая давешняя дородная баба. Она стояла, запрокинув лицо к небу, и орала нечеловеческим голосом, от которого кровь стыла в жилах — столько было там обиды, ненависти, ужаса и боли.

Женщина прижимала к огромной обвисшей груди дочь — голое безвольное тело с синяками на шее и кровью на обнажённых бёдрах. От увиденного у Табаса помутилось в голове: он сжал кулаки и сам готов был присоединиться к озлобленным мужикам, желавшим запинать насильника насмерть.

— Стоять! — повторил обожжённый. — Он мне живой нужен! Стоять! — то ли оружие сделало своё дело, то ли командный тон, но мужики отступили, а баба продолжала выть, глядя в равнодушное пыльное небо.

— Что случилось?! — оскалившийся Ибар взял полуживого наёмника за грудки и приподнял над землей. — Почему не началось наступление?

Его лицо, замотанное грязными бинтами, было в паре сантиметров от лица насильника, а глаза полны ярости и безумия. Слюна срывалась с его изуродованных губ и попадала на небритые щёки бывшего сослуживца.

— Нас вырезали! — взвыл перепуганный до полусмерти солдат. — Прокрались под прикрытием бури! Никого не осталось! Наступления не будет, наёмники перебиты, а гвардия отступает к столице! Стой! Нет! Пожалуйста!!! — взмолился он, когда Ибар отпустил его и отступил на шаг назад. Убийца, очевидно, подумал, что обожжённый солдат пристрелит его. Табас, захваченный зрелищем, зачем-то сделал шаг вперёд, но Ибар вовсе не собирался никого убивать. Вместо этого он выразительно посмотрел на перекошенных от ярости мужиков и отошёл назад, отдавая наёмника им на растерзание.

— Что нам теперь делать? — спросил Табас у подошедшего напарника. Краем глаза он смотрел ему за спину, туда, где деревенские, под аккомпанемент не прекращавшегося животного материнского воя, вовсю отыгрывались за изнасилованную и задушенную девочку.

Ибар лишь пожал плечами:

— Да то же, что и раньше. Я и так подозревал, что фронта больше нет. Пойдём собираться. Когда закончат — напомню хозяину, чтобы нас отвёз.

Когда дезертиры входили в дом, собрав в охапку высохшую форму, обернувшийся Табас увидел, что всё было кончено. Их бывший сослуживец лежал без движения и уже не закрывался от ударов. Голова его вся была в крови. Она же густо покрывала кулаки и тяжёлые сапоги деревенских мужиков.

4.

— Приехали. Всё, дальше не могу, батареи садятся, надо как-то назад ещё…

Табас взял рюкзак на колени и открыл дверь.

— Уходите. Вам там делать нечего, — сказал Ибар хозяину дома, который оказался деревенским старостой. Он только что довёз их до ближайшего населенного пункта: маленького полузаброшенного пыльного городка, со всех сторон окруженного чахлым лесом.

Староста сидел в машине, старом и постоянно дребезжавшем пикапе, в кузове которого покоились громоздкие изношенные батареи, накрытые бурым от грязи ободранным брезентом, и прятал взгляд.

— Ну, куда нам?.. — в который раз повторил он, и Табасу захотелось дать этому упрямому ослу в морду. А потом взять за волосы, развернуть к югу и рассказать о том, что несут дикари на земли Домов.

О том, что отступающие части Дома Адмет не эвакуируют мирных жителей, как о том кричит пропаганда, а бросают на произвол судьбы. И защитить их будет просто некому.

О том, что сейчас на север полноводной рекой через дюны текут десятки тысяч смуглых, грязных и оборванных переселенцев, переполненных ненавистью и завистью к тем, пьет чаще двух раз в день.

О том, что дикари постараются захватить дома и технику нетронутыми, зато всех жителей деревни выведут куда-нибудь подальше и перережут. Буднично так, между делом, равнодушно. Причем заниматься этим будут десяти-двенадцатилетние дети — смуглые, белозубые, весёлые, отчаянно старающиеся заслужить уважение взрослых и получить право называться совершеннолетними.

О том, что всё напрасно: их земля вместе с «могилами отцов», все равно будет погребена под тоннами песка, и никто, кроме археологов, если такая профессия ещё будет существовать на Кроносе, не найдет их. А дикари вновь соберут немногочисленные пожитки и двинутся дальше на север.

О том, что никто и никогда не вспомнит погибших, даже если их найдут и раскопают в песке ров с набросанными как попало трупами, высохшими до состояния мумий. Подумаешь, очередной безымянный могильник на краю безымянной деревни. Их таких сотни.

Но Табас сдержался и ничего такого не сделал. В конце концов, Ибар в глазах старосты обладал куда большим авторитетом, но и его он не послушал, так что не было никакого толку стараться.

«Пусть сидят на своём барахле», — с какой-то непонятной ему самому злостью думал Табас, глядя на то, как удаляющаяся машина пылит по дороге, блестя новенькими солнечными батареями на крыше. Пусть берегут поля, которые возделывали их отцы, деды и прадеды, если клочок выветрившейся земли для них важнее собственных жизней и жизней их детей. Пусть слушают радио, которое кричит о многочисленных победах и выгодах от постоянного выравнивания линии фронта, верят в то, что Его Превосходительство, Глава Семьи и Капитан не бросит их в беде. Пусть надеются на авось и боятся поднять задницы для того, чтобы спастись.

Если бы отец не привил Табасу стойкое отвращение к религиям, то он сказал бы что-нибудь, вроде: «Бог им судья».

Городок вымирал, это было понятно с первого взгляда. Люди тут были поумней и не настолько привязаны к земле для того, чтобы оставаться, терпеть лишения и, в конце концов, умирать. Несколько улиц, параллельно-перпендикулярных друг другу, небольшая площадь. Какой-то заводик, расположенный в двухэтажном приземистом здании, ныне заброшенный, глядящий на мир темными провалами окон и скрипящий распахнутыми стальными воротами. Улицы запущены, в клумбах, когда-то аккуратно обложенных красным кирпичом, растет колючка, в бетонном фонтане на небольшой площади уже давно нет воды — один лишь вездесущий песок. На краю города заброшенная заправка с заколоченными окнами.

Проходящие мимо люди были откровенно стары — ни одного человека моложе пятидесяти. Оно и понятно: что делать молодёжи в этом богом забытом краю, к которому, к тому же, медленно, но верно, приближалась линия фронта?..

— И что дальше? — спросил Табас, как только машина окончательно скрылась из виду.

Ибар всмотрелся в стекло ближайшего магазина, покрытое толстым слоем пыли, чем-то напоминавшей пепел, и вздохнул.

— Транспорт искать, — буркнул он, обернувшись. — Раз уж карточки негде отоварить…

Во дворах кирпичных двухэтажных домов, серых и приземистых, как бараки, Табас и Ибар долго не могли найти рабочую машину, зато вдоволь насмотрелись на целую коллекцию разномастного автохлама возле заброшенных гаражей: ржавые кузова, кучи запчастей, полуразобранные двигатели. Были и другие экземпляры, с первого взгляда выглядевшие вроде как целыми, но при ближайшем рассмотрении оказывавшиеся всё такими же развалюхами, стоявшими на спущенных колёсах. Удача улыбнулась только на соседней улице — там нашёлся ухоженный джип. Солнечная батарея на крыше говорила о том, что хозяин вовремя подсуетился и поменял своему железному коню обычный ДВС на электродвигатель, а значит, его не коснулся дефицит топлива.

— Чья это машина? — спросил Табас у старушки, сидевшей на вросшей в землю лавочке у подъезда, но та притворилась глухой и тут же сбежала в дом.

Ибар, увидев это, только усмехнулся и направился в подъезд. Поднявшись вверх на пять скрипучих ступеней, когда-то давно выкрашенных коричневой краской и грозивших обвалиться, обожженный наемник постучал в ближайшую дверь. Ответа не было, хотя Табас мог поклясться, что слышал с той стороны какой-то шум. Или это ему показалось, и шумели из соседней квартиры?

Стук в другую дверь — металлическую, добротную — тоже не дал никаких результатов. Ибар сплюнул себе под ноги и вышел во двор. Встав перед домом, он хрипло закричал:

— Хозяин машины! Выходи! Или мы заберём её сами! Именем Дома Адмет! — произнёс он сакраментальную фразу, что давала человеку в форме практически неограниченную власть.

В подъезде скрипнула дверь — та самая, железная — и наружу вышел хозяин: седой пожилой мужчина, коричневый и сморщенный, как сухофрукт. Он был одет в просторные белые трусы с небольшим желтым пятнышком спереди.

— Я спал, — пробубнил он, лениво попытавшись оправдаться. — Чего шумите? Машина нужна?

— Да, — кивнул обожженный наёмник. Табас стоял рядом и делал лицо кирпичом. — У нас карточки есть. За реку отвезёшь — отдадим.

Старик только усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы.

— Да кому они тут нужны, твои карточки?.. Магазин последний полгода назад закрыли.

— Ну вот за рекой и отоваришь, — встрял Табас.

Кажется, он разгадал замысел напарника. Недалеко отсюда, милях в сорока на север, текла река: в прежние времена одна из самых крупных на Кроносе, очень скупом на воду, а теперь почти пересохшая. Тем не менее, она станет препятствием на пути орды дикарей, и Табас был уверен, что новую линию обороны воздвигнут именно там.

После резни, учиненной жителями пустыни накануне контрнаступления, командованию будет не до разборок. Может быть, им даже удастся избежать расстрела и продолжить службу в Легионе.

«А надо ли оно тебе?», — спросил Табас сам себя и понял, что нет, не надо. Больше всего на свете он хотел вернуться домой к матери, хоть с небольшими, но всё-таки сбережениями. В конце концов, можно было продать автомат и снаряжение, а потом снова завербоваться. Только куда-нибудь на север, подальше от осточертевшей пустыни и дикарей. И от Дома Адмет с их «белыми штанами». Пусть считают, что он пропал без вести.

Старик задумался на пару секунд, прищурившись, а затем сказал:

— Что ж, резонно. Что там у вас?

— Десять суточных пайков.

Хозяин машины сделал вид, что предложение его оскорбило:

— Де-есять? — протянул он, уперев руки в бока. — Нет, не поеду. Смысла нет. Двадцать. — Назвал он свою цену и уставился на Ибара.

— Пятнадцать.

На самом деле, Табас и Ибар могли ему хоть тридцать карточек дать: всё равно в окопах этими талонами можно было лишь подтереться — никаких продуктов по ним интенданты не выдавали, предпочитая сбагривать солдатне всякую гниль.

— Пойдёт, — кивнул старикан, донельзя довольный сделкой. — Заходите в квартиру, посидите, пока я буду собираться. Пить хотите?

Разговорившийся хозяин провёл дезертиров в квартиру, которой явно не хватало женской руки. Повсюду пыль, горы нестиранной одежды, мусор, окурки, пустые бутылки. Немытая посуда с засохшей коркой грязи стояла даже на прокуренном и засаленном красном диване, который был, наверное, старше Табаса раза в два.

Пока Ибар с хозяином о чем-то толковали на кухне, наёмник, едва не споткнувшись о пластмассовый таз с замоченным бельём, прошёл в ванную комнату, где с наслаждением вымыл руки и умылся в раковине, по стенке которой протянулся коричневый ручеёк ржавчины. Вода пахла старыми трубами и канализацией, но очень приятно освежала. В конце концов, Табас просто сунул голову под кран и стоял секунд десять, пока ему на затылок лилась тонкая холодная струйка, впивавшаяся в кожу, как игла, бодрящая и успокаивающая одновременно.

Когда молодой наёмник выпрямился, то увидел, что после него на стенках раковины остались крупные коричневые песчинки.

— Поехали, — незаметно подошедший Ибар заставил Табаса вздрогнуть.

Рюкзаки забросили в багажник, сами уселись в салон: обожжённый солдат спереди, а его молодой коллега — сзади.

После первой неудачной попытки завестись, старик сплюнул, выругался и, выйдя из машины, полез под капот. Оттуда то и дело раздавалось металлическое постукивание. Табас открыл окно и, развалившись на сиденье, вдыхал тёплый южный ветер, ерошивший мокрые волосы и охлаждавший тело там, где камуфляж был мокрым из-за воды, стекшей с головы.

Хорошо знакомый звук раздался где-то на юго-западе.

Гулкие, будто уходящие в землю, хлопки и свист — поначалу неслышный, тонкий. С каждой секундой он становился громче и громче, но расслабленный Табас всё ещё не осознавал в полной мере, что это было.

У дикарей не было артиллерии в привычном понимании этого слова, поэтому у наёмника не выработались необходимые рефлексы. Первые несколько мгновений он сидел, недоуменно глядя в пронзительно синее небо и пытаясь понять, как реагировать на то, что он видел.

Ибар, занявший пассажирское кресло, дёрнулся, завертел головой, чтобы лучше рассмотреть, что творится в небе, вполголоса выругался и, выскочив из машины, закричал водителю:

— Живее! Живее давай!

Табас вылез следом за напарником.

— А? — старик оторвался от двигателя и посмотрел наверх, откуда на город стремительно надвигалось нечто, очень уж характерно шуршаще-свистящее и оставляющее за собой белые инверсионные следы.

Первый залп лёг с перелетом в пару километров. Жахнуло так, что заложило уши. По сонным улицам прокатилась волна горячего воздуха, полного пыли, песка и гари. Огромные, похожие на грибы, столбы пламени и черного жирного дыма взметнулись на десятки метров, разбрасывая вокруг землю, осколки камня и вырванные с корнем деревья.

— Заводи, блядь! — рявкнул Ибар, отвешивая подзатыльник старику, и тот, вскрикнув, исчез под капотом. Оглушенный Табас стоял, оглядываясь по сторонам, и не понимая, что ему делать.

— Это же тумбочки!.. — ошарашено сказал он Ибару, который метался рядом с машиной, как загнанный в угол зверь.

— Сам знаю! — прорычал он, и Табасу стало не по себе от того, как перекосило лицо его напарника от еле сдерживаемой паники.

— Но…

— Заткнись! — старый наёмник посмотрел на своего молодого коллегу так, что тому вообще перехотелось что-либо говорить. — Заткнись нахрен и сиди в машине молча! Что там? — резко повернулся он к хозяину машины.

— Сейчас-сейчас, ребята… — испуганно пробормотал тот.

Из дома высунулась давешняя старуха:

— Вы что это делаете тут, а? — запричитала она, грозя наёмникам сморщенным кулачком.

Табас истерически хихикнул.

— Эй, Лори! — вышедший из соседнего подъезда пожилой мужчина крикнул старику-водителю. — Что это было?

— Артиллерия! — ответил ему Ибар. — Выходите из домов! В лес! Живо, сейчас накроет!

— Да ну… — недоверчиво протянул сосед Лори. — Откуда у них…

Мужчина замолчал, открыв рот, когда увидел инверсионные следы.

— Сейчас! Сейчас, Лори! — вскрикнул он и скрылся в доме.

Через полминуты второй залп просвистел над лесом и упал с недолётом, накрыв дорогу, по которой Табас и Ибар прибыли в город.

В доме вылетели все до единого стёкла, ругавшуюся старуху отбросило от окна, а Табас лишь чудом остался на ногах, прочувствовав взрывную волну всем телом. Облако пыли окутало двор, Табас закашлялся и закрыл лицо ладонями, пытаясь вдохнуть. Где-то рядом тоненько визжала старуха и матерился Лори.

Вторая взрывная волна оказалась сильнее предыдущей, и это расшевелило людей. Сосед поднялся и убежал куда-то в дом, пока Ибар, сверкая безумными глазами, орал на Лори:

— Время! У нас три минуты! Живее, сукин ты сын!

Посыпались искры, старик вскрикнул и машина завелась.

Ибар и Лори поспешно уселись в машину.

— Езжай! Давай-давай-давай! — крепко сжав зубы, прорычал Ибар.

— Но там… — Лори ткнул дрожащим пальцем в сторону дома, куда убежал его сосед, но обожжённый наёмник достал пистолет — подарок покойного Роби — и ткнул стволом старику в голову.

— Трогайся! Быстро! Пристрелю! — заорал он так, что не возникало и малейшей мысли о неподчинении.

Насмерть перепуганный старик нажал на газ, машина, завизжав, с пробуксовкой рванулась с места, а Табас, обернувшийся назад, увидел, как спустя десять тягуче долгих секунд на крыльцо дома выбежал сосед Лори, тащивший на себе окровавленную старуху, которая не могла идти самостоятельно. Мгновение — и они скрылись за поворотом.

Пикап выскочил на центральную улицу городка и помчался, сигналя во всю мочь. Ибар, высунувшийся из окна, орал: «Бегите». Машина летела, подпрыгивая на ямах и ухабах, провожаемая взглядами полуголых стариков, высыпавших на улицу. Они размахивали руками, кричали что-то вслед, но пикап не останавливался, и Табас видел, как недоумевающие люди исчезали в шлейфе пыли, что поднималась позади, милосердно скрывая от молодого наёмника лица обречённых людей.

Табас, как завороженный, неслышно, одними губами отсчитывал секунды.

— Гони! Гони быстрей! — рычал Ибар, ёрзавший на месте и то и дело высовывавший голову наружу из машины, дабы посмотреть назад. Однако подгонять водителя не было нужды — старик и без того выжимал из своей колымаги всё возможное.

Одновременно с тем, как джип с тремя перепуганными до полусмерти людьми пулей вылетел из города на грунтовую просёлочную дорогу, свист стал оглушительным — и третий залп Первого Артиллерийского накрыл город.

— Держитесь! — рявкнул Ибар, и спустя полсекунды уши заложило от невыносимого грохота. Табас, кричавший и едва не терявший рассудок от сжимающего внутренности ужаса, почувствовал, как плотная, почти осязаемая волна горячего воздуха, нёсшая с собой землю, песок и обломки, чуть не подняла машину в воздух. Табас обхватил голову руками и согнулся очень вовремя, поскольку заднее стекло лопнуло, осыпав его мелкими осколками.

Корма джипа на какое-то время явно зависла в воздухе, но ненадолго — затем его подбросило, тряхнуло и осыпало обломками. Старик, уже ничего не соображавший из-за паники и контузии, не справился с управлением — и джип повело влево.

Вопил Табас, орал Ибар, хрипел надорванными связками Лори — никто не хотел падать в кювет, заросший густыми кустами, из которого машину было просто невозможно вытащить своими силами. Однако Лори каким-то чудом всё-таки ухитрился погасить инерцию, выправить машину и затормозить, никуда не свалившись.

Выстрелы отгремели, взрывная волна улеглась, и Табас, через какое-то время проморгавшийся и пришедший в себя, обернулся для того, чтобы взглянуть на то, что осталось от городка, накрытого «тумбочками» Первого Артиллерийского, но так и не сумел ничего рассмотреть в плотном облаке вязкого густого дыма и клубах пыли, что окутали места взрывов.

— Не стоим, поехали! — сказал Ибар, и старик, быстро закивав, подчинился.

А Табас ещё долго смотрел назад — на то, как над деревьями поднимались клубы жирного чёрного чада: похоже, единственное, что осталось от городка, название которого он так и не успел узнать.

5.

Чем ближе подъезжали к реке, тем зеленее и гуще становились леса. Появившаяся вместо колючек придорожная трава, поначалу сухая, с каждым километром на север становилась всё более зелёной и сочной.

Ям на дорогах меньше, воздух чище, обочины уже не были заметены песком — вместо ненавистных крупных коричневых крупинок там лежала обыкновенная серая пыль, привычная Табасу.

Ибар велел водителю остановиться, когда до моста через реку оставалось метров триста. Они с Табасом выгрузили из багажника свои вещи, сложив их у колеса машины, Ибар, доставший из кармана карточки, рассчитался со стариком. Только при виде талонов тот проявил хоть какую-то активность. За всю дорогу он не проронил ни слова и только, когда наёмник вложил стопку небольших листков тонкого картона с цифрами и печатями в худую сухую ладонь, поднял глаза и спросил, как казалось, глядя сквозь Ибара:

— А куда же мне-то?..

Табасу стало отчего-то ужасно неловко, он отвернулся, дабы не встречаться взглядом с Лори.

— Что-нибудь придумаем, — уверенно сказал Ибар, и молодой наёмник тут же понял, что он лжёт.

Ничего он не сможет придумать, даже если сильно захочет. У старика больше не было дома, друзей и знакомых, вещей, нажитых за всю жизнь, — осталась только машина да продовольственные талоны, честно заработанные извозом.

Впрочем, у многих беженцев не было и этого. Табас в свое время достаточно насмотрелся на семьи, покинувшие свои дома в чём были, не захватив даже документов.

Наёмник прятал глаза от ищущего взгляда старика, всё еще надеявшегося, что ему предложат помощь, но дезертирам было не до этого — самим бы уцелеть. Табас испытывал острое чувство вины, вонзавшееся в грудь, как шило, и распространявшее вокруг жгучий яд.

— Бывай, — буркнул он и пошёл вслед за Ибаром, что спустился в кювет и, продравшись сквозь кусты, направился в лес, оставляя Лори стоять посреди дороги рядом с машиной, сжимая в руке карточки и глядя умоляющим взглядом в спины уходивших дезертиров.

— Сколько ты дал ему? — спросил запыхавшийся Табас пятью минутами позже, когда старик скрылся из виду за деревьями и густым кустарником.

— Как договаривались, — пробурчал Ибар.

— Чёрт, — сплюнул с досады Табас. — Надо было мне тоже дать ему что-нибудь…

— Зачем? — вопрос поставил молодого наёмника в тупик. Ему казалось, что ответ был очевиден.

— Он ведь всё потерял.

— Мы ему жизнь спасли, — сказал Ибар, повернувшись вполоборота. — Это уже слишком много. А карточки в наше время — настоящее сокровище, люди за них готовы убивать. Он богат, просто ещё не осознает этого.

Табас переваривал услышанное, а неожиданно разговорившийся наёмник продолжал:

— Жизнь, машина, довольствие… Ему сейчас намного лучше, чем нам! Чёрт, я сам бы хотел оказаться на его месте. Пара дней — и я король какого-нибудь городка! — внезапно Ибар издал какой-то жуткий хриплый булькающий звук, в котором с трудом опознавался смех. У Табаса побежали мурашки по коже. Раньше Ибар никогда не смеялся, и теперь было понятно почему — просто у обожженного наёмника было очень специфическое чувство юмора.

Хохотнув пару раз из вежливости, Табас замолк и продирался через лес молча, гадая, как сделать, чтобы его напарник больше так не делал.

Реку пересекли спустя несколько часов немного ниже по течению, когда обнаружили хорошо заметный брод. Раньше русло было широким и глубоким, но теперь о былом величии напоминало только старое русло — целая долина, заросшая кустарником и мелкими деревьями. От былого могучего потока воды остался только мелкий ручей метров двадцать в ширину, мелкий, с песчаным дном, усыпанным камнями. Он тёк на восток — медленный, янтарный из-за обилия песка и ила, но всё-таки достаточно чистый для того, чтобы можно было увидеть дно на отмелях. Солнечные лучи пронизывали его насквозь, ярко высвечивая каждую песчинку. Наёмники разулись, сняли штаны и в одном белье вошли в теплую воду, приятно ласкавшую раскаленную и запревшую от долгой носки сапог кожу ног.

А вот камни на дне испортили всё впечатление. Они оказались острыми и коварными — прятались на отмелях, почти невидимые, дожидаясь шанса впиться острой гранью в ступню. Второй неприятной неожиданностью оказалось течение. Это только с виду река казалось медлительной, на середине, там, где глубина доходила до середины бедра, наёмников с грузом едва ли не сбивало с ног. Однако они справились, даже несмотря на то, что Табас чуть не свалился, когда напоролся на особенно зловредный камень, проткнувший ему ногу там, где была мозоль, прижжённая самогоном. Ибар, обернувшийся на крик, тихонько выругался, увидев, что его помощь не требуется, и продолжил движение вперед. Его сапоги, привязанные к стволу переброшенного через плечо автомата, качались у Табаса перед носом.

Взобраться на противоположный берег оказалось непростой задачей — вязкая грязь и глина вкупе с крутым обрывистым берегом добавили наёмникам хлопот. Табас вытер ноги о влажную траву, стараясь не повредить мозоли, надел штаны, обулся и приготовился было идти за Ибаром, как услышал щелчок затвора и крик:

— А ну стоять! Руки вверх!

Табас медленно поднял руки, внутренне сжимаясь от плохого предчувствия, и обернулся. Попались, черт возьми, да еще так глупо…

Из низкорослого леса на них уставилось пять автоматных стволов.

— Сюда! — сказали резким, но недостаточно твёрдым голосом, не привыкшим произносить команды, как отметил про себя Табас. — Подошли! Руки не опускать!

В тени деревьев стояли пятеро здоровых мужиков типично крестьянского вида в возрасте примерно от тридцати до пятидесяти лет. Они были одеты в аккуратную, прямо хрустящую от новизны, темно-зеленую форму с нашивками Дома Адмет. Ополченцы.

При ближайшем рассмотрении Табас понял, что солдаты были новичками. Такие вещи видно сразу, хотя бы по определенной манере носить форму. Люди, вынужденные ходить в камуфляже ежедневно, привыкают к нему настолько, что вырабатывают специфическую манеру двигаться. Плюс, надевают её так, чтобы соблюдать определенный баланс между драконовскими требованиями устава и удобством. Чем меньше опыта у солдата, тем туже затянут у него ремень, тем глубже надета на голову кепка, тем больше пуговиц застегнуто на куртке, несмотря на то, что в жару это грозит быстрым перегревом и потерей сил.

Так вот, ополченцы были одеты строго по уставу.

К наёмникам тут же устремился один здоровяк — плотный и красномордый. Увидевший его походку Табас едва не рассмеялся — громила передвигался как утка, сутулясь и переваливаясь с боку на бок.

— Документы! — потребовал он.

Ибар порылся в карманах и вытащил оттуда потрепанную красную книжечку. Табас, не знавший, как себя вести, поступил точно так же. Солдат забрал документы и внимательно изучил, рассматривая каждый миллиметр бумаги и несколько раз сверяя фотографии и лица.

— Куда идёте? — спросил он, набычившись и уставившись на Ибара.

— В штаб Вольного Легиона, — ответил обожжённый наёмник. — Наше подразделение разгромлено, связь с командованием потеряна. Пробираемся к своим.

— Ага, — донеслось со стороны остальных солдат, — знаем мы, как вы пробираетесь. Пр-редатели.

Солдат, проверявший документы, положил удостоверения Табаса и Ибара к себе в карман:

— Вас тут уже несколько десятков выловили. Прямо на этом броде. В комендатуру их, — скомандовал ополченец. — Скажите, что ещё дезертиры.

Табас мысленно выругался. Вот тебе и мама, и родной город. Впрочем, то, что их не собирались шлёпнуть на месте, хоть немного, но утешало. Значит, есть шанс выкарабкаться. Искупить кровью, например.

Молодой наёмник поймал удивительно спокойный взгляд Ибара. Может, всё идёт по плану? Или старый цепной пёс старается не показать страха, а сам лихорадочно прикидывает, как ему половчей сбежать? Одни вопросы. Табас не стал искать ответы на них, предпочтя замолчать, отдать конвоирам оружие и, уставившись под ноги, похромать вслед за Ибаром, стараясь не спотыкаться о корни деревьев и не скользить на глинистых участках.

Лори говорил о том, что вёз их в город, и он не обманул. Населённый пункт, лежащий на другой стороне реки, действительно был похож на более-менее крупное поселение, а не на полузаброшенную деревню, хоть и размера был такого же. Навскидку тут жила где-то тысяча человек. Раньше. Сейчас же в городке было тесно: даже на подходах можно становилось ясно, что улицы полны беженцев и военных. Как раз между мостом и городом находился огромный палаточный лагерь. Там, на пустыре, стояли драные разноцветные гражданские палатки-шатры, перемежаемые пятнистыми армейскими тентами. Ржавая цистерна с водой, пара костров, полевая кухня — тёмно-зеленая, армейская. Рядом с ней длиннющая очередь из апатичных беженцев различной степени оборванности, сжимающих новенькие солдатские котелки. Палатка с красным крестом тоже в осаде — окружена сидящими прямо на земле людьми — стариками, женщинами, детьми всех возрастов. Мужчин не видно — скорее всего, их загребли в ополчение. «Хотя, почему, собственно, загребли», — спросил сам себя Табас. Многие из них добровольно и с песнями пошли бы туда, где кормят, поят, одевают, да еще и выдают талоны на довольствие, которые можно подарить голодающим семьям.

А городские улицы были переполнены военными. Гвардейцы, вольный легион, ополчение, тыловики, полиция, артиллерия, бронетехника, автотранспорт… Однако вся эта сила имела очень потрёпанный вид. Гвардейцы, попадавшиеся на пути, смотрелись жалко: под глазами круги, от былого лоска и форса не осталось и следа. Вольные выглядели забитыми — ходили у самых стен, опустив головы. Глаз старались не поднимать даже самые огромные и злобные, но если поднимали, то смотрели на гвардейцев с ненавистью. Куча раненых: то тут, то там попадались целые группы перевязанных солдат, у многих недоставало конечностей. Техника, своим количеством издалека производящая впечатление несокрушимой армады, при ближайшем рассмотрении оказалась сборной солянкой из разных подразделений. Множество машин несли на себе следы попаданий самодельных ракетных установок дикарей. Табас попробовал прикинуть, сколько техники должно было стоять в городе, если бы все подразделения, представленные тут, были в полном составе и понял, что «коробочек» должно было бы быть едва ли не втрое больше.

«Разгром», — гудело набатом в голове молодого наёмника.

Комендатуру расположили в здании администрации — типовом сером сборном строении.

На время военного положения гражданские органы власти распускались — и балом правило армейское командование.

Внутри было душно, воняло потом и портянками. С многочисленных стендов была сорвана ненужная более информация для налогоплательщиков и получателей государственных услуг — её заменили уже набившие Табасу оскомину плакаты «Не отступай, гвардеец! Позади твой дом!», «Ополченец, будь героем!» и глянцевая рекламная бумажка Вольного Легиона, описывавшая несуществующие льготы и лгавшая насчёт будущей зарплаты, довольствия и условий службы. Повсюду толклись люди в серой форме с нашивками военной полиции. Ополченцы затолкали пленников в один из тесных кабинетов.

— Снова дезертиры. Куды их? — спросил один из конвоиров у красномордого полицейского с нашивками сержанта. Тот сидел за столом, заваленным всяким канцелярских барахлом, и сосредоточенно ковырялся в зубах грязным пальцем.

— Вы задолбали ко мне всякую шваль водить! — лениво отмахнулся он, не отвлекаясь от зубов. — Десятый раз повторяю: на линию, на линию всех.

— Ну так… — лицо ополченца стало хитрым, глаза сально заблестели. — А шмотки?

Сержант поднял взгляд, в котором читалась заинтересованность.

— Шмотки?.. Шмотки, как обычно. Пополам.

Конвоир обиделся:

— У меня дети, между прочим.

— А зачем твоим детям армейское барахло? — притворно удивился полицейский. — И вообще, можно подумать, ты мало нахапал, — сержант, наконец-таки, выковырял из дырки солидный кусок мяса и принялся его рассматривать, будто ожидая, что тот начнёт показывать кино. — Либо пополам, либо по закону. Приказ коменданта был однозначным: имущество неотчуждаемо.

— Да они ж мародёры! — с жаром заявил второй конвоир. — Вон рюкзаки какие набитые!

Сержант закатил глаза:

— И что? Ты у нас за справедливость? Короче, мужики, либо пополам, либо никак. А сами попробуете — в карцер посажу за воровство.

Второй конвоир негромко выругался.

— Тихо там! — прикрикнул сержант и отправил кусочек мяса обратно в рот. Табаса чуть не стошнило. — Ну так что, по рукам?

— По рукам, по рукам… — пробурчали конвоиры и, отобрав у наёмников рюкзаки, вытряхнули содержимое на пол, и принялись увлеченно копаться, комментируя находки и переругиваясь за возможность обладания какими-нибудь особенно ценными вещами.

— О, рации. Две.

— Одна моя, — напомнил о себе полицейский.

— Фляжечки модные. Гвардейские. У-у, жулики! С трупов, небось, поснимали?.. Каз-злы. Патроны… Смотри, сколько тут! — у грабителей заблестели глаза.

— Куда они тебе? — лениво спросил полицейский. — У тебя ж другой калибр.

— А хоть и выменяю на что. Пригодятся!

— Им этими патронами на первой линии от дикарей отстреливаться, пока ты в комендатуре будешь задницу просиживать.

— Ай, господин сержант, чего вы их жалеете? Мародеры они! Не ихнее забираем, а наворованное!

Табас стоял и наливался краской от жгучей обиды. Сперва ползать по песку, обирая трупы, потом тащить рюкзак за тридевять земель на своём горбу, едва не потонуть из-за него в реке — и всё лишь для того, чтобы порадовать припасами трёх обормотов. Хотелось полезть в драку.

— Ну, отлично, — ополченцы поднялись и всучили наёмникам совершенно пустые рюкзаки. Смех один — даже портянки забрали.

— Приносите еще! — гнусно усмехнулся полицейский, на столе которого красовалась его доля.

Табас, вспыхнув, хотел сказать ему, что он вор и сволочь, но Ибар, стоявший рядом, вовремя это пресёк, очень больно ущипнув молодого и горячего напарника за предплечье.

— Так… — довольный сержант из военной полиции что-то отметил на листе бумаги. — Вольный Легион, да? Ну так и веди их на первую линию. Свободны, — сержант снова углубился пальцем в недра рта, показав тем самым, что разговор окончен.

Ополченцы вывели пленников во двор и направились обратно по городским улицам — к мосту. Когда они шли мимо лагеря беженцев, то заметили припаркованную рядом машину Лори. Табас вытянул шею, присматриваясь в надежде увидеть старика, однако вместо него в машине сидел какой-то небритый обормот в новенькой зеленой форме.

Впереди показался мост и та самая «первая линия». Она представляла из себя извилистую змею будущих окопов, протянувшихся вдоль реки в обе стороны от моста и огневых точек-ячеек — неглубоких, осыпающихся, однако дающих представление о том, что тут скоро будет воздвигнуто. На дне траншей копошились чумазые люди в желтой форме с нашивками Вольного Легиона — уставшие, красные, насквозь мокрые от пота.

Дезертиров подвели к будущему брустверу, где неторопливо работал лопатой солдат без майки — неопределенного возраста, загоревший до черноты и жилистый как бегун-марафонец.

— Принимай пополнение, — сказал один из конвоиров.

— Ага, — кивнул бегун и, бегло осмотрев Табаса и Ибара, спросил: — Лопаты есть?

— Нет, — ответил за двоих Ибар.

— Значит, ищите, — вольный махнул рукой на восток, вдоль течения реки. — Полный профиль. Отсюда и до отбоя. Приступайте.

Конвоиры развернулись и ушли.

— Меня Ари зовут. А вас?

Дезертиры представились.

— Очень приятно, — дружелюбие было слишком уж показным для того, чтобы ему верить. — У вас вода есть? Дайте попить, а? Только сильно флягой не свети, а то чайки налетят… — он опасливо оглядел сослуживцев, ковырявших плотную и влажную глинистую землю.

Копать Табас умел — благо, уже успел поучаствовать в возведении целых трёх оборонительных линий, ныне взятых противником и оставленных. После первых часов практически непрерывной напряженной монотонной работы мышцы ужасно заныли и, казалось, были готовы надорваться. Очень хотелось пить и есть, и если первую проблему Табас и Ибар решили, осторожно спустившись к реке и набрав воды в свои старые жестяные фляги, то с едой дело обстояло намного хуже: к полуночи стало понятно, что кормить Вольных никто не собирался. Пришлось ложиться спать с урчащим животом, напившись воды так, что она едва не выливалась обратно, дабы обмануть желудок. Ополченцы постоянно приводили новых бойцов — высохших от жажды, оборванных, заросших щетиной, раненых. На их фоне даже помятый после сна Табас выглядел молодцевато и подтянуто.

Новоприбывших тут же обступали со всех сторон, образовывался стихийный перекур, во время которого наёмники обменивались информацией о том, что творилось на фронтах.

— ...Когда пришел приказ отступать, мы удивились все. Вроде как в наступление собирались, — рассказывал худой и высокий как жердь солдат с красными от недосыпа глазами. Его батальон располагался в нескольких десятках километров от подразделения Табаса — на левом фланге, который почти не затронула песчаная буря, ставшая для армии Дома Адмет роковой. — Ну, поудивлялись — и ладно. Собрались, снялись с места, построились в колонну, выставили охранение и пошли. Топаем, значит, по лесам и видим впереди небольшой перекрёсток. Там две просёлочные дороги в одну сливаются и на север идёт уже одна… Ну так вот, идём и видим, что по другой дороге с юга тоже кто-то движется. Колонна какая-то. А мы задолбались за время перехода, охренели все от жары, пылью надышались — спим на ходу. И мы, и командиры. Ну вот значит, в аккурат возле перекрестка мы с той колонной и сталкиваемся. Я тогда ещё подумал: как нам с ними разойтись, дорога-то узкая, кто-то уступить должен.

И тут слышу — говорят странно как-то. Глаза поднимаю, а не видно ни хрена: как в тумане всё, и понимаю, что колонна та — дикарская. Те тоже, видно, задолбались в доску, стоят, дышат тяжело, на нас ноль внимания. Ну, почти все. Кто-то, я видел, тоже всё понял и на нас смотрит волком, не понимает, что ему делать. Я даже испугаться не успел, как заорал кто-то. Наш — не наш, хрен разберёшь уже. Я за автомат схватился, на землю рухнул и давай по ним херачить очередями. Магазин — за три секунды. Орал как резаный. Те тоже на землю попадали и по нам... Потом рукопашная… — солдат затряс головой, склоняя лицо всё ниже к земле, будто отказываясь вспоминать. — Короче, нас человек двести, да их чуть ли не вдвое больше. Еле уцелел. Как — сам не пойму до сих пор. Вон, видишь? — солдат указал на висевшую у него на поясе пехотную лопатку с зарубками на черенке. Большинство из них потемнели от времени и сравнялись в цвете с остальным деревом — серо-коричневым, засаленным, но штук пять были свежими и яркими. — Лично бошки снёс, — с гордостью заявил солдат и, жадно напившись речной воды, принялся копать.

Картина складывалась удручающая. Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. Правый фланг Дома Адмет почти весь перемолот — лишь немногим удалось выйти из окружения. На левом было поспокойнее, но и там людям пришлось туго. Территория за рекой превратилась в слоёный пирог — свои, чужие, снова свои — солдаты обеих армий смешались. Видимо, дикари сами не ожидали подобного успеха и наступали как попало, в противном случае, из-за реки никто не вернулся бы.

По инерции Табас держался рядом с обожжённым напарником, который работал, экономя силы, даже с какой-то ленцой, будто и не он в первую очередь заинтересован в том, чтобы зарыться в землю как можно глубже. Когда Табас спросил его об этом, Ибар ответил, оскалившись:

— А толку-то убиваться? Когда тумбочки полетят, нас никакие окопы не спасут. Если помирать, то хоть не уставшим.

От его слов и обреченности, которой они были наполнены, молодому наёмнику стало не по себе. Снова нахлынула тоска по дому — острая, щемящая, заставляющая сердце сжиматься в комок. Да, даже Армстронг, с его вечной депрессией, безработицей и отсутствием надежд на светлое будущее, казался сейчас раем. Можно было бы попытаться сбежать, однако за Вольными зорко следили ополченцы. Им ничего строить было не надо — в случае атаки они сразу же отступали в город, на третью линию и обороняли бы свои собственные дома. Вояки из них были, конечно, так себе. Никакой военной подготовки: даже строевым шагом ходить не умеют, так что в случае прорыва дикарей вся надежда была только на их ярость и чувство долга перед своими родными и соседями.

Небольшие группы ополченцев были рассредоточены так, чтобы присматривать за тем, что происходило на линии обороны.

Они сидели и лежали под тентами, варили похлебку, которая доводила голодных наёмников до белого каления своим запахом, о чём-то говорили, громко ржали и, казалось, были совершенно беспечны, однако нет-нет да и бросали настороженные взгляды на чумазых Вольных, зарывавшихся в землю.

На исходе второго дня голод стал невыносим. На воду желудок уже не реагировал, к тому же, её стало не хватать — по окопам пополз слух о нескольких случаях дизентерии. Воду из реки выдавали только после кипячения, из-за чего её постоянно не хватало, так что вариант с обманом собственного организма полностью отпадал.

Ночное небо, усыпанное крупными звёздами, освещал коричнево-ржавый Гефест. Земля нехотя отдавала накопленное за день тепло. Старое русло реки было полностью заполнено туманом, в котором то и дело мелькали чёрные силуэты — там ходили патрули гвардейцев. Табас лежал, съежившись, на тряпье, служившем ему постелью, и упирался взглядом в высохшую и потрескавшуюся от жары глину. Рядом храпел Ибар. Натруженные за день руки, ноги и спина дрожали, обессилевшие. Живот ворчал так, что было слышно, казалось, на весь окоп.

Чувство голода затопило всё сознание молодого наёмника. Он пытался убедить себя, что на самом деле ничего не чувствует, но это не помогло. Ему срочно надо было положить на зуб что-нибудь съедобное или… Что там за «или» молодой наёмник не знал, но это точно было что-то плохое. Бессонница, например.

— Эй! — шикнул кто-то сверху и Табас, отвлекшийся от созерцания глины, увидел, что над ним склонилась лохматая голова Ари.

— Что?

— Есть хочешь?..

Табас перевернулся и присел, воровато покосившись: не слышал ли его кто?

— Он еще спрашивает… — молодой наёмник говорил заговорщицким шепотом, едва слышным ему самому.

— Пошли со мной.

Табас, то и дело оглядываясь, выбрался из окопа, застыв на мгновение от испуга, когда услышал, как кто-то неподалеку закашлялся.

Ари стоял метрах в десяти и знаками показывал двигаться за ним. Наёмники, пригибаясь и стараясь не шуметь, шли в сторону тента, под которым хохотали ополченцы. Рядом горел костер, над которым висел большой котёл, распространявший на всю округу божественный запах.

У почуявшего его Табаса чуть не скрутило от спазма пустой живот.

Ари остановился и присел на колено. Табас последовал его примеру и прошептал:

— Что ты собираешься делать?

Ари расстегнул карман на штанах и вынул оттуда два цилиндрических предмета, один из которых вручил Табасу. Присмотревшись к маркировке, молодой наёмник увидел, что это дымовая шашка.

— По сигналу бросаем в сторону котла. Ты бери правее, а я — левее, — прошептал Ари. — Готов?

Табас кивнул.

— Давай! — громко прошептал Ари, выдернул чеку и швырнул свою шашку в указанном направлении. Табас повторил действие, его картонный цилиндрик упал далековато от котла, но не особенно критично.

Ополченцы, увлеченные своим разговором, не заметили, что к ним что-то прилетело и переполошились, только когда шашки с громким шипением стали извергать из себя облака густого оранжевого дыма

Табас, лежавший в высокой траве, почти ничего не видел, но мог представить, что там творится. Во-первых, неразбериха. Солдаты вскочили с мест, перепугались, думая, что проворонили атаку, закричали. Бегают и пытаются нащупать оружие. Орут, кашляют от дыма. Кто-то громко командует и пытается организовать оборону.

— Пошли! — прошипел Ари и побежал в дым.

Табас, набрав в грудь побольше воздуха и стараясь двигаться с закрытыми глазами, дабы они не начали слезиться от едкого оранжевого дыма, последовал за ним. Двигаясь наощупь, он ухитрился добраться до костра, слушая, как ополченцы уже вовсю воюют с воображаемым противником, и схватился за ручку.

От боли в обожженной ладони наёмник едва не вскрикнул. Быстро расстегнув рукав гимнастёрки и дернув его вниз, Табас обхватил ручку через ткань, чувствуя, что Ари также пытается поднять тяжелый котёл.

Кое-как подхватив его и определив общее направление, Табас дал дёру, чувствуя, что чёртова ручка обжигает кожу даже сквозь ткань.

Покинув удушливое оранжевое облако, Табас судорожно втянул ртом сладкий ночной воздух и помчался к своим окопам, что было сил. Бросив короткий взгляд на кашлявшего Ари, наёмник увидел, что тот весь покрыт оранжевым порошком. В нём же был вымазан трофейный казан и, к сожалению, часть его содержимого — густой каши, пахнувшей так, что голодный Табас чуть ли не терял сознание.

В окопах уже ждали. Там выстроилась целая толпа, блестевшая голодными глазами. Стоило только Ари и Табасу с молодецким «Хэть!» опустить посудину на дно окопа, как к ней тут же потянулись руки, миски, котелки и каски.

— А ну!.. — громко рявкнул кто-то, осаживая наиболее прытких, и добавил: — Три ложки каждому! Набирай!

В считанные секунды содержимое было распределено между солдатами и съедено. Даже самый верх, щедро посыпанный оранжевым порошком, разошелся — никто не побрезговал.

Табас схватил свою порцию и отбежал подальше.

Каша оказалась гречневой, щедро сдобренной тушёнкой из гвардейских сухих пайков.

— Пища богов, — сказал с набитым ртом кто-то рядом, и Табас был полностью согласен с невидимым сослуживцем.

Урча от удовольствия, молодой наёмник высыпал содержимое котелка себе в рот и, не в силах терпеть, глотал, почти не пережёвывая. Каша кончилась очень быстро и упала в желудок не заполнив его и на четверть. Чувство голода никуда не исчезло, поэтому Табас жадно присосался к фляжке, стремясь заполнить живот водой.

Только напившись, он рассмотрел, что и сам с ног до головы покрыт оранжевыми крупинками. Котёл куда-то пропал, а наёмники рассосались, будто их и не было. Ополченцы уже опомнились и теперь громко и очень смешно возмущались. Они поняли, что их одурачили, но сделать ничего не могли — соваться на первую линию никто не хотел. Там могли и морду набить, и пулю влепить особенно борзым.

Засыпал Табас на том же тряпье, обхватив руками округлившийся живот и довольно улыбаясь. Хотя бы на короткое время жизнь стала лучше.

6.

Всю следующую неделю бойцы приводили себя в порядок, получали пополнение из числа тех, кому удалось вырваться с территории, контролируемой дикарями, и строили линию обороны. Несколько рядов колючей проволоки, глубокие извилистые окопы, укрепленные бревнами — тоже несколько линий, огневые точки из дерева и глины с пулемётными гнёздами — солдаты делали всё возможное, чтобы удержаться на реке. Из четырнадцати тысяч солдат Вольного Легиона до реки добралась от силы тысяча. Командующий обороной Лио (именно так назывался городишко, в котором застряли Табас с Ибаром), прибывший из столицы Дома Адмет, своим повелением переформировал Легион в Сводный Вольный Полк и поручил новоиспеченному командиру — чудом уцелевшему майору от гвардии — заняться организацией нового подразделения.

Людей заново разбивали на батальоны, роты, взводы и отделения, назначались новые сержанты и командиры взамен убитых и пропавших без вести, выдавали, кому было нужно, новое обмундирование, боеприпасы и оружие.

На третий день, после того, как ополченцы нажаловались на то, что их ограбили, кто-то наверху, наконец-таки, позаботился о том, чтобы покормить пушечное мясо и подогнал к окопам Вольных полевую кухню. Работала она без перерыва и, пусть однообразно, пусть немного, пусть из плохих продуктов, которые интенданты выдавали по остаточному принципу, но обеспечивала едой всю ораву Вольных.

Сапёры колдовали с опорами моста, готовясь в любой момент разнести его в пыль и щебень.

Лио становился всё более оживленным, Табас видел, как с каждым днём по мосту проходило и проезжало всё больше беженцев — покинувших дома в чём были. Некоторые из них рассказывали, что их поселения обстреливали какие-то чудовищные пушки, не оставляющие камня на камне. Этих людей вычисляли прямо на мосту и сразу же куда-то уводили молодчики в серой форме. Так же поступали с теми, кто рассказывал о неисчислимых ордах дикарей. Как догадался Табас, под прикрытием военной полиции в городе работала полиция тайная.

Несмотря на то, что ситуация с едой и водой выровнялась, напряжение нарастало.

Во-первых, оказался правдой слух о дизентерии. Больных, а их было немало, как у Вольных, так и в гвардии, тут же забирали из их частей и селили отдельно. Табас часто видел издалека этот огороженный колючей проволокой участок соснового леса с армейскими палатками и болезненно тощими людьми.

Судя по слухам, лечили солдат из рук вон плохо, потому что катастрофически не хватало врачей и медикаментов, так что, фактически, людей отводили туда умирать от поноса. Беженцев стало просто некуда девать — их лагерь быстро переполнился, поэтому мужчин сразу же, не глядя на здоровье и возраст, забирали в ополчение, а женщин и детей отправляли дальше на север. Иными словами, на все четыре стороны, поскольку в дорогу им не выдавали ни еды, ни воды, ни каких-либо инструкций касательно того, куда именно идти и что там делать. Перед глазами Табаса прошло столько семейных драм и горьких расставаний, что он сбился со счёта и, в конце концов, просто перестал обращать на них внимание.

Также нарастала неприязнь между ополчением, остатками Гвардии и Вольными. Гвардейцы, вернувшие себе былой лоск и гордыню, хоть и смотрели свысока, но на рожон не лезли, в отличие от ополченцев, которые ограбили и избили практически каждого Вольного, вышедшего из-за реки. Наёмники этого не простили, и поэтому по ночам то и дело вспыхивали короткие кровавые драки: то Вольные ходили в гости к ополченцам, то они сами наносили ответные визиты. Жертв пока не было, поэтому комендатура и военная полиция смотрели на эти стычки сквозь пальцы — у них и без того было дел по горло.

Атмосфера в городке, куда на всех парах катилась война, была хуже некуда. В дефиците находилось абсолютно всё, кроме ярких пропагандистских листовок, которые наёмники приловчились использовать в качестве туалетной бумаги и бодрых речей по радио, которым никакого рационального применения найти не удалось.

Драки становились всё более жестокими, и Табас не был уверен, что все эти люди, запертые в Лио, как пауки в банке, были мотивированы стрелять в дикарей больше, чем друг в друга.

«Домой бы…» — мечтал Табас и присматривал себе удобную возможность как-нибудь незаметно улизнуть, однако возможности такой ему, к сожалению, не представлялось.

— Скоро начнётся, — неожиданно сказал Ибар, стоявший рядом с Табасом. Светало, первые лучи солнца — красные, длинные — протянулись из-за горизонта, освещая клубящийся туман и пробиваясь в редкие промежутки между деревьями. Свежо. Где-то далеко в лесу надрывается одинокая птичка.

Двум наёмникам выпала очередь дежурить два часа на рассвете, охраняя окопы, не столько от возможных лазутчиков-дикарей, сколько от вооруженных дубинами обиженных ополченцев. Табас всё это время инстинктивно держался рядом с напарником, чувствуя, что тот, если прямо сейчас и не знает, как спастись, то обязательно что-нибудь придумает.

— И что делать? — Табас искренне надеялся услышать уверенный ответ, желательно, подкреплённый чётким и понятным планом действий.

— Ждать, — Ибар отвернулся и снова умолк, глядя на то, как восходит солнце.

Старый солдат оказался прав, уже днём Вольные услышали доносившуюся из леса стрельбу, а к вечеру по окопам пополз слух, что разведчики обнаружили и уничтожили в лесу крупную группу дикарей.

Вольный теперь уже полк замер, приготовившись к бою.

Поток беженцев уменьшился и вскоре полностью иссяк. Люди выглядели замученными и напуганными, но счастливыми из-за того, что сумели вырваться в самый последний момент и обмануть смерть.

Сержанты ходили по протянувшимся в обе стороны от заминированного моста окопам, как сторожевые псы, и лаяли на тех, кто по какой-то причине им не понравился, щедро раздавали пинки и зуботычины. Солдаты, спрятавшись на дно окопов, забивали тряпичные патронные сумки боеприпасами и гранатами, заряжали магазины, чистили оружие и боролись с подступавшим страхом.

Начало темнеть, солнце опускалось, сделав редкий лес на противоположном берегу темным и мрачным.

— Хотите? — спросил Ари, сидевший на дне окопа рядом с Табасом и Ибаром, которые приготовились к бою и коротали время, дремав, пока сержанта не было рядом.

— Что? — Ибар приоткрыл один глаз и взглянул на сослуживца, быстрым движением отправившего в рот какой-то коричневый комочек.

— Жвачка. Будете? — снова спросил Ари, глаза которого нездорово заблестели.

— Нет, — фыркнув, отвернулся Табас, а Ибар молча взял одну, но положил в нагрудный карман.

— Ну и дурак, — хихикнул Ари. — Сейчас попрут. И я посмотрю, как ты тут сраться будешь со страху, — он снова захихикал, как-то тонко, истерично, отчего Табасу захотелось двинуть сослуживцу прикладом в лицо.

Время тянулось, как жвачка во рту чавкавшего и хихикавшего Ари. Ожидание боя переносилось намного тяжелее самого боя и когда в лесу раздались автоматные очереди, Табас встрепенулся и тут же подхватил оружие, чувствуя возбуждение, почти граничащее с радостью от осознания, того, что тягомотина закончилась и можно заняться делом.

— Готовимся! — заорал сержант. — Примкнуть магазины! Огонь по команде!

Солдаты поднялись и, оперевшись на бруствер окопа, прильнули к прицелам. Звуки перестрелки приближались и, в конце концов, из леса на противоположном берегу реки вышли гвардейцы. Отходили они организованно: прикрывая огнём отстающих, вынося раненых и стараясь сдержать наседавших дикарей как можно дольше.

Где-то за спинами Вольных, почти в самом городе, кашлянули миномёты. Мины просвистели в воздухе над головами и взорвались глубоко в лесу. Табас до рези в глазах всматривался, но так и не увидел ни дикарей, ни результатов попадания — только пошатнувшиеся деревья, вспышки да снопы дыма.

Гвардейцы переходили реку вброд примерно в двухстах метрах от моста, отстреливаясь, перекрикиваясь друг с другом.

— Огонь по зелёнке! — закричал сержант, только что получивший по рации команду от разведчиков.

Траншея взорвалась выстрелами. Вольные били неприцельно, одиночными, практически работая по площадям, стараясь затормозить наступление невидимых пока дикарей. Вокруг завоняло порохом. Табас тоже нажал на спуск несколько раз — автомат задёргался, выплёвывая пули.

Подавляющий огонь сработал: гвардейцы вброд, по пояс в воде, перебрались на другую сторону реки и вовсю драпали в сторону окопов — прямо на ряды «колючки».

Табас выстрелил ещё пару раз в сторону леса и отвлекся на разведчиков, которые, матерясь на все лады, пытались прорваться сквозь проволоку и несли потери от огня дикарей с того берега. Взмыленные, перемазанные в земле, траве и глине, местами окровавленные, они отчаянно ругались и орудовали штык-ножами, прикрепленными к текстолитовым ножнам, быстро и споро перекусывая стальные нити.

Очередной миномётный залп заставил Табаса пригнуться — прошуршавшие над головами мины накрыли «зелёнку».

Взрывы забросали реку древесными обломками: листьями, обломанными ветками и щепой. Они медленно поплыли вниз по течению в коричневой вязкой воде. Разведчики продолжали прорываться, не обращая внимания на то, что дикари, понявшие, что добыча ускользает, начали с удвоенным рвением палить в гвардейцев, всё ещё оставаясь невидимыми.

— Огонь плотнее, черти! Не жалеть патронов! — закричали одновременно рация и сержант, стоявший рядом — рассматривавший в бинокль то, как гвардейцы уничтожают заграждения, воздвигнутые с таким трудом. Табас засмотрелся на одного из разведчиков и увидел, как его настигла дикарская пуля. Молодой бородач рухнул мешком на землю, сжимая раненое бедро, из которого хлестала на землю кровь, и закричал. К нему подбежали сослуживцы и, подхватив на руки, потащили к своим, за колючку, царапаясь, разрывая одежду и кожу.

— А тебе что, особое приглашение? — прорычал кто-то рядом с Табасом, и юноша, не успевший даже испугаться, поймал ухом мощный удар, опрокинувший его на дно окопа, повесивший перед глазами темную пелену и зазвеневший в голове комариным писком.

Когда молодой наёмник, шатаясь и пытаясь сфокусировать взгляд на каком-нибудь объекте, поднялся, шкафообразный серж поднял его, взяв за грудки и бросил на бруствер, крича:

— Команда была «огонь», боец!

Табас послушно нажал на спуск, всё еще не придя толком в себя и даже не удосужившись убедиться в том, что ствол автомата направлен в правильную сторону.

Проморгавшись как следует и разобравшись, что к чему, он увидел, как разведчики спрыгивают в окоп к Вольным. Миномёты дали ещё один залп, накрывший лес. В этот раз Табас даже не обратил на свистевшие над головой мины внимания, поскольку после могучего удара сержанта в башке у него всё ещё громко звенело.

Юноша пытался устоять на ногах, но не сумел: голова кружилась, его повело, и наёмник упал на дно окопа, борясь с подступающей тошнотой.

«Хоть бы не сотрясение», — подумал он, глядя вверх на темнеющее небо. Солнце уже почти зашло, однако дикарей, Табас был уверен в этом, темнота не остановит. К гвардейцам подбежал санитар, громко спрашивая где раненые, а остального вытягивавший шею Табас не рассмотрел, поскольку спасённая группа разведчиков оказалась далековато от него.

Солнце скрылось за горизонтом, его лучи освещали теперь только небо над позициями Вольных, а на земле тени, вытянувшиеся во время заката, наконец, слились в одну и приготовились встречать ночь.

— Идут! — резкий вскрик где-то справа заставил Табаса подскочить так, будто глина под ним превратилась в раскаленную лаву. Посмотрев в прицел, молодой наёмник разглядел, как из леса, который только что обстреливала артиллерия, выскакивали черные силуэты.

— Огонь! Огонь, черти! — заорал сержант и, подавая пример бойцам, выпустил в противника первую очередь.

Табас поймал в прицел первого дикаря и нажал на спуск, посылая на противоположный берег реки три свинцовых гостинца.

«Есть», — удовлетворенно подумал он, увидев, как голова дикаря раскололась на куски и расплескала в стороны что-то черное. Однако не время было упиваться победами — врагов было ещё множество.

Дикари высыпали из леса, как муравьи из-под потревоженного трухлявого древесного ствола. Они бежали, крича что-то на своём наречии, иногда припадая на колено и стреляя в сторону окопов из своих ружей и винтовок. Но пули не могли заставить солдат даже голов пригнуть, поскольку мощи дикарского оружия не хватало для того, чтобы достать Вольных. Пули в большинстве своём просто не долетали до позиций, а если и долетали, то убить могли лишь случайно, поскольку кривые и ржавые от отсутствия ухода стволы смотрели куда угодно, только не в цель.

Первый залп Вольных проредил атакующих: многие из них остались лежать, так и не сумев добраться до воды, однако на смену одному выбывшему из строя дикарю из леса выскакивал десяток бойцов — фанатичных, полных решимости встретить свою смерть на бегу, поймав грудью на вдохе её свинцовых посланников.

За спинами Вольных снова дала залп артиллерия. Снаряды, едва не срывая с голов кепки, промчались в воздухе и ударили по пространству между лесом и рекой. Табасу даже не пришлось использовать прицел для того, чтобы увидеть разрушительную мощь «бога войны» и содрогнуться. Дикари наступали, сбившись в толпу, и попадания пришлись в самый её центр. Десяток легких снарядов расцвели на берегу реки огненными цветами, разметав тела дикарей, срывая с них одежду и прошивая осколками, превращавшими плоть в кровавое месиво, где уже не разобрать, в каком месте заканчивается один труп и начинается другой.

Старавшийся сохранять хладнокровие Табас выщёлкивал дикарей аккуратными одиночными выстрелами и короткими очередями. Впрочем, с тем же успехом он мог просто направить ствол в сторону противоположного берега, зажать спуск и не беспокоиться — нападающих было столько, что ни одна пуля не пропала бы даром.

— У них раке...! — закричал сержант, но раздавшийся с того берега резкий свист и шипение не дали ему договорить.

Самодельные ракетницы были, безусловно, кривыми, собирались на коленке и частенько убивали не противника а стрелков, взрываясь у них в руках, но их было много — тут враги не были стеснены в средствах. Водопроводная труба, взрывчатка, примитивный двигатель — и готово.

Табас успел на одних рефлексах навести винтовку на сидевшего на колене жителя пустыни с трубой и нажать на спуск, вышибив тому мозги, однако житель пустыни всё-таки успел запустить ракету, которая, засвистев, поднялась по спирали в воздух и взорвалась где-то над головами атакующих.

Проблема была в том, что гранатомётчик был не один, и в сторону окопов Вольных практически параллельно с первым выстрелом полетел, шипя и свистя, ещё добрый десяток снарядов. Половина из них взорвалась на подлете или упала, но другая достигла цели и взорвалась над позициями или прямо на позициях Вольного полка, осыпав сидевших внутри солдат градом разрезанных гвоздей, монет и прочего мелкого металлического сора, разившего не хуже пуль.

Одна из ракет взорвалась совсем рядом, Табаса засыпало щепками и кусками глины, запахло горелым порохом, но молодой наёмник, колоссальным усилием воли загнавший панику глубоко в подсознание, продолжал отстреливать дикарей, отдавая предпочтение ракетным расчетам.

А их число, казалось, только увеличивалось. Снова залп артиллерии, ударивший в ту же точку и снова собравший там богатый и кровавый урожай, снова залп со стороны дикарей, накрывший окопы Вольных.

— Санита-ар! — надсадно орал кто-то над самым ухом. — Санита-ар! Рука! Рука-а-а! — невидимый наёмник перешёл с воплей на громкие всхлипывания.

Заработал пулемёт, замаскированный метрах в тридцати справа от Табаса. Его трассирующая очередь, сопровождаемая громким и басовитым «Тук-тук-тук», прошлась по рядам атакующих, пули крупного калибра разрывали дикарей на части, однако даже вид собратьев, потерявших целостность, не остановил жителей пустынь — они продолжали переть на позиции Вольных с решимостью и отрешённостью зомби.

Пока Табас был занят отстрелом ракетчиков, дикари сумели форсировать реку и уже вплотную подходили к траншеям. Над головами солдат засвистели пули, заставлявшие их прятаться.

— Перезарядка! — заорал во всю глотку Табас, ныряя в окоп, вытащил и отбросил в сторону пустой магазин и примкнул ещё один — уже третий за этот бой и последний из тех, что были у него в наличии. Собравшийся подниматься Табас поднял голову и отчетливо увидел в красных вспышках, разгоравшихся на концах автоматных стволов, как Ари, занявшему позицию в двух метрах от него, снесло пол-головы зарядом дроби. Верхушка черепа исчезла, а тело рухнуло на дно, прямо под ноги Табасу, изредка подергивая конечностями. Тут-то молодого наёмника и проняло. Близость смерти сломала барьеры воли, воздвигнутые на пути страха, и паника затопила сознание Табаса. Он рухнул на дно и завыл, перекрикивая и команды озверевшего сержанта, и выстрелы, и взрывы дикарских ракет. Всё его существо превратилось в громкий стон и жаждало только одного — чтобы этот бой поскорее кончился.

— Вставай! — неведомая сила легко, как пушинку, подняла Табаса на ноги и швырнула на бруствер, едва не вышибив дух. Оскалившийся Ибар, на зубах которого плясали красные блики от вспышек, всучил струсившему бойцу винтовку и заехал по морде.

— Смотри, блядь, как надо! — заорал он и короткой очередью прошил грудь щуплого дикаря с ружьём, уже изготовившегося к выстрелу. Табас видел, как пули изрешетили его тело и вышли с обратной стороны. — Смотри! Праздник, а? — и только сейчас до Табаса дошло, что его напарник улыбался. — Стреляй!

И Табас стрелял. Стрелял много, отключив сознание насовсем, насильно превратив себя в деталь автомата — ничего не чувствующую, не знающую вообще, что такое страх. Стрелял, как в последний раз, периодически ныряя в окоп для того, чтобы взять у покойного Ари новый магазин…

Всё закончилось так же быстро, как и началось.

Табас отправил на тот свет очередного дикаря и повёл стволом правее, дабы найти еще одну жертву, но не смог никого поймать в прицел. Пусто.

Вокруг мгновенно воцарилась тишина — необыкновенная и сюрреалистичная. Табас тряхнул головой на тот случай, если он вдруг оглох, но, прислушавшись, понял, что с его ушами всё в порядке. Постепенно сквозь покров тишины стали пробиваться стоны раненых, треск пламени, пожиравшего брёвна, которыми были укреплены стены окопа, ещё звуки… Табас взглянул налево, рассматривая поле боя и выискивая противника, но ничего, кроме изувеченных тел, не увидел. Дикари закончились.

Больше из леса не вышел никто.

— Отличная работа, парни! — просипел сержант сорванным голосом.

Табас сел на дно окопа и обхватил винтовку дрожащими руками. Только откинувшись на теплые бревна, он понял, что бой не занял и десяти минут. Постепенно его начало колотить от страха, будто в лихорадке. Табас обхватил руками трясущуюся голову и еле сдерживал нервное напряжение, готовое вырваться наружу в виде крика.

«Всё в порядке», — Успокаивал он себя.

«В этот раз пронесло».

Атака не была полномасштабной.

7.

Ибар сидел на бруствере окопа и смотрел вдаль, туда, где над горизонтом висела желтоватая дымка, заслонявшая собой небесную голубизну. Табас торчал рядом и делал вид, что оказался тут случайно и вовсе не старается держаться поблизости от Ибара.

Вот уже неделю Вольным не давали расслабиться. Оборону Дома Адмет прощупывали по всей длине. Первая атака, обернувшаяся для дикарей кровавой баней, стала отличным уроком — теперь жители пустынь не бросались на пули, пытаясь прорвать фронт грубой силой, а действовали умнее и хитрее. По ночам на противоположном берегу реки, укутанном тьмой и выглядевшем как огромное враждебное чудовище, вспыхивали огни залпов, после чего на позиции Вольных летела очередная ракета. Обычно эти кривые детища пустынных инженеров до окопов не долетали, но периодически случались и разрывы, уносившие с собой жизни одного-двух невезучих наёмников.

Нередки были и перестрелки. Под покровом темноты разведчики дикарей — не виденные раньше Табасом громилы в пятнистой военной форме и жёлтых беретах — пересекали реку для того, чтобы устроить разведку боем и разузнать, где у Вольных находятся укрепленные точки, в каких местах установлены пулемёты и так далее. В свете грядущего генерального наступления эта информация была бесценной. Табас не мог выспаться уже который день: его то и дело будили близкие разрывы и выстрелы. Горячий ветер с юга приносил с собой удушливый запах тухлятины: тела дикарей никто и не думал убирать, и Табас потихоньку сходил с ума от жары, отсутствия воды и ужасного сладкого запаха смерти, что стелился по окопам и пропитывал всё вокруг.

Случаи дизентерии участились — болел уже каждый десятый, к тому же из-за ночных перестрелок появилось много раненых и увечных. Их сперва хотели отправлять в лагерь беженцев на лечение, однако тамошний доктор — седой и тощий старичок — отказал и, потрясая хлипким кулаком, завопил:

— Вы что мне, всех перезаражать хотите? Сами лечите своих уголовников!

Солдат с малейшим подозрением на дизентерию забирали вооруженные ополченцы, очень часто с мордобоем, потому что никто не хотел уходить. Люди боялись пить и есть, гадить ходили кто куда — лишь бы не подхватить чертову болячку, грозившую угробить весь Вольный полк без боя.

К счастью, на участке Табаса и Ибара больше боёв не было, однако, как обмолвился обожжённый наёмник, радоваться не стоило, ибо при генеральном штурме на их позиции, как находящиеся ближе всего от моста, обрушится вся мощь дикарской армии.

— И это будут не дохляки типа тех, кто на том берегу догнивает, — сплюнул Ибар, старавшийся дышать ртом, — а другие ребята, покруче. Разведчиков помнишь? Вот, вроде них. Элита. Я с ними уже сталкивался полтора года назад, рядом с Виерой.

— А где это? — поинтересовался Табас, глядевший в прицел, как огромные жирные чёрные птицы, слетевшиеся на пиршество, кружатся над местом побоища. «Скорей бы они их всех сожрали, сил никаких нет», — с досадой подумал молодой наёмник.

— Далеко к югу. Его уже, наверное, занесло весь. Город такой был. Тоже Адметовский. Крупный.

Табас не знал ни о какой Виере, и слова Ибара его заинтересовали.

— Никогда не слышал о таком, — он вопросительно посмотрел на своего напарника.

— Да это дело давнее, — отмахнулся Ибар. — Его песком начало заносить лет пятнадцать назад, ты тогда ещё пешком под стол ходил.

Табас кивнул, а сам попытался вспомнить уроки географии. Нет, совершенно точно он не помнил крупного города с названием Виера. Пятнадцать лет… Это на сколько же продвинулась пустыня, что о крупных городах не осталось даже памяти?..

Солнце, стоявшее в зените, нещадно палило. Казалось, ещё чуть— чуть, и оно прожжёт армейский тент, которым были накрыты окопы, — старый, истончившийся, выцветший, зато дававший слабую спасительную тень.

Табас, которому повезло с утра напиться кипяченой воды, чувствовал, как по его лицу стекают ручейки пота. Он был весь мокрый, как будто только что вылез из реки. Да, искупаться было бы неплохо…

— А что в них такого крутого? — лениво спросил Табас, на глазах которого на противоположном берегу огромный стервятник с лысой шеей вырвал из тела мёртвого дикаря здоровенный кусок мяса. Наёмник еле подавил рвотный позыв и желание выстрелить в мерзкую птицу, разнести на мелкие куски её тело: крупное, жирное, лоснящееся от обилия корма.

— Ну, если в двух словах, то те, с кем ты успел повоевать — это так, шушера. Типа тех ополченцев. Деревенские, необученные, бывшие гражданские. А у чумазых ведь есть и города. Вернее, были, пока их песком не засыпало. Вот у городских подготовка получше. Да и поумнее они. Техника, опять же, кое-какая осталась.

— Техника? — удивился Табас, в представлении которого житель пустыни, пользующийся чем-нибудь сложнее ружья, — готовый цирковой номер.

— Ничего особенно серьёзного, — махнул рукой превший от жары Ибар. — За полвека войны Адметовцы сожгли всё, что у них было, так что теперь у чумазых либо трофеи, либо самоделки. Типа систем залпового огня, сваренных из труб в кузове какого-нибудь грузовика. Или джипов с пулемётами. Ерунда, короче. Но их много, так что они могут дать нам прокашляться.

Установилось молчание. Воздух над рекой подрагивал от испарений. Марево искажало всё, что Табас видел на том берегу: пока измученный наёмник не встряхнул головой, отгоняя стойкое ощущение, что у него галлюцинации. А может — мелькнула пугающая мысль — он уже сошёл с ума от пережитого? Не надорвалась ли психика мальчика-тихони, которого жизнь взяла за загривок и как котёнка окунула головой в дерьмо, да поглубже? Табас вспомнил, как раньше вид крови в кино заставлял его внутренне содрогаться. В кино! Где вместо крови — томатный сок. Где не видно, как в людях — настоящих, не актёрах, — появляются огромные кровоточащие дыры. Как с хрустом раскалываются черепа, выплескивая наружу то, что ещё секунду назад было личностью, а теперь — только кусок красно-серого студня, дрожащий на обжигающем песке под ненавистным жёлтым шаром раскалённого солнца.

Да если бы тогда тому самому Табасу, тепличному мальчику, воспитанному старым безработным учёным-книгочеем, показали, как заряд дроби действует на человеческий череп или как пулемёт выкашивает ряды наступающих, перепиливая их тела пополам, и как они потом сутки напролёт гниют и воняют, пожираемые омерзительными птицами, похоже, единственными, кто по-настоящему получает выгоду от этой войны, — он бы совершенно точно сошёл с ума, не в силах стерпеть этих чудовищных картин, кажущихся нереальными из-за горячего марева, поднимающегося над рекой.

А было ли это вообще? Армстронг, с его домами, складывающимися в широкие просторные улицы, с магазинами, кинотеатрами, барами и кафе, в которые люди ходят без оружия и едят мороженое. И есть ли вообще в этом мире мороженое? Сейчас Табас не был в этом уверен. Вся прошлая жизнь ему казалась сном, чем-то далёким, подёрнутым туманом, нечётким и дрожащим, как жуткая, но привычная и реальная картина противоположного берега.

Жил ли он вообще раньше? И существовала ли вообще его мать? Или это какое-то сверхсущество, желая провернуть над слабым человеком безумный эксперимент, вложило ему в череп воспоминания о событиях, которые никогда и не происходили вовсе?

Табас почувствовал, что снова с головой проваливается в пучину бреда. Проклятый песок. Это всё он виноват.

Когда Табас пришёл в себя, оказалось, что Ибар всё это время говорил с ним.

— Обойти они нас не могут, я видел карту. Ниже по течению река слишком широкая и глубокая, выше — берега слишком крутые и высокие, не переправиться. Броды нормальные только тут, да ещё и мост... Наши его пока не взрывают, приманивают чумазых. А те не дураки, потому что понимают это и ищут возможность обхода. Но всё равно ломанутся в ловушку, потому что мост для них — это первоочередная цель. Слишком вкусная добыча. Даже заминированный. Попрут… — уверенно кивнул Ибар. — Скоро попрут, точно тебе говорю.

— А чего им переть? — перешёл Табас на шёпот, вспомнив о своём бегстве с Лори из его города. Молодой наёмник быстро огляделся, не подслушивает ли его кто-нибудь, и продолжил: — Они ж нас накроют и всё!..

В этот самый момент Табас с удивлением понял, что отдалённая перспектива попасть под огонь «тумбочек» прославленного «первого артиллерийского», ныне пребывающего чёрт знает в чьих руках, его не пугает. Ну, то есть, разумеется, умирать было страшно, и предстоящий бой, в ходе которого его наверняка убьют, не вызывал никаких приятных эмоций, но сейчас, в этот самый момент, когда нужно было что-то решать и бороться за жизнь, Табас ощутил какое-то непонятное отупение вперемешку с равнодушием.

Он устал, ему жарко, ужасно хочется пить и спать, а смерть — она ещё когда случится.

Ибар нахмурился, отвернулся и посоветовал Табасу помалкивать об увиденном.

— Ты вот знаешь, куда делись те, кто много трепался? — спросил он.

— Нет, — Табас подался вперёд в предвкушении страшной истории, которая обязательно будет рассказана вполголоса и очень плохо закончится для её героев.

— Ну вот и я не знаю.

Табас фыркнул от разочарования. Что ни говори, а ответ был более чем красноречив, и наёмник, опустившись на дно окопа, вытер лицо пропылённым рукавом и помахал ладонями, стараясь хоть как-то освежиться.

Скукой маяться не давали, опасаясь того, что недостаточно замученные солдаты станут причиной бунта. Сержанты и офицеры были прекрасно научены горьким опытом. Они знали, что люди на взводе и не получится постоянно отговариваться тем, что Вольные-де при подписании контракта были предупреждены, что обязуются безропотно нести службу в любых условиях, в том числе тяжёлых. Озлобленные и уставшие солдаты плохо понимали приказы и на жестокость могли ответить такой же жестокостью, когда терпение закончится.

Вольные носились туда-сюда с языками на плечах и в рекордные сроки сумели вырыть ещё одну линию окопов, а за ней — ещё, плюс соединительные ходы, блиндажи, укреплённые точки для пулемётов, запасные ходы и тупиковые ответвления. Даже туалеты укрепили так, что в них можно было вести бой — командующий обороной, решивший лично проинспектировать позиции, был особенно впечатлён бойницами и полочками для запасных магазинов. И само собой, после таких трудов было явно не до восстания.

Жаркий день клонился ко второй половине, когда измученный Табас увидел прямо перед собой красный затылок сержанта. Тот расхаживал с непокрытой головой, и короткие, торчавшие ёжиком волосы не мешали разглядеть красную кожу, что местами вспухла пузырями, а где-то уже облезла, свернувшись в жёлто-белые рулончики, которые так и тянуло оторвать.

Кажется, сержант на кого-то орал, но измотанный земляными работами Табас этого уже не слышал, поскольку пребывал в каком-то изумлённом состоянии. Всё вокруг казалось ему удивительным, как будто он попал в другой мир и должен был как следует насмотреться и начувствоваться перед тем, как отправиться обратно.

С тем же самым изумлением, не слыша воплей сержанта, распекавшего подчинённых, Табас посмотрел на собственные руки, которые были покрыты слоем коричневой пыли. Он отчётливо видел каждую крупинку, всматривался в узор на ладони, будто бы выискивая какую-то закономерность в том, как распределилась грязь, и, переведя наконец взгляд на лопатку — самую обычную пехотную лопатку с засаленным коротким черенком, услышал, как в его голове что-то явственно щёлкнуло.

Воспаленный мозг, вопреки хозяину, провёл причинно-следственную связь между затылком и лопаткой. Сам, оставляя личности наёмника роль стороннего наблюдателя. Перехватив лопату двумя руками, так, чтобы острие было направлено прямо в красный затылок, Табас медленно, как во сне, поднял импровизированное оружие, с удивлением думая: а что же будет дальше? Ударит или нет?

Стоявшие рядом наёмники увидели, что Табас готовится проломить сержанту череп, подобрались и быстро обменялись взглядами друг с другом, без слов определяя, кто что будет делать в случае, если юноша таки снесёт сержу голову. Всё было решено и распределено в доли секунды, Табасу осталось лишь сыграть свою роль.

И в тот самый момент, когда он уже был готов напрячь мышцы, ставшие вдруг чужими, одеревеневшими и плотными, как осмолённые канаты, что-то сбило его с ног и опрокинуло лицом на землю. Табас уткнулся носом в горячую глину, ещё не высохшую на солнце, и едва не сбил сержанта с ног. Мир прояснился, в нём появились звуки и запахи, тело вновь вернулось под контроль.

— Охренел, боец?! — пошатнувшийся было сержант повернулся к лежавшему на земле подчинённому, равнодушно глядевшему в его разъяренное лицо.

— Солнечный удар, — голос раздавался рядом с Табасом, за его спиной, вне поля зрения, хрипло-знакомый. — Серж, разрешите привести в чувство?

Яростная морда начала мало-помалу разглаживаться.

— Разрешаю, — и серж тут же, забыв про то, что случилось секунду назад, продолжил орать. — …Сидишь тут, яйца раскатал, а мы херачим, как экскаваторы!..

Ибар помог Табасу подняться и насильно затащил под тент. Там он бросил напарника на землю и посмотрел на него так, что по коже наёмника-салаги побежали мурашки.

— Я не…

— Ах ты сука!.. — Ибар с силой пнул напарника. Голенище сапога смягчило удар, но это особенно помогло — он едва не сломал Табасу ногу. Он взвыл и, всхлипывая, откатился, стараясь сбежать, ощущая какой-то иррациональный животный страх, вырывавшийся наружу в виде истеричного хихиканья.

Подкованная железом подошва сапога ударила молодого наёмника в грудь и вдавила в деревянную стенку окопа, Табас отчетливо ощутил, как ему в лопатку упёрся какой-то твёрдый сучок.

— Заткнись! — процедил сквозь зубы наёмник. — Хватит! — рыкнул он чуть погромче, когда увидел, что его напарник готов снова зайтись в приступе хихиканья. Ибар усилил нажим, буквально выдавливая из груди Табаса весь воздух, и стоял, глядя на то, как тот корчится в бесплодной попытке вдохнуть.

Табас, чувствовавший в груди ужасную боль и пытавшийся безуспешно продавить в лёгкие хоть немного воздуха, едва не потерял рассудок. Он отчаянно засучил руками и ногами по пыли, инстинктивно ухватил ступню Ибара, силясь оттолкнуть его и совершить, наконец, спасительный вдох, но ничего не помогало. Силы уходили, в глазах потемнело, казалось, ещё немного и конец. Только когда Табас ослабил хватку, поняв, что теряет сознание, напарник убрал ногу.

Табас поспешно завалился вбок, кашляя от боли в груди и судорожно вдыхая воздух, казавшийся таким сладким. В мире снова появились краски и звуки, в ушах всё ещё гулко стучал пульс.

— Ты успокоился? — спросил оскалившийся Ибар.

— Ты чуть не убил меня! — вскрикнул Табас срывающимся голосом.

— А ты чуть не убил сержа, — обожжённый наёмник наклонился и взглянул на напарника сверху вниз.

— Тебе-то что? — пробурчал юноша, отводя взгляд.

— Да то, что ты, идиот сраный, не подумал о том, что в случае бунта нам первым придёт конец. Так хоть какие-то шансы выжить есть, — Ибар ронял слова тяжело, как камни, и под их весом голова Табаса всё сильнее опускалась. — А ты чуть их все не просрал. Терпи! — сказал он так, что Табасу стало ужасно стыдно за своё помутнение. — Не веди себя, как чмо.

И Табас не вёл.

Все следующие дни — долгие и жаркие, и ночи — расцветавшие взрывами и трассерами, к счастью, достаточно далёкими для того, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, Табас терпел и искренне старался никого не убить.

Однако в Вольном полку хватало и менее уравновешенных людей. Короткая перестрелка с больным дизентерией, не желавшим уходить в лагерь к заражённым, показательный расстрел двух дезертиров, каких-то слишком уж помятых, заросших, худых и нескладных, — всё это наводило жуть своей будничностью. Солдаты из расстрельной команды, десять минут торчавшие на солнцепеке, совсем размякли от жары и вполголоса — Табас слышал — говорили о том, как хорошо было бы поскорее уже прикончить своих бывших сослуживцев и уйти под тент.

Да, гражданский Табас гарантированно сошёл бы с ума от всего этого, но Табас военный, ощутивший на своей шкуре многое из того, чего никто ощутить не хотел бы, держался, даже в мыслях не допуская слабости. Он настойчиво отгонял от себя возникавшие то и дело в мозгу манящие картины родного города и ждал.

Мысль, что он, вполне возможно, ожидает собственную гибель, беспощадно изгонялась из сознания.

8.

В предрассветный час, когда солнце уже окрасило верхушки редких перистых облаков алым цветом, а Гефест завис над горизонтом, постепенно становясь темнее, будто был огромным раскаленным железным шаром, выкатившимся из кузницы и теперь остывавшим, с территории, занятой дикарями, южный ветер принёс далекие, как будто почудившиеся, гулкие «Тум-м-м». Следом за ними небо прорезали, оставляя после себя белые полосы взбудораженного направляющими воздуха, «тумбочки» Первого Артиллерийского.

Ибар, не спавший в этот поздний час и изучавший противоположный берег красными глазами, под которыми пролегли огромные тени, увидел направлявшуюся к позициям Вольного полка смерть и преобразился.

От усталости не осталось и следа — движения его были упруги, а голос зычен, решителен и бодр.

— Подъем! — заорал он, спрыгивая в окоп. — Подъем! Бомбят! Вставай! — он встряхнул мирно сопевшего Табаса, дремавшего в пыли на дне окопа, так, что едва не вытряс из него душу. — Подъем! — и побежал куда-то дальше.

Едва продрав глаза и выглянув из окопа, Табас застыл от леденящего душу осознания того, что именно сейчас произойдёт. Ибар кричал где-то рядом, поднимая спящих солдат, а его напарник боролся с мощным инстинктом самосохранения, что кричал на всех частотах: беги!

Вылезай из окопа, бросив всё, что может замедлить, и беги на север. Туда, где не стреляют. Подальше от линии обороны, которую скоро накроет залп огромных «тумбочек», что смешает землю, бревна и человеческую плоть в однородную горелую кашу.

Туда, где сидят за рядами колючей проволоки ополченцы, не столько защищающие свои дома, сколько присматривающие за Вольными через прорези прицелов, чтобы не сбежали раньше времени, не ослабив орду дикарей как можно сильнее ценой собственных жизней, давным-давно проданных за ежедневный паёк и сумму на банковском счёте.

Со стороны эти размышления не были заметны — всё выглядело так, будто Табас стоял и смотрел остановившимся взглядом на то, как белые линии тяжелых снарядов разрезают светлеющее предрассветное небо на ломти. А на самом деле внутри наёмника бушевал целый шквал эмоций, главенствующей из которых был страх, который оставшись без присмотра, мог обернуться безумной паникой. Опомнившись, Табас сорвался с места и побежал вслед за своим напарником, который точно знал, как выжить. Побежал так, будто за ним гнался оживший ночной кошмар.

— …А мы рванём вперед, — голос Ибара заставил наёмника отвлечься от собственных переживаний. Помятый и пропылённый, с головой, замотанной в грязные бинты, обожжённый что-то втолковывал сержанту, а тот — вот чудо — не перебивал, не пытался орать, а молча слушал и кивал. Что-то в его образе было категорически неправильно. Какая-то деталь всё переиначивала и ломала. В первое мгновение Табас подумал, что непривычно видеть сержанта, слушающего солдата с уважением, не перебивая, но присмотревшись, молодой наёмник разглядел-таки, в чём было дело. В утренней полутьме глаза сержанта выглядели двумя чёрными провалами: зрачки были неестественно расширены, почти полностью скрывая радужную оболочку, а внутри — было видно даже на некотором отдалении — плескался целый океан ужаса, грозивший затопить всё вокруг.

Словно огромные воронки, ведущие в ничто, они притягивали взгляд, и Табасу стоило огромного труда отвернуться, лишь потому, что он почувствовал: ещё немного — и он сам сойдет с ума, и никакой Ибар ему уже не поможет.

— Прямо на пули? — прохрипел серж. За спинами наёмников послышались какие-то крики — это просыпались и разбегались по своим позициям обречённые ополченцы. В городе натужно взвыла сирена тревоги.

— Да! — раздражённо рявкнул Ибар. — Не пойдём туда — накроют! Всех! Никого не останется! Понял? — оскалившийся обожжённый наёмник, фигура которого излучала что-то звериное, нечеловеческое, был больше похож на командира, чем сержант, стоявший ссутулясь, с бессильно опущенными огромными руками.

— Понял…

— Так командуй! — заорал Ибар, и серж подчинился. Табас увидел, как его правая рука дёрнулась — тот чуть было не козырнул своему солдату. Видимо, ощущение того, что Ибар сейчас был лучшим руководителем из возможных, посетило не только его.

— Взвод! — заорал серж, возвращая себе уверенный вид. — Слушай мою команду!..

Однако услышать её никто не успел. С пугающе знакомым свистящим шорохом разрываемого воздуха над головами Вольных пронеслись «тумбочки», и через пару мгновений содрогнулась сама земля.

Взрыв был не таким оглушительным, как тот, что Табасу уже удалось пережить, но всё-таки его звук прокатился вибрирующей волной по всему телу, ибо ощущался не только ушами.

Солдат рядом — беззубый щуплый коротышка с лицом мошенника и тюремными татуировками — завопил как резаный от ужаса, а сержант, чьё лицо снова наливалось краснотой спелых яблок, заорал, отдавая какие-то приказания.

Высунувший голову из окопа Табас увидел, как дальняя от них окраина города медленно опадала обратно на землю в виде горящих обломков разного размера. Грибы разрывов на глазах таяли в воздухе, оставляя после себя жар, копоть и столбы жирного чёрного дыма, заволакивавшие небо на севере.

— Перелёт! — Ибар поднялся с земли, отплёвываясь. — Сейчас недолёт будет! А потом накроют! Серж! Не спать! — заорал он командиру, снова впавшему в ступор при виде последствий взрыва «тумбочек».

— Укрыться! — прорычал очнувшийся сержант так, что его было слышно, наверное, даже в штабе, и Табас с похвальной поспешностью нырнул обратно. Ни один приказ до этого не находил такого искреннего одобрения в душе молодого наёмника. Он рухнул на сухую глину, накрыв голову ладонями, и ждал. Минуты между залпами затянулись и казались бесконечными. Табас, сперва зажмурившийся, позже открыл глаза и осмотрелся. По бокам от него лежали Вольные — в своей запылённой желто-коричневой форме почти неотличимые от песка и комьев глины. Напряжённо зажимавшие ладонями уши, закрывавшие головы, шевелившие губами, то ли в ругани, то ли в мольбе.

Снова глухой, будто уходящий в землю «Тум-м-м», и звук летящих снарядов, с каждой секундой становящийся всё громче и отчетливее.

Его не хочется воспринимать, но он проникает в уши даже сквозь плотно прижатые ладони, ощущается всем телом, нагоняет напряжение, заставляет нервы натянуться так, что на них можно играть. Табас снова почувствовал, что рассудок готов покинуть его — всё его существо хотело забыться, не слышать приближавшуюся летучую смерть. Вжаться в засохшую глину, притереться к каждой её неровности до боли в груди, стать водой и просочиться под неё — в спасительную темноту. Табас хотел бы накрыться землей, как одеялом в далеком детстве, чтобы не было так холодно и страшно, но одеяло, к сожалению, осталось в другой жизни. Поэтому приходилось терпеть.

Вторым залпом накрыло другой берег, и в окопах наёмников начался настоящий кошмар.

Шарахнуло так, что земля подпрыгнула вместе со всем, что на ней было, и снова грохнулась на место. Сверху на Табаса посыпались брёвна и песок — укрепление не выдержало проверки на прочность и развалилось, едва не раздавив онемевшего от ужаса наёмника своим весом. В ушах не было ничего, кроме звона, мало что понимал в происходящем — и, возможно, это спасло его психику, и без того балансировавшую на грани помешательства.

Табас перекатился, присел и, обхватив руками голову, такую чужую, огромную, звенящую, похожую на воздушный шар, тупо уставился на Ибара, который уже стоял на ногах, помогая подняться сержанту. Бинты на его голове размотались и висели на плечах, впервые демонстрируя Табасу сплошной ожог, местами покрытый пылью и отвратительными фиолетовыми буграми.

Ибар что-то громко орал сержу прямо на ухо, но тот мог лишь пялиться в пространство с открытым ртом, из которого стекала поблескивавшая капелька слюны, да раскачиваться из стороны в сторону, сжав башку огромными волосатыми ручищами так, будто боялся, что она отвалится.

Серж потихоньку приходил в себя, а Ибар одним прыжком подскочил к сидевшему на земле Табасу, что-то крикнул и больно пнул молодого напарника по голени. Боль отрезвила, звон в ушах, хоть и медленно, но затихал, и Табас, спохватившись, поднялся на ноги, едва не упав снова из-за того, что перед глазами всё поплыло.

— Впер-р-рёд! — проревел Ибар и первым полез вон из окопа. Солдаты, кое-как очухавшиеся — контуженные, все сплошь покрытые коричневым налётом пыли — полезли за ним. Табас выбросил из окопа автомат, выбрался сам и увидел, как на противоположном берегу оседают и рассеиваются огромные столбы плотной чёрной пыли, а от леса, всю прошлую неделю угощавшего позиции Вольных ракетами, не осталось практически ничего. Берег был изрыт огромными дымящимися воронками, в которые прямо на глазах Табаса опадали изломанные и горящие куски деревьев. Река была усеяна плывущими по ней обломками и помутнела от огромного количества земли, песка и пыли.

Ибар припустил вперед, схватив свой автомат одной рукой за цевьё, остальные солдаты, видимо, не очень хорошо соображавшие, что вообще происходит, побежали следом, прямо в облако раскаленной пыли, поднятое взрывами.

Следом за взводом Табаса в атаку начали подниматься и остальные бойцы Вольного полка — было слышно, как тамошние солдаты взревели что-то для собственного воодушевления, и обернувшийся наёмник увидел, как из окопов одновременно вылезают сотни человек, бегут за ними, размахивая руками и что-то крича…

Первым препятствием оказалась колючая проволока. Их собственная, установленная как препятствие для дикарей, она обернулась против хозяев.

Ибар, на ходу закинувший винтовку на плечо и сорвавший с пояса ножны, принялся с ходу прорубаться через проклятый железный плющ. Табаса едва не сбил с ног какой-то здоровяк с безумным взглядом, не сумевший вовремя затормозить. Он с размаху впечатался в «колючку» и заорал, повиснув на заграждении. Табас бросился было его вытаскивать и распутывать, но почувствовал — не услышал, а именно почувствовал подошвами, — как на том берегу снова раздалось ужасающее «Тум-м-м».

Разум молодого наёмника отключился, на его место пришла паника. Сзади, толкая в спину прямо на колючую проволоку, на него напирали ещё солдаты, кричавшие от страха и ярости. Табас изо всех сил орудовал ножом, пытаясь перекусить ненавистные железные нити, но понимал, что отчаянно, безнадёжно опаздывает. Каждая секунда, потраченная на проволоку, приближала его смерть в огненном вихре.

И тогда Табас сделал вещь, на которую не был способен раньше. Решение показалось ему таким простым и естественным, что противиться ему было просто невозможно, тем более что перед ним забрезжил шанс выбраться живым.

Юноша, схватив винтовку, со всей силы шарахнул по голове запутавшегося в проволоке кричащего здоровяка и полез за заграждение, карабкаясь прямо по его безвольно болтавшемуся телу. Металлические колючки с боков нещадно драли одежду Табаса, впивались в его плоть, но это было уже неважно. «Выбрался! Выбрался!» — крутилось в голове.

Спрыгнув на землю, Табас кубарем покатился вниз по песчаному склону, усеянному острыми речными камнями. Едва не потеряв винтовку и лишь чудом не свернув шею, он сумел остановить падение и, не давая себе ни мгновения передышки, ринулся вперед, в воду, не глядя под ноги и видя лишь то, как белые линии, протянувшиеся с позиций захваченного первого артиллерийского, приближаются с неумолимой быстротой.

Следом за ним прямо по телу здоровяка-недотёпы начали карабкаться другие солдаты. За этот проход развернулась настоящая драка — жить хотели все.

Реку — грязную и полную обломков, Табас проскочил за полминуты, невзирая на течение. Уже приближаясь к берегу, он почувствовал, что от дымящихся воронок исходит ужасный жар и запах гари. Свист приближавшихся снарядов резал уши и подгонял лучше, чем все сержанты мира вместе взятые. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, мчался Ибар — забежав вперед, обгоняя всех Вольных, сумевших выбраться из окопов.

Едва добравшись до первой воронки — дымящейся и горячей, словно сковорода в аду, Табас нырнул внутрь и сжался в предвкушении взрыва. Прямо на него сверху посыпались другие солдаты — и юноша очень быстро пожалел, что добежал до укрытия одним из первых. Его едва не раздавило массой копошившихся тел, но, с другой стороны, он наконец-то получил то самое покрывало, о котором мечтал ещё несколько минут назад. Сейчас мысль о том, чтобы поставить между собой и осколками от взрывов «тумбочек» несколько сослуживцев, не казалась ему ужасной.

Царапины саднили и кровоточили, человеческие тела — живые, горячие и влажные от пота, кричавшие и барахтавшиеся — давили сверху, грозя расплющить своим весом и задушить, но Табас не обращал на них никакого внимания: прижавшись к обжигавшей жирной земле, вонявшей костром, он с ужасом ждал разрывов, которые были гораздо страшнее.

И он дождался.

Земля больно ударила Табаса в грудь, попытавшись вытолкнуть из воронки, и он вцепился исцарапанными о колючку пальцами глубоко в рыхлую коричневую почву, боясь взлететь. Наёмники издали один ужасный в своей синхронности вопль — будто запел какой-то инфернальный хор. Взрывная волна пронеслась над рекой огненным смерчем, в котором горело всё: куски брёвен, обрывки ткани, даже сама земля, выброшенная из пылающих воронок, где всё спекалось и сплавлялось воедино под действием жара и давления, как в мартеновской печи.

По земле пробарабанил чудовищный горящий град из крупных и мелких обломков, впивавшихся в израненную землю и лежавших на ней людей, которым не повезло с поисками убежища.

Над Табасом кто-то громко заорал, следом за этим раздался надсадный крик «Убили! Убили!», и всё стихло.

Тишина, пришедшая после разрыва, показалась оглушительной. Табас сначала подумал, что его контузило, но, прислушавшись, различил сдавленное хриплое дыхание его сослуживцев и отдалённые ругательства. Тут же, стоило уйти страху, он в полной мере ощутил, как на него давят разгоряченные от бега тела, не давая ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Запаниковав, Табас принялся извиваться всем телом и орать, чтобы его выпустили, но не помогало — масса тел ворочалась, барахталась бестолково, словно ожившее желе, но не пускала.

— Вста-ать! — рык, прозвучавший рядом, принадлежал Ибару. — Сейчас ещё будет залп! Встать! Бего-ом!

И, будто по волшебству, ком плоти начал расплетаться: масса распадалась на отдельные тела, оглушённые, контуженные, безмозглые, сейчас практически неодушевленные, которые вылезали из окопа и бежали вперёд, к лесу.

Времени переводить дух не было, и Табас потрусил следом, чувствуя ступнями, что первый артиллерийский снова дал залп…

Только добежав до спасительного леса и услышав, как снаряды обрушились на многострадальные позиции Дома Адмет, Табас позволил себе оглянуться. Линия обороны больше не существовала. Часть городка обратилась в горящие руины, а часть просто не была видна из-за пелены дыма и пыли. Лагерь беженцев, позиции ополчения, центр города, в котором находился штаб, — всё это либо горело, либо поднималось в небо в виде непроницаемо-черного дыма, либо было покрыто облаком пыли. Кроме огня и дыма в городе не было заметно никакого движения. Не бегали по улицам ополченцы, не ездил транспорт, гражданские не путались под ногами, пытаясь выжить. Лио был мёртв.

Похоже, в нём теперь не осталось ничего, кроме огня, пыли и крови.

— Сержант! — зычно закричал Ибар. — Где сержант?

— Убили… — с трудом ответил ему какой-то Вольный, устало привалившийся к дереву — в разорванной одежде, покрытый чьей-то кровью и вязкой черной грязью.

Табас, также упавший на землю, приподнялся на локтях и оглядел тех, кто сумел выбраться. Казалось, что лесок буквально кишел Вольными, но это было лишь первое впечатление. Очень многих не хватало. По обе стороны от Табаса стояли и лежали на земле группки по пять-десять человек. Табас попытался посчитать, то и дело сбиваясь, и, в конце концов, бросил это занятие, поняв, что цифра получается очень уж удручающая. Навскидку человек пятьсот Вольных осталось там — в пыльном раскалённом аду. И ничто не даст знать о том, что они когда-то жили — всё испарилось. Не уцелело ни куска мяса, ни обрывка ткани — даже хоронить нечего.

Табас попытался вспомнить, как звали сержанта с красным затылком, которого он едва не убил, но так и не смог.

Лежал на земле, чувствуя спиной древесные корни, вдыхал пропитанный гарью воздух, смотрел, как Ибар пинками разгоняет солдат, организовывая на ровном месте линию обороны, и командует оставшимися в живых сержантами и даже, о чудо, офицерами, и вспоминал.

В конце концов, разозлившись на себя, он стукнул кулаком по земле и, оскалившись, выкрикнул что-то злое и обидное, поймав на себе пару удивленных взглядов.

Какая разница, как звали сержанта? Что это даст? Все они одинаковые. Огромные, тупые, хитрые и злые, с красными затылками и именами, больше похожими на собачьи клички. Все эти Роби, Бобби, Диззи и прочие «—и», пусть катятся в ад.

— В ад! — сказал Табас вслух, глядя на сидевшего рядом бойца с разбитым лбом и изорванными в клочья колючей проволокой руками, и, поднявшись, решительно направился к Ибару для того, чтобы поделиться с ним этой мыслью, казавшейся ему такой новой, свежей и очень-очень важной.

Тот, однако, мысль не оценил и хорошенько закатал Табасу в лоб, отчего тот опрокинулся на землю и зарыдал.

— Не хочу-у! — орал он, царапая и кусая землю. Его тело будто сводило судорогой, заставляя корчиться. — Не-е-ет!

Ближайший боец, стоявший на ногах, навёл на него винтовку и вопросительно взглянул на Ибара, но тот отрицательно покачал головой и, покопавшись в карманах, извлек на свет плоскую темно-зеленую коробочку размером с портсигар. В два счёта он скрутил скулившего Табаса, уселся сверху и, достав из аптечки небольшой шприц, со словами «Для себя берёг» всадил толстую иглу Табасу в плечо прямо сквозь одежду.

Сразу же после укола сознание прояснилось.

Стало легко, захотелось смеяться. Ибар ослабил хватку, и Табас поднялся на ноги, казалось, вообще не напрягая мышцы, как в воде.

Ещё одна серия взрывов в центре Лио, прекрасно видимая отсюда, уже не воспринималась, как что-то ужасное, наоборот. Табас стоял и смотрел, как на руинах городка вспыхивали исполинские черно-оранжевые шары, разбрасывавшие вокруг себя горящие камни, железо и землю, как идёт к нему взрывная волна, как согревает она его своим теплом и щекочет уставшую кожу пылинками, как проходит сквозь всё тело звуковой волной, заставляя дрожать и вибрировать все внутренности. А солдаты вокруг — вот дурачьё — прячутся от этого, разлеглись на земле, как какие-нибудь бродячие собаки: такие же грязные, измученные, серые.

Табас засмеялся, глядя на них, как ему казалось, звонко и радостно. Ему было невдомёк, что на самом деле он представлял собой жуткое зрелище — будто мертвец выбрался из могилы и хохочет, видя, как сотни людей превращаются в пыль и пепел под обстрелом.

Ещё час длился обстрел, пока от Лио и его защитников не остались одни только воспоминания. Лишь мост через реку уцелел — разве что был засыпан всяким сором, который принесла с собой взрывная волна. В этом зрелище: целый, совершенно нетронутый мост, который должен был быть взорван, и воронки на месте города, который должен был быть сохранён и защищён, — Табасу виделся какой-то знак.

Знамение. Символ. Что-то, о чём следовало говорить в стихах, о чём нужно было писать гимны и марши.

Табас притопывал ногой и старался согнать в кучу мысли. Каждая из них звучала достаточно весомо и пронзительно для того, чтобы стать строкой, но, вот беда, никак не стыковалась с остальными.

— Обстрел кончился, — сказал Ибар и крикнул так, чтобы его все слышали. — Двигаем обратно! Сейчас пехота пойдёт!

И лес снова ожил. Измученные люди вставали на ноги, отряхивались, подхватывали оружие и трусцой бежали обратно, едва не ломая ноги в остывших воронках, с разгона бросаясь в вязкую от грязи и обломков воду, вдыхая гарь и чёрный дым. Сил уже ни у кого не осталось: солдаты двигались неизвестно за счёт каких внутренних резервов, исключительно потому, что были обучены превозмогать и ставить командирское «надо» выше собственных возможностей.

После выхода из реки Ибар разрешил сбавить темп: он понимал, что обессилевшие люди больше не смогут поддерживать такую скорость даже минуту. Раненые, контуженные, находившиеся на грани нервного срыва, чудом избежавшие гибели и ставшие свидетелями напрасной и неизбежной смерти нескольких тысяч человек, большинство из них желало упасть на землю, закрыть глаза и ни о чём вообще не думать.

Заграждение из колючки было уничтожено взрывной волной. Опалённые столбы с перепутавшейся проволокой лежали на земле — безобидные, поверженные. Табас перешагивал через этот стальной колючий плющ, переступал неизвестные комья вещества рядом с ним и старался не думать, из чего они состоят. Чудодейственное лекарство Ибара переставало действовать. Мир буквально на глазах тускнел, настроение портилось, ноги наливались свинцовой неподъемной тяжестью.

В детстве Табас разглядывал в отцовской библиотеке книгу, в которой рассказывалось про Гефест. Картинки там были черно-белые, тусклые — фотографии, сделанные во время экспедиций на спутник несколько тысяч лет назад, когда люди ещё летали в космос.

Эти фото очень пугали маленького Табаса. Камни, скалы, пыль и кратеры. Множество старых ран, оставленных метеоритами на шкуре Гефеста. Ими была покрыта вся поверхность: большие, маленькие, средние, — они пересекались между собой, накладывались друг на друга и делали ландшафт спутника Кроноса зловещим. Казалось, что именно тут живут призраки и ужасные существа, которыми детское воображение населяло тёмные комнаты и пространство под кроватью.

Место, где раньше находился Лио, выглядело теперь почти также: огромные рытвины, присыпанные выброшенной землёй и глиной, лишь кое-где из-под земли виднелись медленно тлеющие руины. От старых улиц и домов не осталось и следа: Вольные как будто попали в совершенно другое место. И запах… Как же тут воняло! Солдаты подтягивались к хмурому Ибару, пытавшемуся понять, как пройти, не переломав ноги, по этому хаосу. Устало останавливались и молча собирались в кучу, пока Ибар не махнул рукой, выбрав, наконец, направление.

— В колонну по двое! — прохрипел он, и Табас подивился тому, как горят глаза его напарника. В них как будто всё ещё бушевало пламя взрывов. — Идём по гребням! В воронки соваться, только если начнут стрелять! Пошли! — и первым зашагал по израненной земле, на которой ещё несколько минут назад стоял город.

Сапоги по щиколотку утопали в жирной рыхлой земле, Табас то и дело спотыкался о покорёженные обломки зданий, арматуру и непонятные комья, весь покрылся потом от жара, исходившего от земли. Его сил хватало лишь на то, чтобы кое-как двигать ногами, да смотреть вниз, чтобы не скатиться в очередную воронку.

Следом за ним и Ибаром в цепочку выстроились остальные выжившие — тяжело дышавшие, ссутулившиеся, точно так же глядевшие себе под ноги, еле живые. Из всей их компании один только Ибар выглядел более-менее нормально. Его движения были четки и наполнены силой, а взгляд не замутнен усталостью и последствиями контузии. Похоже, что он был единственным, кто чувствовал себя на своём месте.

Да, в этой мысли явно что-то было. Ибар тянул людей за собой — своей звериной силой и уверенностью. Даже сержанты не оспаривали его право командовать и просто выполняли приказы, ничем, в сущности, не отличаясь от собственных солдат.

Позади колонны, протянувшейся по дымящейся земле, вырастал хвост из отставших — потерявших силы от кровопотери или контузии. Кто-то оставался для того, чтобы подтянуть раненых, но большинство Вольных просто проходили мимо, равнодушно скользя взглядом по сослуживцам, будто те были уже мертвыми, не стоившими никакого внимания, телами.

Глядевшему на это Табасу стало ужасно стыдно и обидно. Вплоть до злых слёз. Он хотел помочь всем этим людям: отцовское воспитание и некоторый идеализм не смогли вытравить ни сержанты в учебке, ни сами Вольные, состоявшие на девяносто процентов из ублюдков и преступников, и теперь к физическим страданиям прибавились ещё и муки совести.

— Ибар, — он впервые заговорил с тех пор, как получил по морде и схлопотал укол наркотика. — Ибар, надо помочь раненым!..

Обожжённый развернулся так резко, что Табас едва не отшатнулся. Глаза Ибара буквально пылали, а оскаленные зубы говорили о том, что он пребывает в натуральном бешенстве.

— А нам кто поможет? — пророкотал он, словно пробуждающийся вулкан. Не повышая голоса, но давая понять, что Табасу лучше засунуть свою идею поглубже. — Они уже трупы. Топай! — и, обернувшись, сказал уже спокойнее, неизвестно что имея в виду: — Уже скоро.

9.

Колонна наёмников двигалась по лесу, стараясь ускользнуть от дикарей, наступавших им на пятки. Люди выглядели призраками — серыми, безликими, неотличимыми друг от друга. Табас уже давно позабыл лица тех, с кем сражался бок о бок.

Лес был каким-то странным. Сквозь листву не пробивалось яркое солнце, и пространство под деревьями выглядело серым и зловещим, наполненным чёрными тенями. Стоило подуть легкому ветерку — и они тут же начинали шевелиться, как будто разбегались по темным углам застигнутые врасплох мелкие зверьки или насекомые. Повсюду валялись обломки техники Дома Адмет — обгоревшие, цвета ржавчины, продырявленные во многих местах корпуса танков, боевых машин пехоты, гвардейских джипов и багги. Внутрь Табас боялся смотреть даже украдкой, дабы не увидеть лишнего — такого, от чего будет кричать по ночам и просыпаться в холодном поту.

Узкую тропу, вилявшую между тёмными деревьями, перекрывала огромная башня танка, отброшенная взрывом.

«Это же как должно было рвануть?» — с удивлением подумал Табас, глядя на почерневший остов грозной машины, стоявший метрах в двадцати.

— Боекомплект, — ответил на незаданный вопрос Ибар. Он снова был рядом: с головой, замотанной в чистые бинты, и винтовкой на плече, подобравшийся, сильный, яростно желавший выжить и убраться подальше из этого чертового леса.

Обойти башню оказалось невозможно — из-за огромных, громоздившихся тут и там стальных терриконов с тропы нельзя было ступить и шагу. Сгоревшие бронированные монстры полностью заблокировали путь. Они возвышались по обе стороны от тропы в несколько этажей — сплошные углы и ромбы, черные и рыжие, с рваными отверстиями пробоин и торчавшими в разные стороны стволами орудий. Похоже, инстинкт Ибара дал сбой и он завёл колонну в тупик.

— Что будем делать? — спросил Табас, когда осмотрелся.

— Я не знаю. Ари! Что думаешь? — обгоревший наёмник повернулся к старому знакомому — чёрному от загара и жилистому, как бегун-марафонец, но тот лишь улыбнулся и кивнул на стоявшего спиной к нему человека — огромного, коротко стриженного, с красным затылком, на котором сворачивалась бело-желтыми рулончиками потрескавшаяся кожа.

— Пусть серж решает. Он тут командир.

Ибар оскалился: то ли улыбнулся, то ли собирался отчитать бойца, сморозившего глупость.

— Да какой из него нахрен командир? Он же мёртвый.

Серж, услышавший, что говорят о нём, повернулся и, кивнув, ответил каким-то тусклым голосом:

— Да. Мёртвый я.

Волосы на затылке Табаса зашевелились от ужаса.

Он увидел, что лицо сержа было нездорового серо-желтого цвета — страшное, перекошенное, незнакомое, но это пугало не так, как глаза. Зрачки снова, как в день обстрела, были двумя огромными провалами в безумие. Из них на Табаса изливался какой-то потусторонний, нечеловеческий ужас, что-то совершенно нереальное, непредставимое, грозившее затянуть и утащить с собой в пучину, где нет ни света, ни материи, и живут лишь отборные ночные кошмары.

Перепуганный Табас отвёл глаза и снова взглянул на Ари, от которого во внезапно наступившей темноте осталась видна одна только белозубая улыбка.

— Да и я тоже мёртвый. Забыл что ли? — и захохотал, не двигаясь, одним ртом, одними своими белыми крупными зубами.

Табас отшатнулся. Он понял, почему не мог рассмотреть лицо Ари. Темнота ни при чём — лица просто не существовало. Мёртвый сослуживец крепко стоял на ногах и заливисто хохотал, но у него не было головы выше рта. Её снёс дикарь из дробовика — Табас видел это совсем недавно и хорошо помнил, как Ари упал на дно окопа, как вытекала кровь из остатков его черепа.

— Ты тут, похоже, единственный живой остался.

Серые тени, из которых раньше состояла колонна, окружили Табаса. Они тянули к нему руки, скалили мёртвые жёлтые гнилые зубы и спрашивали, почему он бросил их.

«Почему не помог?» — завывали они, но не немыми ртами, а мысленно, думая оглушительно громко. — «Мог ведь остановиться. Мог, но не стал. И теперь мы лежим там, не зарытые».

Молодой наёмник, едва не сходя с ума от ужаса, пятился назад, пока не уткнулся спиной в ледяной металл сгоревшей танковой башни.

— Не подходите! — завизжал Табас, поднимая автомат и передёргивая затвор. — Я выстрелю! Назад!

Сзади что-то скрипнуло и тяжело упало. Табас обернулся и увидел танкиста, что высунулся из башенного люка и глухо застонал. У него не было левой руки, плеча и половины головы — их превратил в пепел луч кумулятивной плазмы. На уцелевшей части башки нелепо болтался кусок шлемофона.

— Пошли с нами, — танкист оскалил правую половину лица, серую, облезшую, запечённую в башне, словно в духовке. — Тоже мёртвым будешь. Нам хорошо тут.

Костлявая рука без половины пальцев схватила Табаса за плечо и потянула в башню, за собой, а тени навалились сзади всей гурьбой и толкали вперёд, к чёрному провалу люка — холодные, покалеченные, осклизлые тела с пустыми глазницами, в которых успели похозяйничать чёрные жирные птицы.

Молодой наёмник закричал так, как никогда раньше. Схватив тонкую мёртвую руку танкиста, он провёл боевой приём, но, к счастью, вовремя услышал громкий женский вскрик.

Сидя на белоснежных простынях постели, Табас выкручивал руку собственной матери.

Он сразу же разжал ладони, и хрупкая женщина с тёмными крашеными волосами, отшатнувшись, уставилась на него с нескрываемым страхом. От её дыхания пахло спиртным.

В полутёмной крошечной комнатке было ужасно душно из-за того, что она не была предназначена для размещения стольких людей. Табас, устроившийся на своей старой металлической койке, его мать на раскладном диване и Ибар, которому постелили на полу. Воздуха почти не было, несмотря на приоткрытое окно, сквозь которое было видно лишь растущее рядом с домом дерево. Его ветви колыхались под теплым летним ветром и заставляли разбегаться по комнате маленькие черные тени, порождённые листьями и ярким белым светом уличного фонаря. Табас вспомнил сон, где тени точно так же разбегались по кладбищу военной техники, и вздрогнул от внезапного ощущения нереальности происходящего. Проснулся ли он? Вдруг эта комната — такая знакомая и родная — тоже уловка подсознания? Где он на самом деле?

Мать включила ночник, и наваждение тут же исчезло. Тёплый желтый свет заполнил тесную каморку, бедно меблированную и захламлённую. Оранжевые обои с абстрактным рисунком, цветы на пыльном подоконнике, шкаф с книгами, съевший целую кучу жизненного пространства, огромная, почти во всю стену, географическая карта Кроноса. В углу маленький стол с двумя табуретками, на которых была навалена целая куча вещей. На небольшом столе грязная сковорода и тарелки. Под ногами — Ибар.

— Прости… — пробормотал Табас, почувствовавший острый стыд.

— Да ничего… — ответила мать, пряча глаза и стараясь не показать, насколько болит у неё выкрученная рука.

В свете ночника стало вдруг особенно заметно, что она постарела: морщины, мешки под глазами, седина в тёмных волосах. Выглядит значительно старше своих лет. Сорок пять, но из-за неухоженности можно дать все шестьдесят. Однако всё ещё стройная — со спины вполне можно принять за ровесницу Табаса.

— И чего ты у себя там на вахте навидался?.. Каждую ночь кричишь, — заворчала она, косясь на сына. Мама была свято уверена, что весь год Табас провёл вместе с группой геологов, искавших новые месторождения углеводородов.

— Да ничего страшного он там не мог навидаться, — подал вдруг голос проснувшийся Ибар. Он заворочался, зашуршал постельным бельём, перевернулся на другой бок и сказал Табасу, подмигивая: — Что, тоже пустыня снится? Сам засыпаю иногда, а потом подскакиваю: а укрыл ли я машины брезентом?..

— Ага, — поддержал игру молодой теперь уже не наёмник, а гражданский человек, сумевший всё-таки добраться до родного города. — Снилось, что бур повело. На железо напоролись.

Ибар очень натурально изобразил смешок:

— Ну, тут и я бы закричал.

Вообще, обожжённый солдат, стоило ему добраться до цивилизации, разительным образом изменился. Ушло из его образа что-то зверское — то, что помогло вывести остатки Вольного полка и убраться подальше от развалившейся линии фронта. Даже говорить Ибар стал иначе — если было надо, мог прямо-таки соловьём разливаться, что, безусловно, очень помогало в подобные моменты, когда нужно было соврать, не моргнув и глазом.

Мать вроде как поверила и успокоилась. Она посмеялась, выключила ночник, скрипя пружинами, улеглась поудобнее и вскоре задышала ровно.

Табасу же не спалось: за несколько часов простыни стали горячими, лежать на них было неприятно, и поэтому он ворочался, устраиваясь то так то эдак, переворачивал подушку, нежась на прохладной стороне, пробовал считать баранов, но только взмок и окончательно растерял остатки сна. За окном стало светлее — либо скакало напряжение у фонаря, либо начинался рассвет.

Табас бесшумно поднялся и, обувшись в старые тапки, которые постоянно были влажными из-за того, что ноги в них всё время потели, вышел в длинный обшарпанный коридор.

Какой-никакой, а родной дом, в котором он жил с десяти лет: после того, как университет отца закрыли и им пришлось продать квартиру и переехать сюда — в старую пятиэтажную коммуналку, выстроенную из грязного красного кирпича.

Облупившиеся стены, когда-то выкрашенные темно-зеленой краской, куча коробок, стоящих возле комнаты Табаса и матери, старые отцовские книги, двери к соседям… Впрочем, о них лучше даже не вспоминать.

Табас прошёл на грязную кухню, глубоко вдохнул запах варёной капусты, попил из крана водички, пытаясь побороть жажду после вчерашних посиделок с матерью и Ибаром. Пригибаясь, чтобы не задеть головой влажное бельё, висевшее на верёвках, уселся на старый, почерневший от времени и вытертый чужими задницами деревянный табурет возле окна. Подоконник был засыпан серым пеплом и местами пожелтел от никотина. Снаружи и правда светало. Небо слегка порозовело. Табас перевел взгляд вниз и с высоты третьего этажа воззрился на знакомый двор.

«Нереально. Этого не может быть».

Бывший наёмник никак не мог принять, что мир, окружающий его — все эти улицы, дома, люди, кафе и бары, транспорт, деревья, белые занавески и белая же посуда — реален. Что он не спит на дне окопа, укрывшись драным брезентом, и не проснется с минуты на минуту от криков сержанта. Что не пойдут в атаку дикари и не прилетит к нему ракета, распылив тело на мелкие капли и кусочки плоти, которые даже собрать и отослать матери никто не удосужится.

Позади кто-то прошёл в туалет, но Табас не обратил на это никакого внимания, чересчур занятый своими мыслями. Зашумела вода, подошедший сзади человек спросил хорошо знакомым хриплым голосом Ибара:

— Не спится?

Табас ответил не сразу, рассматривая пустые бутылки из тёмного стекла, валявшиеся возле скамейки у подъезда: они тоже казались ему порождением другого мира. Просто так пойти в магазин и купить пива? Не по карточкам, не у перекупщика с крысиным лицом за бешеные деньги, не боясь получить от сержанта по морде за пьянство? Невозможно.

— Угу. Не спится, — пробурчал он, наконец.

— Куда поедем? — поинтересовался напарник, интересуясь, в каком месте они сегодня будут безуспешно искать работу.

— Можно на север прокатиться, там склады.

— Ага. Хорошо, — Ибар зевнул и отправился обратно, но Табас остановил его:

— Слушай… — обожжённый солдат остановился. — А почему ты именно со мной пошёл?

— Ты единственный хотел добраться до Армстронга, а мне до чёртиков надоела пустыня. Да и привык я к тебе, — усмехнулся наёмник.

— А остальных тогда зачем спасал и тащил? Ведь куда проще было бы всех бросить и выбираться одному.

— Нет. Тут ты неправ, — в голосе появились нотки, характерные для того самого Ибара — из окопов. Звероподобного, говорящего рублеными фразами. На миг Табасу почудилось, что на него повеяло горячим воздухом с запахом песка. — У большой группы больше шансов.

— Ты хотел сказать, — усмехнулся Табас, не отрываясь от окна, прилипнув взглядом к дурацким пустым бутылкам, — что чем больше людей между тобой и противником, тем лучше?

— Точно, — в голосе Ибара не было ни тени сарказма или иронии. Чуть слышно прошлёпали босые ноги по деревянному полу, скрипнула закрывающаяся дверь.

Табас понял, что ему тоже пора спать, и вскоре снова провалился в сон на остывшей за время его отсутствия постели.

— Что у тебя с деньгами, мам? — спросил он во время завтрака. От сковородки с огромной яичницей вкусно пахло, и Табас с Ибаром, разделив её на три части, быстро и жадно ели. После окопной жратвы даже самая простая домашняя еда казалась деликатесом.

— Пока нормально, — пожала плечами женщина. — Долги отдала, на квартплату отложила — уже хорошо. Вода подорожала — ужас просто.

Табас кивнул. Денег он с собой привёз не слишком много: зарплата наёмника оказалась мизерной, куда больше он выручил с продажи автомата. Правда при этом его едва не кинули местные бандиты, но Ибар был рядом. И он, в отличие от напарника-салаги, хорошо знал, как себя вести с подобными людьми.

— Куда сегодня поедете? — спросила мать, лениво ковыряя горячую, ещё скворчащую яичницу. После вчерашних возлияний у неё под глазами пролегли тёмные круги.

— На север. Там склады, — повторил Табас почти дословно то, что говорил Ибару ранним утром.

— Ага… — женщина склонила над сковородкой голову, и у Табаса, увидевшего в её волосах тонкие ниточки седины, защемило сердце. Снова промелькнула мысль о том, как она постарела за то время, что он бегал по пустыне, то за дикарями, то от них.

Быстро собравшись, бывшие наёмники, а ныне безработные, вышли из дома — в непривычную для них мирную жизнь и городскую суету. Даже несмотря на то, что людей и транспорта на улицах стало явно меньше, чем год назад, Табас всё равно никак не мог привыкнуть к шуму вокруг. Создавалось ощущение, что все встречные пялятся на него — презрительно, с усмешками рассматривая наёмника, который в гражданской одежде чувствовал себя неуютно.

Городские улицы были залиты ярким солнечным светом. На тротуарах росли раскидистые деревья, названий которых Табас не знал. Пятиэтажные дома, раньше казавшиеся такими низкими в сравнении с высотками центра города и Железным Замком, теперь выглядели настоящими великанами. Да уж, редко Табасу в последние полтора года приходилось видеть дома выше двух этажей.

Мужчины уселись на старый троллейбус, который едва не терял запчасти на ходу, и уставились в окна. Улицы были почти пусты: рабочий день в Армстронге начинался с семи часов, а вышли из дому они в девять, когда был самый что ни на есть мёртвый час. Пока старая консервная банка тащилась, натужно свистя изношенным мотором и останавливаясь из-за того, что рога слетали с проводов, Табас рассматривал город — родной и, в то же время, незнакомый.

— О! — оживился он, толкнув Ибара. — Смотри!

Они проезжали мимо длинного пятиэтажного каменного здания, верхние этажи которого были заколочены досками, а нижние заняты разными мелкими магазинами, торгующими всякой всячиной.

— А? Что? — Ибар вынырнул из собственных мыслей.

— Университет, в котором раньше мой отец работал.

Ибар молча проводил громадину взглядом.

— Закрытый?

— Конечно, — кивнул Табас. — Его давно уже прикрыли. Мы с семьёй раньше жили рядом, в двухкомнатной квартире, её нам от университета выдали... А потом, когда отца сократили, переехали в тот клоповник, где живём сейчас, — постепенно улыбка превратилась в грустную усмешку.

— А кем был твой отец? — Ибар провожал взглядом яркие вывески и красивых девушек, гулявших по городу в коротких юбках.

— Учёным. Историком.

— Вот как? — непритворно удивился Ибар.

— Да, — кивнул Табас. — Он и меня многому научил. Жаль, что не сумел показать, как надо зарабатывать деньги. Так что теперь я знаю почти всё о Земле, прошлом Армстронга и Железном замке, но не могу починить розетку или сделать так, чтоб кран не капал.

— Земля?.. — переспросил Ибар. — В смысле, метан, этан и всё такое?

Троллейбус резко остановился, сидевшие мужчины дёрнулись. Из кабины водителя выкатилась громко ругавшаяся круглая пожилая женщина с короткой стрижкой, одетая в яркий оранжевый жилет. Она добежала до кормы своего железного коня и снова принялась орудовать рогами, которые никак не хотели держаться на проводах.

— Нет, — Табас покачал головой, наблюдая за женщиной-водителем. — Земля — это планета, на которой люди жили до Кроноса.

— А-а, — протянул Ибар. — Что-то такое слышал, да. Но я думал, что это религиозные бредни. Про богов и всё такое.

— Нет, религия тут ни при чем, — ответил Табас, втайне от себя самого обрадовавшийся, что сумел заинтересовать напарника. — Это факты. Просто домыслов много появилось за десять тысяч лет. Тут тебе и Боги-Капитаны, и прочие культы. На деле всё было намного проще.

— Ну, ты-то точно знаешь, — сказал Ибар с неприкрытой иронией. — И как там было-то? На самом деле?

Табас, пропустив мимо ушей насмешку, принялся рассказывать всё, что знал, не отводя взгляда от матерившейся женщины в жилете.

— Люди изначально жили на Земле. Это планета такая. Я не помню, честно говоря, где она находится, но вроде как звезду мы увидеть можем.

— А, ну вот… — непонятно выразился Ибар. — Я служил с одним фанатиком. Он говорил, мол, всё сущее создали Боги-Капитаны десять тысяч лет назад.

— Ну… — Табас замялся, ибо его точка зрения на этот вопрос была несколько экстравагантной.

— Хм?

— В чём-то он прав.

— Да ну? — удивился напарник.

— Нет, не подумай, я не фанатик. Он прав не в том смысле, что они там у себя руками махали и создавали из ничего людей и прочее. Всё было иначе. Просто те люди, которые жили на Земле, отправили сюда, на Кронос, свои космические корабли.

— Зачем? — удивился Ибар.

Этот вопрос поставил Табаса в тупик. Он даже присмотрелся к напарнику, ожидая подвоха, но обожжённый был совершенно серьёзен и ждал ответа.

— Ну… — Табас попытался придумать как можно более вескую причину и, в конце концов, сдался — Не знаю. Просто там люди жили и мечтали заселять другие миры. Может, тоже какая-то религия.

Это объяснение Ибара удовлетворило, и он продолжил слушать, время от времени кивая. Водитель вернулась на своё место и громко хлопнула дверью, ведущей в кабину. Троллейбус взвыл старым двигателем и тронулся.

— Ну так вот, — продолжил Табас, — этих самых космических кораблей было очень много. Кстати, они должны были лететь не только к нам — отец рассказывал, что были и другие миссии, на другие планеты. До их прилёта на Кроносе жизни вообще не было — одни только камни и песок. Пустыня. Вот, получается, что капитаны жизнь к нам и завезли. Людей, животных, растения. Расплавили ледники, создали с нуля экосистему. Так что, — подытожил Табас, — в какой-то мере, они действительно принесли всё живое. Каждый живой организм, будь то человек, растение или микроб, произошёл с Земли.

— Да уж, — покачал головой впечатленный рассказом Ибар. — А мне казалось, что культисты — чокнутые.

— Они просто понимают всё буквально. Кстати, самое интересное, — продолжил Табас, которому не терпелось рассказать главное, — корабли, на которых они летели — это Железные Замки. Почти все столицы Домов построены вокруг старых космических кораблей. Представляешь?..

— Ничего себе!.. — на мгновение Табасу почудилась фальшь в реакции Ибара, но молодой человек был слишком горд тем, что много знал, и поэтому продолжил:

— Ага. Ты бывал вообще в столицах?

— Только в Адмет и в Циолковском… Ну, вот теперь ещё и Армстронг.

— А замки видел? Похожие, права?

Ибар задумался.

— Да похожи, похожи, — заулыбался Табас, — они же все стандартные.

— Ну да… — осторожно согласился Ибар. — А я думал, что это одна из Стандартных Конструкций.

— Ну, в чём-то да. Отличие в том, что Стандартные Конструкции — это то, что мы производили тут, по чертежам, привезённым с Земли. А корабли были построены на самой Земле. И названия городов образовались как раз от названий кораблей. Представляешь? — Табас распалялся всё сильнее и не замечал, что утомил собеседника своей болтовнёй.

— Кру-уто… — протянул Ибар, старательно делавший вид, что ему очень интересно. — Слушай! — он поднял голову, в его глазах засветился настоящий, а не наигранный интерес. — Так это получается, Капитаны, ну, в смысле, наши Капитаны, которые Главы Семей и прочее, так называют себя потому, что они потомки тех самых капитанов кораблей?

— Ага, — кивнул довольный Табас. — Ну, кто-то на самом деле прямые потомки тех Капитанов, которых на Земле назначили, а кто-то просто так себя называет потому, что принято.

— А я-то думал, чего они… А сейчас Железные Замки летать не могут?

— Нет, — помотал головой Табас. — Они же были разработаны только для того, чтобы долететь и приземлиться, на повторный взлёт ни один из них не был рассчитан. Так что теперь Железные Замки это просто крепости, дворцы Капитанов и жильё для приближённых.

— Жаль, было бы неплохо…

Табас ожидал, что Ибар расскажет, какое применение он придумал для Железных Замков, но напарник молчал.

— Что было бы неплохо? — спросил Табас, когда молчание затянулось настолько, что грозило продлиться до самого конца пути.

— На Землю слетать. Посмотреть, как у них там.

Табас удивился этим словам — он ожидал услышать от Ибара предложение об использовании Железных Замков в качестве бомбардировщиков, но уж никак не изъявление желания полететь на другую планету.

— Ну, у нас с тобой этого и так бы не получилось. Ещё когда на Кроносе была своя космическая программа, мы не могли выбраться за пределы системы.

— Системы?.. — уточнил Ибар.

— Ну да, системы планет. Солнце, Кронос и остальные.

— А-а, — закивал обожжённый. — Да, помню что-то. А почему не могли?

— Ну, во-первых, просто не было смысла. Экономически невыгодно. Сейчас постройка одного такого корабля может разорить к чёртовой матери весь мир. Да и если построят и запустят, что везти обратно? Камни, песок и лёд? Тут этого добра и так хватает… А во-вторых, корабли только лететь будут сотни лет. А на Кроносе за это время пройдёт ещё больше. Так что если они и прилетят обратно с каким-нибудь грузом, то не будет уже никого, кто мог бы их встретить. Когда отец мне рассказывал про первых колонистов, то говорил, что у них на корабле и на Земле время по разному шло, — последние слова Табас произносил неуверенно, поскольку сам сомневался в этом вопросе, и Ибар почуял слабину.

— Ай, да брось заливать! — торжествующе осклабился он. — А я сижу и уши развесил. Тьфу ты. Историк, тоже мне, — наёмник хлопнул Табаса по плечу.

Табас обиделся:

— За что купил — за то и продаю.

— Ладно, чёрт с ним со временем, которое идёт по-разному, но как они сотни лет летели-то? — улыбался Ибар, будто говоря: «Можешь втирать мне что угодно, я не поверю». — Они бы померли за это время. Или боги-капитаны жили вечно?

— Заморозили их, — надулся Табас. — У них там было что-то вроде огромного холодильника. А когда сюда прилетели, то оттаяли.

Ибар улыбнулся:

— Ладно-ладно. Верю. Хорошо, что ты выжил. Было бы обидно, если б такие мозги по песку разбрызгали.

Табас вспомнил обстрел и помрачнел.

— Нам скоро выходить.

Троллейбус высадил мужчин возле серой бетонной стены. Её верхушка была увита колючей проволокой, а сами панели темнели пыльными разводами. Деревья здесь больше не росли: от них остались лишь сухие пни. Да и просто ухоженной эту часть города нельзя было назвать — промышленный район Армстронга уже давно пустовал. Большинство производств закрыли, и серые заброшенные цеха щурились узкими окошками из-за заборов. Лишь из ворот, к которым направлялся Табас — высоких, когда-то выкрашенных в зелёный цвет, а сейчас ржавых — выезжали иногда машины. На входе стояла деревянная будка, в которой играла музыка и сидел старый охранник с красным сморщенным лицом, одетый в застиранную чёрную форму и берет с незнакомой кокардой. Ибар, увидевший его, презрительно поморщился.

— Куда? — гавкнул сторож, заметив, что мужчины хотят пройти.

— На работу, — уверенно ответил Ибар и решительно прошёл за ворота. Охранник снова скрылся в будке, словно его и не было.

Табас только усмехнулся, глядя на то, как его напарник отшил бездельника в форме.

Когда он был на этих складах в прошлый раз, тут бурлила жизнь. Все боксы были заняты, везде сновали многотонные грузовики, а мужики в грязных спецовках разгружали и загружали их. Громко играло радио, ходили, задрав нос, люди в деловых костюмах, решались какие-то вопросы. Кого-то принимали на работу, а кого-то наоборот с позором увольняли, что-то постоянно привозили и увозили, да надрывался рядом с будкой охраны охрипший от постоянного лая сторожевой пёс.

Сейчас же здесь было непривычно пусто. Больше половины боксов стояли заброшенными. Их распахнутые настежь ворота открывали вид на разруху, царившую внутри: мусор, бумага, тряпки, грязные разводы на белом кирпиче стен.

Грузовиков было только три — яркие тяжеловозы с кучей наклеек из разных городов Дома Армстронг. Они стояли у высоких рамп, и грузчики, одетые в промасленные и вытертые синие комбинезоны, носили на руках и катили на рохлях ящики и деревянные поддоны, обвязанные верёвками. Раньше, насколько помнил Табас, их обматывали полиэтиленом, но сейчас от него, видимо, пришлось отказаться из-за того, что метан, этан и продукты переработки стали редки и очень дороги. Наверное, транспорта в городе стало меньше по той же причине: содержать и заправлять личную машину мог себе позволить далеко не каждый.

— Привет! — Табас вышел вперёд и поздоровался с грузчиками, которые уставились на двух подошедших мужчин с подозрением — во многом благодаря голове Ибара, замотанной в бинты.

— И тебе, — кивнул смуглый бородатый мужичонка в толстых очках, подпиравший стену и медленно затягивавшийся сигаретой. — Ищете чего?

— Ищем, — кивнул Табас. — Работу. Есть тут места?

— Ну, места-то есть… — криво усмехнулся собеседник, затушивший сигарету о подошву тяжёлого коричневого ботинка. — Но ненадолго. Месяц-два ещё протянем, и всё.

— А что потом? — удивился Табас.

— А всё потом, — мужичонка сплюнул желтой от никотина слюной на землю. — Остатки базы закрывают, и каюк.

— Ну, это потом будет, — подал голос Ибар. — Закроют, тогда и посмотрим. С кем поговорить можно?

— А хоть и со мной. Поднимайтесь на рампу.

Мужчины поднялись по гулко отзывавшейся на каждый шаг железной лестнице и отправились внутрь помещения следом за мужичком. Внутри склада было на удивление пусто, лишь кое-где стояли коробки и паллеты с товаром. Пол был усыпан пеплом, окурками, кусками картона и бумажными листами, в которых Табас узнал старые накладные. Грузчиков было не так много — все те пять человек, которых видел Табас, подходя к рампе, да плюс ещё трое, сейчас сидевших и игравших в карты.

Начальник провёл гостей в свой кабинет — тесную каморку со старым письменным столом, заваленным всяким хламом вперемешку с «бычками». На стене висел календарь десятилетней давности с неумело отретушированной до нереальной гладкости фотографией бегущих по полю лошадей.

— Работа есть, и она простая, — мужичок сел за стол и воззрился на гостей. — Брать в одном месте и нести в другое. За каждую машину будете получать по десятке.

— Сколько? — не сдержал удивлённого возгласа Табас. Сумма была удручающе мала.

— И как часто машины приходят? — уточнил Ибар, сохранявший спокойный вид.

— В день по одной-две на всю базу.

— Двадцать крон? — возмущённо спросил Табас. — Да этого только на хлеб и хватит!

— Да, — кивнул начальник, глядя на них большими из-за линз глазами, — но это лучше, чем не получать ничего вообще и сидеть без хлеба. Работа непыльная. На фуру у бригады уходит пара часов от силы. В остальное время можете делать что хотите. И вообще, я никого не заставляю. Если не хотите работать — дверь позади вас.

— Когда можно приступить? — деловито спросил Ибар, осаживая взглядом вспыхнувшего напарника.

— Послезавтра можете прийти. Машины обычно приезжают с утра. К семи давайте, не ошибётесь.

— Договорились, — Ибар пожал руку новоявленному начальнику и вместе с напарником покинул ангар.

— Двадцать крон… — сокрушался Табас, чувствуя жуткую досаду от того, что ему придётся работать за такие гроши. Солнце начало припекать, стало жарко.

— Это и правда лучше, чем ничего, — пожал плечами Ибар.

— Я тут в шестнадцать лет за пару часов полтинник зарабатывал. И это даже тогда считалось очень мало.

— Мы ещё не всё обошли, — пожал плечами Ибар. — Полтора дня ещё есть. Поищем. Двадцатка тут, двадцатка там, вот и насобираем на жизнь. Хотя это не дело, конечно…

Остаток дня бывшие наёмники провели в поисках, но так ничего и не нашли. Из всех предприятий функционировали единицы — жизненно важные для города, но там уже давно все рабочие места были заняты, даже несмотря на урезанную зарплату и необходимость вкалывать сверх положенной нормы — вылететь на улицу никто не хотел. Кадровики и начальники раздраженно отмахивались от посетителей, кое-где на дверях предприятий висели листки бумаги с надписью «Набор сотрудников не ведём!».

— Раньше тут не так было? — спросил Ибар уже вечером, когда солнце начало клониться к закату. Мужчины стояли на остановке и ждали, когда приползёт троллейбус. Мимо изредка проходили люди — мужчины и женщины, в которых за версту можно было определить таких же неудачливых соискателей, — да проезжали грузовики. Общественный транспорт в рабочее время практически останавливался, поэтому Табас заранее предупредил напарника, что придётся подождать.

— Да, совсем по-другому. Раньше тут жизнь била ключом, — юноша с досадой осматривал окружавшие его серые заборы, будто спрашивая, что с ними произошло. — А теперь — пустота. Всего-то год прошёл…

— За этот год пустыня продвинулась почти на сотню километров. Дикари — даже дальше. Дом Адмет, который совсем недавно был богатым и влиятельным, обнищал, превратился в чёрт знает что и вынужден бросать своих людей на произвол судьбы.

— И что?.. — Табас не понимал, к чему клонит его напарник.

— Год это большой срок, и события, в которых мы принимали участие, влияют на весь мир, даже на самые отдалённые его уголки. А уж на Дом Армстронг, который с Домом Адмет практически граничит…

Табас задумался.

— Да уж… — сказал он мрачно. — Не хочется думать, что со временем Армстронг превратится в разваливающийся Адмет, а потом в пустыню…

— Всё к тому и идёт, — глухо сказал Ибар, и Табасу на миг снова почудился тот самый зверь, что лучше всего умел выживать посреди песка, порохового дыма и летающего металла.

Какое-то время стояли молча.

— Когда домой приедем, покажу тебе кое-что, — нарушил молчание Ибар.

— Что именно? — напарник заинтриговал Табаса.

— Увидишь. Сказал же — когда домой приедем. А пока… Слушай, а может съездим к Железному Замку? — спросил вдруг Ибар. — Никогда не видел их вблизи.

— Заинтересовался? — Табасу польстило, что его рассказ всё-таки запал напарнику в душу.

— Ага. Ну так что?

— Да не вопрос. Поехали.

Путь обратно занял не так много времени. К счастью, ибо у Табаса едва хватило выдержки.

Постепенно троллейбус наполнялся возвращавшимися с работы людьми. Уставшие мужчины и женщины с рюкзаками и пакетами набивались в салон, утрамбовываясь до тех пор, пока места не оставалось совсем. Табас, стоявший в неудобной позе и зажатый между двух вспотевших полных пожилых женщин, чуть не терял сознание от духоты и обливался потом. Его, в отличие от Ибара, никто не стеснялся толкать, да ещё и покрикивать периодически.

Несмотря на то, что троллейбус и без того еле ехал, он всё равно останавливался на всех остановках для того, чтобы очередная порция пассажиров, крича: «Ну подвиньтесь ещё немножко! В конец салона пройдите!», чуть ли не с разбега врезалась в сплошную массу влажной от пота и раздражённой плоти. Кричали истеричные тётки, плоско хохмил какой-то мужчина, пот стекал со лба на нос и капал прямо на фиолетовую шевелюру женщины, установившей свою тележку Табасу на ноги. Дорога обернулась сплошным кошмаром — Табас молил всех известных ему богов, включая Капитанов, чтобы всё это поскорее кончилось. В голове промелькнуло неприятное воспоминание, испортившее и без того плохое настроение — эта давка очень напоминала момент, когда он лежал на дне воронки, придавленный телами сослуживцев.

— О! Наша! Пошли! — почти прорыдал Табас, испытав ни с чем не сравнимое облегчение при виде нужной остановки. Мокрый юноша сразу же отчаянно заработал локтями, пробираясь к выходу. Позади на него сыпались проклятья, но до них уже не было никакого дела: Табас рвался к выходу с тем же отчаянием, с каким извивался, пытаясь сделать вдох там, в воронке, на далёкой войне.

Свежий воздух показался потрясающе приятным. Он охлаждал раскаленную кожу, и Табас пил его, как воду — жадно и ненасытно.

Где-то с десять секунд Табас стоял, пытаясь отдышаться, и слушал ругань со стороны дверей, в которые старались втиснуться новые пассажиры. В конце концов, в салоне нашлось ещё немного места, двери с шипением закрылись, и ненавистная консервная банка укатила прочь.

— Скотовозка… — с ненавистью выплюнул Табас вслед троллейбусу. Ибар, такой же мокрый, лишь пожал плечами, ничего не говоря. — Пошли.

Центральные улицы Армстронга оказались намного более оживлёнными и ухоженными, сколько Табас ни присматривался, но так и не смог заметить какие-нибудь разительные перемены в их облике. Чистые бульвары и проспекты с аккуратно подстриженными деревьями, создающими на вымощенных плиткой тротуарах приятную тень. Тут было много людей — хорошо одетых и довольных жизнью. Много улыбок и солнечного света, зелени и цветов в клумбах, ярких красок, дорогих машин, витрин с одеждой и украшениями по ценам, заставлявших не верить собственным глазам. Над головами возвышались на десятки этажей дома безупречно белого цвета с зеркальными окнами, построенные в незапамятные времена. Каждое из этих зданий было в своём роде идеалом. Вершиной инженерной мысли другой планеты.

— Таким домам почти ничего не страшно, — рассказывал Табас, пока Ибар пялился вверх, не в силах привыкнуть к такой высоте. — Не споткнись, кстати, — улыбнулся он, не удержавшись от колкости, и продолжил: — Кстати, этим домам лет почти столько же, сколько жизни на Кроносе.

— Да иди ты! — недоверчиво посмотрел на него Ибар.

— Ага. Я же говорю — это шедевры. Все Стандартные Конструкции спроектированы с огромным запасом прочности и феноменальной надёжностью. Да и строили тогда не люди.

— А кто? — саркастично ухмыльнулся напарник.

— Машины. Роботы, я имею в виду, — после этой фразы Табас поднял ладони, как бы защищаясь, и пояснил: — Да-да, я знаю, что звучит как очередная бредятина.

— Да нет, это как раз нормально. Я слышал про такие. Они ещё где-то есть. Кажется, у какого-то из Домов есть танки без экипажей. И самолёты, вроде.

— Самолёты? — настала пора удивляться Табасу. — Так сейчас же, вроде, никто не летает.

— Как ты там говорил? За что купил — за то и продаю, — пожал плечами Ибар и снова поднял голову вверх, рассматривая высотные дома.

Все проспекты Армстронга расходились из одной точки правительственного квартала — с площади Пионеров. Площадь представляла собой огромную и сложную транспортную развязку. Над ней висела переплетённая в самых изощрённых комбинациях паутина толстых проводов и кабелей, питающих троллейбусы, а в центре, освещённый ярким солнцем, играющим на плавных изгибах и пускающий зайчики от начищенных поверхностей, стоял памятник Первопроходцам. Три могучие фигуры в громоздких скафандрах, держащие в руках шлемы. В середине — первый Капитан корабля «Армстронг», основатель города и Дома. Широкоплечий, с красивыми мужественными чертами лица и массивной челюстью. По правую руку от него находился ещё один мужчина — более интеллигентный, с бородкой и непонятной штуковиной в руках. Табас помнил, что это какой-то учёный, тоже большая шишка в Экспедиции. А слева от Капитана, ближе, чем бородатый учёный, почти впритирку, располагалась изящная даже в скафандре женщина с длинными волосами. Жена Капитана, первая во всех смыслах леди Армстронга.

По площади тут и там сновали троллейбусы и машины, будто и не было в мире дефицита топлива, а за ними, за площадью и статуей, возвышалась стена, из-за которой на несколько сотен метров вздымалась угловатая серая громадина Железного Замка.

Он впечатлял. Массивное основание и сужение ближе к верху превращало корабль в высокотехнологичную пирамиду. Серый металл корпуса, плавные изгибы, чередующиеся с острыми гранями и углами. Трубы, уступы и контрфорсы, какие-то металлические выступы, похожие издалека на горгулий, провалы люков, переделанных в балконы, и ни одного, даже самого маленького, окна. Было видно, что некоторые части замка повреждены — там металл заменял обыкновенный кирпич, бетон или белый материал, которым были покрыты высотные здания центра. Эти заплатки не выглядели уродливо, наоборот, добавляли Замку брутальности и смотрелись как шрам на лице старого солдата.

— А что там? — спросил Ибар, ткнув пальцем в одну из «заплаток».

— Изначально город строился из частей корабля. Разбирались ненужные модули, и уже из этого материала делали то, что необходимо, — пояснил Табас.

— Круто, — обожжённый наёмник рассматривал Замок, задирая голову, видимо, пытаясь представить, как эта многотонная громадина приземляется на Кронос. — Пройдёмся вокруг?..

Мужчины тронулись с места и прогулочным шагом, никуда не торопясь, побрели влево — к подземному переходу, из которого доносилось гитарное бренчанье и голос уличного музыканта.

Табас, пытавшийся узнать песню, поначалу не заметил перемен в настроении окружающих людей.

Улыбки исчезали с лиц, люди были чем-то обеспокоены — многие из них смотрели на часы, словно куда-то опаздывая.

— Что происходит? — спросил он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Не знаю, — ответил Ибар, останавливаясь. — А на что это похоже?

Люди оставляли свои дела: вот отошёл от ларька с газетами продавец, девушка заперла разноцветную будку с крупной надписью «Мороженое», другие прохожие сворачивали к витрине магазина бытовой техники, где были выставлены телевизоры. Там уже собралась порядочная толпа, и происходящее на экранах нельзя было разглядеть. Люди приближались, вставали на цыпочки, вытягивали шеи и, разочарованно качая головами, отходили в сторону, к другому пункту сбора — новенькому металлическому столбу, на котором висели четыре рупора, направленные во все стороны.

Он находился совсем рядом, и вскоре наёмники, сами того не желая, оказались посреди множества жителей Армстронга, тянувшихся к вожделенному столбу, как сектанты к объекту поклонения.

Насторожившийся Табас хотел сказать Ибару, что ему всё это не нравится и нужно отойти, но заиграла бравурная музыка, заставившая его вздрогнуть от неожиданности. Она была слишком насыщенной, пафосной и неуклюжей — как раз такой, как надо для пропагандистской передачи. Люди замерли, устремив странные взгляды на серые глотки рупоров. Улицы замерли, никто больше никуда не шёл, все разговоры мгновенно стихли.

— Смотри! — сказал Ибар, указывая на другую сторону улицы. Там, на белой стене высотного дома, был смонтирован огромный экран, где на чёрном фоне алели буквы «Внимание!»

— Эй! Потише! — прикрикнул на них кто-то из группы молодых спортивных парней, одетых в камуфляж с красными повязками.

Табас был в замешательстве — до этого он не видел ничего подобного.

— Дорогие соотечественники! — разнёсся, отдаваясь гулким эхом по замершим городским улицам, зычный мужской голос. Табас, приподнявшись на цыпочки, посмотрел на экран вдалеке и увидел диктора — пожилого мужчину в костюме. В его чёрных волосах пролегли седые ниточки, а мужественное лицо вызывало симпатию. — Вас приветствует служба новостей Армстронга. Сегодня стало известно, что Дом Адмет, окончательно и бесповоротно разгромленный на южном фронте, вместо того, чтобы спасать своих мирных жителей, поспешно перебрасывает свежие силы на север, к нашим с вами границам.

Диктор говорил с искренней горечью, но Табаса было не обмануть. Во время службы он наслушался достаточно пропагандистских речей для того, чтобы не верить впредь ни одной.

— Эй! Не видно же! — шикнул кто-то за спиной, и наёмник, обернувшись, увидел низенькую старуху, которая знаками показывала ему встать как положено и не вытягивать голову. На старуху тоже зашикали, боясь пропустить хоть малейшее слово, сказанное диктором.

— Становится ясно, что на наш Дом в скором времени будет совершено вероломное нападение. Уже не вызывает сомнений тот факт, что Дом Адмет готовится к войне. Они сами не скрывают своих намерений.

Картинка на экране сменилась — теперь показывали бесконечные железнодорожные составы с платформами, на которых стояло нечто угловатое, укрытое брезентом, вздымавшее ввысь стволы орудий, высовывавшихся из-под ткани. Из окон пассажирских вагонов торчали головы бородачей в песочных кепках — гвардейцы, как понял по блестящим латунным кокардам Табас. Один состав, второй, третий, самолёты, пехота на марше. Постепенно изображение становилось всё более контрастным, появился странный красный оттенок, который с каждой секундой прибавлял в насыщенности, внушая неприязнь к показывавшимся картинам. Заиграла какая-то музыка, так же, как и оттенок, постепенно усиливавшаяся.

Мрачная, монотонная, наводящая жуть. Сам голос и слова, которые он произносил, были под стать общей атмосфере и очень метко били по эмоциям. Мозгом Табас понимал, что его дурят, кормят ядовитой гадостью, специально пробуждают в нём отчаяние и страхи, но ничего не мог с собой поделать и с каким-то непонятным ему самому мазохизмом хотел смотреть и ужасаться ещё и ещё.

— Захват сопредельной территории стал для наших бывших союзников выходом из безвыходной ситуации. Как животные, цепляющиеся за жизнь, они готовы рвать глотки тем, кто живёт лучше, чем они. Вместо того, чтобы принять протянутую им руку помощи, Капитан Дома Адмет вцепился в неё, как бешеный пёс.

Табас заметил, что стиль речи постепенно менялся — от сухого и информативного к эмоциональному и агрессивному. Юноша посмотрел на Ибара, хмуро внимавшего голосу диктора, и на миг ему показалось, что напарник верит в этот фарс. Захотелось стряхнуть с себя это наваждение, во весь голос закричать, опровергая всё, что лилось липким потоком из динамиков и экранов, но чувство самосохранения подсказывало, что это будет самое глупое самоубийство в истории.

Всё это — неисчислимые колонны войск Дома Адмет, голос и музыка, прямо-таки запихивали внутрь человека нужный настрой.

Замершие люди, молча ловившие каждое слово, были сейчас едины, как никогда до этого. Полное растворение. Все, начиная от богатого бизнесмена, шедшего к машине, и заканчивая дворником в оранжевом жилете и продавщицей мороженого, были одной семьёй, сплотившейся вокруг общей напасти и забывшей на короткое время обо всех социальных и материальных барьерах. Кругом были братья и сестры. И их глаза горели ненавистью, слезились от осознания коварства врага и надеялись, что сейчас диктор их спасёт и скажет, что всё не так уж и плохо.

И он дал им это.

Ведущий замолк на полуслове. Музыка также замерла, сменившись спустя миг такой же громкой, но уже приятной уху, лёгкой, возвышенной, полной надежды. Как будто наступил рассвет после долгой тёмной ночи, полной ужасов.

— Но нам есть, чем ответить безумным ордам! Мы не допустим очередного удара в спину! Шпионы-террористы, которых к нам засылали под видом беженцев, будут выловлены все до единого, а вероломное нападение обернётся для Адмет морем крови их собственных солдат. На страже границ стоят верные сыны Дома Армстронг, готовые отдать жизни за Его Превосходительство и наших с вами родных и близких! Плечом к плечу…

Экран показывал новые колонны — теперь уже со знаками различия Дома Армстронг. По дорогам катили сотни танков, пылила пехота, сплошь состоявшая из улыбчивых здоровых парней с правильными чертами лица.

— Наши храбрые сыны готовы отразить любой удар и закончить войну на территории агрессора! Армия готова пройти победоносным маршем по территории противника, а ядерные стрелы сотрут в радиоактивный пепел любой намёк на сопротивление! Судьба вражеских полчищ заранее предрешена! — и всё в подобном ключе. Музыка заставляла трепетать, голос давал надежду. Многие не скрывали слёз, а диктор, не сбавляя темп, распалялся всё сильнее и закончил выступление уже не осмысленными предложениями, вовсе нет: он выкрикивал лозунги, каждый из которых находил в душе Табаса живой отклик. Находил вопреки мозгу, кричавшему, что это всё неправда, и безуспешно пытавшемуся взять тело под контроль.

Наёмник еле сдерживался от того, чтобы не повторять лозунги за диктором, как это делали все вокруг, был опьянён чувством единства со своим народом. Ещё немного — и он полюбил бы Его Превосходительство всей душой и со всех ног побежал бы на вербовочный пункт.

— Храбрость и Воля! — выкрикнул диктор, и музыка, ещё недавно бывшая просто фоном, плавно перешла в первые аккорды гимна Дома Армстронг.

Недавние молодчики, что смотрели на Табаса и Ибара с неприязнью, несколько раз громко проорали последнюю фразу диктора и нестройно запели, заражая своим энтузиазмом остальных:

— До-ом, в котором живет воля…

— Ура-а! — неожиданно громко прокричал над самым ухом Табаса обожжённый напарник и, когда наёмник обернулся, процедил тихо сквозь зубы:

— Пошли отсюда. И живее.

Ибар подхватил Табаса под локоть и повёл с площади прочь. Чем больше проходило времени, тем осмысленнее становилось выражение лиц людей. Они трясли головой, будто пытаясь отделаться от наваждения, и шли дальше по своим делам, словно и не стояли только что, плача и надеясь на то, что ведущий их утешит, скажет, что всё хорошо и бояться не надо.

— Ты вообще что-нибудь слышал про то, что Адмет собираются нападать на Армстронг? — вполголоса спросил Табас спустя пять минут быстрой ходьбы. Мужчинам хотелось убраться подальше с улицы, которая только что была полностью заполнена сумасшедшими.

— Нет. Но, думаю, до нас бы слухи и не дошли.

— Резонно…

— Меня больше беспокоит то, что Армстронг так громко бряцает оружием, — пробурчал Ибар, обращаясь, скорей, к себе.

— Да, меня тоже это напугало. Ядерные ракеты… Да уж, — Табас поёжился. Ему стало страшно от осознания того, что вскоре Армстронг может развязать ядерную войну. — Должно быть, дела идут плохо. Если вот так вот, на всю страну говорят, что готовы запускать ракеты…

— …То они сами боятся, — продолжил Ибар за своего напарника. — Это значит лишь то, что армия Армстронга вовсе не так огромна и страшна, как на видео. Это крик слабого.

— Глупо всё это как-то… И почему Адмет не хотят союза? Им бы помогли остановить дикарей. Думаю, регенты нашего Капитана понимают угрозу и поддержали бы Адмет войсками и прочим... — задумчиво сказал Табас.

— А вот об этом я хотел поговорить с тобой, когда мы окажемся дома, — сказал Ибар с усмешкой глядя на молодого напарника. — Терпение.

Добрались уже затемно. Идея снова лезть в переполненный общественный транспорт показалась самоубийственной, и потому обратный путь мужчины прошли пешком. Армстронг оказался на удивление маленьким. От центра до дома — всего полтора часа неспешной ходьбы. Табас вспоминал, как он ещё в детстве бродил по этим улицам, втайне от матери убежав из двора, где ему было разрешено гулять, в большой мир. Тогда всё вокруг казалось огромным и безопасным, даже с учётом постоянных сплетен о том, что в городе снова среди бела дня кого-то убили.

Сегодняшняя сцена в центре города как будто заставила Табаса прозреть. Взгляд молодого наёмника цеплялся за новые детали. Раньше он не замечал развешенных всюду маленьких красных флажков, пёстрых плакатов с могучими мужчинами в форме, крикливых лозунгов, восхвалявших Капитана, армию и Дом Армстронг в целом, а также не обращал внимания на тройки молодчиков с красными повязками. Наверное, это произошло потому, что взгляд Табаса был «замылен», и, наконец-то, вырвавшийся из ада наёмник видел не реальность, а ту самую картинку, к которой привык за то время, пока здесь жил.

Как оказалось, город сильно изменился — прежде всего, в плане атмосферы. Табас теперь не чувствовал себя здесь как дома. Появился непонятный страх, что кто-то узнает о том, что он, пусть и за деньги, служил на стороне ненавидимого теперь Дома Адмет. В каждом взгляде Табасу виделись подозрения и неприязнь.

— Знаешь, — сказал Ибар, когда они уже подходили к дому, — я, наверное, завтра ещё с тобой похожу, и если ничего не попадётся, то завербуюсь в армию.

— А разве так можно? — удивился Табас. — У нас в армию берут только с гражданством. Да и на медкомиссиях, я слышал, пристают к каждой мелочи. Без обид, — поспешно добавил он, глядя на то, как нахмурился напарник. — Так что вряд ли получится.

— Ай, да брось, — только отмахнулся Ибар, раздосадованный упоминанием о своих шрамах. — Наёмники есть везде.

— Везде есть, а в Армстронге нет, — сдержанно улыбнулся Табас в ответ.

— Не надо ля-ля, — уверенно сказал Ибар. — Я даже сейчас, не зная о вашем городе совершенно ничего, могу сказать, что меня возьмут. У вас аховая ситуация в армии — это раз, — начал Ибар загибать пальцы. — Скоро, похоже, начнётся война — это два. Ну и, наёмники действительно есть в любом Доме — это три. Пропаганда — это одно, а реальное положение дел — совсем другое.. Конечно, тот мужик из телевизора скажет, что армия Армстронга — это лучшие из лучших, добровольцы-защитники, а армия Адмет — сплошь наёмное отребье, воюющее за деньги.

Табас молчал.

— И платить они будут готовы очень и очень много. Без обид, но десятка за машину при двух машинах в день — это нам только на проезд туда-сюда. Мы вон за сегодня на разъезды потратили четыре кроны. Так что всё это несерьёзно.

— Ты ведь и не собирался жить мирной жизнью, верно?.. — спросил Табас, чувствуя себя обманутым.

— Ага, — кивнул Ибар, ухмыльнувшись. — А что делать? Люди всегда воевали и всегда будут воевать, попомни мои слова. Даже когда Адмет исчезнет с карты, а Армстронг занесёт песком, выжившие продолжат рвать друг другу глотки. Да, я не историк, как ты. Но я неплохо знаю людей. И моё знание говорит, что без куска хлеба я не останусь.

Табас лишь нахмурился, ничего не сказав в ответ.

Мать встретила мужчин многочисленными вопросами. Прямо с порога затараторила, выпытывая всё произошедшее за день, засуетилась, быстро накрыла на стол и, усевшись напротив, слушала рассказ Табаса, время от времени кивая и задавая вопросы немного заплетавшимся языком. От неё сильно пахло спиртным — видимо, успела выпить, пока сына не было дома. Табаса это ужасно раздражало: раньше мать вообще не пила, но за тот год, пока он носился по пескам, похоже, успела пристраститься.

— И сколько обещают там?

— Пятьдесят за машину, — почему-то соврал Табас, уставившись в тарелку с супом.

Ибар лишь кашлянул.

После еды мать ушла на кухню, а Ибар подошел к стене, на которой висела карта Кроноса, и подозвал Табаса к себе.

— Вот о чём я хотел с тобой поговорить. Смотри, — обожжённый солдат кивком указал на карту.

Табас осмотрел её, но не заметил ничего особенного. Пресное море у ледяной шапки северного полушария, образованное из растопленных ледников, хорошо знакомые изгибы горных хребтов южнее, крупные проплешины Каменных Долин и солончаков, территория дома Армстронг, раскрашенная в красный цвет, и большая коричневая полоса пустыни у экватора — территория, которая никогда не была освоена.

— И что? — спросил Табас у напарника.

— Внимательней.

— Хорошо… — начиная раздражаться, сказал Табас и снова принялся обшаривать карту глазами.

Скорее всего, Ибар нашёл что-то на юге. Вот он, Дом Адмет — тоже огромная территория, простирающаяся далеко на юг и граничащая… с Домом Шекспир. Одноименная столица была обозначена крупной коричневой точкой: исходя из её размера можно было предположить, что население у неизвестного города составляло тысяч пятьсот, если не больше.

— Вижу, нашёл, — прохрипел Ибар над ухом. — Понимаешь теперь, почему они не хотят союза с вами? — и продолжил, не дождавшись ответа от молчавшего Табаса: — Карта была выпущена пятьдесят лет назад. За это время пустыня продвинулась на север так, что сожрала территорию крупного Дома и ополовинила ещё один. Возможно, у них даже был свой Железный Замок. Это с ними мы воевали. Это они стали голодранцами, лезущими на пулемёты. И то же самое в скором времени ждёт Дом Адмет. Их засыплет песком, пригодной для жизни и обработки земли не останется. Им будет нечего жрать, и они будут вынуждены точно также отправиться в путь, на север, а от Дома Адмет не останется ничего, кроме упоминаний в учебниках. Капитан Адмет это понимает, потому и торопится начать войну как можно скорее, пока у него есть ресурсы, оружие и люди. А время идёт, любое промедление смерти подобно. Чем дальше — тем меньше у них еды, нефти, железа и людей.

— Но ведь можно будет принять этих людей к се… — сказал Табас и осёкся, осознав, какую глупость сморозил.

— Тут два человека не могут работу найти, а ты говоришь о том, чтобы принять ещё минимум пять миллионов. Кронос деградирует и умирает, пустыня не в состоянии никого прокормить. Моря высыхают, ледники больше никто не растапливает, боясь потепления. Никто даже не помнит, как бороться с пустыней. Так что будет война, — жутко оскалившись, говорил старый обожжённый солдат, сверкая глазами так, будто в них уже отражались отсветы ещё не разгоревшихся пожаров. — И эта война будет намного более жестокой, чем многолетние вялые бодания Дома Адмет с Домом Шекспир и другими дикарями.

— А ты этому и рад, — ощерился Табас, внезапно разозлившийся, будто это Ибар был виноват в том, что скоро Армстронгу предстояло пережить тяжёлые времена. Или не пережить и уйти в небытие.

Напарник лишь пожал плечами.

— Всё равно этот шарик обречён. Не сейчас, так через тысячу лет. Хотя, тысяча — это очень оптимистично, — хрипло расхохотался обожжённый наёмник. — Я думаю, всё закончится лет через пятьсот. И лично для меня нет ничего плохого в том, что люди ещё будут друг дружку убивать за стакан воды. Это означает, что я всегда буду сыт, одет и при деньгах.

— Эгоист, — осуждающе сказал Табас.

— А ты тряпка, — презрительно бросил Ибар. — Хлюпик. Армия многим вправляла мозги, но, похоже, ты — исключение. Впервые вижу, чтобы человек после пустыни и войны оставался таким… Идеалистом.

— Надо же, какие слова мы знаем, — оскалился Табас, защищаясь. — Не слишком заумно?

— Я сложнее, чем кажусь, — парировал напарник.

— Не заставляй меня жалеть, что я вообще взял тебя с собой.

— А ты мог отказаться? — гнусно усмехнулся обожжённый.

— Мог.

— И как бы ты через территорию Адмет прошёл? — усмешка стала ещё отвратительнее. — Знаешь что?.. Ты сам держался за меня всё это время и просто не смог бы отказать тому, кто твою жопу тощую из песка вынул.

Табас молчал. Верить в правоту Ибара не хотелось, но в глубине души заворочалось гаденькое чувство, что эта обожжённая сволочь права.

— Ты тоже был мне нужен, но гораздо меньше. Добраться до Армстронга, найти жильё, получить услуги гида — это я и сам мог бы. А ты смог бы выбраться из пустыни? Или из деревни, куда Вольные зашли пограбить? Или из-под обстрела? Пересёк бы ты границу? Добрался бы до любимой мамочки? Не убила бы тебя местная шпана за автомат? — каждый вопрос действовал на Табаса как пощёчина, он опустил глаза и краснел. — Ты, приятель, мой должник, поэтому веди себя соответственно, — Ибар воззрился на Табаса так, что у того затряслись колени. — И не смей попрекать куском хлеба. Щенок. Если бы не я, твоя мама даже пустой гроб не получила бы. Был такой Табас на свете — и нету. Ничего не осталось, даже телеграммы бы не пришло, что сдох.

— Пошёл ты, — бросил побледневший от смеси страха и ярости молодой человек. — Должник так должник. Завтра последний день. Послезавтра с утра вали куда хочешь. Мне плевать. Хоть в армию, хоть в ад. Там как раз место для таких зверей, как ты. Убийца! — бросил он самое первое оскорбление, пришедшее на ум.

Ибар рассмеялся — громко, от души, хлопая себя по коленям, и Табас со жгучим стыдом понял, что сморозил глупость. Убийц в этой комнате было двое.

10.

Когда настала ночь, Табас, устав ворочаться, тихонько встал с кровати, захватил из холодильника пару банок холодного пива и пошёл на крышу. В комнате снова было душно, даже несмотря на то, что они остались с матерью вдвоём и Ибар ушёл, как он выразился, «по девочкам».

Миновав два этажа и поднявшись по приставной лестнице — старой, ржавой, скрипучей и трясущейся, как в припадке, Табас отпер своим ключом огромный навесной замок, откинул металлическую крышку люка и ступил на гудрон крыши.

Открыв пшикнувшую банку, Табас сел на кирпичный карниз и свесил вниз ноги, ощутив, как перехватило дыхание от страха перед высотой и удовольствия от того, что он всё-таки сумел побороть самого себя.

Впечатления портили только воспоминания о разговоре с Ибаром, на которого юноша всё ещё злился.

Город остывал после жаркого дня, и воздух над ним дрожал. В ясном небе висел красный Гефест, а белый, как раскалённый осколок металла, Той только-только показался из-за горизонта и помчался, словно боясь опоздать и не совершить положенные ему два оборота за ночь.

Где-то внизу играла громкая бумкающая музыка, слышались пьяные крики и хохот, вызывавшие у Табаса отвращение вперемешку со страхом.

«Хорошо», — подумал наёмник, вдыхая сладкий летний ветер с лёгкими нотками пыли. Ещё год назад можно было различить смрад бензинового выхлопа, но теперь воздух был чист. Табас закрыл глаза, чувствуя, как шевелятся волосы у него на голове, и подумал о том, что сказал Ибар. Он снова, раз за разом, прокручивал разговор, неизвестно зачем придумывая ответы, которые никогда уже не озвучит.

— А ты тряпка, — отчего-то разозлившись, бросил Ибар, — Хлюпик. Армия многим вправляла мозги, но, похоже, ты — исключение. Впервые вижу, чтобы человек после пустыни и войны оставался таким… Идеалистом.

«Да, Ибар. Ты, в принципе, прав. Дурак я и тряпка. Даже армия не исправила».

Что он ответил бы? Вряд ли что-то вроде: «Выше нос! Ты хороший стрелок и отличный солдат».

А можно ли вообще было считать его, Табаса, хорошим солдатом? Кто даст ответ? Означает ли его возвращение то, что он достаточно хорош? Из пустыни не вернулось очень много людей. Гвардейцы, с которыми завязалась перестрелка, были прекрасными солдатами — опытными, обученными, дисциплинированными. Но сейчас их, скорее всего, уже занесло песком.

Вольные тоже умели воевать, зачастую даже лучше гвардейцев, но и от них осталась лишь небольшая горстка — батальон, не больше.

«Из пустыни вернулись не отличные солдаты, а просто везучие», — подумал Табас. «Наверное, в этом весь смысл. Кому больше везёт — тот и отличный».

Молодой человек отпил пару глотков, поставил банку рядом и, подняв голову вверх, наткнулся взглядом на созвездие Воина — его любимое. Табас сам до конца не понимал, чем оно ему нравилось, наверное, тем, что его можно было легко отыскать — три неяркие звезды, образовывавшие острие меча, были его визитной карточкой.

Наёмник вспомнил, как сегодня рассказывал Ибару о Земле и Железных Замках, и попытался найти в небе звезду, вокруг которой вращалась планета-прародитель. Как учил отец: чуть левее Креста и на два пальца ниже трилистника, в небольшой кучке тусклых, едва-едва заметных точечек. Да, какая-то из них — точно Солнце, но вот какая именно? Непонятно.

«Интересно, как сейчас на Земле?»

Вопрос не был риторическим: Табасу действительно было бы любопытно узнать, что там происходит.

Обе банки очень быстро опустели. С непривычки к алкоголю закружилась голова — земля закачалась, и юноша, перекинув ноги, залез обратно на крышу, испугавшись того, что свалится.

«Было бы очень здорово нам всем сбежать», — подумал он. — «Люди прилетели сюда за миллиарды миллиардов километров, надеясь построить новый мир.

Тщательно отобрали самых лучших — элитный генетический материал, размножились, устроились, но так ничего и не сумели изменить. Мы теперь как бездомные. Шаримся по помойкам тех людей, времён первых Капитанов, дерёмся за мусор. Проедаем наследство, теряем знания, забываем, кто мы. Ничего нового не строим и не изобретаем, леса не сажаем, ледники не плавим, с пустыней не боремся. Ищем, где бы ещё урвать канистру бензина и немного жратвы.

Сами всё разрушили, идиоты. Кто вообще сейчас помнит, что Кронос был холодным? Ведь в самом начале, до заселения, в наших широтах температура выше минус пятидесяти не поднималась. На экваторе — минус десять. Грамотная колонизация сделала Кронос пригодным для жизни, позволила установить нормальную температуру, без этой жуткой жары, а потом какому-то идиоту-Капитану две тысячи лет назад захотелось побольше воды. И он, не зная, как всё функционирует, не понимая, что воды на Кроносе должно быть ровно столько и ни капли больше, превратил всю планету в парилку… И с каждым новым поколением будет только хуже. Старые знания забудутся, новые никто не станет искать.

Людей привезли на эту планету для того, чтобы построить рай, а мы всё просрали», — злой пьяный Табас показал кулак кому-то в центре города.

«И никуда мы уже не полетим. Ни обратно на Землю, ни к другим звёздам. У нас нет цели. Наш мир бесплоден. Мы не дадим потомства. Не отберём пятьдесят тысяч лучших, не подарим жизнь пустой планете, не воздвигнем новых городов. И Капитаны наши — не лучшие из лучших, достойные памятников на площадях, а дегенераты, солдафоны и сволочи. Им проще ударить ракетами по соседнему Дому, чем объединиться и посадить леса. Проще отстреливать дикарей, чем поселить их где-нибудь или отправить возводить защитные полосы от песчаных бурь... Да, Ибар, ты был прав», — перед глазами Табаса возникло перебинтованное лицо его напарника. — «Наш мир обречён, и в нём теперь нужны будут только такие как ты. Без обид, это я тебе комплимент сделал».

Спустившись с крыши и уже подходя к двери блока, Табас услышал, что кто-то скандалит. Сперва он подумал на компанию, что пила и хохотала этажом выше, но оказалось, что скандал как раз у него дома.

В коридоре обнаружился его сосед: долговязый и вечно пьяный тип с идиотской стрижкой — лысая голова и короткая куцая чёлка. В этот раз он был одет не в старую майку и брюки странного цвета, а в какой-то дурацкий камуфляж с рынка, рукав которого стягивала хорошо знакомая красная повязка. В коридоре горел свет, соседи высунулись из комнат и смотрели на то, как этот дегенерат, брызгая слюной, орал на мать Табаса, стоявшую у порога в одном халате — помятую после вечерней дозы спиртного, выпитого под пристальным неприязненным сыновним взглядом.

— Когда ты свои коробки сраные уберёшь уже? — пустые голубые глаза, выцветшие, как у рыбы или наркомана.

Пьяный хулиган был готов полезть в драку, а остальные ему только поддакивали.

— Книгами уже какой год полкоридора занято! Спотыкаюсь хожу каждый раз!

У него под ногами, обутыми в тяжелые, точь-в-точь как в Вольном Легионе, сапоги, валялась коробка. Из её расколотого чрева на облупившуюся коричневую краску пола вывалилось несколько томиков.

— Умники, тоже мне! Убирай, или я сейчас!..

— Ну куда мне их убрать? — вяло отмахивалась мать.

Она всегда боялась этого хмыря — вечно пьяного, самоуверенного, вонявшего потом, чесноком и злобой. Боялся и Табас: с того самого момента, когда в детстве попался ему под горячую запойную руку, дал слабину и с тех пор был вынужден сносить издевательства.

— А куда хочешь, туда и убирай! Умники! Слышь? — обратился он к полному мужику, стоявшему в одних семейных трусах. — Умные, а? Книги убирай, я сказал! Или сама вали отсюда! Нам тут умники не нужны! Нам солдаты нужны! Довели страну! — орал он пьяным голосом какую-то белиберду. — Значит, в то время, как наш Капитан…

— Что тут происходит? — мрачно спросил Табас. На него тут же устремились взгляды, ощущение было похоже на то, что он испытал, поднявшись в одиночку из окопа и выстрелив по дикарям: как будто на него разом навели десяток стволов.

— О! Дрищ! — заулыбался сосед. — Убирай свои книги нахрен отсель! Сколько раз говорил, спотыкаюсь! Вот и сейчас! Всю ногу чуть не отбил!

— Пить надо меньше, — тихо, но твёрдо сказал Табас. Сзади скрипнула половица, и только этот звук выдал присутствие постороннего: оказалось, что это вернулся Ибар. Вовремя, нечего сказать. Сейчас обожжённый наёмник находился у Табаса за спиной и притворялся висящим на вешалке старым пальто.

— Что-о? — разъярённое пьяное туловище, пошло на Табаса, поднимая кулаки. Глаза бешеные, морда перекошенная.

— Эй! — подал голос обожжённый. — Давайте все успокоимся.

Табас вспомнил, в каких обстоятельствах слышал от Ибара похожую фразу и чем всё закончилось. Оптимизма это не добавило.

— А ты мне не мешайся! — сосед приближался к юноше, протягивая в его сторону ладони с красно-синими волосатыми пальцами.

— Подожди, не на… — вскрикнула мать, но наёмник не послушал: быстрым обманным движением отвлёк долговязого и метким ударом под дых уложил его на пол. Всё, как учил мастер-сержант. Завизжала женщина, потные мужики в семейных трусах выскочили из дверей и бросились разнимать уже закончившуюся драку, но было уже безнадёжно поздно — тело под ногами Табаса хрипело и изрыгало проклятия.

— Щ-щенок! — прошипел, брызгая слюной, разъярённый болван, которого оттаскивали, заломив руки за спину. — Знаешь, кто я такой? Да через пять минут и ты получишь, и ты, шлюха старая, и ты, урод! Понял? — он вырвался, едва не разбив носы тем, кто его удерживал, но лишь для того, чтобы оказаться лицом к лицу с разъярённым Ибаром. Табас злорадно усмехнулся, вспомнив, как напарник относился к упоминанию о своей внешности.

Неведомая сила отшвырнула Табаса в сторону, нечто рычащее вырвалось вперёд, играючи разбросало в стороны тех, мешал, и закружило долговязую фигуру в камуфляже, словно торнадо.

Ибар бил морду быстро, умело и с нескрываемым наслаждением: лицо соседа Табаса на глазах превращалось в месиво, но он не мог даже упасть, потому что один удар следовал за другим. На мгновение Табас не на шутку испугался, что сейчас на его глазах произойдёт убийство, но просчитался. Оскалившийся Ибар, покрытый красными пятнышками крови, оттолкнул молодого наёмника с дороги, протащил за шкирку трепыхавшееся пьяное тело, и, открыв дверь, лёгким движением выбросил наружу так, что оно покатилось по лестнице, крича и матерясь.

Когда обожжённый обернулся, все присутствующие отшатнулись от его взгляда и пряча глаза, неслышно и быстро, как тараканы, разбежались по комнатам.

Табас подошёл к коробке, присел на корточки и принялся собирать книги дрожащими руками. То, что давний обидчик, наконец, получил по заслугам, здорово воодушевляло. Юноша жалел лишь о том, что не выбил из него всё дерьмо собственными руками.

— Ох, не кончится это добром, — запричитала мать. — Он же дурак…

«Да уж», — подумал Табас. — «Поспать нам сегодня точно не светит».

— Надо уходить, — сказал Ибар.

— Чтобы он тут всё разгромил? — фыркнул Табас.

— Он будет не один, — влезла мать. — У него рядом знакомые живут, тоже из Дружин.

— Лучше пусть дом разнесут, чем тебя прибьют! — настаивал Ибар, но молодой человек был непреклонен.

— Я останусь, — твёрдо сказал Табас, чувствовавший небывалый прилив сил и уверенности в себе.

Ибар закатил глаза.

— Дурак что ли? Ладно ты, тебя не жалко, а о матери подумал? Если она под горячую руку попадёт?

— Она отсидится где-нибудь, — Табас понимал, что несёт чушь, но почему-то не мог остановиться и дать задний ход. — И, давай, ты вообще не будешь вмешиваться?..

— Надо же, какие мы крутые, — криво ухмыльнулся Ибар. — Дал в морду хулигану и перья распустил?

— Тебе-то что? — набычился юноша. — Сам же говорил, что уйдёшь, вот и вали. Не хочу снова становиться твоим должником.

Ибар вздохнул:

— Какой же ты ещё ребёнок!.. Знаешь, ты сейчас себя ведёшь, как тот староста деревенский — шмотки дороже жизни. Неужели сервизы, телевизоры и куски спрессованных опилок стоят того, чтобы отдавать за них жизнь?.. Ладно, — махнул рукой Ибар, не дождавшись ответа Табаса. — Не хочешь бежать — хрен с тобой. Я останусь. В конце концов, тут и моя вина. После твоего удара он бы ничего особенного не сотворил, зато теперь. Эх…

Долговязый вернулся через полчаса — удивительно быстро для избитого в кровь пьяного тела.

По коридору простучали тяжёлые сапоги, хлипкая фанерно-картонная дверь рухнула на пол с одного удара и комната тут же, мгновенно и до отказа заполнилась людьми. Молодчики в камуфляже с красными повязками, ворвались, подбадривая друг друга криками. Кажется, у них в руках были резиновые полицейские дубинки — Табасу было некогда рассматривать.

Взревев, он набросился на нападавших первым, чем немало их озадачил. Красномордые здоровые лбы не ждали сопротивления и растерялись, а салага кинулся на них со всей яростью, на которую был способен, и полностью растворился в драке, действуя на автоматизме, не контролируя тело, давая волю рефлексам. Лишь краем глаза Табас увидел, что в дело вступил также и Ибар, играючи ломавший молодчикам руки и ноги.

Ярость, пот, кровь, хруст, женский визг где-то позади, боль от полученных ударов и захлёбывающееся сердце.

Драка продолжалась ровно пятнадцать секунд и, когда всё кончилось, на полу комнаты вповалку лежало десять тел. Разгоряченных, потных, красных, изломанных, окровавленных, стонавших. Табас и сам взмок, с него буквально текло ручьём.

Уже в коридоре лежал долговязый сосед со свёрнутой шеей — Табас с удивлением вспоминал, как только что, буквально секунду назад, догнал его, заломал, и, взяв шею в захват, резко дёрнул в сторону и отпустил только тогда, когда услышал характерный хруст позвонков. Это было как будто видение из другого мира, словно и не Табас всё это сделал, а кто-то другой.

«Что же мы натворили?» — подумал наёмник, пытавшийся отдышаться и глядевший на такого же взмыленного Ибара, бинты которого растрепались, снова открывая вид на уродливые фиолетовые бугры на его черепе.

Где-то в глубине комнаты зазвенело стекло, и Табас, обернувшись, увидел перепуганную мать, дрожащими руками опрокинувшую в себя полстакана бренди.

Спустя ещё полчаса их арестовала полиция.

11.

— Заткнитесь там! — рявкнул потный боров в синей рубашке и восьмиугольной фуражке с блестящим гербом. Он сидел за столом и смотрел на микроскопическом телевизоре какую-то ерунду. Возможно, что это были новости, судя по тому, что слова «Капитан» и «Его Превосходительство» повторяли с такой частотой, что захотелось пойти в угол поблевать.

Табас говорил с трудом: перед тем, как задержать, его как следует избили за сопротивление при аресте, но несмотря на это они потихоньку общались с Ибаром. Тому тоже досталось — глаз распух и переливался всеми оттенками синего, а губу, от которой и так не слишком много осталось, разбили до крови. Обожжённый наёмник, устав утираться, решил про неё забыть и сидел, считая, сколько капель уже упало на заросший толстым слоем грязи пол каталажки.

Драка послужила поводом к примирению, Ибар даже извинился, что было само по себе удивительно.

— В то время, как Его Превосходительство всеми силами пытается остановить надвигающуюся войну, Дом Адмет ищет себе союзников!.. — вещал лающий голос из телевизора.

Первые слова заставили Табаса прислушаться, ведь его сосед, ныне безнадёжно мёртвый, начинал свою фразу точно также.

Полицейский ел какую-то выпечку и был по локти вымазан в сахарной пудре. Звякнул замок, и он, воровато оглядевшись и облизав пальцы, спрятал пакет под стол.

— Да жри ты спокойно, — сказал незнакомый голос. — Принимай пополнение.

— Смирно! Вольно! Р-равнение на полицейского! Здравия желаю, господин генерал! — заговорил кто-то заплетавшимся языком, и спустя секунду Табас увидел, кто именно.

Постовой вёл в сторону клетки полного мужчину с бородкой, одетого в сильно поношенный зелёный костюм. Ноги отказывались его держать, длинные грязные сальные волосы висели сосульками, на затылке зияла огромная плешь.

— Опять, — простонал охранник.

— Ага, — хохотнул шарообразный постовой, заталкивая гостя в обезьянник. Табас и Ибар с интересом воззрились на нового постояльца, а тот, отряхнув безнадёжно испачканный пиджак, откозырял. Всё его тело как будто держалось на гибких шарнирах и не имело единой оси — арестант был вдребезги пьян.

— Здравия желаю, товарищи по несчастью! — поприветствовал он мужчин, дыхнув свирепым перегаром, и поднял правый кулак. — Да не угаснет огонь свободы в ваших сердцах!

Охранник закатил глаза и выругался, а арестант повернулся к нему и, снова откозыряв, гаркнул:

— Не извольте беспокоиться, господин генерал! Будет исполнено в лучшем виде, господин генерал! Такого больше не повторится, господин генерал!

Постовой ушёл, ехидно пожелав охраннику спокойной ночи.

Всё стихло, лишь телевизор вещал что-то о вероломстве и укушенных руках помощи. Арестант, покачиваясь, прислушивался к тому, что говорил телеведущий, словно дожидаясь чего-то, а затем резко, заставив Табаса и Ибара дернуться, подобрался, встал по стойке смирно и, приложив ладонь к виску, залаял:

— В то время, как Его Превосходительство всеми силами пытается бороться с сорок седьмой хромосомой и засовывает свою вялую писюльку во все технологические отверстия Железного Замка, доктор истории и философии Василиус Драфт вынужден безобразно напиваться и затевать драку с полицией для того, чтобы найти себе кров и пропитание на ближайшие пять дней!..

Интонация получалась очень похожей, Табас тихонько хихикнул.

— Хочешь, я тебя выпущу? — жалобно спросил охранник. — Я скажу, ты меня обманул и забрал ключи.

— Никак нет, господин генерал! Не извольте беспокоиться, господин генерал! — арестант так и не опустил руку и стоял, качаясь. — Полиция Дома Армстронг — мой лучший защитник и друг! Право на крышу над головой! Свобода печати и собраний! Право на жизнь! Право на тайну переписки!..

Он успел назвать ещё множество прав, пока охранник не заорал и не подскочил к прутьям решётки, пытаясь достать доктора истории и философии дубинкой, косясь, между тем, на Табаса и Ибара, глаза которых плотоядно горели и говорили: «Открывай и заходи, мы ничего тебе не сделаем».

— Унтер-рядовой Драфт пересчёт конституционных прав закончил! — сказал, наконец, учёный, после чего его стошнило прямо на пол.

— Фу, гадость! — охранник отпрянул от решетки с омерзением на лице. В камере запахло желудочным соком и спиртом. Василиус невозмутимо, словно и не произошло ничего, достал из кармана пиджака клетчатый носовой платок сомнительной свежести и отточенно-интеллигентным движением слегка промокнул уголки рта. После этого он уселся на шершавую скамью и затих.

Ибар заинтересованно смотрел на Василиуса, Табас морщил нос, пытаясь как можно меньше дышать, лужа поблёскивала на полу, охранник вернулся на своё место, бормоча проклятия.

— Простите, господа, — сказал, наконец, новый постоялец камеры. — Сегодня я выпил слишком много. Последние полведра были явно лишними. А вас за что взяли?

Табас промолчал, а Ибар ответил, ухмыльнувшись:

— Ни за что. Ложное обвинение.

— Понимаю вас, господа, прекрасно понимаю, — Василиус закивал головой так усердно, что Табас на мгновение испугался, что она отвалится и укатится в угол. — Кстати! Хотите свежих сплетен? — не дожидаясь ответа, арестант продолжил: — Кто-то сегодня убил и попытался съесть десяток дружинников! Люди говорят, что тела обглодали до неузнаваемости. Правда, мне об этом говорил старый хрыч Амаз, он немного сумасшедший и бездомный, но врать не станет.

Табас послушал сбивчивую речь Василиуса и с внутренним содроганием понял, что алкоголь не сыграл никакой роли в том, что новый арестант так себя вёл. Старик сам был сумасшедшим: возможно, даже больше, чем тот самый бездомный Амаз.

— Вы не верите мне?.. — воскликнул с оскорблённым видом Василиус, приняв выражение лица Табаса за недоверие. — Я, между прочим, учёный! Доктор истории и философии!

Последнее высказывание Табаса покоробило: его отец был учёным, и то, что какой-то бродяга присвоил себе учёную степень, было неприятно.

— Вот как? В таком случае скажите, многоуважаемый доктор, когда был разрушен Дом Ромул? — спросил он, желая посадить старого пьяницу в лужу.

— В пять тысяч четыреста восемьдесят седьмом, — сразу же без заминки оттарабанил Василиус. Табас раскрыл рот от удивления.

— Дом Ромул, — откашлявшись, продолжил говорить Василиус, снова изображая лающие интонации теледиктора. — Дом первого основания. Название корабля — Ромул! Первый Капитан — Винсент Лоренцо! Страна-прародитель — Италия! Первичное население — пятьсот человек! Генетический банк — миллион особей! Население в период максимального расцвета — семнадцать миллионов человек! — старый псих выкрикивал эти данные, словно лозунги. Громко и чётко, будто стоял на трибуне, призывая людей записываться в его личную армию и идти громить врагов.

— Он правда учёный, — неожиданно сказал охранник, шурша пакетом: собирал на пальцы оставшуюся внутри сахарную пудру и облизывал. — Бывший. А сейчас — псих ненормальный и алкаш. Все свои мозги пропил и мои скоро съест своими криками.

Василиус, едва услышав про крики, поспешно вскочил со скамьи, откозырял и заорал:

— Так точно, господин генерал! Рад стараться, господин генерал! Дом, в котором живёт воля... — Василиус громко и фальшиво запел гимн, но после первого куплета сдался и снова сел.

— Ты правда учёный? — спросил Ибар.

— Ага, — непривычно тихо ответил Василиус. Табас внутренне напрягся, ожидая, что он снова будет орать, щелкать каблуками, словом, паясничать, но старик, по всей видимости, уже устал.

— И сумасшедший?

— Сумасшедшее некуда, — кивнул старик. — Университет закрыли, жена умерла, из дома выгнали, куда мне ещё податься? Только в сумасшедшие. А это даже и хорошо! — вскрикнул он, неожиданно улыбнувшись и хлопнув себя по колену. — Говорить можно. Про капитана даже. Не сумасшедших за это крепко бьют, знаете ли. Пить можно. О, я даже представить себе не мог, что есть столько способов собрать денег на выпивку! В полиции ночевать можно. Меня, как сумасшедшего, дольше, чем на пять дней не имеют права задерживать. Есть баланду забесплатно можно. Сумасшедшим быть хорошо! Я бы вам тоже порекомендовал, — сказал Василиус с уморительной серьёзностью. — Простите, господа, — он огляделся, снял пиджак и принялся скатывать из него валик. — Я за сегодня ужасно устал. Я бы даже сказал — ужасающе, — валик опустился на скамью, Василиус скорчился на шершавых досках в позе эмбриона. — Спокойной ночи. Да хранит нас всех во сне наш достославный Капитан. Дом, в котором… Живёт… — учёный засопел и вскоре в камере стало тихо.

— Уснул? — спросил охранник, вытянув шею.

Ибар кивнул.

— Хвала Капитанам, — громила сделал звук телевизора потише.

Табас смотрел на происходящее с изумлением. Сюрреализм какой-то. Старый алкоголик с учёным званием, которого боится разбудить полицейский и который проповедует сумасшествие — сама по себе бредовая идея. Никогда ещё Табас не видел столь эксцентричных людей.

Ибар последовал примеру Василиуса, и юноша сам подумал, что поспать — это хорошая идея. Он растянулся на лавке и вскоре задремал, несмотря на холод, волнение и боль во всём теле.

Пробуждение было отвратительным. Снова заскрипела и громыхнула железная дверь, чей-то стальной голос скомандовал:

— Этих двоих — к дознавателю, этого — вышвырнуть на улицу! — после чего их клетку отперли, и Табаса кто-то резким движением сбросил на пол. Пока юноша соображал что к чему, ему в два счёта завернули руки за спину и защелкнули браслеты наручников. Трое злобных мордоворотов в синей форме повели мужчин по длинному коридору, устланному дырявым коричневым линолеумом. Вскоре их разделили: Ибара отправили дальше, а Табаса втолкнули в тесную комнатку с белыми стенами, усеянными подозрительными коричневыми крапинкам, и массивным стулом, прикрученным к полу, с железным столом и сухим, словно пропущенным через соковыжималку, седым мужчиной в костюме.

В руках он держал папку и просматривал её содержимое, скривившись так, будто это были тухлые внутренности какого-то животного. Табаса усадили на стул, после чего сопровождавший его громила ушёл, громко хлопнув дверью.

— Вы знаете, что сотрудничество может облегчить вашу участь? — спросил мужчина, не отрываясь от папки. Он листал страницы, стараясь касаться их как можно меньше. Казалось, он жалел, что не взял с собой резиновые перчатки.

Табас медленно просыпался, но шестерёнки в его мозгу крутились всё ещё слишком медленно. Было холодно, почти всё тело затекло после сна в неудобной позе.

— Да, — сказал, наконец, он, с трудом разлепив сухие губы.

— Хорошо, — дознаватель захлопнул папку и взглянул на Табаса, скорчив ещё более презрительную гримасу. — Пишите признание, не будем затягивать, — он достал из стола лист бумаги и чёрную ручку.

Стоп. Табас задумался. Это же была самооборона. Сосед начал первым, он был пьян, да и дружки его пришли не чай пить. К тому же их было больше. А признание… Признание можно будет написать и потом, когда станет понятно, что к чему.

Следователь смотрел на Табаса, поджав жёлтые губы.

— Чего ты ждёшь? Не можешь писать — диктуй!

— Я…

— Что?

— Я пока не хочу, — помотал головой Табас, почему-то испытывая неловкость от того, что поменял своё мнение.

— Ты же только что сказал, что готов, — поднял бровь полицейский. — Диктуй давай, парень. Кончай шутки шутить. А то посадят лет на сорок, выйдешь стариком. Или не выйдешь, на трудотерапии долго не живут.

— Я хочу разобраться, — уже решительнее произнёс Табас.

— Значит, сотрудничать не хотим? — сощурился сухой.

— Хотим, — он и правда не имел ничего против помощи следствию. В конце концов против него были все улики, но пока был шанс, пусть призрачный, выйти сухим из воды, хотел им воспользоваться. — Но диктовать пока ничего не будем. Мне положен адвокат?

— Какой тебе адвокат? — презрительно выплюнул собеседник. — Ты что, в детском саду? Сейчас военное положение! Особые условия рассмотрения дела. Три дня на всё про всё. Ну? Ещё не передумал кочевряжиться?

Табас молчал. Ему стало очень холодно и страшно, поджилки затряслись. Только сейчас он понял, что натворил что-то ужасное. До сих пор он не осознавал, что сделал что-то не то, что-то, влекущее за собой наказание — отвык от жизни в цивилизованном обществе.

— Они первые начали… — стараясь подавить дрожь в голосе, сказал Табас.

Дознаватель подхватил ручку и принялся что-то строчить на листе.

— Продолжай.

Табас, давясь словами и задыхаясь от волнения и страха, вкратце рассказал, что произошло. Следователь всё записывал и, когда наёмник закончил говорить, откинулся на спинку стула и скривился:

— И ты думал, что я тебе поверю?

Табас посмотрел на него удивлённо.

— Чего молчишь? Ты думал, я поверю в то, что дружинники сами на вас напали, а ты белый и пушистый? На кого работаешь, гнида? — прикрикнул дознаватель. — Где был завербован?! Хватит со мной шутки шутить!

Табас застонал от этих слов.

— В смысле завербовали? Никто меня не…

— Ах, ты ещё и не признаёшься, сволочь! Убил и покалечил дружинников, и не признаёшься?! — полицейский вскочил со своего места. — В то время, как Его Превосходительство!... — хрясь по лицу. Табас клацнул зубами от неожиданности. Удар был подлым и незаметным.

— Сдавайся, тварь, нам всё известно! Шпион недоделанный! — следователь навис над Табасом, сверкая прозрачно-серыми глазами на жёлтом лице.

— Я не шпион! — крикнул Табас, но полицейского это не остановило. Он ещё раз ударил салагу по лицу. И ещё. И снова. Голова Табаса лишь бессильно болталась от тяжёлых ударов, внутри неё что-то зазвенело, потемнело в глазах.

— А теперь? Щенок! Я знаю, что ты работаешь на Адмет! Это в Легионе они тебя завербовали? В Легионе? Знаю, что в легионе, падаль! — он пнул юношу по ноге, но в этот раз боль показалась Табасу далёкой, почти несуществующей. — И дружок твой оттуда же! В армию хотели проникнуть к нам? Отвечай, говна кусок! — на Табаса снова посыпались удары. Он кричал, в голове то и дело с разных сторон вспыхивали яркие лампы боли.

— Тварь поганая! На что они тебя купили? — орал дознаватель, нанося удар за ударом, разбивая Табасу лицо в кровь, но тому было просто нечего сказать — он кричал, всхлипывал, умолял прекратить, но тщетно.

Наконец, уставший следователь поправил галстук, носовым платком утёр кровь с костяшек пальцев и вернулся за стол. Табас тихо плакал — сил на крики и мольбы уже не осталось. Солёные слёзы попадали на рассечённые губы, вызывая жжение.

— Итак, продолжим. Где тебя завербовали? В легионе? Да? Хорошо… — мужчина достал ещё один лист и что-то на нём записал. — С какой целью? С целью вступления в армию Дома Армстронг, шпионажа, диверсий, саботажа и враждебной пропаганды...

Полицейский задавал вопросы, слушал всхлипывания Табаса, отвечал сам себе и записывал «показания». Наконец, закончив и выйдя из-за стола, он поднёс лист бумаги к лицу избитого подследственного.

— Сейчас, сучёныш, ты это подпишешь! Своей рукой, — прошипел он. — А не то, — он резко замахнулся, Табас испуганно дёрнулся. Полицейский хищно усмехнулся и вызвал из коридора огромного охранника, который встал за спиной, держа наготове резиновую дубинку.

Табасу расстегнули наручники и протянули ручку. Юноша принял её негнущимися окровавленными пальцами. На мгновение мелькнула мысль — а не попытаться ли ему убить этого садиста? Вонзить ручку в глаз или взять полицейского в заложники и попробовать сбежать?.. Но потом Табас потерял равновесие и едва не упал на пол. Голова кружилась, мутило, перед глазами всё плыло. Исписанный убористым почерком лист бумаги у него перед глазами качался то в одну сторону, то в другую, и Табас никак не мог попасть в квадратик подписи.

Следователь фыркнул и помог молодому человеку, направив его руку.

Подпись получилась кривая, ручка съехала и чуть не прорвала бумагу, но дознавателю хватило и этого. Он забрал лист, гаркнул:

— Увести! — и Табаса резким рывком поставили на пол, шатавшийся, как машина, едущая по извилистому серпантину.

Наёмник старался удержаться в сознании, и это удавалось лишь с большим трудом.

Непослушные ноги, не повинующиеся командам мозга, чьи-то гражданские ботинки и армейские сапоги, голоса, лязг металла — и вот уже Табас лежит на деревянной скамье в тёмной камере. Левый глаз заплыл и почти ничего не видит. Тесно. Рядом с лицом воняющий мочой металлический унитаз, стены грозят раздавить всей своей шершавой бетонной массой. Ему очень хочется перевернуться на другой бок, чтобы не вдыхать ядрёный застарелый запах мочи, но тело не слушается. В конце концов Табас, устав бороться, просто закрывает глаза и проваливается в темноту.

Не было понятно, сколько времени прошло с тех пор, как он отключился.

Скрипнула дверь, двое охранников взяли Табаса под руки и куда-то потащили. Голова молодого наёмника безвольно висела, и в глаза снова бросался только линолеум — такой же, как и везде, вспучившийся уродливыми пузырями, дырявый, бесстыдно оголявший бетонное тело здания.

Табаса привели в другой кабинет — как две капли воды похожий на тот, где его только что избили. Стол, два стула напротив него, и мужчина — немолодой, темноволосый, с тонкими усиками над верхней губой, одетый в брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Он держал руки скрещёнными на груди и внимательно рассматривал Табаса цепким взглядом.

Юношу усадили на стул, через полминуты привели Ибара — тоже с разбитым в кровь лицом.

Незнакомец знаками показал охране, что они свободны.

— Я гляжу, потрепали вас эти… Сыщики, — взгляд переходил от Табаса на Ибара и обратно. — Меня зовут Айтер. Айтер Раба. И я хочу, чтобы вы работали на меня, — решительно заявил неизвестный мужчина тоном, не терпящим возражений.

— С чего бы нам это делать? — прохрипел Ибар.

Собеседник удивлённо поднял бровь:

— А с чего мне начать? — спросил он. — С того, что на вас висит десять трупов? К тому же, не какой-нибудь уличной шпаны, а дружинников Его Превосходительства?

— Не заметил особой разницы, — оскалился Ибар.

Айтер пропустил его реплику мимо ушей и продолжил:

— …Или с того, что на вас собраны толстые папки с интересным содержимым?

— Ты врёшь, — Ибар попытался рассмеяться, но закашлялся и сплюнул на пол сгусток крови. — Не может быть на нас никаких толстых папок. Мы только три дня в городе.

— Разумеется, может, — усмехнулся Айтер. — Я их видел. Вот о вас, молодой человек, информация собиралась с особым тщанием, вплоть до школьных оценок. Вы действительно не замечали слежки? Серьёзно?

— Нет, — отрицательно покачал головой Табас.

— Ну что ж… — похоже, собеседник ему не поверил. — Знаете, если бы вы не ввязались в драку и не попались в руки полиции, то уже завтра утром сидели бы в Железном Замке. И занимались бы вами не здешние дуболомы, а люди из контрразведки. В этом случае никто даже не вспомнил бы о том, что существовали такие Табас и Ибар. Вы даже не представляете, как вам повезло. Ну, если это именно везение, а не расчёт.

— Да какой уж тут расчёт… А моё досье? — спросил Ибар. — Что мне приплели?

— Да всё то же самое. Самое главное — вы служили в армии Дома Адмет, с которым у нас сейчас назревает война. И в свете этого ваше возвращение выглядит очень… Подозрительно.

— Мы не шпионы, — воскликнул Табас. — И никогда ими не были.

— Ах, говорите за себя, молодой человек! — грубо прервал юношу Айтер. — Что вы можете сказать на это, господин полковник?

Табас обернулся и удивлённо посмотрел на Ибара, насколько ему это позволял подбитый глаз.

— Я не знаю, о чём идёт речь, — ответил тот, сохраняя хладнокровие.

— Только не говорите, что… А знаете, в принципе, это не так уж и важно, — махнул рукой Айтер. — Мне плевать на то, кто вы, в каком звании и на кого работали. Теперь вы будете работать на меня. Услуга за услугу, господа.

— Я ещё не соглашался на эти условия, — процедил сквозь зубы обожжённый.

— То есть, пытки в Железном Замке для тебя предпочтительнее свободы, работы и пятисот тысяч крон? — усмехнулся Айтер.

— Возможно. Не думай, что можешь купить меня, — сказал Ибар.

— О, нет, конечно, — хохотнул Айтер. — Я и подумать не мог о том, чтобы купить наёмника. Как можно?

— Не смешно, — отвернулся Ибар. — Если хочешь говорить со мной, дай сперва бинт.

— Зачем?

— В задницу тебе засунуть! — рыкнул обожжённый, но тут же смягчился. — Башку замотать.

— Ты немного не в том положении, чтобы диктовать мне условия. И да, если ты думаешь, что сумеешь воспользоваться мной для того, чтобы выйти из тюрьмы и сбежать, то ошибаешься. У меня есть, чем тебя удержать. И я не блефую.

От дуэли взглядов, казалось, затрещал воздух.

— Получите вы свои бинты… Полковник, — улыбнулся Айтер, увидев, как его оппонента покоробило упоминание звания. — Но сперва мы всё же поговорим.

— Хорошо, — Ибар скривился, но всё-таки обуздал свой гнев. — Что вам нужно?

— Два проводника, умеющие выживать в пустыне и ориентироваться там. Я собираю экспедицию.

— Куда? — разговор пошёл в деловом ключе. Табаса как будто не существовало, и это было обидно. Впрочем, вряд ли юноша смог бы предложить что-нибудь дельное — его голова гудела после ударов и кружилась. Сильно тошнило.

— В пустыню, разумеется, — не стал раскрывать все карты Айтер. — Где-то месяц-два пути. Нужно будет довести группу до определённой точки. По пути защищать от дикарей, помогать своими знаниями. Сейчас — помочь в планировании и сказать, какое снаряжение понадобится.

— Я согласен, — Ибар принял предложение на удивление быстро.

— Я вижу, вы не сдались, полковник, — усмехнулся Айтер. — Это хорошо, боевой настрой мне нравится, но я знаю, о чём вы думаете. Главное — выбраться из тюрьмы, а там посмотрим. Может быть, вы даже поможете спланировать операцию, но потом, едва получите оружие и окажетесь один на один с пустыней, сбежите. Так вот, заверяю, что этот фокус не пройдёт. Я знаю вас, полковник. Я читал ваше личное дело — старое, ещё из Дома Ньютон, а мозгоправы из моей корпорации составили ваш подробный психологической портрет. Вы у меня вот где, — Айтер поднял сжатый кулак и показал его Ибару.

— Не знаю, о каком полковнике идёт речь, — отчеканил обожжённый, не отводя взгляда от Айтера. В конце концов, тот сдался и повернулся к Табасу:

— А что насчет вас, молодой человек? — спросил он. — Тебе светит расстрел, а твоей матери изгнание. Я говорю не для того, чтобы запугать тебя — это так и есть. Я не зверь, мне просто нужна ваша помощь.

— Почему именно мы? — с трудом проговорил Табас. Распухший язык не слушался.

— Как сказать… Я вижу в этом знамение. Добрый знак. Несколько лет назад я узнал кое-что о цели нашей экспедиции и подумал, что неплохо было бы дотуда добраться. Время шло, знаний становилось больше, план обретал более чёткие очертания. Сейчас всё практически готово, мне не хватало только проводников, и тут, представьте себе, мои люди докладывают, что в полицию попали двое Вольных, воевавших с дикарями и знающих пустыню. Это не могло быть простым совпадением. Миссия у нас непростая, с далеко идущими последствиями, и я склонен думать, что Вселенная дала мне знак, — ухмыльнулся Айтер. — У меня для тебя специальные условия. Насколько я помню, твоя мать живёт в коммуналке и практически, уж извини меня за эти слова, нищенствует. Я готов выдать ей деньги, предназначенные тебе, купить ей небольшую квартирку и назначить пожизненную пенсию. Скажем, на тысячу крон в месяц.

— Не великие деньги… — решил поторговаться Табас.

— Всё, что могу, — обдал наёмника холодом Айтер. — Не забывай, что альтернатива моему предложению — твоя смерть и мать, оставшаяся одна без средств к существованию.

«Хорошие у тебя мозгоправы, сукин сын», — подумал со злостью Табас. Предложение попало в точку, отказаться он просто не мог — они с матерью всю жизнь мечтали о нормальном жилье, и другой шанс его получить представился бы очень нескоро.

— Хорошо, — ответил наёмник, чувствуя себя так, будто бросается с вышки в бассейн с ледяной водой. — Я согласен. Но у меня будет просьба.

12.

Ибара забрали к Айтеру — на закрытый комплекс в окрестностях Армстронга, принадлежавший его компании, Василиуса Драфта по просьбе Табаса нашли, отмыли, переодели и устроили туда же на должность какого-то старшего носильщика кофе, а Табаса отпустили к матери — помогать с ремонтом в новой квартире. Знали, что ему некуда деваться и, в отличие от того же Ибара, он не сбежит.

Новость о переезде мать восприняла с недоверием, но её не за что было винить. Сын, который голыми руками убил несколько человек, заявляется домой избитый до полусмерти и говорит, чтобы она собирала вещи — тут недолго подумать, что ему насовсем отбили голову.

Мать задавала вопросы, на которые Табас увлеченно лгал: что-то про начальника экспедиции и новый дальний поход, сулящий огромные прибыли, что зарплату ему выдали сразу же, а компания — как её там, не помню — пошла навстречу ценному кадру и согласилась выдать ему квартиру и выплачивать пенсию его матери.

Табас отворачивался, чтобы не видеть, как она на него смотрит. Мать вроде бы поверила, но всё равно было заметно, что она чует неладное — что-то на уровне инстинктов.

— Почти готово, — Табас уселся на деревянный ящик и оглядел комнату, только что оклеенную синими обоями в цветочек. Лишь узкая полоса напоминала о том, какой эта комната была несколько часов назад — серая, шершавая, уродливо-бетонная. Тут и там лежали тряпки, газеты, в углу стояло ведро, в котором покоилась перемазанная вязким клеем кисть. — Сейчас последнюю сделаем и можно сказать, что всё.

В комнате стояла невыносимая духота: закупоренное помещение было настоящей парилкой, и каждый выход на балкон, даже под жаркие лучи солнца, становился отдыхом.

— Ты звонила грузчикам?

— Ага, — кивнула мать, оглядывая комнату.

— Хорошо… — Табас снова отвернулся, делая вид, будто рассматривает обои в поисках пузырей, даже забубнил себе под нос что-то.

— Ну что, давай поднатужимся и будем убираться, — сказал он, поднимаясь, и потянулся к кисти.

Тем же вечером он оставил дома всё, что не пригодилось бы ему в пустыне: документы, деньги и ценные вещи сложил в красную жестяную банку из-под чая, оделся поплоше — в старый спортивный костюм и драные кеды — и, сидя на коробках, давал матери последние указания, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Сам корил себя за это, ругался мысленно последними словами, обзывал тряпкой, но глаза всё равно предательски щипало. Миссия, которую собирал Айтер, была, безусловно, продуманной, но шальные пули и осколки не отменял никто. Можно было лишь уповать на то, что Табас, как думал он недавно, стоя на крыше, везучий. Но вот надолго ли?

Знакомая с детства родная комната была изуродована завтрашним переездом до неузнаваемости. Везде коробки, сумки, пакеты с вещами — и откуда столько барахла взялось? Со стен сняты картины и карта Кроноса, цветы стоят на голом подоконнике, окна без штор выглядят двумя чёрными провалами в пугающую пустоту.

— Ну, вроде всё, — сказал Табас, вставая на ноги, мгновенно ставшие ватными. Он вымученно улыбнулся и прижал к себе мать крепко-крепко, так, что хрупкая женщина пискнула.

— Будет возможность — пиши, — она смотрела на него снизу вверх, напуганная, остающаяся посреди разрухи, уже волнующаяся, снова немного пьяная, жалкая и растрёпанная.

— Так, стоп, — с напускной строгостью сказал Табас. — О чём мы с тобой договаривались?

— Ай, да брось… — скривилась мать. — Когда начнётся, всем будет плохо. Да и кому я нужна на севере? И без меня там полно народу.

— Эй! — прикрикнул наёмник. — Это не обсуждается. Когда начнётся, ты уедешь. И точка.

— Хорошо, — кивнула мать. Табас, прижав её покрепче, закрыл глаза, думая, что она всё равно его не послушает, даже несмотря на угрозу оккупации или, что ещё хуже, ядерной войны.

Уходил Табас медленно, зачем-то стараясь запомнить каждую мелкую деталь коридора и подъезда — вплоть до матерных надписей и похабных рисунков. Тут никогда не было уютно, комфортно и даже достаточно безопасно: то и дело кто-нибудь напивался и устраивал безобразные скандалы, превращавшиеся в шоу с участием полиции, но это был дом, привычный и хорошо знакомый. Покидать его было страшно, тем более что впереди, как и год назад, ждала неизвестность.

Около подъезда была припаркована чёрная машина, возле которой стоял водитель, видимый исключительно благодаря огоньку сигареты.

— Поехали, — пробурчал ему Табас и уселся внутрь. Заурчал мощный электромотор, и юноша в последний раз обернулся, чтобы проводить взглядом обшарпанное краснокирпичное здание, населённое маргиналами и неудачниками.

— …Новые друзья заверили Его Превосходительство, что наш союз встанет нерушимой стеной на пути варварских орд из южных Домов, жаждущих… — лаял диктор, описывая ужасы, которые падут на головы Дома Адмет и его союзников, желавших развязать преступную войну против Армстронга.

— Можно выключить? — раздражённо спросил Табас, более всего на свете хотевший сейчас остаться в тишине.

Радио замолкло, машина помчалась по улицам города чёрным призраком. Люди по дороге почти не попадались — лишь изредка встречались тройки и пятёрки юнцов в камуфляже с красными повязками на рукавах.

Некоторые держали на поводках огромных лохматых собак. Неоновые вывески баров и клубов почти везде исчезли: работали только редкие круглосуточные магазины и аптеки, заметные издали благодаря ярким зелёным крестам. Уличные фонари горели вполнакала, почти не давая света из-за одобренной Его Превосходительством программы всеобщей экономии.

«А ведь это начало конца», — подумал с тоской Табас. В своё время его удивили широкие проспекты Адмет — пустые, тёмные и безлюдные.

Нехватка топлива и электричества, остановка заводов, безработица, нищета — всё это были звенья одной цепи и роль, которую предстояло сыграть в этом спектакле Армстронгу, не внушала совершенно никакого оптимизма по поводу его судьбы. Одна и та же драма разыгрывалась несколько сотен лет по одному и тому же сценарию, без импровизаций и фальши.

Табас представил, как над всей планетой поднимается пришедшая откуда-то издалека исполинская, вселенских масштабов, тень. Она мощно ворочалась где-то в небесах, неуклюже и громоздко переваливалась, заполняя всё сущее. Как будто всходило чёрное солнце, излучавшее тьму и удушливый жар, уже открывшее пасть для того, чтобы проглотить Кронос, не оставив от него и следа.

— Может, музыку? — спросил водитель, прервав мрачные размышления молодого наёмника.

— Давай, — кивнул юноша и продолжил смотреть на пробегавшие мимо тёмные угрюмые громады домов.

Машина выехала из города и помчалась, вздрагивая на ямах, заставлявших водителя тихо материться себе под нос, по окружному шоссе. Табас никогда тут не бывал и вскоре окончательно перестал понимать, куда его везут. Неизвестные развязки и выхватываемые светом фар указатели с незнакомыми названиями, тёмные дома с пустыми провалами окон — то ли недостроенные, то ли заброшенные невесть когда — появлялись на миг в лобовом стекле и тут же исчезали за спиной. Дорога вилась по гряде холмов, заросших мелким и кривым лесом. То и дело дорога разбегалась в стороны на развилках и перекрестках — таких же пустынных, таинственных, ведущих непонятно куда.

База Айтера неожиданно показалась из-за поворота. Она была ярко освещена — белые фонари после тьмы города показались ослепительными. Вышки с часовыми, шарившие по окружающему пространству тут и там длинные бледные пальцы прожекторов, угловатые тени.

На КПП рядом с ржавыми зелёными воротами их встречал вооружённый автоматом хмурый мужик в отглаженном до хруста сером городском камуфляже.

— Привёз? — спросил он водителя, когда тот опустил стекло.

— Ага, как видишь.

— Дай-ка… — охранник посветил фонариком Табасу в лицо, ослепив на короткие несколько мгновений. — Ага, проезжай. Ты это… Ко мне потом подойди, расскажу чего.

— По поводу?.. — юноша заметил в зеркале заднего вида, как водитель покосился на него и насторожился.

— Ага, по этому самому.

— Тогда обязательно. На обратном пути.

Ворота со скрипом открылись, машина проехала внутрь, и наёмник прилип к стеклу, рассматривая место, куда его привезли.

Безликий серый бетонный забор с колючей проволокой, пущенной поверху, скрывал ничем не примечательный комплекс зданий, похожий на склад или транспортный узел. Кирпичный пакгауз с провалившейся крышей, внизу масляно блестят рельсы. Рядом ангары — пустые и безлюдные, замусоренные. В маленьких, размером с форточку, окнах приземистых серых домиков из кирпича горит жёлтый свет. Куча какой-то техники — как разобранной, так и функционирующей, напоминающей силуэтами на огромных ящеров из кино. Неподалёку от пакгауза на рельсах стояло несколько старых товарных вагонов, рядом с которыми курил чумазый усатый мужик в оранжевом жилете.

Миновав заброшенный переезд с отломанным выцветшим шлагбаумом, машина остановилась возле двухэтажного барака, обшитого серым шифером. Окна были темны, только в одном из них периодически вспыхивал разными цветами, озаряя комнату, телеэкран.

— Двигай на второй этаж, — сказал водитель. — Как поднимешься, поворачивай налево и иди до конца, слева будут твои апартаменты. Если что понадобится — на первом этаже есть дежурный.

Табас выбрался из машины, автоматически буркнул «спасибо» и вошел в здание. Там действительно был дежурный: спал на столе в стеклянном «аквариуме», расположенном на входе в холл, выложенный желтой потрескавшейся плиткой. Повсюду валялся мусор, на старом диванчике лежал рыжий дождевик, оставленный тут, судя по слою пыли, несколько десятков лет назад.

Наёмник не стал будить дежурного. Поднявшись на второй этаж по деревянной лестнице с шатающимися перилами, он нашёл свою комнату (как и говорил водитель — в конце короткого коридора, со стенами, выкрашенными до середины зелёной краской). Безуспешно пощёлкав выключателем у двери, Табас в темноте нащупал стальную пружинную койку, застеленную матрасом, который, судя по твёрдым буграм, был набит камнями, улёгся на неё, не разуваясь, и, поворочавшись, забылся неглубоким беспокойным сном, иногда нарушавшимся негромкими голосами за стеной.

Кажется, там смотрели новости.

13.

— В то время, как Его Превосходительство!.. — от чужого крика Табас подскочил на кровати, как ужаленный. За окном ещё было темно, но небо, кажется, поменяло свой цвет с насыщенно-чёрного на чёрно-фиолетовый, предрассветный.

В дверях стоял ухмылявшийся Ибар.

Табас, уже принявший боевую стойку и пытавшийся нашарить что-нибудь, что можно было использовать как оружие, громко и сочно выругался. Кто-то постучал по стене с той стороны.

— Давай за мной, — бросив короткий взгляд на источник звука, скомандовал Ибар.

Табас, помотав головой, дабы стряхнуть остатки сна, отправился за ним. Сбежав по лестнице и тихонько миновав всё ещё спавшего дежурного, юноша вышел на улицу и вдохнул свежий и сырой, пахнувший росой воздух. Видимо, где-то рядом тут находилась река или озеро: вся база была окутана плотным туманом, из-за которого нельзя было ни черта разглядеть.

— Куда мы? — спросил юноша у Ибара, решительно повернувшего куда-то вправо, где по тёмным ломаным силуэтам шарили лучи прожекторов, протянувшиеся далеко в белёсой мути.

— До КПП и обратно.

Шли в полном молчании, не встретив ни единой живой души. Лишь у ворот наёмники увидели того самого охранника, что хотел поговорить с водителем о чём-то, не предназначенном для ушей Табаса.

— Куда? — недружелюбно спросил он, как бы невзначай положив ладонь на автомат.

— Спокойно, — сказал Ибар. — Сейчас приедет босс, просил помочь.

— Угу, — кивнул мужик, отходя в сторону и открывая засов на небольшой двери, вырезанной прямо в створке ворот. Похоже, его уже предупредили, и за оружие он схватился больше для порядка.

Вышли наружу, расположились у ворот. Часовой отошёл и закурил, не спуская с наёмников подозрительного взгляда.

Предрассветный лес был тих, загадочен и красив. Между деревьев протянулись серые ленты густого тумана. Не пели птицы, не шуршали от ветра листья, мир застыл в предвкушении нового дня и наслаждался редкими минутами прохлады и отдыха. Пахло бетонной пылью, ржавым железом и свежескошенной травой.

— Кажется, едут, — сказал Ибар и тут же из-за поворота с едва слышным жужжанием выехал электромобиль — плавные очертания серебристого корпуса и зеркальная крыша с солнечными батареями. Табас как-то уже видел такие игрушки, но не в Армстронге, а намного южнее.

Авто остановилось у ворот, из него вылез Айтер, одетый в такой же серый камуфляж, как и на постовом-подчинённом. Тот поздоровался с начальником и разве что по стойке «смирно» не встал от усердия.

— Привет, — небрежно бросил ему Айтер и обратился к Табасу и Ибару. — Подходите.

Охранник собирался что-то сказать, но его работодатель вытащил из багажника три огромных брезентовых баула и указал на них рукой, после чего сам взвалил себе на спину тот, что был ближе всего, и направился на базу. Водитель, посигналив на прощание, развернулся и пожужжал обратно в город.

Тюки понесли к дому, в котором ночевал Табас.

— Алё! — Айтер громко постучал в «аквариум». Дежурный дёрнулся и вскочил на ноги, пытаясь сфокусировать взгляд на начальнике. — Совсем что ли охренел, а?..

— А я говорил, что ваши люди не подготовлены, — ехидно сказал Ибар.

Айтер лишь отмахнулся, но обожжённого наёмника это не устроило.

— В пустыне им делать нечего, — продолжил он. — Если сами угробятся, то и хрен бы с ними, но и вы не дойдёте до той точки назначения.

— Тогда меня доведёте вы! — резко ответил Айтер. — И перестаньте отговаривать, полковник. Ваши шпионские штучки на меня не действуют, — на этих словах выражение глаз Ибара неуловимо изменилось. Внешне они не поменялись — всё то же ехидство, но появилось в них что-то, говорившее о том, что обожжённый наёмник хочет сожрать своего нового босса сырым. — Экспедиция — дело давно решённое и спланированное, она состоится в любом случае!

— Как пожелаете, — с показным равнодушием пожал плечами Ибар. — Моё дело предупредить.

— Чего стоишь? — перекинулся Айтер на дежурного, оказавшегося совсем молодым парнем, даже младше Табаса. — Звони давай.

— Да-да, — проштрафившийся подчинённый засуетился, опустил руку куда-то под стол, и по всему зданию разнёсся неприятно громкий дребезжащий звонок.

Потолок тут же ожил: с громким «бух-бух», заставлявшим дерево прогибаться и трястись, стучали тяжёлые сапоги, и вскоре холл заполнился сонными людьми в сером камуфляже.

Ибар скривился:

— Черепахи.

— Научатся, — с вызовом уставился на него Айтер. — К тому же мы идём в пустыню не одеваться на скорость.

— Да, — ответил Ибар, принимая вызов. — Мы идём в пустыню для того, чтобы пройти через территорию врага. И если нас ночью перебьют из-за того, что кто-то не научился быстро просыпаться…

— Не перебьют!

— Разбирайте баулы, — процедил Ибар бойцам, а сам, взяв Айтера под локоть, отошёл с ним в угол. Его лицо было перекошено от едва сдерживаемой ярости. Табас напряг слух.

— Знаешь, что? — сказал полушёпотом оскалившийся Ибар. — Ты мне уже проел весь мозг своим «не будет», «не станет», «этого не случится» и «под мою ответственность»!

Бойцы лениво разбирали тюки, в которых оказалась одежда. Табас пока не обращал на них внимания, прислушиваясь к тому, что говорит напарник.

— Твои люди — говно, и наше предприятие полностью провальное. Если всё это, — обожжённый наёмник указал в сторону еле шевелившихся людей, — лучшее из того, что ты смог найти, то просто отойди подальше в лес и застрелись. Сохранишь несколько десятков жизней, в том числе и мою.

— Так сделай мне из этого говна бойцов! — усики над верхней губой Айтера встали дыбом. Он не уступал Ибару в плане ярости и также хотел его пристрелить. — Я за этим тебя вытащил!

— За неделю? Ты смеёшься?

— Да! — сказал Айтер громким «кричащим» шёпотом. — У них есть все предпосылки, они прошли армейскую подготовку и уличные… Скажем так, переделки. Нужно только напомнить, немного поднатаскать, и всё будет в ажуре. Ибар, всё полностью в твоих руках: либо ты успеешь — и мы пойдём с подготовленными людьми, либо не успеешь — и мы выберемся с этим… Говном, — последнее слово, сказанное тише других, Табас не услышал, а прочитал по губам и усмехнулся.

Да, команда, подобранная для экспедиции, выглядела хуже некуда. Неуклюжие, несобранные, слишком молодые и чересчур старые, некоторые с тюремными татуировками — в каждом из двух десятков человек было что-то, категорически Табаса не устраивавшее, и он не пошёл бы с этими людьми даже в магазин за пивом. Не бойцы — сброд. Даже хуже Вольного Легиона, потому как наёмники, хоть и были больше бандой, нежели армией, недостатком подготовки не страдали. В тренировочных лагерях гоняли до седьмого пота, вбивая необходимые навыки так, что те становились рефлексами.

— Ложись!!! — резкий хриплый крик вывел Табаса из задумчивости. Молодой наёмник тут же рухнул на пол, ещё в полёте прикрывая голову руками. Резкое сотрясение от удара о кафельный пол, боль в сбитых локтях, напряженное ожидание взрыва, приоткрытый рот — чтобы не повредить уши…

Лишь спустя пару секунд до него дошло, что вокруг тихо. Табас приподнял голову и недовольно посмотрел на Ибара, чувствуя себя обманутым. На пол вместе с наёмником повалились лишь три человека, остальные же опускались медленно и неторопливо: приседали на корточки, упирались руками в пол, берегли локти и колени от удара. Ибар стоял рядом с Айтером, презрительно скривив остатки губ.

— Вот о чём я тебе говорил, — он указал на Табаса. — Он выжил. И эти трое выжили. А вот те, что не упали в первые полсекунды, — трупы, — наёмник повернулся к своим подчинённым.

— Встать! — скомандовал он, и неуклюжие вояки Айтера поднялись на ноги. — Вы трое — молодцы. Остальным — пять кругов вокруг базы до завтрака. А пока — переодеваться и строиться. Даю пять минут. Не уложитесь — добавлю ещё круг.

Табас вопросительно посмотрел на Ибара, но тот отрицательно покачал головой.

Люди торопливо развернули песочные футболки и куртки, разложили рядом какое-то тряпьё. Мелькнули хорошо знакомые белые брюки, и Табас оживился. Через отведённые пять минут перед ним стоял строй гвардейцев Дома Адмет.

— Ярлыки на пол не бросайте! — прикрикнул Айтер, видя, как один из бойцов сорвал с комплекта формы бумажку, на которой было написано его имя. — Ну как? — посмотрел на Ибара наниматель. — Не напрасно портные всю ночь работали?

Обожжённый скривился пуще прежнего и помотал головой.

— Сейчас-то что? — возмущённо спросил Айтер.

— Не похожи.

— Что значит не похожи?!

— А то и значит! — огрызнулся Ибар. — Ни один патруль нам не поверит. Документы готовы?

-Ага, уже в одежде, — набычился наниматель.

— Покажите. Ты! — он подошёл к одному из бойцов — огромному детине с затейливой цветной татуировкой во всю правую руку.

Амбал показал Ибару новенькую красную книжечку с фотографией. Табас, подошедший вместе с Ибаром, почуял, как от неё пахнет типографской краской. Обожжённый пролистал её и вернул.

— Работа хорошая. Но тоже не то.

— Да что не так-то?.. — вспылил Айтер. — Ты можешь объяснить по-человечески?

Однако Ибару слишком уж нравилось издеваться над нанимателем.

Он проигнорировал вопрос, отдал татуированному удостоверение и сказал:

— Отставить пять кругов до завтрака, — сказал Ибар и добавил специально для преждевременно обрадовавшихся: — После отбоя побежите. Хватайте с собой второй комплект шмоток, снаряжайтесь и надевайте броню. Даю полчаса на то, чтобы перекурить и умыться, потом строимся у ворот. Разойдись! — вояки создали возле оставшегося баула толкотню, на которую Ибар смотрел с выражением глубочайшего омерзения, шустро разобрали вещи и разбежались, а Ибар, выудив ещё два комплекта с именем «Табас», передал их напарнику со словами:

— Переодевайся в Адметовское. Броню я тебе выдам.

Табас быстро преобразился, сбросил гражданскую одежду на диван, рядом с рыжим дождевиком, и подумал, что этим тряпкам, похоже, суждено пролежать тут целую вечность.

Форма оказалась великовата.

— Вот тебе — верю, — сказал Ибар, осмотрев Табаса с головы до ног. — Айтер! Вас тоже касается, переодевайтесь.

Солнце уже показалось из-за горизонта, когда группа построилась перед Табасом и Ибаром в ожидании команд. К снаряжению было не придраться: форма, обувь, головные уборы, броня, пояса с подсумками — всё было точно таким же, как у настоящих гвардейцев, но что-то портило весь образ — как у ополченцев, по которым за километр было видно, что форму они одели несколько дней назад.

— Строимся в колонну по два. Я и Табас — впереди, Айтер сразу за нами.

Юноша удивился тому, как уверенно Ибар командует нанимателем, но, пораскинув мозгами, решил, что это хорошо. Чем меньше Айтер лезет туда, в чём не смыслит, тем больше шансов остаться в живых лично у Табаса.

Миновали территорию базы, которую наёмник смог, наконец-таки, нормально рассмотреть. Повсюду ящики, контейнеры, техника, рельсы, строения — функционирующие и заброшенные. Сновали тут и там сонные рабочие в оранжевых жилетах и изредка проходили охранники в сером камуфляже. Через открытые ворота выползал наружу электровоз, тянувший за собой вереницу вагонов.

— Что здесь вообще такое? — спросил Табас, обернувшись.

— Моя база, — ответил ему Айтер. — Склады, мелкие производства. Что-то вроде чулана.

— Большой, однако, чуланчик, — улыбнулся юноша.

— Что поделать… — пожал плечами наниматель. — Какая компания была, такой и чулан.

— Была?..

— Ага. Жаль, что всё погибло. Теперь распродаю последнее, закрываюсь и ухожу.

— А как же?.. — насторожился Табас, вспомнив, что его матери пообещали пожизненную пенсию, а Ибару — гонорар.

— Не переживай, — усмехнулся Айтер. — Я же не помидорами на рынке торгую. Денег с продаж хватит на годы. Плюс, если экспедиция увенчается успехом, я не буду стеснён в средствах.

Табас подумал и решил, что это звучит правдоподобно.

— А чем вы занимались?

— Всем понемногу. В основном, альтернативная энергетика. Но были и космические исследования и биосферные проекты.

— Ого! — восхитился Табас. — Я и не знал, что сейчас кто-то занимается космосом.

— Ну, — замялся Айтер. — Скажем так, я интересовался им. Сделать что-либо толком мне не удалось.

— А что произошло?

Наниматель надолго замолчал. Табас прислушивался, боясь пропустить ответ, но не слышал ничего, кроме шелеста прошлогодней листвы у него под ногами и похрустывания мелких сухих веточек.

— Как сказать… Для того, чтобы заниматься чем-то по-настоящему новым, нужны три вещи — деньги, власть и влияние. Когда я начинал, то думал, что они у меня есть в достаточном количестве, и просчитался. В итоге мой эко-проект свёрнут три года назад, космические исследования умерли, даже не родившись, а завод солнечных батарей и электродвигателей закрыли из-за того, что нашими главными клиентами были Адметовцы и дикари, с которыми теперь торговать нельзя.

— Дикари? — удивился Табас.

— Ага, — кивнул Айтер. — Мы были с ними очень тесно связаны. До того, разумеется, как их стали называть дикарями. Когда они пытались выправить ситуацию мирно.

— Странно, — нахмурился Табас. — Даже если не брать в расчет дикарей, дело-то хорошее. И выгодное. Уже чего-чего, а солнечного света у нас вдоволь.

— Хорошее, это верно. Но, как я уже говорил, создать что-то новое — значит противопоставить себя сразу всем акулам, делающим миллиарды на старом и хорошо известном. Та же нефть: есть множество богатейших людей, которые торгуют остатками. Истощение и подорожание им только на руку, разорятся они очень нескоро, и сейчас, когда у них наметились самые бешеные прибыли, никто не допустит выскочку, рвущегося потеснить их монополию. Ай, всё это одна большая куча дерьма! — в сердцах сказал Айтер. — Стандартные Конструкции берегут, как зеницу ока, приходится всё изобретать заново, а на то, что изобретают, накладывают драконовские ограничения. Например, те же самые солнечные батареи с прошлого месяца у нас можно использовать только на грузовиках и поездах, где они почти не работают, а на легковых машинах, для которых они, собственно, и создавались, — нельзя.

— Так нефть же скоро должна совсем закончиться. Что потом делать будем? — мрачно спросил Табас.

— Не знаю, — пожал плечами Айтер. — Скорее всего, тогда они сдуют пыль с моих исследований, попробуют что-то наладить… Но будет поздно, — покачал головой наниматель. — Пока что у нас есть возможность и ресурсы, хоть как-то остановить весь этот кошмар, но нам не дадут. Как ни крути, миром правят не Капитаны, а деньги. Ничего-ничего, — криво ухмыльнулся Айтер, — вот подойдут дикари прямо к порогу Железного Замка, тогда и запоют эти жирные аристократы. Когда нефть закончится везде и древние атомные генераторы окончательно выйдут из строя, пусть эти ублюдки деньгами свои лимузины заправляют. Пусть едят свои деньги, пусть ими дома освещают. Хотел бы я сказать, что тогда вдоволь посмеюсь, но это не так. Не до смеха мне будет…

Далее шли в молчании. Ибар вёл колонну через редкий сосновый лесок, затянутый таявшим на глазах туманом. Пространство между деревьями пронзили первые солнечные лучи — яркие, золотистые, но пока что не греющие. Под ногами захрустело: высокая трава постепенно становилась ниже и суше, и вскоре лес оборвался у края небольшого карьера.

— Делай, как я, — крикнул Ибар. Он подошел к краю карьера, похожему на бортик бассейна — земля там держалась, скрепленная корнями деревьев, — и, спрыгнув вниз, сбежал на самое дно. Бойцы тут же последовали за ним. Спрыгивали, падали, скатывались на дно карьера — неуклюжие, как панды. Табас сам едва удержался на ногах после прыжка, но, к счастью, ухитрился сохранить лицо — вовремя восстановил равновесие. В ботинки тут же набился песок, одна штанина задралась. Знаменитые гвардейские белые брюки оказались слишком уж тонкими: сквозь ткань ощущалась каждая крупинка, и Табас вскоре пожалел, что одет не в мешок Вольного Легиона.

— Стройся! — прикрикнул Ибар, и его подопечные через полминуты суеты изобразили какое-то подобие строя. Внизу было холодно: земля остыла за ночь и забирала тепло из людей. Из-за того, что солнечные лучи на дно не проникали, поверхность карьера выглядела темно-синей, с небольшими белыми прожилками камней.

— Та-ак, — протянул Ибар, осматривая подчинённых. — Значит так, раздеться до трусов, одежду сложить в кучу вот тут, — наёмник показал пальцем на землю у своих ног. — Обувь можно оставить, броню и прочее держите рядом с собой.

Бойцы замешкались. Пару секунд они переглядывались друг с другом и, в конце концов, вопросительно уставились на Айтера, которые нахмурился и недовольно крикнул:

— Чего ждёте, придурки? Сказано было — раздеться! — и сам принялся стаскивать с себя бронежилет.

Вскоре рядом с обожжённым наёмником выросла груда вещей, а люди стояли в строю, обхватив себя руками и растирая замерзшие конечности.

— Ты! — ткнул пальцем Ибар в тощего темноволосого парня. — Подходи.

Тот повиновался, и наёмник, покопавшись в куче тряпок, выдал ему комплект одежды:

— Одевайся!

Тот быстро натянул на себя форму.

— Куртка велика! — отрапортовал он, ожидая, что Ибар будет что-то с этим делать. Однако он не собирался.

— Всё правильно. Следующий!

Все двадцать человек, включая Айтера, получили по обновленному комплекту формы, которая была им либо мала, либо велика.

— Зачем этот цирк, Ибар? — спросил наниматель.

— Форма в гвардии бывает только двух размеров — хрен натянешь и хрен выберешься, — ухмыльнулся Ибар. — Продолжим!

Солнце уже вышло и начало пригревать. Стало ощутимо теплее.

— Достать документы! — обожженный полез под бронежилет и выудил из нагрудного кармана свою красную книжечку, показав её остальным на вытянутой руке. — Делай как я! — с этими словами Ибар бросил документ в пыль и хорошенько припечатал ботинком. Потом присел на корточки, достал документы и принялся как следует затирать обложку песком, уделяя особенное внимание углам. Внутренние страницы он тоже обрабатывал таким способом, не обращая внимания на рвавшуюся бумагу. Бойцы и Табас, стоявший рядом, последовали его примеру и как следует затерли документы. Через пять минут от запаха краски не осталось и следа.

— Теперь во внутренний карман! Чтобы задняя обложка была поближе к телу, — люди снова зашевелились, закопошились, пытаясь отодвинуть нагрудную пластину бронежилета и уложить документы так, как скомандовал Ибар. Кто-то начал расстёгивать броню, но схлопотал от обожжённого двадцать отжиманий.

— Эй! Ты чего, боец? Броню снимать команды не было! Во время экспедиции в ней придется есть, пить, спать и срать ходить! — и добавил уже тише, так, что услышал только Табас: — И откуда этих только откопали?..

Перепачканные удостоверения, наконец-то, спрятали, Ибар скомандовал:

— Давайте за мной, — и побежал в голове колонны. Табас последовал за ним, постоянно увязая ботинками. Два километра — не расстояние, юноша даже не вспотел, но, обернувшись, увидел, что остальные бойцы уже взмокли и еле двигают ногами.

— Сто-ой! — крикнул Ибар, и, когда люди остановились, закричал резко, как совсем недавно в холле здания: — Ложись!..

В этот раз подопечные оказались расторопнее, но Ибара это не удовлетворило.

— Раком встать!

— Не понял? — Айтер поднял голову. В его усах Табас разглядел рыжие песчинки.

— В коленно-локтевую, — любезно пояснил наёмник. — Ну! Живее! — раздражённо прикрикнул он, и бойцы подчинились. Чуть погодя Ибар сам последовал их примеру, кивнув Табасу, чтобы тоже становился.

— И вот в этой позе, обязательно на локтях и коленях, — заговорил он громко, стараясь, чтобы его все услышали, — мы ползём дальше. Не сачковать! Увижу, что локти и колени недостаточно вытерлись, заставлю ползать по бетону на базе!

Передвигаться в новой позе оказалось намного труднее. Руки и ноги быстро затекли, кровь отливала от ладоней, и они вскоре онемели. К тому же взошло солнце, стало жарко, особенно в тех местах, где торс был закрыт бронёй. На нос Табасу упала первая капля пота.

Они проползли достаточно для того, чтобы люди Айтера начали падать на землю от усталости, несмотря на страх получить наказание от Ибара.

— Встать! — скомандовал обожжённый, когда поднялся и отряхнулся. — Стройся! — и пошёл вдоль шеренги людей, присматриваясь к каждому и давая команды: — Заправься. Пуговицу расстегни. Козырёк выше. Морду построже.

Табас плюхнулся на крупный белый камень, чувствуя, что и сам порядочно устал после этих упражнений. Ибар отошёл подальше и оглядел строй взглядом художника, высматривающего, нужен ли ещё один мазок или картина закончена. Люди стояли грязные, красные и измученные, с подсумками и карманами, доверху набитыми песком. Это несомненно делало их похожими на настоящих гвардейцев после перехода.

— Ну, уже ничего, — сказал наёмник негромко. — Слушай мою команду! — замотанные бойцы оживились и умоляюще уставились на Ибара, который о чем-то задумался. — Так! Доставайте второй комплект. Табас, тебя тоже касается. Адметовскую форму запаковать, по приходу в лагерь постирать с отбеливателем и отгладить. Повторяю для тех, кто на бронепоезде, — с отбеливателем!

Вторым комплектом оказалось какое-то тряпьё. Древние футболки с логотипами неизвестных команд, какие-то то ли мантии, то ли халаты, просторные рубахи, штаны полуармейского вида, странные головные уборы. Они были новыми — просто сшиты из чего попало. Старое постельное бельё, шторы, подшивочная ткань, ещё что-то непонятное. Если бы Табас не знал, что эти вещи привёз с собой Айтер, то отдал бы руку на отсечение, что одежда принадлежит дикарям, не имевшим возможности нормально одеваться.

— Переодеваемся и снова становимся раком! — сказал Ибар, хохотнув, и уже было начал раздеваться сам, но крик со стороны подчиненных заставил его отвлечься.

— Да что это за херня вообще? — громко возмутился тот самый здоровяк с татуировкой, у которого Ибар смотрел документы. — Какого черта, Айтер? — он повернулся к нанимателю, который, взлохмаченный и красный, снимал с себя броню. — Я на такое не подписывался!

Табас перевёл вопросительный взгляд на обожжённого напарника и застал, наконец, момент преображения Ибара Человечного в Ибара Хищного. В Опасного Ибара.

Он разом подобрался, как будто стал более плотным и тяжёлым. Чуть наклонился вперёд. Поменялся голос, движения стали плавными.

— Я никого не держу, — ответил наёмник. — Ты можешь уехать с базы в любой момент.

— А какого хрена это я должен уезжать? — оскалился татуированный. — А, ребята? Да он же нас дрочит и ломает, как срочников! Я что, ребёнок? Курс подготовки я уже прошёл в армии!

— Хреново прошёл, — Ибар презрительно посмотрел на оппонента. — Если тебя не научили ложиться по команде и выполнять приказы командира.

— А кто командир? Ты?

— Сомневаешься?

Айтер не вмешивался: молча и заинтересованно он смотрел на то, чем всё закончится.

— Да, урод, — сплюнул здоровяк. — Сомневаюсь.

— Ну так, если ты такой крутой, то давай, иди сюда. Но если провалишься, я сломаю тебе руку и выгоню из лагеря.

Остальные бойцы, как и Айтер, глядели на зарождавшуюся драку с интересом, но вмешиваться не торопились, предпочитая подождать и занять сторону победителя.

Ибар сбросил броню и поманил пальцем здоровяка, который, сплюнув на горячий песок вязкую слюну, сделал морду пострашнее и резкими шагами направился к обожжённому, на ходу хрустя пальцами и шей:

— Сейчас я задам тебе, мудак горелый…

«Зря он это сказал», — скривившись в предвкушении крови, подумал Табас, и в то же мгновение Ибар начал действовать. Одного мощного прыжка вперёд ему хватило для того, чтобы оказаться рядом с противником, после чего понадобилось ровно две секунды для того, чтобы завязать его огромную тушу узлом. Громко хрустнула кость ломаемого предплечья, лицо амбала перекосилось от страха, раздался громкий крик. Снова хруст — и здоровяк валяется на земле, вопя и корчась от боли.

— Я сломал тебе две руки, — констатировал Ибар. Его бинты были в красную крапинку — значит, переломы были открытыми. — Санитар! Иди сюда, попрактикуйся. А потом, — обожжённый снова посмотрел на поверженного бунтаря, — топай в лагерь, забирай свои вещи и уматывай отсюда нахрен. Если кто не понял! — крикнул он остальным. — Я никого не держу. Чем больше слабаков и говнюков отвалится сейчас, тем меньше шансов, что какой-нибудь из них зассыт и подставит мою спину дикарю! Есть желание уйти — уходите. Не мучайте себя и других.

Строй не шевелился, люди выглядели напуганными. К Ибару подбежал санитар — белобрысый худой пацан с лицом хорька. Скинув с плеча большую брезентовую сумку с красным крестом, он принялся оказывать первую помощь отключившемуся.

— Ну, раз так, — сказал обожжённый уже тише, в один миг словно став меньше и преобразившись обратно в Ибара Человечного, — переодевайтесь. Уже две минуты!

14.

— Ты специально всё это сделал, не так ли? — шипел Айтер вечером после тренировок.

День был жарким и трудным, подчинённых Ибар гонял до седьмого пота, даже Табас, привычный к нагрузкам, чувствовал себя вымотанным. Будущие члены экспедиции разбрелись по комнатам, но Айтер попросил инструкторов-проводников остаться у входа.

— Да, специально. А что, проблемы? — наёмник едва заметно из-за бинтов приподнял бровь.

— Ты калечишь моих людей! Самых верных и лучших людей! Они были отобраны…

— Хреново отобраны, — грубо перебил Ибар. — И я устал повторять, что не собираюсь доверять спину истеричкам и хлюпикам. Если они обучены подчиняться тебе лично и включать турникет в офисе, то это не значит, что и в пустыне они будут безукоризненно верными и умелыми. Ты знаешь, что будет, если они захотят жрать посреди пустыни? Или если они сломаются? Ты видел этих людей в деле? Я говорю про реальные перестрелки.

— Некоторых видел, — прищурив глаза, сказал Айтер.

— Ага, — скривился Ибар. — Я даже могу представить в каких. Слушай, мне плевать. Охранники они или твои личные громилы, служили они или нет — это неважно. Важно лишь то, что сейчас должны отвалиться слабые. И поэтому я буду вести себя как классический злой сержант из учебки. Гнобить, унижать, ломать, вынуждать уйти.

— Калечить-то зачем? Проучил бы — и дело с концом, — пробурчал наниматель, остыв.

— Вот только не надо учить, а? И да, я ещё многих покалечу, — пообещал Ибар.

— Он прав, — встрял Табас, заметив, что Айтер уже набрал в грудь побольше воздуха для того, чтобы выразить своё недовольство. — Будет намного лучше, если мы из этих двадцати человек оставим пятерых, но самых выносливых и умелых, чем потащим за собой в пустыню всё это стадо баранов и ляжем в первой перестрелке.

— Именно, — кивнул Ибар. — Это я и пытаюсь доказать. Я, кстати, тоже думал о том, чтобы оставить только пять человек, но пять самых злобных, высокомотивированных, везучих и умеющих выживать. Напоминаю, Айтер, ты затащил меня сюда силой и удерживаешь шантажом. Ты заплатил мне деньги для того, чтобы я помог тебе в этой экспедиции. Так дай мне, чёрт побери, сделать свою работу. И не лезь туда, в чём не смыслишь.

Похоже, в этом противостоянии Ибар одержал победу. Айтер, пробурчав что-то неразборчиво-угрожающее, удалился в здание.

До экспедиции оставалась всего неделя. Как и говорил Ибар, оказалось, что военная подготовка, которой так гордились подопечные Айтера, не стоила ровным счетом ничего. Да, они отслужили обязательные полгода срочной службы в армии Армстронга, но там их практически ничему не научили. Выполнять приказы, быстро одеваться, пользоваться снаряжением, даже правильно ходить и ползать бойцы не умели. Со стрельбой тоже всё было плохо, поэтому тренировать людей приходилось, считай, сначала.

Суета затянула, день пролетал за днём — и неделя, отведённая Айтером, прошла очень быстро.

Для начала Ибар выгнал всех людей из здания и разместил в карьере, заставляя спать на песке. Впрочем, спать своим подопечным он как раз и не давал. Внезапные подъемы, построения и выстрелы над ухом среди ночи не были редкостью. Однажды он бросил в круг спавших у костра людей взрывпакет, вызвав тем самым большой переполох и научив-таки бойцов просыпаться по первой же команде, а часовых — что дремать на посту может быть не только опасно, но ещё и физически больно. Любителям поспать Ибар лично ломал руки-ноги и отправлял домой. Обожжённого проводника боялись и ненавидели, но на предложения уйти домой добровольно не соглашался никто: видимо, у каждого была своя причина остаться в этом лагере. Айтер купил этих людей на что-то, от чего нельзя было отказаться.

Табас тоже учился. Привыкал к одежде, к весу брони, не положенной Вольным, к гвардейскому снаряжению, поначалу натиравшему ремнями кожу. Оказывается, гвардейцы Адмет носили всё так расхлябанно не потому, что пытались выглядеть крутыми ребятами, которым устав не писан: просто если бы они затягивали всё как положено, то после первого же боевого выхода неделями залечивали бы кровавые мозоли и язвы.

— Нужно ещё время, — заявил Ибар как-то ночью, после того, как оставшиеся десять бойцов из двадцати обессиленные попадали в кровати и уснули.

Айтер, уже смирившийся с тем, что Ибар беспощадно громит его план экспедиции, и порядочно от этого уставший, только покачал головой:

— Нет у нас ещё недели. Сам же слышал — скоро война. В Дом Адмет уже так просто не пробраться. Или ты хочешь, чтобы мы прорывались через линию фронта?

— Не вижу причин торопиться, — пожал плечами Ибар. — Всё равно все дороги перекрыли. А фронт — понятие устаревшее. Не будет никаких фронтов, чтоб во всю границу, сплошняком. Только отдельные очаги боёв на основных транспортных узлах. Мы в любом случае сумеем просочиться.

— Только если они не запустят ракеты, — мрачно сказал Табас, вызвав у напарника усмешку.

— Этого не будет, — помотал головой Ибар. — Мир был на грани ядерной войны уже много раз, но всегда проносило. Не только у вас есть ракеты — кое-что найдётся у Адмет, что-то у их союзников, на которых тоже напирают дикари и пустыня. В итоге южане не запустят, потому что не захотят превращать в пустыню свои перспективные территории, а северяне — потому что побоятся ответного удара, который их сотрёт в порошок. Вот и весь расклад.

— Сколько у нас времени? — спросил Айтер, возвращая разговор в конструктивное русло.

— Я не служу в генштабе Адмет, — ухмыльнулся Ибар. — Приблизительно неделя до начала войны у нас точно есть. Пять дней я ещё погоняю людей, два на отдых и восстановление. Кстати, Айтер, делаешь успехи.

— Спасибо, — стараясь не показывать, что ему приятна похвала, ответил наниматель.

После ещё пяти дней, проведённых в бесконечной беготне по оврагу, численность отряда сократилась до пяти человек

— Лучше, чем было, — сдержанно прокомментировал Ибар уровень прошедших испытания бойцов. Это не внушало оптимизма, однако Айтер, уверенный в том, что внешне покорный проводник ведёт свою игру, был непреклонен: экспедиция состоится в любом случае.

Вечером последнего дня тренировок Ибар выпросил у Айтера машину и под конвоем охранников базы, опасавшихся, что наёмник убежит, съездил в город. Вернулся он оттуда очень быстро и вёз рядом с собой на сиденье большой бумажный пакет.

Вечер выдался прохладным. Воздух был свежим, чистым и сырым, без привычной пыли и песчинок из далёкой пустыни. Небо на западе горело яркими огнями и переливалось, постепенно переходя от ярко-рыжего шара солнца к тёмно-синим с голубыми прожилками перистым облакам.

Всё вокруг приобрело удивительный оттенок: где-то красноватый, где-то синий, будто мир был фотографией, которую ретушёр пропустил через несколько цветовых фильтров.

Солдаты сидели в «кают-компании» — так они называли большую комнату c длинным разваливавшимся диваном, несколькими деревянными лавками, что были отполированы чужими задницами, пустой книжной полкой и старым цветным телевизором. Табас сидел там же, уставившись в телик, который даже не слышал из-за усталости.

— …армия сильна как никогда и как никогда раньше готова дать отпор агрессорам, что продолжают стягивать войска к нашим границам! Его Превосходительство в своём еженедельном обращении к народу заявил, что дружины, наши добровольные защитники законности и порядка, готовы в полном составе…

Снова бесконечные колонны танков с эмблемами Дома Армстронг. Его Превосходительство, тщательно загримированный под нормального человека. Потом опять колонны, улыбающиеся солдаты — крепкие и здоровые ребята, наверное, парашютисты, эшелоны, груженные техникой, снова Его Превосходительство, дружинники с красными повязками… Картинка гипнотизировала. Все эти кадры Табас уже неоднократно видел раньше: выпуски новостей каждый раз лишь перетасовывали давно отснятые кадры. После тяжелой недели очень хотелось спать, и Табас планировал завтра завалиться в койку до обеда и отзываться только в случае, если его призовёт сам Капитан.

Скрипнула дверь, на Ибаре, сделавшем шаг внутрь, тут же скрестились взгляды. Пакет, звякнув, опустился на пол.

— Вам нужно расслабиться. Пейте! Это приказ. Оставлять, а тем более брать с собой в экспедицию запрещаю! И без дебошей, а то ноги повыдёргиваю, — если кто-нибудь другой произнес бы последнюю фразу, то Табас решил бы, что он выражался фигурально. — Всё ясно?

— Так точно! — автоматически гаркнули пять глоток.

Ибар исчез. Бойцы сидели без движения. Самым любопытным оказался Нем — лысый здоровяк с белозубой улыбкой и пронзительно-голубыми глазами убийцы. Он сразу же подошёл к пакету и, открыв его, удивлённо присвистнул:

— Ай да горелый.

— Осторожнее, — буркнул Табас. — Услышит — останешься без рук.

— Глядите! — Нем пропустил реплику наёмника мимо ушей и достал из пакета две бутылки. — Мы ж тут в дрова упьёмся.

— Приказ есть приказ, — хохотнул Прут, смуглый амбал со свёрнутым набок носом. — Тащи сюда!

Люди оживились, из лавки тут же соорудили стол, расставили бутылки и разложили нехитрую закуску, родили стаканы и быстро разлили.

— Охренеть. Я не ожидал. Честно, — сказал Нем.

— Сам в шоке, — пожал плечами Табас.

— А ты давно с ним знаком вообще?

— Да не особо.

— Ну! — провозгласил Нем. — За успешное прохождение испытаний. Мы всё-таки пойдём в пустыню.

— Только неизвестно, хорошо это или плохо, — мрачно посмеялся Прут.

Алкоголь полился рекой. Разговоры, пьяные голоса, расплывающиеся лица. Обжигающая коричневая жидкость легко проскальзывала в горло, вызывая приятную истому. Табас расслабился, растёкся по дивану, как желе, и сидел, уставившись в одну точку, отдыхая от двух недель жары, песка и зверских тренировок, которые, даже несмотря на подготовку, дались тяжело.

Люди вокруг болтали, причём темы для разговоров были вроде как общими, но никто никого не слушал, предпочитая говорить самостоятельно.

— Ай! — стакан треснул в руке у Прута, который рассказывал, кто и как именно сломал ему нос. Из смуглой ладони на грязный пол полилась кровь. — Вот падла лысая!.. Санита-ар! — гаркнул он, изображая интонации Ибара после того, как тот ломал руку очередному проштрафившемуся бойцу.

— Сейчас! Сейчас! — тот самый пацан с лицом хорька, запомнившийся Табасу ещё по первому дню тренировок, отставил недопитый стакан и пулей слетал в свою комнату за сумкой с медикаментами, пока остальные пытались остановить кровь с помощью салфеток и старого покрывала с дивана.

— А он точно сделает всё правильно?

— Конечно, — кивнул Нем. — У него же медицинское образование. Правда, незаконченное и ветеринарное… Так, заткнись! — он убил в зародыше желание Прута выругаться и выдернуть руку. — Всё равно у тебя нет другого выбора! Да и я что-то не слышал, чтобы кто-то из ребят жаловался.

— Уберите вы эту хрень! — санитар, которого звали Мокки, вернулся и отодвинул в сторону ладонь с покрывалом. — Он так заражение крови получит. Или забеременеет, хе-хе. Дай сюда! — несмотря на то, что в плане выпивки Мокки был слабее всех и улетел ещё после первого стакана, рану Прута он сумел прижечь и перевязать очень быстро и профессионально.

— Молоток! — Прут притянул к себе спасителя, обхватив его за шею. — Голова! Руки! А? Умеет же!

— Умеет! — кивнул Нем. — Ещё как умеет. И руки у него золотые!

— Ага, — кивнул здоровяк, из объятий которого Мокки всё ещё не мог выбраться — лишь трепыхался, как пойманная курица. — Вот честно? А? Давай начистоту! Я вообще не знаю, как ты всё выдержал. Вот правда. Мы ж тут, как ни крути, что-то типа самых крутых парней. И ты, значит, самый крутой, хотя я думал, что ты одним из первых на больничный уйдёшь.

— Крутые? — усмехнулся Нем. — Я слышал, что Ибар говорил про пятерых самых злобных уродов.

Прут загоготал, выпустив всё-таки Мокки, который был красен, растрёпан и похож на подростка, пришедшего домой с ночной гулянки.

— А мне даже нравится! — Прут ударил здоровой ладонью по лавке-столу, заставив всё, что на ней стояло, подпрыгнуть. — Злобный? Ну да, — гордо подтвердил он. — Урод? Тоже есть немного!

— Ага, в актеры тебя точно не возьмут…

— А что это не так с моим носом? — набычился Прут.

— Всё отлично! — быстро нашёлся Нем. — Самый лучший в мире нос.

— Ты это мне тут… — начал было говорить здоровяк, но быстро запутался в словах и полез через лавку — бить лицо Нему.

— Спокойно-спокойно! — зазвенело стекло, что-то с грохотом упало на пол, несколько рук появились, будто из ниоткуда, как щупальца гигантского кальмара из-под воды, хватали за одежду, суетились. Прута всё-таки удержали. Табас смотрел на происходящее отстранённо, чувствуя, что его мозги выключаются.

— Не, ну а чё он? — бубнил здоровяк, пока Нем не протянул ему стакан и не сказал, сверкнув в полутьме белыми крупными зубами:

— Мир!

— Мир! — снова зазвенело, стаканы синхронно опрокинулись, послышалось шмыганье носами и кряхтенье. Табас с удивлением понял, что уже стемнело и люди ориентируются исключительно на звук и память.

— Хутта! Руба! А вы чего молчите? — громогласно спросил Прут, развеселившийся и настойчиво желавший сделать весёлыми всех остальных. — Ну-ка там не сачковать!

Хутта — худощавый, огненно рыжий, с плохой кожей, вечно покрытой прыщами, — пожал плечами, а сидевший рядом Руба, похожий на рыбу из-за своих жидких светлых волос и выцветших почти до белизны серых глаз, улыбнулся одними губами и сказал занудно-тягучим голосом:

— Я не молчу. Хочешь, анекдот расскажу?

Было хорошо заметно, что он предложил это исключительно для того, чтобы Прут от него отстал. Руба был плохим актером. «Либо он просто не может менять выражение лица», — подумал Табас. Боец смотрел прямо на него, не отводя взгляда, и это казалось странным, хотелось отвернуться.

Анекдот был не смешным и бородатым, но много ли надо пьяной компании? Все рассмеялись, потом что-то ляпнул Хутта, потом снова рассказывали анекдоты, кто-то вспомнил случай из армейских времен, связанный с проворовавшимся интендантом, которого полковник лично выгнал с территории части лопатой, которой вычищали уличный сортир.

Снова горло обжёг алкоголь, и в этот раз Табас на удивление почувствовал себя лучше. Он заговорил с людьми, о чём-то поспорил с рыжим Хуттой, назвал Рубу Рыбой и рассказал один из случаев, как ему казалось, очень смешной, но вызвавший отчего-то у присутствующих тошноту.

Видимо, не всем дано было понять черный юмор. По мнению пьяного Табаса, труп, заброшенный взрывом на электрический столб, с кишкой, свисающей почти до самой земли, был зрелищем очень смешным, прямо до коликов и истерики.

— Ну, заземлился же! — смеясь и толкая сидевшего рядом Мокки, вскрикивал Табас. — Заземлился! Понимаете?..

Он повторил бы это ещё несколько раз, но, к счастью, кто-то (кажется, это был Руба) вложил ему в руку стакан с пойлом. Последние на сегодня глотки, снова разговоры, постепенно затихающие звуки, звон стекла, бульканье, смех.

— Больной какой-то… — лицо Нема, перекошенное от отвращения раздваивалось и расплывалось.

Табас не заметил, как провалился в сон.

15.

Строй из семи человек, включавших в себя Айтера и Табаса, стоял перед хмурым Ибаром. В последний раз перед выходом он проверял снаряжение и вещи подчиненных, которые лежали на развернутом брезенте рядом с бойцами. Раннее утро, солнце ещё не поднялось из-за горизонта. Ярко освещённые перистые облака, синие сумерки на земле. Приятная прохлада, запах тумана и травы. Кто-то из рабочих вдалеке громко материт напарника, который перегнал вагон не на тот путь и ему «теперь переделывать, блядь!»

Табас пытается унять дрожь — мелкую, предательскую, появившуюся не столько от холода, сколько от волнения, не дававшего спать уже две ночи подряд. Сны про песок , стрельбу, кровь и дикарей… Но волнение, на удивление самого Табаса, оказалось не предчувствием чего-то плохого: юноша трепетал от того, что вскоре вернётся туда, откуда пришёл. И это было приятное ощущение.

Впрочем, бойцы, которым предстояло стать его подчинёнными в случае гибели Ибара, энтузиазма не разделяли. Им было страшно, в глазах читалось: «Куда меня вообще занесло? Зачем я на всё это подписался?»

Каждый из них, даже вечно бодрый белозубый Нем, терзался сомнениями и желанием сказать «до свидания», вскочить на подножку ближайшего электровоза и добраться до Армстронга, радуясь, что удалось отвертеться от опасного предприятия.

— Хутта! Форму Дома Адмет к осмотру!

Рыжий сухой Хутта, неловко качнувшись вперёд, опустился на колени и развернул пыльный свёрток, оказавшийся камуфляжем.

Большие брюки с несмываемыми бурыми пятнами на коленях, маленькая куртка, которую можно было застегнуть лишь выдохнув, футболка песчаного цвета, уже в некоторых местах дырявая — мелкие такие дырочки, как будто иголкой кололи.

— Документы! — затёртая книжечка с красно-бурой обложкой и желтыми от пота страницами появляется из кармана и переходит в руки Ибара.

— Отлично. Вот теперь я верю, что ты гвардеец. Дикарские вещи?

Новая когда-то одежда тоже стала заношенной и грязной, что, несомненно, только добавило убедительности.

Ибар прошелся по каждой вещи из списка: комплекты формы и броня, оружие, боезапас, рации с ручными зарядными устройствами, минимум воды и таблетки-дезинфектанты, фонари, индивидуальные рационы питания — маленькие мешочки с орехово-медовой смесью, спальные принадлежности, кое-какие инструменты и многое-многое другое.

Куча мелочей, забыть которые было нельзя ни в коем случае: на вражеской территории, конечно, можно будет чем-нибудь поживиться, но надеяться на это не стоило. Рюкзаки получились тяжелыми, но половину всего этого веса составляло снаряжение Адмет, которое планировали использовать лишь на первых порах, а потом бросить. Да и во время пути запасы будут истощаться с ужасающей скоростью, так что люди ещё искренне пожелают появления в их рюкзаках чего-нибудь тяжёлого.

Табас как-то спросил про обратную дорогу, на что Айтер заверил его, что обо всём подумал. Однако наниматель не вдавался в подробности и оставил Табаса наедине с размышлениями по поводу того, что он там, в песках, ищет.

— Так. Я не понял, — Ибар остановился напротив Нема. — Выворачивай-ка карман. Что это?

Белозубый здоровяк лишь улыбнулся пошире.

— Прицел.

— Тебе руку сломать? — устало спросил наёмник, отчего у его собеседника кровь застыла жилах. Улыбка стала вымученной, словно мышцы лица свело судорогой. — Я какие прицелы разрешил брать?

— О… кхм, оптику, — Нем внезапно охрип.

— А это что?

— Это… — до здоровяка дошло, во что он влип. — Коллиматор.

— И на кой тебе сдалась эта железка?

— Ну… — замялся Нем, не зная, что ответить. Повисла неловкая пауза.

— Слушай, ты же взрослый уже, — Ибар был спокоен, однако это ничего не значило: сломать руку он мог и без всякой злобы, как бы между делом. — Прицелы оговаривались отдельно, большинство от них отказалось вообще. Оговаривались же?

— О… Оговаривались, — Нем заикался от испуга. Табас видел, как остальные члены отряда отворачивались в сторону и прятали глаза, лишь бы не видеть того, что сейчас произойдет. За две недели под началом Ибара они успели уяснить, что подобные выкрутасы ничем хорошим не заканчивались.

— Ты же всё выдержал, Нем, — говорил обожжённый, кривясь так, будто ему в рот попало нечто, имеющее отвратительный привкус. — И вот сейчас, в момент выхода… Ну ёб твою мать, — Ибар смотрел на подчинённого, заражая Табаса своим разочарованием. — Сказано же было — лишнее не брать. Оружие под самый распространенный патрон и минимум электроники. Достоверный образ Адметовца. Было сказано?

— Было, да, — поспешно ответил Нем. Улыбка, наконец, исчезла с его лица, на лбу, несмотря на утреннюю прохладу, заблестели капельки пота.

Ибар подошёл к подчинённому вплотную:

— Дай мне руку.

Строй задержал дыхание.

Табас напрягся, ожидая услышать хорошо знакомый хруст костей. Нем, пусть медленно и нехотя, но всё-таки протянул руку.

— Молодец, — Ибар крепко ухватился за пленённую конечность.

— Ты знал, какой был приказ. Ты знал, что бывает с теми, кто приказы нарушает.

— Знал. Н-не надо… — блеял Нем, сверля Ибара обезумевшим взглядом, но освободиться даже не пытался. — Прошу! Не надо…

— Проси — не проси, а надо, — пожал плечами обожжённый.

На глазах перепуганных подчинённых он перехватил руку покрепче и, собравшись с силами… громко вскрикнул, так, что Нем побледнел и едва не рухнул на землю.

Строй дёрнулся, даже Табас не смог дистанцироваться от пронзившего его неприятного ощущения и дёрнулся вместе со всеми.

— Нарушишь приказ в пустыне — сломаю ноги и оставлю умирать. — Ибар отпустил руку бледного и разом взмокшего подмышками Нема. — Это я тебе могу обещать.

Рука осталась цела.

Нем издал странный звук: наполовину всхлип, наполовину усмешка. Что-то истеричное, эмоциональное — вздох невыразимого облегчения.

— Я не подведу, — горячо заверил боец, снова улыбаясь. — Правда, не подведу, — он вертел в руках ставший ненавистным прицел и не знал, куда его деть.

— Как закончу с тобой, беги в дом и оставь эту хреновину там, — с раздражением отмахнулся Ибар. — Форму Адмет достань.

Проверка выявила несколько косяков — не особо, впрочем, крупных и быстро устранимых. Даже у Табаса оказалось не всё в порядке: он не положил обратно в личную аптечку обезболивающее, которым лечил головную боль от похмелья.

После того, как Ибар закончил придираться, Айтер отвёл их с Табасом в сторону и развернул небольшую карту:

— Смотрите и запоминайте, — сказал он. — Сегодня выдвигаемся от Армстронга к границе с Адмет. Пока идут последние приготовления, мы можем успеть её пересечь. Информатор сказал, что его контакт залёг на дно — контрразведка Армстронга начала зверствовать и добралась до контрабандистов. Ибар! Есть предположения? Как вы вообще в Армстронг попали? Как ты собирался нас переправлять?

Обожжённый взял карту и внимательно её рассмотрел.

— Пробрались в Армстронг мы на грузовом поезде. Подсели ночью на станции, спрятались в пустом контейнере и вылезли через день, уже по эту сторону. Но сейчас, насколько я понял, этот номер не пройдёт, поезда будут тщательно осматривать. Единственное, что я могу предложить — это отойти подальше от населенных пунктов и попытаться перебраться скрытно. В диких местах это не так уж и трудно. Перекрыть границу полностью никто физически не сможет, наступать по лесам и болотам тоже проблематично, поэтому шанс есть. Но это запасной вариант. У меня есть и другой, более предпочтительный.

— Например?

— Я не хотел бы пока раскрывать всех карт.

— И ты думаешь, я тебе поверю? — сощурился Айтер. — Хочу напомнить, что мы тут все в одной лодке. И если ты попытаешься сбежать или убить меня, то мои люди без колебаний прострелят тебе башку. После предыдущих двух недель они это сделают даже с удовольствием.

— Не сомневаюсь, — оскалился Ибар. — Я, в свою очередь, тоже…

— Спокойно! — прервал Табас мужчин, ставших очень похожими на двух шипящих дворовых котов. — Ибар! Нам нужно знать, что у тебя за план. Ты обещал нас перевести, так расскажи, чёрт побери.

Ибар переводил взгляд с Табаса на Айтера и, в конце концов, сдался.

— Устроить провокацию.

— Что?! — подобное заявление шокировало Табаса. Айтер тоже стоял с округлившимися от удивления глазами.

— Всё равно скоро будет война, — пожав плечами, сказал Ибар. — Перестрелки случаются каждый день. Собственно, там, на юге, уже воюют. И от того, что мы ещё разок стравим между собой погранцов Адмет и Армстронга, ничего плохого не случится. Зато, пока они будут заняты истреблением друг друга, мы сможем проскочить. Айтер, не смотри так на меня! — рыкнул Ибар. — Ты знал, что придется стрелять!

— Да-да, — опомнился наниматель. — Просто как-то… Неважно, забудь.

— Такой вот у меня план. Заметьте, провокация предпочтительнее именно потому, что мы экономим время.

— Принято. Значит сегодня берём курс на Митоми… — Айтер ткнул пальцем в точку на карте. — Машина сейчас подъедет, я договаривался на девять.

Почти полчаса пришлось заниматься ерундой. Табас потратил время на то, чтобы вдоволь наволноваться, надрожаться и надышаться безопасным воздухом родного дома. Ждать юноша просто ненавидел: слонялся без дела, слушал, как ругались рабочие, так и не разобравшиеся со злополучным вагоном, наблюдал за ленивой перепалкой Прута и Нема. Мокки тоже было не по себе — он в десятый, наверное, раз проверял и перепроверял свои вещи, подтягивал и расслаблял лямки на рюкзаке. Спокойны были разве что Руба и Хутта, но они, насколько успел понять Табас, вообще были неэмоциональны. Чемоданное настроение их не коснулось: бойцы сидели, думая о чём-то своём, Руба смотрел в небо, будто Боги-Капитаны говорили ему что-то невероятное, во что он никак не мог поверить.

Отчаянно, так, что зачесались зубы, заскрипели ворота, и Табас увидел, как на территорию фабрики въезжает белый микроавтобус с тонированными стеклами, весь покрытый какими-то зловещими эмблемами — сплошь орлы, мечи и лавровые листья. К крыше был прикручен пустой разъем для мигалки.

— Отлично, — Айтер, хлопнув себя по коленям, поднялся и с заметным усилием подхватил рюкзак. — Карета подана.

— И ты собирался везти на этом двадцать человек? — Ибар приподнял несуществующую из-за ожога бровь.

— Не считай меня идиотом, — огрызнулся наниматель и повернулся к остальным. — Вещи в багажник, сами в салон. Оружие с собой, но держите незаряженным. Останавливать нас, по идее, не должны, но на всякий случай запомните, что мы — специальный отдел Добровольной Дружины. «Корочки» получите в машине.

— Какая ирония, — усмехнулся Табас, вызвав у Ибара быстро пропавшую улыбку.

Ибар и Айтер уселись впереди, рядом с водителем, остальные разместились в салоне.

— Спите, — посоветовал группе Табас. — Потом может не получиться.

Те вняли совету, откинули сиденья, закрыли глаза и попытались отключиться. Только санитар всё ворочался, видимо, не в силах побороть волнение. За рулём автобуса сидел тот же водитель, который забирал Табаса из дома — по крайней мере, голос Табас узнал. Айтер показывал ему что-то на карте и рассказывал, как лучше доехать.

— И вообще, будь наглее, — сказал он, закончив инструктаж. — Видел, как дружинники себя на улицах ведут?

— А то, — усмехнулся шофёр.

— Вот и ты так же. Будь борзым сукиным сыном. Все документы в порядке, в салоне шестеро вооружённых людей, так что не стесняйся.

— Всегда мечтал, — хохотнул водитель. Автобус тронулся, развернулся и вскоре оставил базу Айтера позади. Мелькнул серый бетонный забор с колючкой и вышками — и всё исчезло за непроницаемой стеной леса.

— …и мотор запел свою стальную песню, — процитировал Табас старый стих. Этой фразой он всегда начинал дальний путь. Она его успокаивала и помогала справиться с тревогой. Наконец-то, не нужно было ничего ждать. Побыстрее добраться до точки назначения и обратно: теперь всё было в его руках, и Табас почувствовал себя уверенней, хоть и оставался на подхвате у всезнающего Ибара.

В сам Армстронг не заезжали, лишь проехали по окружной дороге, что опоясывала углубление, в котором лежал город — огромное, круглое, похожее на врытое в землю блюдо, в центре которого посреди высотных домов, казавшихся спичечными коробками на фоне бульдозера, возвышалась мрачная махина Железного Замка. Словно для того, чтобы подчеркнуть его огромность, вдалеке пролетела большая птичья стая.

Негромко заиграла музыка — нехитрая, танцевальная. Водитель включил радио еле слышно, чтобы не будить людей. Ибар, похоже, сам задремал, предпочтя выспаться, зато Айтер не мог усидеть на месте и вертел головой так, будто никогда раньше не выбирался за пределы города и всё ему было в новинку — деревья, проносившиеся мимо, серые бетонные столбы, дорожные знаки.

Табас хотел сказать что-нибудь ободряющее, но решил не вмешиваться. К тому же, музыка прекратилась и сменилась очередным новостным выпуском. Как пролаял ведущий — экстренным и ежечасным.

— Очередная провокация на южной границе не останется безнаказанной! Так заявил Его Превосходительство на внеочередном заседании Комитета Генералов!..

Всё то же самое. Враг коварен и вероломен, наши солдаты не поддаются на провокации, но их терпение заканчивается, Его Превосходительство мудр и снова всех перехитрил при помощи тщательно разработанного плана. Никакого кризиса нет, уменьшение заработной платы ударит в первую очередь по крупным бизнесменам, а простой народ только заживёт припеваючи. Наша армия сильна, а дружинники — святые люди, готовые положить жизнь, защищая Дом Армстронг. А уж если не получится ни у армии, ни у дружинников — не беда, ведь наши ракеты самые ракетные и обеспечат нам надёжную защиту от орд с юга...

Табас обернулся и посмотрел на город, который скоро должен был остаться за спиной. Юноша, как недавно в своей коммунальной квартире, старался его запомнить. Зарисовывал, впечатывал в память прямые лучи центральных проспектов и лабиринты окраинных спальных районов, лежавших как на ладони. Цветную многоэтажку элитного комплекса апартаментов и массив безликих типовых домов. Почти пересохшее русло канала, пронизывавшего город и уходившего на север, к приполярным морям. Коричневую кляксу водохранилища и зелёные леса рядом.

Снова Табас разволновался. Мать оставалась где-то там, посреди всего этого моря бетона. Что будет с ней, когда заваруха начнётся?..

Выпуск новостей закончился, лай диктора сменился приятной музыкой. Город скрылся за поворотом, машина выехала на широкую трассу, ведущую на юг — древнюю, прямую, как стрела, и пустынную. Через лобовое стекло Табас мог видеть дорогу на много километров вперёд.

— Приключение началось, — пробубнил он себе под нос и, опустив спинку кресла, откинулся и закрыл глаза.

16.

Люди. Множество людей. Бескрайняя река, текущая в обе стороны.

По правой полосе, на которой не ехал, а время от времени дёргался, силясь проскочить ещё пару метров, микроавтобус экспедиции, люди шли в сторону Митоми.

В новеньком, не запачканном серо-зелёном камуфляже с нашивками Дома Армстронг и неразношенных сапогах. Свежесформированные роты, батальоны и полки, состоявшие полностью из зелёных новобранцев, запрудили всю дорогу, но это было не то грандиозное и вдохновляющее зрелище, что показывали в новостях.

Во-первых, почти не было техники. Солдаты двигались на своих двоих, реже в кузовах грузовиков, как военных, тёмно-зелёных, так и гражданских, очевидно, реквизированных под нужды армии.

Бескрайние танковые колонны, стройные ряды тягачей с артиллерийскими орудиями, новенькие грузовики — всё это можно было увидеть лишь в пропагандистских передачах и на огромных агитационных баннерах, висевших на рекламных щитах.

Вместо них использовались, в основном, гужевые повозки, запряжённые лошадьми. Солдаты-везунчики ехали на велосипедах. Удручающее зрелище.

Во-вторых, тут не было улыбающихся здоровяков-парашютистов. Солдат было много, даже очень, но выглядели они не слишком уж хорошо. Худые подростки, на которых форма висела, как на вешалке, седые мужчины — пусть ещё не старики, но всё равно далеко не в расцвете сил. Вся эта орда давным-давно замученных жарой и долгой ходьбой призывников медленно тащилась вперёд, несмотря на вялые попытки таких же усталых командиров заставить их идти быстрей.

Вырванные из привычной среды обитания, перепуганные, потерянные, отупевшие от жары и пыли, не знавшие, что их ждёт дальше.

Мысли у Табаса в голове бродили самые мрачные. Не хотелось думать о том, что будет, когда начнётся война. Весь этот сброд, торопливо мобилизованный и подготовленный в духе «ствол тут, патроны пихать сюда, жмёшь на курок и оно стреляет» либо разбежится, либо поляжет, причём, как бы грустно это ни звучало, второй вариант был куда вероятнее. Краем уха во время санитарной остановки Табас слышал, что Добровольные Дружины будут размещать на дальних позициях — для того, чтобы они своим присутствием вдохновляли мобилизованных пацанов и мужиков на чудеса стойкости и героизма во имя Дома Армстронг и лично Его Превосходительства.

По левой полосе, отгороженной невысоким потемневшим от времени металлическим бортиком, шли беженцы. Пешком: видимо, любой транспорт, вплоть до тех же велосипедов, был конфискован военными.

Серые от пыли женщины с детьми да дряхлые старики. Тащили всё, что успели спасти: тюки с тряпьём, бытовую технику, разное барахло. В тележке у одной из тёток Табас заметил лежавшую поверх всех остальных вещей огромную хрустальную люстру. Её хозяйка с некрасивым толстым красным лицом бережно катила тачку и визгливо орала на всех, кто имел неосторожность её толкнуть.

Эта полоса, в отличие от правой, занятой военными, была не одноцветной, серо-зелёной, а пёстрой, как карнавал, на который смотрят в детскую игрушку-калейдоскоп. Взгляд ни за что не цеплялся, от постоянного созерцания этой толпы Табаса начало укачивать, и он отвернулся.

В машине работал кондиционер, и только это спасало от невыносимого пекла. Юноша знал, что снаружи царит ужасная жара, а воздух пахнет пылью и песком, принесённым за сотни километров из пустыни. От желания вдохнуть этот знакомый запах у Табаса зудели ноздри и трепетало сердце, но высовываться наружу не хотелось, да и лень было. «Скоро надышишься», — успокаивал он сам себя.

Сидевший впереди Айтер вполголоса возмущался тем, что армия оказалась не такой красивой и могучей, как показывали в новостях и патриотических передачах.

— «Как никогда сильна», — говорил он, передразнивая дикторов. — «Готова отразить…» Тьфу! Посмотри на них! — он указывал Ибару на очередного парня из деревни — худющего от недоедания и тяжёлой работы, рябого, с кривыми костями и формой на три размера больше. — Что это такое? Привезти бы сюда Его Превосходительство вместе с министрами и дикторами да ткнуть носом в то, что творится. Они ещё называют это армией! Гляди, а у тех даже оружия нет!

Он так ворчал с того самого момента, как машина встала в пробку, и Табас успел уже порядочно устать от этого брюзжания.

Пятёрка бойцов отдыхала. Делать было решительно нечего. Нем доставал Мокки, подозревая его в девственности, санитар краснел, бледнел, посылал напарника подальше, но признавать очевидное, похоже, не собирался. Руба и Хутта таращились в окно, а Прут спал, порой всхрапывая так, что Табас дёргался.

Дорога до Митоми заняла двое суток, в течение которых члены отряда смогли по несколько раз выспаться, наговориться, рассказать все известные анекдоты и заскучать. Нем, устав приставать к Мокки, громко зевнул.

— Тоска…

— Ничего, скоро повеселимся, — мрачно пошутил Табас.

— Повеселишься тут, ага. Пока с этой шайкой голодранцев до Митоми доберёмся, я состарюсь.

— Это не голодранцы, — сказал Мокки и продолжил, изменив голос. — Это Великая и Непобедимая Армия Дома Армстронг, которой суждено СОКРУШИТЬ вероломные орды южных варваров именем Его Превосходительства Капитана!..

Со всех сторон послышались смешки, даже Ибар улыбнулся.

— Я могу так делать весь день, — довольно сказал Мокки.

— Так почему ты здесь? Устроился бы на радио, горя б не знал, — спросил у него Нем.

— Не берут, — пожал плечами санитар, смешно приподняв белобрысые брови. — А было бы хорошо. Сидишь себе в тепле, говоришь что надо, получаешь деньгу. Работа мечты. Рот открыл — инструмент к работе готов, рот закрыл — рабочее место убрано.

— Да уж, здорово, — посмеялся здоровяк. — А ещё круче было бы быть Капитаном. Вообще ничего делать не надо, даже голову включать. Ходишь по Железному Замку, ни хрена не понимаешь, что происходит вокруг, пристаёшь к служанкам. Одеваешь штаны только раз в месяц для того, чтобы выйти в люди и покивать, пока регенты речь читают. Даже если в процессе обделаться, никто ничего не скажет — ты же Капитан, наследник тех самых Богов-Капитанов, носитель их генов и всё прочее.

— Ну и что, это по-твоему жизнь? — Айтер посмотрел на Нема в зеркало заднего вида, но тот лишь пожал плечами.

— Ну, он же живёт как-то.

Ближе к городу движение разделял на две полосы регулировщик в форме — пеших сгоняли на обочину и правую полосу, для машин отвели левую. Однако радость водителя была преждевременной: затор никуда не делся, из-за лошадей колонна двигалась очень медленно.

Добрались до Митоми только к вечеру.

Ещё за несколько десятков километров стала слышна канонада.

— Что это? — захлопал глазами Мокки.

— Артиллерия, — равнодушно ответил ему Ибар.

— Так что же… Началось? — растерянно спросил санитар.

— Нет. Но готов поспорить, что скоро начнётся.

Митоми оказался небольшим городком, расположенном на берегу пересыхающей реки. Совсем как Лио, что по планировке, что по архитектуре, что по духу и атмосфере предчувствия скорого конца. Население сбежало, остались только военные, которых расквартировали в жилых домах и полевом лагере.

При въезде обнаружился пропылённый с головы до пяток патруль военной автоинспекции, который охранял поднятый шлагбаум. Судя по виду, люди торчали тут не первые сутки, и им было уже просто наплевать на то, кто въезжает в город.

Со стороны границы доносились звуки выстрелов и взрывов. Где-то поблизости по позициям Дома Адмет лениво работала артиллерия. Из-за кордона также стреляли, но снаряды ложились, в-основном не долетая до домов.

По улицам шаталось несметное количество людей в форме — военными их назвать язык не поворачивался. Вся эта серо-зелёная масса бродила без дела, искала где бы украсть еды, скрывалась от собственных офицеров, воровала друг у друга разные вещи, мародерствовала и хулиганила. Периодически из-за реки прилетала пара-тройка шальных мин, что убивали или ранили несколько человек, вокруг которых тут же возникала суета. Самыми адекватными посреди этого хаоса были дружинники, которые поддерживали хоть какое-то подобие порядка.

— Вот уж не думал, что скажу спасибо добровольцам, — улыбнулся Руба, которого теперь все иначе как Рыбой не называли.

Тут они были действительно при деле и, пусть так же, как и остальные солдаты, дрались и грабили, но были самыми дисциплинированными и подчинялись своим командирам.

Припарковались на небольшом пятачке земли, где раньше, судя по деревянным воротам, было футбольное поле. Из машины никто не выходил, опасаясь стычек с солдатнёй и лишнего внимания. На город опустилась тьма — кромешная, плотная, как пуховое одеяло, озаряемая только редким светом костров. Пальба не прекращалась, и над рекой то и дело взлетали сияющие пунктиры трассеров.

— Анархия какая-то… — пробубнил Ибар себе под нос. Буквально в двух шагах от них работала батарея легких полковых пушек. Куда они стреляли было непонятно, но добить до позиций противника они никак не могли.

Закопчённые артиллеристы, играли в карты и полировали задницами снарядные ящики, время от времени вскакивая с криками:

— А давайте ещё разок!

— Да, давай! Сейчас мы им!..

После чего заряжали орудия, куда-то наводились, громко и пыльно жахали и снова усаживались. Периодически к ним подходили солдаты, выпрашивая ящики, используемые ими в качестве дров, и тогда самый толстый из артиллеристов — наверняка, командир, почёсывая волосатый живот, важно спрашивал «А вы нам что?», после чего получал подношение и выдавал требуемое.

— Долго нам ещё тут торчать? — не выдержал Айтер.

— Сколько надо, столько и будем, — пробурчал Ибар. — Рекогносцировку проведём с утра. Ночью шариться не нужно — пристрелят свои же.

— Тогда я покемарю, — зевнул Прут.

— Всё бы тебе дрыхнуть. И куда только лезет? — сказал ему невидимый в темноте Нем.

— А я про запас. Жалко что ли?

— Да нет, завидно.

— Ну, значит завидуй. А я на боковую. Как раз палить перестали…

Табас прислушался и с удивлением обнаружил, что канонада и впрямь прекратилась.

— Табас! — позвал Ибар.

— Да?

— Поспи, — обожжённый посмотрел на своего напарника через зеркало заднего вида. — Пригодится.

— Э… Хорошо, — Табас не чувствовал усталости, но пожал плечами и, устроившись в кресле поудобнее, закрыл глаза, дав себе чёткую установку подремать максимум полтора часа и проснуться…

…от взрыва, сотрясшего машину так, что она едва не перевернулась.

— А?! — вскрикнул Нем.

— Что такое? — спросил резко севший прямо Прут.

Табас выглянул в окно, тут же запотевшее от его дыхания, и увидел, как ещё один снаряд из-за реки, с грохотом и снопом пламени попал прямиком в чёрную громадину здания, выделявшуюся на фоне красноватого отсвета Гефеста. Во все стороны полетел битый кирпич и стекло, машина снова вздрогнула.

Разрывы слышались отовсюду: то тут то там в темноте сверкали вспышки — яркие, раскалённые, как вспышки ламп дневного света. Похоже, что вялая артиллерийская дуэль переросла в нечто большее.

— Поехали отсюда! — паникующий Айтер толкнул водителя, но его остановил рык Ибара.

— Отставить!.. — рявкнул обожжённый и, убедившись, что все смотрят на него, приказал: — Выйти из машины! Разобрать вещи! Быстро! — снова он превратился в того Ибара, который выживал в пустыне. Старый солдат оказался в бою и, наконец-то, был на своём месте.

Отряд, толкаясь, высыпался из дверей. В городке уже что-то горело, везде рвались снаряды.

Прямо под ногами валялся уродливый чёрный ком, который Табас со злостью пнул и отшатнулся в ужасе — ком застонал.

Артиллеристы, ещё совсем недавно наслаждавшиеся жизнью и травившие байки, бегали туда-сюда, выискивая укрытие. Мужик с волосатым пузом орал на них, требуя прекратить панику и стрелять в ответ.

Город загорелся — над крышами поднималось красное зарево.

Солдаты носились, ничего не понимая, глядя на всё безумными глазами. Искали своих командиров, прятались в складках местности и были готовы смотаться подальше прямо сейчас, но не могли — из-за страха перед падавшими на головы снарядами и минами.

— Всё наперекосяк! — прорычал Ибар. — Надо выбраться отсюда! Бегом отсюда! За мной! — подавая пример, наёмник помчался первым в сторону окраин.

— Так а… Почему не на машине? — спросил опешивший Айтер.

— Будет затор, не пройдём! Бегом-бегом-бегом отсюда, быстрей!

Табас, сгибавшийся под тяжестью рюкзака, понял, чего добивался обожжённый: для начала нужно было уйти подальше от батареи, которую должны были накрыть в ближайшую минуту. Водитель потрусил следом за Табасом, постоянно спрашивая дрожащим голосом:

— Что, началось? Началось? Началось, а? Мужики? Началось что ли?

— Да, началось! — рявкнул на него раздражённый Табас и залепил одну за другой две ободряющие пощёчины. — Началось!

— Так может, я поеду отсюда, а? — шофёр пригнулся, когда над головой просвистел снаряд, с грохотом проломивший крышу здания за несколько сотен метров. — Может, поеду?

— Куда, дурак? Машина не пройдёт!

Но у перепуганного шофёра были свои соображения: он остановился, а Табасу некогда было его уговаривать — Ибар мчался по обезумевшим горящим улицам, заполненным паникующими людьми, так быстро, как только мог, и отряд едва за ним поспевал.

— Я поехал! — бросил напоследок водитель и исчез за спинами множества солдат Армстронга.

Рядом что-то ахнуло: видимо, волосатый командир батареи всё-таки обуздал подчиненных и пальнул в сторону реки.

Ржали и метались напуганные лошади, кричали люди, рычали двигатели, взрывались, падая, мины и снаряды — улицы Митоми превратились в пылающий ад. Из-за поворота выскочил истерично сигналивший БТР, промчавшийся рядом с Табасом, напугав и обдав вонючим выхлопом.

— Псих, блядь! — юноша погрозил ему кулаком вслед и понял, что не так уж далёк от истины. У него на глазах многотонная махина, не разбиравшая дороги, пошла юзом и вылетела на тротуар, заставляя находившихся там людей отпрыгивать в стороны. Повезло не всем: под колёсами обезумевшего БТР с истошными воплями исчезли двое бойцов, после чего «коробочку» занесло. Со всего маху она врезалась в стену дома и затихла, а едва не размазанные по асфальту солдаты принялись стрелять в неё длинными очередями, выбивая искры из брони.

«Безумие. Кровавое безумие».

— Куда ты нас ведёшь? — спросил у Ибара тяжело дышавший Айтер, по усам которого стекали капельки пота.

— Городу конец, — ответил тот. — Спрячемся в лесу, дождёмся, когда его захватят, переоденемся и будем пробираться на территорию Адмет. Далее — по плану.

Ближе к выезду из Митоми направление движения людского потока стало меняться: всё больше попадалось солдат, бредущих обратно в город, и вскоре Табас понял, что произошло.

Дорогу перекрывала импровизированная баррикада, которой не было ещё несколько часов назад. Сверху на ней стояли вооружённые дружинники с мрачными мордами. Один из них размахивал флагом Дома Армстронг и кричал, не переставая, какую-то белиберду.

— Братья! Братья, настал час защитить Дом и Его Превосходительство от орды южных варваров! Сейчас или никогда, братья! К оружию! К оружию!

— Вот видишь, Мокки, не у тебя одного талант, — усмехнулся Нем.

— Смотрите! — Айтер ткнул пальцем в сторону баррикады, к которой вплотную подошла группа бойцов — в рваной форме, окровавленных, безоружных. Они попытались что-то сказать дружиннику и залезть на баррикаду, но лицо оратора мгновенно сменило выражение с воодушевлённого на разъяренное. Хмырь с красной повязкой заорал что-то в ответ и сапогом столкнул раненого солдата обратно на землю, а его соратники наставили на толпу автоматы.

— Назад, братья! Враг наступает! Война началась! Покажем им силу Дома Адмет! Его Превосходительству нужен каждый из вас!.. — продолжил дружинник.

— Если нужен, то чего ж ты сам не слезаешь? — еле слышно процедил Руба.

— Что будем делать? — спросил Айтер, останавливаясь.

— На убой точно не пойдём! — оскалился Ибар. — Приготовиться к стрельбе!

— Ты сдурел? — вскрикнул Мокки. — Это же свои!

— С каких пор для тебя дружинники своими стали? — спросил Руба, глядя на санитара исподлобья. — Ибар, плохая идея. Они тут повсюду. Готов спорить на деньги, что эти крысы окружили Митоми и держат под прицелом все входы и выходы.

Обожжённый задумался.

— Чёрт! — выругался он, наконец, и бросил сквозь сжатые зубы: — Возвращаемся.

— Туда?! — воскликнул Айтер. — Они же сейчас город с землей сровняют!

— Не сровняют, у Адмет слишком мало снарядов для такого.

— Что делать?

— Я думаю! — рявкнул Ибар так, что Айтер отшатнулся и предпочёл заткнуться. — В любом случае, оружие к бою!

Двинулись обратно: осторожничая, стараясь держаться у стен и прислушиваясь к то и дело раздававшемуся свисту над головами. Артиллерия, расположенная в Митоми, молчала: то ли уже была подавлена, то ли бравая армия Армстронга разбежалась в ужасе.

Табас шёл рядом с Ибаром и понимал, что тот совершенно не знает, что делать, лишь напускает на себя уверенный вид для того, чтобы остальные не поддались панике.

— Ложись! — заорал вдруг обожжённый, и уже в полёте Табас услышал сиплое шуршание падающей мины.

Упав на обломки кирпича и закрыв голову руками, юноша взмолился всем известным ему богам, чтобы они отвели от него летучую смерть — и, видимо, кто-то из пантеона Кроноса его услышал. Мины разорвались с перелётом в добрую сотню метров — там, где отряд находился несколько минут назад, и перемололи небольшую группу невезучих солдат Армстронга. Артиллерийский огонь постепенно смещался к окраинам, и Табас прекрасно понимал, что это означает.

— Скоро пойдут, Ибар! — крикнул он, но обожжённый только отмахнулся.

— Сам знаю!

— Что делаем, командир? — Прут бешено вращал глазами. Вид кровоточащего фарша, в который превратились новобранцы недалеко от них, подействовал на него очень сильно.

— Занимаем вон то здание! Идём в подвал, — ткнул пальцем Ибар в кирпичную двухэтажку с окнами, выбитыми взрывом, и самодельной вывеской «Парикмахерская» на первом этаже.

Долго уговаривать бойцов было не нужно — они с радостью побежали к зданию.

Табас ворвался в чёрный проём подвала одним из первых и буквально напоролся животом на ствол автомата, который держал седой мужик в форме, практически невидимый в кромешной темноте подвала.

— Пошли нахер отсюда! — сказал он, переводя мутный взгляд с Табаса на остальных и дыша в лицо свирепым перегаром. — Это наше место! Нахер!

За его спиной горела керосиновая лампа, и в её тусклом красном свете было видно сидевших и лежавших вповалку призывников — совсем молодых, с тупыми и забитыми лицами. Среди них было очень много раненых, и под сводами подвала то и дело раздавались стоны и чьё-то бредовое бормотание. Кроме лампы свет давало только зарево над городом, видимое в зарешеченных окошках под потолком. В полутьме копошившаяся масса людей выглядела чёрной и пугающей.

— Я полковник Итерман! — грозно заявил Айтер, выглядывавший из-за спины Табаса. — Немедленно впустите нас!

— А мне класть, полковник ты или генерал! Командиры все сбежали, а нас тут оставили подыхать! Если тебе не повезло — это твои проблемы! — не унимался вояка.

— Да ладно, мужик, тут места всем хватит, — начал было говорить ему Мокки, но солдат внезапно заорал — визгливо, брызгая слюнями.

— Я те сказал, нахер, значит нахер! Наше это место, понял?! Наше! И никого мы сюда…

Табас прервал его визгливый монолог на полуслове. Спорить было некогда. Разъяренный тупиковостью ситуации и тем, что старик его только что оплевал, наёмник резким движением ухватил ствол, отвёл его в сторону и сочно залепил крикуну кулаком в пятак.

Хрюкнув, мужик отлетел в сторону, оставив оружие в руке Табаса, а солдатики, сидевшие на полу, потянулись к своим автоматам, но было поздно — остальные члены отряда быстро смекнули, что произошло, и протолкались внутрь с криками:

— Оружие на пол! Руки за голову! Не стрелять!

Новобранцы быстро подчинились: все несколько десятков перепуганных стариков и подростков разом бросили оружие (те, у кого оно было), положили ладони на затылок и уставились в пол, пока люди Айтера бегали по подвалу, создавая шум.

— Ах ты ж старый пидор, — Айтер, не сдержавшись, пнул угрожавшего им старика по рёбрам и сплюнул.

— Ибар! — позвал Табас. — Что дальше? Занимаем оборону?

— Не будет никакой обороны, — помотал головой почти невидимый в темноте наёмник. — Слушай мою команду! Согнать всех в угол, приготовить Адметовские шмотки и документы. Слышишь? — спросил он, приближая своё лицо к лицу Табаса. — Там, на окраине.

Табас, напуганный поведением Ибара, прислушался.

— Стрельба?

— Да, — кивнула замотанная бинтами голова с чёрными провалами глаз и рта. — Началось.

От голоса Ибара стало не по себе, и Табас отшатнулся.

— Адметовские шмотки?.. — спросил лежавший под ногами Айтера сержант, — Ах вы крысы! Шпионы сра… — наниматель не дал ему договорить и заехал как следует по рёбрам.

Переодевались по очереди, замечая полные ненависти взгляды бойцов и старого служаки.

Мокки вызвался оказать раненым первую помощь и получил от Айтера разрешение при условии, что он не будет трогать медикаменты из своей сумки и обойдётся тем, что есть в распоряжении их новых пленных.

В подвале воняло кровью и потом. Связанный неугомонный вояка время от времени начинал костерить «шпионов» на все лады и получал от Айтера очередной удар по почкам.

Время тянулось, а снаружи кипел быстрый и безжалостный бой. Табасу было страшно. Подвал, как ни крути, не бомбоубежище, и какой-нибудь шальной снаряд мог в прямом смысле похоронить экспедицию в самом начале.

— Что мы будем делать с ними? — вполголоса спросил наёмник у Ибара.

— Гвардейцам сдадим, — махнул он рукой. — Посидят в плену, повкалывают на благо Дома Адмет, обустроят захваченные территории. Ничего им не сделается…

Оборона Митоми не продлилась и трёх часов. Судя по доносившимся снаружи звукам, её взломали очень быстро и умело, превратив город в капкан для нескольких тысяч новобранцев, оказавшихся внутри. Пальба, сперва едва слышная, постепенно приближались, и Табас, можно сказать, нутром чуял, как, пожирая метр за метром, шагает по его родной земле чужая армия.

Короткие меткие очереди и неприцельные длинные — можно было даже не глядя сказать, кто как стреляет. Новобранцы Дома Армстронг изначально были обречены.

Хутта, Нем, Руба и Прут расхаживали взад-вперёд между рядами сидевших, уставившись в пол, обезоруженных бойцов, время от времени ругаясь на тех, кто шевелился. Мокки перевязывал раненых и вытаскивал осколки без обезболивания, заставляя людей жутко и громко орать, прижигал раны.

— Тише-тише, — успокаивал он очередного мальчишку. — Терпи, скоро будет не больно.

Табас вздрагивал каждый раз, когда кто-то громко вскрикивал. Находиться в подвале было неприятно во всех отношениях. Красный свет лампы и бледные рассветные лучи, вопли, запах крови и острое сожаление при мысли о том, как легко гвардейцы расколотили армию Армстронга, давили на психику и нагоняли уныние.

Рычание двигателя на улице привлекло внимание Ибара.

— Пожаловали… — тихо сказал он, поднимаясь на ноги и отряхивая задницу — Айтер! Легенду помнишь? — шёпотом, чтобы не услышали новобранцы, спросил обгоревший у своего нанимателя.

— Конечно, — кивнул он. Табас услышал прерывистое дыхание — Айтер дрожал от волнения.

— А вот этого не надо, — Ибар крепко ухватил его за плечи. — Если будешь так себя вести, всажу тебе укол успокоительного и скажу, что ты контужен.

— Я в порядке, — неприязненно повёл плечом наниматель, освобождаясь от хватки своего проводника.

По улице, практически не скрываясь, двигалась колонна гвардейцев, сопровождаемых танком. Собственно, им и не было никакой нужды скрываться или осторожничать — гвардейцы уже чувствовали себя победителями, да и, положа руку на сердце, были таковыми. Контуженных и спятивших от ужаса защитников города приходилось выковыривать из подвалов и развалин домов, сопротивлялись немногие.

Танк рычал уже совсем рядом.

— Наш выход, — сказал Ибар и высунул из подвала палку с намотанным на неё бинтом. — Не стреляйте! — громко закричал он, стараясь переорать шум танкового двигателя. — Свои!

— Выходи с поднятыми руками!

Ибар кивнул в сторону выхода и, все ещё держа палку с бинтом, выбрался из подвала.

Табас пока не видел тех, с кем говорил его напарник — лишь серое небо, полное дыма, в дверном проёме на самом верху лестницы.

— Кто такой? — спросили у Ибара.

— Разведка.

— Документы! — потребовал уже другой голос, самоуверенный и решительный.

Табас поднялся на несколько ступеней вверх и сжал автомат покрепче, приготовившись стрелять. Если легенда не сработает…

Ибар вытащил из кармана красную книжечку, над состариванием которой изрядно потрудился, и протянул человеку, стоявшему напротив. Скрывавшийся в подвале Табас его пока не видел.

— Вся моя группа там, — сказал Ибар, когда ему вернули документы. — И пленные.

— Опять, блядь, пленные, — выругался собеседник. — Сколько можно? Кто просил вообще?.. Ладно, плевать, давайте их сюда.

Табас вышел первым. Уже светало, небо над разгромленным городом приобретало красноватый оттенок. Повсюду валялись груды битого кирпича и перемолотые стёкла. Из дома напротив валил дым. Недалеко раздалась стрельба и сразу же стихла.

Табас почувствовал гордость, смешанную с горечью: несмотря на то, что армия Армстронга была деморализована и практически не сопротивлялась, находились и те, кто решил обороняться до конца.

Наёмник попробовал представить, кто это мог бы быть. Может, старик, отслуживший в молодости полгода парашютистом, залёг за брошенным пулемётом, или из автоматов палит вразнобой группа зелёных семнадцатилетних салажат, вчерашних школьников.

Однако, гордость гордостью, но подобные стычки, судя по всему, были редкостью и очень быстро заканчивались — практически без потерь со стороны гвардейцев, но с полным уничтожением сопротивлявшихся.

Табас увидел группу, прочёсывавшую развалины Митоми — десять человек, осматривавших подозрительные люки, лазы и тёмные провалы. На глазах наёмника пара бойцов отделилась от остальной группы для того, чтобы забросать гранатами и залить горючей смесью из огнемёта подозрительный подвал.

Напротив Ибара стоял гвардеец в офицерской форме с нашивками лейтенанта — подтянутый, отглаженный, молодой, голубоглазый, с высокомерным лицом. Если сравнивать реальность с выпусками новостей Армстронга, то он был больше похож на солдата Его Превосходительства, чем те несколько десятков людей, которых Прут и Рыба выводили из подвала, подгоняя пинками.

Танк дымил, расходуя сверхдорогое горючее, гвардейцы, увидевшие пленных, на всякий случай растянулись по дороге, дабы не представлять собой легкую мишень.

Новобранцы-пленные выходили из подвала, стараясь не поднимать глаз на офицера, танк и своих врагов. Вытащить раненых никто не удосужился.

— Куда их? — спросил Ибар, отбрасывая палку в сторону. — Там внизу ещё куча «трёхсотых».

— Куда-куда… — раздражённо передразнил лейтенант. — Нахер их. Что мы, всю эту шоблу кормить должны? Ну-ка, ур-роды! — крикнул он пленным. — Стройся у стены! Компактнее, не растягиваться!

Табас застыл. Чувство было такое, будто его внутренности вытащили и засунули в морозилку.

Пленные послушно выстроились в ряд. Кто-то рядом с Табасом блеял «Не надо», кто-то шепотом молился. Все эти лица — прыщавые, страшные, не обремененные интеллектом и обезображенные ужасом — вдруг преобразились, став, наконец-то, живыми. В глазах появились мысли. Люди завертели головами, осматриваясь вокруг, вспоминая, очевидно, всю свою жизнь и спрашивая самих себя, как они сюда попали и зачем сейчас умрут, не веря и надеясь, что всё это — шутка.

Табас хотел отвернуться, но понимал, что это вызовет подозрения — ненужные, ставящие под угрозу его собственную жизнь, поэтому смотрел расфокусированным взглядом на то, что происходит.

— Эй! Не спать! — голос Ибара вырвал наёмника из прострации. — Приказ слышал? Товьсь!

Бойцы отряда, косясь друг на друга, вскинули автоматы, ухмылявшийся лейтенант поднял оружие, гвардейцы, сидевшие на броне танка, тоже изготовились к стрельбе. Табас одеревеневшими, ничего не чувствовавшими руками, действовавшими отдельно от тела, заученным движением вдавил приклад в плечо.

— Цельсь! — наёмник специально смотрел поверх голов людей, в которых ему предстояло стрелять, и мысленно молил их о прощении.

— Пли! — раздались выстрелы — одиночные и очереди. Люди падали, опрокидываемые пулями на стену. Металл прошивал их тела, раскалывал черепа, дробил кости. Табас глядел на это с удивлением, и только когда все упали, а затвор щёлкнул, обозначая опустевший магазин, понял, что его палец всё ещё давит на спуск, а плечо болит из-за принятой на себя отдачи.

Гвардеец с ранцевым огнемётом встал у чёрного провала дверей в подвал. Полыхнула тугая струя горючей смеси, зашипел и загудел огонь, милосердно скрывший крики, и всё закончилось.

Мокки, наблюдавший за этим с выражением глубочайшего шока на лице, побледнел так, что Табас мысленно приготовился хватать санитара на руки, когда тот упадёт в обморок.

Ибар с равнодушным видом перезарядился и опустил оружие, лейтенант отсалютовал, залез на броню и покатил дальше вместе со своей группой, а Табас, автоматическим движением сменив магазин, двинулся следом за Айтером.

Лица людей были мрачны: первые выстрелы в экспедиции пришлись по своим, и это угнетало. Мокки еле двигал ногами, Прут и Нем вполголоса переговаривались и, судя по характерным резким движениям губ, кого-то ругали. Только Хутта и Руба молчали, но это ничего не значило: на их лицах застыло выражение ненависти, смешанной с изумлением, как будто они спрашивали самих себя, как же так получилось. Айтер вовсю делал вид, что ему наплевать, но он явно играл на публику, причём плохо.

В глазах у Табаса всё плыло, в голове шумело. Движения были рассеянными, как будто больше не осталось сил. Хотелось присесть куда-нибудь — хотя бы на эту кучу оплавленных от жара кирпичей, но надо было идти вперёд. Наёмник не мог даже думать: просто давил мысли, чтобы случайно не осознать в полной мере, какую мерзость он только что сотворил.

Город постепенно заполнялся войсками Адмет: от гвардейцев и так уже было не протолкнуться, а навстречу шли ещё сотни людей, судя по чистой форме, только что переправившихся и не успевших принять участие в штурме. Отряд, вышедший на окраину разгромленного города, остановился у старого русла реки — в том месте, где шоссе, ведущее к Армстронгу, превращалось в мост. Его уже восстановили: поверх взорванных пролётов наспех положили стальные понтоны из Стандартных Конструкций, и с территории Адмет на землю Дома Армстронг полноводной рекой текла чужая армия — новые хозяева.

Гвардейцы выглядели бывалыми ребятами, даже совсем молодые новобранцы производили впечатление крутых парней. Неудивительно, ведь последние несколько десятков лет Дом Адмет с переменным успехом сдерживал натиск дикарей и опыта — боевого, не теоретического — у гвардии было хоть отбавляй. По мосту катилась техника: в основном, джипы, реже — танки. Табас перевёл взгляд дальше, туда, где прямая стрела шоссе уходила за горизонт, и не увидел ничего, кроме бескрайних шеренг и угловатых жёлто-коричневых коробок техники.

— Какая силища… — ошарашено сказал Айтер.

— А ты думал, — с непонятной гордостью ухмыльнулся Ибар. — Но вот то, что мы сегодня сделали, — он повернулся к остальным, уделив особое внимание Мокки, который еле сдерживал истерику и мелко трясся всем телом, — приказываю забыть. Насовсем.

— Забудешь тут… — фыркнул Нем, но Ибар резко перебил его.

— Кто сказал?

— Виноват! — Нем, боявшийся навлечь на себя командирский гнев, встал по стойке смирно. — Есть забыть!

— Уже лучше, — буркнул Ибар сквозь сжатые зубы и опустил голову. — Уже лучше… Идём!

На мосту пришлось изрядно потолкаться ,даже несмотря на то, что гвардейцы видели своих чумазых «коллег» и старались их пропустить.

— Привет, разведка! — кричали им встречные, дружелюбно улыбаясь.

Табас подумал, что его напарник отлично поработал над маскировкой: ни у кого не возникло и тени сомнений в том, что они настоящие солдаты.

— Знаете, что удивительно? — подал голос Мокки, когда отряд миновал мост и отошёл в сторону от бесконечной пешей колонны Адмет. Все повернулись к санитару и посмотрели на него со смесью жалости и участия, боясь неловким словом ухудшить его состояние. — Кто-нибудь видел укрепления в городе или у реки?

— Нет, — отозвался Айтер. — А что?

— Вот и я не видел, — глухим голосом сказал боец, не поднимая глаз. — Как так можно было готовиться? Заранее же было известно, что будет война. Уже несколько месяцев нам мозги компостировали тем, что скоро попрут, что скоро начнётся. Колонны танков показывали. Народу нагнали толпу. Но ни хренашеньки не сделали. Ни одного сраного окопа! — боец начал заводиться, его голос задрожал. Ибар, сверкнув глазами, сделал шаг вперёд.

— Тише!

— Что это вообще такое было? Где эти танки? Где парашютисты? — спрашивал Мокки, глядя на Ибара пустыми, словно выжженными, глазами, в которых застыли слёзы.

— Может, на другом направлении, — попытался успокоить санитара Нем, но получилось только хуже.

— Так вот она — дорога на Армстронг! Какое направление может быть важнее?!

— Заткнись! — Ибар взял Мокки за загривок и, хорошенько встряхнув, заговорил вполголоса. — Твои вопли привлекают к нам внимание. Хочешь сдохнуть сам — пожалуйста, давай я тебя в лес отведу и там шлёпну, а остальных гробить не смей! Хочешь, я тебе расскажу, почему так получилось? А?

Мокки только всхлипывал, глядя на Ибара с ужасом.

— Вся эта херня, — процедил наёмник, — произошла потому, что армия вашего замечательного Дома не воевала последние шестьдесят лет. Поэтому и солдат у вас готовили к работе дворниками и офицерскими жополизами. Поэтому и командиры ваши хвалёные сбежали. Видел я ваших генералов — в орденах до пупа, клоуны. Ха! Поэтому и вас мне пришлось дрючить, несмотря на крики, что вы типа служили в армии и всё знаете. Ни хрена вы не знаете и не умеете! И две недели назад вы были мясом — таким же самым, как и все в этом городе. И танков никаких в вашей армии нет, и парашютисты давно уже с самолётов не прыгали. Все эти кадры, которыми вам забили голову, — тысячелетней давности. Представляешь? Тысяча лет прошла с тех пор, как существовали эти танковые колонны и жили те самые бравые парашютисты. Всё, что сейчас есть у вашего Дома — это капитан-даун, бесполезное пушечное мясо и дикторы, пичкающие народ древними картинками!..

Люди слушали Ибара, не веря своим ушам, и молчали, исподлобья глядя на обожжённого наёмника, державшего за шкирку перепуганного санитара.

Мокки затих и опустил глаза к земле.

— Ты не мог бы?.. — спросил он, когда Ибар закончил, и в воздухе повисла неловкая пауза. — Я в порядке.

— Надеюсь, — обожжённый наёмник отпустил санитара, и тот тут же одёрнул форму неосознанным раздражённым движением.

— Истерик больше не будет? — Ибар обвёл внимательным взглядом остальных бойцов отряда. Все были спокойны — настолько, насколько в данной ситуации это вообще было возможно.

— Вот и прекрасно. Пошли. Время не ждёт.

17.

Колонна наступавшей армии казалась бесконечной. Тысячи солдат и офицеров, техника, артиллерия, зелёные пузатые полевые кухни, источавшие хорошо знакомый запах каши, бронированные джипы высшего командного состава, штабы батальонов и полков, крытые брезентом грузовики походно-полевых госпиталей, подготовленных к быстрому развёртыванию и приёму раненых, ремонтные части, усатые важные тыловики, перевозившие с места на место казённое имущество — наступление сорвало с места и собрало в единый безукоризненный механизм десятки тысяч человек, из которых реально пойдут в бой от силы двадцать процентов. Настоящие профессионалы, основа и костяк любой армии. Это для того, чтобы их поддержать, все находятся здесь. Стоят незримо за спиной каждого солдата, готовясь лечить, кормить, снабжать боеприпасами, ремонтировать технику, планировать операции и многое другое — теневая работа, пусть не героическая, но жизненно необходимая.

«Война — сложное дело», — думал Табас, скользя равнодушным взглядом по лицам людей, проходивших и проезжавших мимо.

За спинами отряда поначалу работала артиллерия, но вскоре залпы стихли. Это означало лишь то, что в Митоми живых людей больше не осталось. Дорога на Армстронг была практически открыта: знай кати себе, пробивая путь танковым тараном да расстреливая пачками пленных стариков и молокососов.

Табас настойчиво отгонял мысли о матери. Смогла ли она уйти из города, выполнила ли обещание? Не поддалась ли на лай пропагандистских передач, уверявших, что всё в порядке и причин для паники нет? Не решила ли остаться дома, побоявшись уезжать, как жители Дома Адмет, надеявшиеся неизвестно на что?.. Об этом пока лучше было не думать, убедив себя, что у матери нет никаких оснований не выполнить свою часть уговора.

Воздух над трассой дрожал от жары и был жёлтым от песчинок, взметённых в воздух тысячами пар ботинок. Табас, которому надоело таращиться на гвардейцев, уставился на дорогу и отключил мозг, предпочтя двигать ногами, ни о чём не думая и не беспокоясь.

Солнце поднималось выше и припекало всё сильнее: воздух в этих широтах нагревался намного быстрее, чем в Армстронге, и пыли — той самой жёлто-коричневой, принесённой ветрами из пустыни, — было в разы больше. Футболка под бронежилетом быстро взмокла, нос и губы, закрытые легким коричневым шарфом, вспотели. Отряд уже несколько часов двигался по обочине трассы, а армия дома Адмет всё не кончалась.

— Туго придётся Армстронгу, — заявил Ибар во время привала. Отряд расположился в хвойном лесу. В тени было душно и пахло прелью. Люди развалились на земле, скинув рюкзаки, и отдыхали.

— А ты этому рад? — исподлобья посмотрел на него Айтер.

— Нет. Просто констатирую факт. Мне всё равно, что случится с вашим Домом.

— Зато нам не всё равно! — огрызнулся наниматель.

Обожжённый лишь пожал плечами, устраиваясь поудобнее на жёлтых иголках.

Табас подумал, что обожжённый наёмник прав: армия Армстронга в первом же столкновении была разбита в пух и прах. Создавалось впечатление, что Адмет остается только пройти форсированным маршем по трассе и захватить Дом, ставший жертвой собственного былого величия.

— Жрать никто не разрешал! — рык Ибара вырвал Табаса из задумчивости. Обожжённый прикрикнул на Нема, доставшего было пакетик с орехово-медовой смесью.

— Оу! — здоровяк обнажил в улыбке белые зубы и примирительно поднял ладони. — Виноват. Больше не повторится.

Нем не на шутку перепугался: видно, вспомнил недавнее обещание прострелить ему ноги и оставить умирать.

— Даю ещё полчаса, — сказал Ибар, сменив гнев на милость. — Попейте водички, проверьте оружие. Но чистить пока не надо, займёмся этим ближе к отбою. Отдыхайте, — и сам уселся под деревом, опершись спиной на ствол.

Табас обмяк в броне так, чтобы она поддерживала его тело, и максимально расслабил мышцы. Он чувствовал затылком шершавую кору и вязкую смолу, в которую вляпался волосами, вдыхал приятный запах хвои и прелых иголок и, кажется, задремал.

Впрочем, расслабляться долго он сам себе не дал, дёрнулся, подскочив на месте, и тут же стыдливо заозирался: не заметил ли этого кто-нибудь. К его везению, люди были заняты самими собой. Нем зевал с закрытыми глазами, Руба и Хутта о чём-то вполголоса говорили, Мокки рылся в санитарной сумке, а Айтер что-то рассказывал Ибару, чертя на земле какую-то схему.

Покой и умиротворение. Как будто и не было в тридцати метрах от них огромной змеи, протянувшейся на несколько десятков километров. Табас заметил, что сейчас змея, наконец, поредела, да и шли там всё больше не «белые штаны», а всякие вспомогательные части — машины и конные повозки с вещевым имуществом, чумазые техники на грузовиках, повара-писари и прочий персонал, которому по роду занятий было положено топать в тылу. Однако несмотря на то, что людей в форме становилось всё меньше, колонна и не думала прерываться или заканчиваться.

— Встали! — скомандовал Ибар, и отряд, кряхтя и отряхивая задницы от пыли и иголок, поднялся на ноги, снова навьючил на себя рюкзаки и вышел на дорогу.

Сначала Табас подумал, что вслед за частями Гвардии идут семьи офицеров и рядовых — жёны с детьми, престарелые родители — но он понял, что мысль бредовая: кто же потащит с собой семью на передовую?

— Переселенцы, — шепнул Айтер за спиной Табаса, который к нему тут же повернулся. — Торопятся, захваченные земли занимают. Сволочи. Только осторожнее! — предостерёг он Табаса. — Никакой враждебности, мы же им друзья, — наниматель подмигнул и снова отстал на положенные два метра.

Табас смотрел на лица — дружелюбные, улыбающиеся, благодарные. Эти люди видели в отступавшем отряде своих защитников и благодетелей. Тележки с пёстрыми тюками, рюкзаки, старые чемоданы на колёсах — всё, что у них было. Редкие везунчики ехали на машинах и велосипедах, чаще — на повозках. Уставшие от жары и долгой дороги лошади прядали ушами, мотали головами, но упрямо тащили телеги с нехитрым скарбом. Табас слышал обрывки разговоров, а мозг, вопреки логике, пытался сложить из них целую картинку. Это было похоже на мозаику, в которой каждая деталь была от другого комплекта.

— …Марту тоже переселят, она говорила…

— …а мне-то что? Поесть не хочешь, кстати, идти ещё…

— …дикари, говорили, уже в нескольких километрах были от нас…

— …вот, помню, несколько лет назад мы…

— …Иса! Иса! Вот паразит!..

— …в гвардии служил, мы знаешь, как пели в строю? Земля дрожала!..

Уставшие, но радостные, верившие в новую жизнь на новой земле, где не надо будет ковырять бесплодные пыльные клочки земли, терпеть песчаные бури и постоянно бояться дикарей. Благодарные гвардии за то, что они своей кровью завоевали для них будущее. Никто из этих людей, проходивших рядом, на расстоянии вытянутой руки, не задумывался над тем, что будет с местным населением. Это был не самый плохой подход — просто не думать, а всё, увиденное на оккупированных территориях, забыть. Либо возненавидеть подданных Дома Армстронг до такой степени, что люди в них больше не будут заметны. Так даже лучше: можно будет, не напрягая совесть, торговать местными жителями, заставлять их работать на новых хозяев, обращаться, как со скотом — с практической точки зрения, от такого использования людей в хозяйстве одна польза. Девок — в дом, мужиков — в поля, и заживём! Ой, как заживёт Дом Адмет при таком раскладе. Припеваючи. А то, что они сами стали дикарями, пришедшими из пустыни, никто и не заметит. Люди звереют очень быстро и незаметно для самих себя.

Табас стал пропускать мимо ушей посторонние разговоры и улавливал лишь те, что касались обустройства территорий, откушенных у Армстронга.

— …надо будет дом себе подобрать попросторнее. Да побыстрей надо будет, а то опять Ами отхватит самое…

— …всё это дело наживное. Есть, что надеть, что поесть, а остальное…

— …трактор, там. Хотя лучше лошадок, конечно…

— ...да будет тебе платье, будет…

Табас, у которого кровь стучала в висках, то ли от жары, то ли от ненависти, заметил, что сжимает кулаки — крепко-крепко, до боли и кровавых полосок на ладонях. Дом, лошадки, платье… Хотелось снять с плеча автомат, передёрнуть затвор и выпустить весь магазин в эту плотную толпу, с наслаждением слушая крики боли, глядя, как жёлтый воздух прорезают красные брызги и орать что-то о северянах, таких же людях, как и они, о рабстве, зверстве и человеческом достоинстве. Мысли, вертевшиеся в голове, были обрывочными, как разговоры, мутными, как облака пыли, и горячими, как раскалённый воздух. Становилось горько и обидно, особенно потому, что Табас сам несколько часов назад поучаствовал в расчистке жизненного пространства для захватчиков. Да, случившееся могло отойти на второй план, могло немного затереться от времени, но полностью забыть этого Табас не сумеет никогда.

Впереди маячила спина Ибара, скрытая за огромным рюкзаком. Вот уж кто не знает ни сомнений, ни жалости. Идеальный солдат.

Очередной привал обожжённый наёмник объявил после обеда, когда солнце начало жарить так, что непривычные к этому парни из Армстронга взмокли и едва не валились с ног.

Как и в прошлый раз, сошли с дороги в лес, расположились под сенью деревьев, сбросив рюкзаки, достали пакеты со смесью и принялись сосредоточенно жевать. Табас с удивлением обнаружил, что проголодался: умял в десять секунд весь пакетик — жадно, быстро, наслаждаясь вкусом и испытывая сильнейшее искушение распечатать ещё один.

— Ребята! Ребята! — старушечий голос со стороны дороги заставил бойцов напрячься и повернуть головы. К ним, хрустя ветками, направлялась небольшая делегация — две пожилые женщины и согбенная годами старуха в цветном платке. Она размахивала каким-то белым свёртком и семенила вперёд, спотыкаясь о высохшие ветки.

Краем глаза Табас увидел, как Ибар подобрался, будто готовясь к прыжку, и положил руку на автомат.

— Ребята! — женщины добрались до отряда. Люди были напряжены, но старались выглядеть дружелюбно. Лучше всего это получалось у Нема: он заулыбался во все тридцать два зуба, и это дьявольски располагало. Табас постарался взять с него пример, но получилось, наверное, плохо.

— Вот, возьмите! — старуха протянула свёрток ближайшему бойцу, им оказался Рыба. Женщины также последовали её примеру и вручили Пруту и Нему что-то увесистое, завёрнутое в чистые тряпки.

— А мы идём мимо, видим, вы сидите, отдыхаете, — продолжила гостья. — Я-то, хоть и старая, а заметила, что вы там едите что-то, да и говорю: пойдём поможем солдатикам-то! — она тараторила без умолку, мешая другим женщинам вклиниться в разговор. В лесу стало шумно. Бойцы глядели с удивлением, слушая то одну, то другую, путаясь в бесконечном потоке слов, пытались понять, о чём они говорят, но женщины точно так же быстро собрались и ушли, едва не кланяясь.

Нем, похоже, единственный сообразил, что тут происходит, и, не переставая улыбаться, рассыпался в благодарностях.

Он разливался соловьём, сам чуть ли не кланялся в пояс, заставляя старуху смущённо хихикать, прижимал свёрток к груди, говорил, что всё им пригодится, что спасибо им огромное от всей души и прочее, прочее, прочее.

— Мой-то тоже в гвардии сейчас, не знаю, правда, где, — сказала напоследок бабка, тепло, по-матерински улыбавшаяся. — Может, и его кто-то там... Ну, мы пошли! Пошли! — и, повернувшись, засеменила обратно на трассу.

— Чего уставились? — хохотнул Нем, разворачивая свёрток, в котором обнаружилась запечённая в костре картошка — сморщенная, перепачканная пеплом, кусок хлеба, варёные яйца, огромные красные помидоры и вяленое мясо неизвестного происхождения. — В штаны не наложили? Ибар! Можно? — спросил он разрешения у наёмника, и тот кивнул.

Расстелив тряпки и разложив на них припасы, бойцы принялись уплетать подарки. Люди повеселели, а Табасу, хоть он и был голоден, кусок в горло не лез. Люди в толпе переселенцев разом перестали быть для него врагами, обрели лица, характеры и индивидуальность. За свою недавнюю ненависть и желание перестрелять их всех стало ужасно стыдно. Они не были ни в чём виноваты. Простые, в общем-то, люди, желающие жить — ни ангелы, ни демоны.

«А кто виноват?» — спросил Табас сам себя, но так и не смог сходу ответить на этот вопрос.

Всех собак можно было повесить разве что на Капитанов и прочих интриганов-политиков, как это сделал Айтер, но Табас чувствовал, что что-то упускает, и не торопился с выводами.

Кто виноват в том, что одни хорошие люди вдруг взяли оружие и пошли убивать других хороших людей? Причём в промышленных масштабах, как на скотобойне — массово, рационально и экономически эффективно.

И какие люди в этой ситуации лучше: те, которые убивали по необходимости, или те, которые отказали другим хорошим людям в праве на жизнь, чтобы самим не умереть с голоду? Непонятно. Безумие какое-то: как будто лемминги мчатся к обрыву, чтобы расшибиться насмерть о скалы, или муравьи бесконечно бегут по кругу до смерти от истощения. Со стороны выглядело, будто эта война, как и все остальные, безусловно, была порождением разума. Цели кампании были рациональны, а планы перепроверены, как ничто другое в этом мире. Но сейчас Табасу казалось, что за спиной всех циников-правителей, планировщиков из генерального штаба, просчитывавших возможные потери так, будто жизни людей были валютой, экономистов, вычислявших, сколько потребуется оставить коренного населения для работы промышленных предприятий и сельского хозяйства, — словом, за спиной всех тех умных образованных цивилизованных людей — возвышается огромное кровавое божество.

По его коже стекают красные водопады, его тело составлено из миллионов трупов — застреленных, зарезанных, разорванных взрывами, умерших от ран и болезней. И этот бог не имеет разума. Он — чистая стихия, что-то глубоко в человеческой природе, скрытое под образованием, воспитанием и моралью. Он хитёр, потому что может убедить миллионы людей в том, что на другом конце земли живут враги, которых необходимо уничтожать без всякой жалости, как тараканов, и — это главное — он проворачивает всё так, что подобное избиение кажется единственным возможным выходом — логичным, простым, рациональным, выгодным.

Табас встряхнул головой, отгоняя видение ужасного божества и возвращаясь в реальность, где Мокки протягивал ему сморщенную картофелину.

— Да, спасибо, — пробубнил наёмник, принимая картошку и откусывая от неё кусок вместе с кожурой. Пепел придавал еде потрясающий острый привкус, от которого рот сразу же наполнился слюной.

— Зашибись! — похлопал себя по животу Прут и громогласно хохотнул. — Прямо как дома побывал.

— Тебя дома кормили картошкой на костре? — поднял глаза Рыба.

Смуглый здоровяк подвоха не почуял:

— Ага. Я ж не из Армстронга, а деревенский. Мы там, когда в поля уходили, с собой ничего не брали. Накопаем картошки, ополоснём — и в костёр. На ночь домой не уходили, бывало. Неделями там жили.

— Что выращивали? — поинтересовался наниматель, бережно отрывавший кусочки грязной кожуры.

— Да всякое. В основном картошку и кукурузу. Полей много. С водой не было проблем, — Прут помрачнел. — Не то, что сейчас.

— А что теперь с твоей деревней? — спросил Айтер.

— Ну, я же здесь, босс, — ухмыльнулся Прут, вызвав смешки у остальных бойцов. — Ферма разорилась, деревня вымерла.

— Печально, — сказал Мокки, очищая картофелину.

— На самом деле нет, — хохотнул здоровяк. Он всегда умудрялся смеяться чуть громче, чем было нужно. — Там жили одни старые идиоты. Чёрт с ними.

— Идиоты у нас везде, — усмехнулся Хутта, едва ли не впервые подав голос в компании.

— Кончайте базар, — раздражённо прервал разговорившихся бойцов Ибар. — Уши есть даже у деревьев. Забыли, где находитесь?

Люди разом напряглись, опомнились и заозирались, как будто выискивая в кустах лица шпионов. От беспечного настроя не осталось и следа, Табас выругал себя за то, что расслабился. Молодой наёмник остро ощутил, что находится на вражеской территории. Раньше это ощущение почему-то его не посещало, даже когда он шёл на расстоянии вытянутой руки от гвардейцев.

«Вокруг враги», — произносил Табас про себя, обкатывая эти слова на языке, пробуя их до тех пор, пока не ощутил привкус пустынной пыли и горьких трав.

18.

По территории Дома Адмет отряд двигался уже три дня. После того, как экспедиция напоролась на патруль, Айтер специально выбирал нехоженые тропы — подальше от посторонних глаз. Ночевали в лесах, сторонясь человеческого жилья, спали на голой земле, постелив резиновые коврики и укрываясь Адметовскими кителями, костры разводили в ямах.

Ибар установил в качестве дневной нормы тридцать километров, поэтому двигались по двенадцать-четырнадцать часов с небольшими привалами. Леса, степь, карьеры, овраги, холмы, маленькие ручьи с ледяной водой, небольшие фермы, по большей части заброшенные — такова была земля Дома Адмет. Несколько раз на тропах отряд натыкался на небольшие группки жёлтых от пыли переселенцев, видимо, шедших очень давно.

Люди были вымотаны из-за долгих переходов, но роптать боялись — никто не хотел нарваться на гнев проводника.

— Ибар! — позвал Нем. — Помыться бы!

Он стоял на берегу небольшой прозрачной речки с песчаным дном. В воде сновали маленькие рыбки и тянулись по течению длинные водоросли, похожие на зелёные волосы.

Ибар задумался над предложением, посмотрел на часы и солнце, стоявшее в зените.

— Ладно, — кивнул он, наконец, обрадовавшимся бойцам. — На всё про всё даю пятнадцать минут. Потом ещё десять на поесть. И до вечера больше никаких привалов!

Бойцы тут же начали скидывать с себя пропотевшую одежду, но их остановил тихий, но отлично слышный рык Ибара:

— Стоять, дебилы! Часовых кто оставлять будет? Как дети малые, вашу мать!..

— Я останусь, Ибар, — вызвался Табас, поскольку знал, что сумеет помыться во время перекуса, а поесть сможет и на ходу.

— Ещё кто?.. Что, добровольцев совсем нет? — бойцы прятали глаза: смыть липкий пот хотелось всем. — Хутта! Останься.

Табас присел под деревом и наблюдал за тем, как бойцы, повизгивая от удовольствия, скидывают вещи и, сверкая белыми задницами, с наслаждением окунаются в холодную воду.

Раздевшийся Ибар был, пожалуй, самым интересным зрелищем. Как оказалось, у него была обожжена не только голова, грязные бинты с которой наёмник так и не снял: всё тело старого вояки было покрыто уродливыми рубцами и страшными фиолетовыми пятнами. Он осторожно входил в воду, зачёрпывал её ладонями, растирал кожу так, будто в ручье текла кислота, иногда шипел и морщился. Остальные же бойцы мылись быстро и весело, шутя и негромко переговариваясь, — жизнерадостные, как волнистые попугайчики.

— Я тебя подменю, — Нем справился первым, даже успел бельё быстренько постирать и надеть, не дожидаясь, пока оно высохнет.

— Хутту лучше подмени. Я попозже.

— Как скажешь, — улыбнулся Нем и отпустил рыжего молчуна отмываться.

Отдых, еда, разговоры вполголоса. Табас едва сам успел окунуться в ледяной ручей и постирать пропотевшее вонючее бельё. Футболку и просторные белые, ставшие жёлтыми, трусы он, последовав примеру Нема, надел на себя.

— Готов? — крикнул ему Ибар, стоявший рядом с уже готовыми отправляться людьми.

— Погоди! — Табас достал из рюкзака смятый пакет со смесью. — Вот теперь пошли.

Этот день прошёл намного легче. Может быть, потому, что не приходилось продираться сквозь кустарник и карабкаться по склонам оврагов, может, потому, что футболка и трусы очень приятно освежали, а может, Табас просто привык к ритму. Так или иначе, вечер наступил неожиданно быстро. Ибар ещё какое-то время вёл отряд по лесу, но только до тех пор, пока не стемнело настолько, что нельзя было разглядеть собственную руку. Гефест и Той не помогали: они были хорошо видны из-под древесных крон, но освещения это не прибавляло. Развели костёр, кое-как умылись водой из текущего неподалеку мелкого пересыхающего ручейка, перекусили. Айтер нашёл поблизости куст с какими-то крупными красными ягодами и раздал бойцам по горсти, а также поставил вариться в котелке грибы, собранные по дороге.

— Брр, ну и кислятина, — оранжевое в свете костра лицо Мокки скривилось.

— Ешь давай. Всё ж разнообразие, — пробурчал уставший Айтер, то и дело встряхивавший головой, чтобы не уснуть. Экспедиция давалась ему очень тяжело, тяжелее, чем, например, Мокки, часто вполголоса проклинавшему всё и вся за спиной Табаса.

— Ага, и витамины.

— Гадость эти ваши витамины, — пробурчал Прут, но ягоды умял с большим аппетитом.

Ягоды и правда оказались кислыми, но Табасу это даже понравилось, поскольку от орехов и мёда его уже тошнило, хотелось сменить вкусовые ощущения. Горсть оказалась слишком маленькой — молодой наёмник моментально её приговорил и, ощутив в желудке приятное тепло, едва не провалился в сон. Остановила только возможность отведать грибной похлёбки.

— Табас! — Ибар негромко окликнул юношу, и это разом свело всю сонливость на нет. — Распределяю дежурства, не спи. Нем, Хутта! Вы — первые два часа. Я и Прут — следующие два. Айтер и Табас — ещё два часа под утро. Последняя смена — Рыба и Мокки. Всё понятно?

Дополнительных вопросов не поступило.

— Тогда отбой, — Ибар улёгся на грязной пенке и накрылся Адметовской камуфляжной курткой со знаками различия сержанта, остальные бойцы, за исключением, разумеется, Нема и Хутты, сделали то же самое.

Стоило голове Табаса коснуться подложенного под голову свертка с одеждой дикарей, как сознание покинуло его, и юноша незаметно для себя самого провалился в чугунный сон дьявольски уставшего человека.

— Подъём! — хриплый ор над ухом и последовавшие за ним выстрелы вынудили Табаса подпрыгнуть на месте. Костёр едва-едва тлел и тускло освещал лишь небольшой пятачок пространства. Со всех сторон слышалась какая-то непонятная возня. Сопение, хруст веток, вскрики. Над ухом Табаса снова кто-то выстрелил из автомата — неприцельно, желая больше отпугнуть. Молодой наёмник на одних рефлексах откатился в сторону, схватив за ремень своё оружие. Он привалился спиной к дереву и выставил ствол перед собой, но совершенно ничего не видел и не понимал. Спустя полсекунды, наполненные хрипом и звуками борьбы, Табас всё-таки проснулся, перепугался и понял, что ему здесь больше делать нечего. Паникующий наёмник пополз подальше от костра, стараясь двигаться как можно быстрее, обдирая ладони и колени, но не обращая никакого внимания на боль. Он уже хотел было подняться на ноги и побежать подальше — наощупь, но раздавшийся рядом гортанный вскрик «Ещё один!» заставил сердце уйти в пятки и понять, что ему тоже конец.

Табас упал, заорал, зажал спуск и водил дергавшимся раскалённым стволом до тех пор, пока не кончились патроны и кто-то не ударил ему в ухо чем-то твёрдым, заставляя мир вокруг расцвести на мгновение яркой белой вспышкой и снова погаснуть — вместе с сознанием.

Когда Табас снова пришёл в себя — верней, его «пришли» при помощи нашатыря — он испытал дежавю. Всё это он видел раньше, в Армстронге, причём совсем недавно.

Белые стены в коричневую крапинку, железный стол с лампой, сухощавый мужчина в костюме, листающий толстую папку, — на мгновение Табасу показалось, что всё повторилось и его захватили люди Армстронга, но когда следователь поднял глаза, оказалось, что лицо у него было другое, хоть и чем-то похожее на его коллегу.

— Я не играю в игры, молодой человек, поэтому буду говорить просто, — прогнусавил дознаватель простуженным голосом. — Во-первых, если вы согласитесь с нами сотрудничать, то мы сохраним вам жизнь и здоровье. Вам даже заплатят и дадут некоторую свободу. В рамках договора, разумеется.

Табас начал мелко подрагивать всем телом.

— Но это только если вы согласитесь, — продолжал полицейский. — В том случае, если откажетесь, вас будут бить. Очень долго и методично, периодически меняясь, поскольку наши люди будут уставать. Да, пытки в Доме Адмет официально запрещены, но мы с вами прекрасно знаем, что на шпионов эти… Этот гуманизм не распространяется. Так вот, вас будут бить до крови и сломанных костей. В конечном итоге вас покалечат, и вы всё равно нам всё расскажете, но это уже ничем не поможет, поскольку повреждения, скорее всего, будут несовместимы с жизнью. Это только в кино несгибаемые шпионы терпят любую боль и хранят тайны, а в моём кабинете говорят все, — следователь подчеркнул последнее слово так, что у Табаса по коже побежали мурашки, а лоб покрылся ледяной испариной. — Надеюсь, вы будете благоразумны и не станете играть в несгибаемого шпиона. Вы молоды и, наверное, романтичны. Так вот, никакой романтики в боли нет. Не будет ни электрошока, ни иголок под ногти, ни испанских сапог, словом, ничего такого, о чём можно было бы с гордостью рассказать детям и внукам. Только старое доброе некрасивое и будничное избиение до полусмерти. До состояния отбивной. Лично мне всё равно, что с вами будет. Времени у меня достаточно, нет никакого резона торопиться. Так что молчание навредит в первую очередь вам. Вы понимаете, что я говорю?

— Д-да, — зубы Табаса предательски застучали.

— Я вижу, вы напуганы. Это нормально. Поэтому я скажу своё «во-вторых». Я — не садист. Я не хочу причинять вам боль, но мне придётся, если вы откажетесь. Я просто хочу, чтобы моя работа была выполнена. Какой приказ я отдам — зависит целиком и полностью от вас. Вы понимаете?

— Да, — сказал Табас, чувствуя, что с каждым произнесённым словом всё сильнее увязает в паутине, которую плёл этот неприятный следователь.

— Хорошо, — тот кивнул, углубившись в содержимое папки. — Очень многие мои коллеги любят запугивать и хитрить. Я уже говорил, что не играю в игры, у меня другой подход. Прежде всего, потому что я, в отличие от них, рассчитываю на долгое, плодотворное и обоюдно выгодное сотрудничество. А хитрость, страхи и попытки обмануть этому только вредят и вызывают недоверие. Например, ваше дело, — следователь закрыл его и поставил вертикально на стол. — Один из любимых приёмов — это набить папку всяким барахлом — старыми бланками допросов, какими-то фотографиями и справками — и листать на глазах у человека, приговаривая что-то вроде: «ой, какой ужас, ой, как ты попал». Так вот, моя папка — настоящая. И очень толстая. Смотрите, — следователь раскрыл дело и принялся изучать его. — Самое свежее — ордер на арест в Армстронге, выписанный около месяца назад. Дальше копия удостоверения рядового Вольного Легиона, список, в котором вы значитесь пропавшим без вести… А, даже два списка, смотрите, видимо, была путаница. Потом контракт на двухгодичную службу в Вольном Легионе Дома Адмет, подписанный вами, характеристика, написанная сержантом в тренировочном лагере, диплом Вольного с оценками, школьный аттестат, все бумаги, в которых вы фигурировали за время службы — листы наград и взысканий, пайковые, выписки из финансовой службы, счёт матери, на который вы попросили переводить зарплату, информация о матери и отце, подробная, смею вас заверить… Видите, Табас? — следователь, наконец-то, оторвался от папки. — Я честен с вами. И вот, кстати, именно сейчас я подклею в вашу папку ещё несколько документов. Свидетельства лейтенанта гвардии и бойцов его взвода, которые видели, как вы в Митоми расстреливали солдат Армстронга, — дознаватель достал несколько исписанных бумажных страниц и клей-карандаш. После недолгих манипуляций, листы заняли своё место в папке.

— Вот та-ак, — Адметовец закрыл дело и отодвинул его к краю стола. — Что ж, пришло время задавать вопросы. Смотрите, что знаю я, — полицейский откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Расскажу без утайки. Мне известно, что вы служили в Вольном Легионе и дезертировали вместе с неким Ибаром. Вернулись к себе домой, искали работу, но вляпались в неприятности — убили несколько безмозглых горилл из ваших… — следователь скривился, — Добровольных Дружин. Вас вытащил некий Айтер Раба, крупный бизнесмен, филантроп, учёный… И мафиози. Он потребовал от вас взамен на освобождение и награду отвести его экспедицию к… И тут на сцену выходите вы, Табас. Куда он вёл экспедицию?

Наёмник молчал, оттягивая момент ответа. Он понимал, что, едва услышав, «я не знаю», сотрудник полиции начнёт его бить, как и говорил: до крови и переломов, поэтому боялся, боялся так, что хотелось закрыть глаза и волшебным образом переместиться домой.

— Ну же, не спите, — ухмыльнулся собеседник. — Отвечайте.

Табас открыл рот и снова закрыл спустя секунду. Его собеседник засмеялся, обнажив жёлтые зубы.

— Это просто смешно. Говорите уже.

— Я не знаю, — выпалил Табас и зажмурился, ожидая, что его тут же начнут избивать.

— Хорошо, — судя по специфическому звуку, Адметовец что-то быстро записал на листке бумаги, лежавшем на металлической столешнице. — Цели экспедиции также вам неизвестны? — он продолжал говорить спокойным голосом, не повышая тона, не угрожая и не вскакивая из-за стола. — Послушайте, у нас так не пойдёт! Я знаю, что вы шли куда-то в пустыню. Далеко за границей Дома Адмет, на территории дикарей. Об этом говорит хотя бы дикарская одежда. Давайте мы поступим так, Табас, — наёмник открыл глаза и взглянул на следователя, который оперся локтями о столешницу. — Я уличил вас в нежелании сотрудничать один раз. Если уличу во второй — пеняйте на себя. К вам будут применены меры. Итак, какова цель экспедиции?

Табас, получивший второй шанс, мгновенно покрылся холодным потом. Его мозг лихорадочно заработал, настойчиво пытаясь вспомнить хоть что-то, свидетельствующее о конечной цели экспедиции, но не мог. Айтер был молчалив и не говорил, наверное, даже с Ибаром.

— Я… Я правда не знаю, — виновато сказал Табас, трясшийся от страха. — Честно. Что-то в пустыне, да, на территории дикарей. У Айтера была карта, и он вёл отряд, сам выбирая направление, а куда, я правда не знаю, — затараторил юноша, отчаянно пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь деталь, пусть даже самую мелкую.

— Спокойнее, молодой человек, — собеседник ободряюще улыбнулся. — Постарайтесь вспомнить хоть что-нибудь. Важна каждая мелочь.

Табас подсознательно проникался к этому человеку доверием, хоть и знал, что это глубоко неправильно. Страх был сильнее. Да и, в конце концов, Айтер ему не родной отец, чтобы терпеть боль и увечья.

— Я пытался. Я правда ничего больше не знаю, — виновато покачал головой Табас. — Честно. Айтер ничего не говорил.

— Хорошо, — мужчина снова черкнул что-то на листке бумаги. — Ладно, я вижу, что спрашивать у вас что-либо в принципе бесполезно, — после этих слов Табаса как будто в ледяную воду окунули. Вот и началось! Сейчас дознаватель позовёт громил, которые будут деловито и методично выбивать из него дерьмо! Вот же!..

— Айтер действительно опытный сукин сын. К тому же, молчаливый и хитрый, — следователь потёр глаза и устало вздохнул. — Давайте сделаем так. Напоминаю, что я говорю с вами начистоту!

Табас, уже смирившийся с тем, что дверь сейчас заскрипит и на него посыплются удары, сперва не сообразил, что ему что-то говорят.

— Я хочу, чтобы вы были моим информатором в отряде Айтера. Я знаю, я знаю, — поднял он ладони, — что звучит это не лучшим образом. Могу пообещать, что мы не будем причинять никому вреда, ни Айтеру, ни Ибару, ни остальным его бандитам. Все останутся целы, и ваша совесть будет чиста. Мы просто хотим выяснить, что такое ищет Айтер в пустыне. Дом Адмет сейчас не в самом простом положении, нам пригодится любая помощь, даже небольшая, а Айтер, сдаётся мне, ради мелочи рисковать собственной шкурой не стал бы.

Табас ошарашено молчал, и дознаватель воспринял это как согласие.

— Так вот, от вас не потребуется ничего сверхъестественного: выполняйте услуги по контракту с Айтером, участвуйте в экспедиции, дойдите до конечной точки, и на обратном пути мы с вами выйдем на связь. Либо — если, конечно, возникнет необходимость в срочных действиях, найдём способ дать знать о себе. Это вам понятно?

— Да, — кивнул Табас, ощутивший небывалое облегчение. Напряжение отпускало его, хотелось смеяться, следователь казался самым прекрасным человеком на свете.

— Теперь о том, что вы получите взамен. Во-первых, свободу. Во-вторых, когда Армстронг будет захвачен — а он будет, пусть мы сейчас и испытываем некоторые трудности — ваши родные и близкие будут вне опасности. Мы перевезём их на нашу базу, туда же, где будут жить офицеры оккупационного корпуса. Потом — можете быть свободны. Либо, если захотите, останетесь на службе Дома. Поверьте мне, Табас, это отличные условия.

Табас и без того верил, потрясённый тем, что его не только освободят, но ещё и что-то дадут в будущем. Наёмнику стало стыдно, что он не вспомнил о матери, а этот человек, который ещё пять минут назад однозначно воспринимался как враг, даже предложил о ней позаботиться. Юноша не верил собственному счастью, хоть оно и было несколько замутнено тем, что он практически стал предателем. Впрочем, если разобраться, то кого он предал? Человека с непонятными целями и странным прошлым, который его практически насильно вынудил участвовать в своей экспедиции?..

— Вы согласны, Табас?

— Да, да, согласен, — активно закивал головой Табас, чувствовавший себя идиотом из-за улыбки, так и просившейся на лицо.

— Отлично. Тогда вам придётся провести в одиночной камере пару-тройку дней. Потом мы организуем побег вашей группы. И, Табас, простите меня, разумеется, но я немного подпорчу вам настроение. Если вы откажетесь сотрудничать по какой-либо причине, материалы из моей папки будут опубликованы в Армстронге. И тогда, если вы не попадёте к нам в руки, вас ваши же родственники, зомбированные пропагандой, на части разорвут. Это будет вынужденная мера. Впрочем, я почему-то уверен, что мы сработаемся.

Нажатие на кнопку, мерзко забренчавший звонок, и вскоре дверь позади Табаса открылась, явив огромного мужика в тёмно-серой полицейской форме.

— В камеру!

Табаса отвели по серым бетонным коридорам в одиночку — два на два метра, микроскопическое зарешечённое окно под самым потолком, загаженная дырка в полу и узкая деревянная койка, на которой худой Табас еле разместился.

Когда схлынула первая радость, пришло время подумать.

Да, этот полицейский (или разведчик?) купил Табаса своим подходом, но было ли это так уж плохо? Наёмник не чувствовал себя предателем, хотя почему-то считал, что должен был. Да, Айтер помог его матери, но мог этого и не делать. Он крепко держал юношу в кулаке и фактически заставил его против воли пойти в экспедицию, из которой у него было множество шансов не вернуться. Единственное, что смущало — так это то, что работать придётся на врага своей страны. Врага беспощадного и жестокого, не соблюдавшего никаких конвенций и не признававшего право побеждённых на жизнь.

Однако… Табас перевернулся к стене, от которой веяло холодом, и уставился на серый бетон невидящим взглядом, думая о чём-то своём.

Кто кого первым обрёк на смерть?

Дом Адмет, просивший о помощи, или Дом Армстронг, игравший в милосердие, но втайне желавший ослабить соседа? И кто хуже, Дом Адмет, который, безусловно, напал первым и первым начал геноцид, или Дом Армстронг, у которого руки оказались слишком коротки, а армия слишком слабой для того, чтобы нанести упреждающий удар и самим уничтожить «южных варваров»?

Табас очень давно не видел и не слышал никаких новостей, поэтому его было трудно упрекнуть в зомбированности чьей-нибудь пропагандой. Виноваты были оба Дома — жестокость Адмет, безусловно, не оправдывалась недальновидностью и жестокостью Армстронга. Они были одного поля ягоды, так что таким ли врагом для Табаса был Дом Адмет? Тем более, что юноша уже воевал под их знаменами, в то время, как на его родине людей настойчиво учили видеть в южных соседях злейших врагов.

Вопросы, одни вопросы.

Табас прислушался к собственным ощущениям и понял, что не имеет ничего против работы на Адмет. Шпионажа, если уж быть совсем точным. Почему-то он был уверен, что следователь не обманет, и его мать останется целой и невредимой, а большего, в общем, и не надо. Не было кроме неё в Армстронге людей, которые были бы хоть сколько-нибудь дороги.

Так что пусть все соседи по коммунальной квартире, бывшие одноклассники, прохожие на улице, акулы бизнеса и лично Его Превосходительство катятся в ад. Их судьба Табаса совершенно не волновала.

Или он думал так для того, чтобы успокоить себя? Подстраивал мозг к уже принятому решению, помогая смириться?

Юноша обхватил голову руками и закрыл глаза. Он раскладывал мысли по полочкам ещё долго, но они становились всё более обрывочными, и, в конце концов, Табас уснул.

Три дня, проведённые в камере, пошли молодому наёмнику лишь на пользу. Он выспался, наконец-то, съел что-то помимо осточертевшей ему сладкой смеси. Пускай жидкого супа давали немного и назвать его вкусным можно было, лишь сжав фигу в кармане, он был не сладким, и одно это радовало. Табас размышлял о своей жизни, повторял выученные в школе стихи, отжимался на койке, поставив несколько личных рекордов, и был даже немного разочарован, когда на четвёртую ночь по коридору простучали несколько пар тяжёлых кованых сапог.

— Быстрее, быстрее! — гортанно орал кто-то.

Табас подскочил на койке и, прислушавшись, уловил, как по коридору катится эхо далёких выстрелов — сухие щелчки автоматных очередей он не спутал бы ни с чем. Юноша отпрянул от двери и, подумав, залез под койку.

Он уже успел замерзнуть, когда услышал, что в тюрьме включилась сирена, а рядом с его камерой снова протопали сапоги. Выстрелы раздались совсем рядом, кто-то громко закричал, но тут же умолк.

— Открывай! Открывай! — командовал кто-то рядом, замок в соседней камере противно заскрипел, двери со скрежетом распахнулись.

— Выходи! Дальше!

— Где он? — голос показался Табасу знакомым, однако юноша не был уверен в том, что говорил именно Нем.

— Тут!

В замок его камеры кто-то просунул ключи. Два поворота, дверь распахнули рывком, впуская крики, запах пороха и отвратительные завывания сирены. Табас, лежавший под койкой, увидел две пары ботинок — лёгких тканевых ботинок гвардии Дома Адмет. Позади них пробежало несколько человек в гражданской обуви.

— Вылезай, мы тебя нашли, — Нем хохотнул. — Ты водишь!

Табас выкатился из-под койки и увидел, что в дверях стоят улыбающийся Нем и Ибар без бинтов. Его соратники держали короткие автоматы, у Ибара вся футболка была перепачкана кровью.

— А я уж заждался, — ухмыльнулся Табас, впервые глядя на членов своего отряда не как проводник, а как шпион.

В другом конце коридора что-то громыхнуло, Ибар затолкал Нема в камеру, чуть не сбив Табаса с ног. Кто-то рядом огрызнулся двумя короткими очередями, и всё стихло.

— Выходите! Всё нормально! — в камеру заглянул красный запыхавшийся Мокки. У него под глазом зрел и переливался огромный синяк.

Табас протолкался наружу и оказался в длинном сером коридоре. Здесь было людно: какие-то оборванцы бегали со связками ключей и отпирали камеры, выпуская других оборванцев. Ещё одни — вооруженные пистолетами и короткими автоматами — держали под прицелом проходы. Третьи просто кричали и суетились, привнося хаос.

— Бунт? — спросил Табас.

Ибар кивнул и сунул автомат ему в руки:

— Именно! Пошли! Надо поскорее вырваться!

Осмотревшийся Табас увидел, что весь отряд был в сборе — его освободили самым последним.

— Нельзя оставаться на одном месте! Вперёд! — проревел Ибар, и шайка заключённых, опьяненных свободой и царившим повсюду хаосом, подбадривая себя криками, помчалась вдоль по коридору.

Табас шёл в густой толпе людей, вонявших потом, табаком и какой-то перебродившей дрянью. Всклокоченные, уродливые, злые, вооруженные как попало — заточки из ложек, какие-то дубины, табуретки, словом, всё, что попалось под руку, когда грянуло.

Табас хотел спросить, как начался бунт, подозревая, что его спровоцировал следователь, но воздержался.

Внезапно в коридоре погас свет, и, судя по тёмным окнам, его выключили во всей тюрьме. Люди тут же смешались, сталкиваясь друг с другом, образовалась настоящая душная куча-мала, в которой Табаса чуть не сшибли с ног, но он криками и прикладом организовал вокруг себя немного свободного пространства.

— Отряд! Ко мне! — зарычал Ибар, наёмник протолкался на голос, найдя шишковатый череп напарника на ощупь, и едва не схлопотал в зубы.

— Ещё раз тронешь — убью! — прошипел обожжённый, забрызгав Табаса слюной. — Нам нужно наверх, в допросные!

— А что там? — спросил Мокки.

— Наше снаряжение!

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Нем.

— Меня держали рядом, я по пути видел дверь с надписью «личные вещи заключённых». Если куда-то наши шмотки и отнесли, то точно туда!

— А если нет? — прогремел голосом Прут. — Что тогда?

— Тогда нам всё равно лучше проверить! — рявкнул Ибар, пресекая в корне любую полемику. — Заткнись и топай за мной!..

Тюрьма гудела. Заключённые, освободившиеся из камер, устроили на её территории настоящий кровавый карнавал. Блоки камер превратились в укрепленные крепости, все входы и выходы забаррикадировали хламом — по большей части сорванными со стен койками.

Везде что-то горело, и уродливые тени плясали на бетонных стенах, заставляя пугаться любого движения — было неясно, огонь это или серийный убийца, дорвавшийся, наконец, до любимого хобби.

Сирена, несмотря на отключение электричества, продолжала исправно выть и действовать на нервы.

Где-то шла оживленная перестрелка: наверное, заключенные добивали оставшихся в живых охранников. Повсюду валялись тела в серой форме и серых же робах — застреленные, задушенные, зарезанные, в изорванной одежде, залитой чёрной кровью, идеально сливавшейся с царившей вокруг темнотой.

Отряд взлетел по железной лестнице наверх — на пятый этаж административного блока, ещё не опустошённый нашествием заключённых.

— Тихо! — сказал Ибар, останавливаясь. — Тут может быть охрана! По одному!

Табас пробежал первым, показывая остальным, как надо действовать: протопал по тёмному коридору, застеленному мягкой ковровой дорожкой, и присел за огромным копиром, взяв коридор на прицел.

За ним последовал Ибар: добежал до кулера с водой чуть дальше и, припав на колено, поманил за собой остальных. Таким образом, мелкими перебежками, напряжённо всматриваясь в темноту и опасаясь каждой тени, отряд продвигался по коридору. Табас про себя костерил всех, кроме Ибара — уроков тактики было слишком мало, и поэтому при передвижении люди страшно тупили.

«Дилетанты», — думал он с раздражением. Бойцы передвигались как пингвины и перекрывали линию огня друг другу. В случае перестрелки противнику следовало бы лишь немного подождать, и они просто перебили бы друг друга.

Искомая дверь нашлась в конце коридора — деревянная, с армированным стеклом и надписью «Личные вещи заключённых», запертая на ключ.

Ибар с Прутом в два счёта разнесли её по щепкам прикладами и вскоре уже бегали между стройных рядов металлических шкафчиков, выламывая двери и осматривая содержимое.

Табас вдоволь насмотрелся на чьи-то поношенные вещи, обувь, часы и ювелирные украшения перед тем, как окрик откуда-то из глубины зала заставил его отвлечься.

— Вот оно! Сюда! — кричал Хутта.

Табас добежал до рыжего молчуна, размахивавшего руками, по пути едва не врезавшись в Прута, который пёр по узкому проходу, как носорог.

— Рыба! Твоё! — посмотрев на бирку, пришитую к рюкзаку, заключил Ибар. — Забирай! Ищем дальше!.. Быстрее, черти!

Пяти минут хватило на то, чтобы отыскать все рюкзаки. Особенно плодотворно поработал Прут: Табас видел, что здоровяку хватало лишь ухватиться за хлипкую жестяную дверцу и рвануть её на себя для того, чтобы она после жалобного скрипа оторвалась вместе с петлями.

— Нашего оружия нет! — крикнул Мокки Ибару, но обожжённый лишь отмахнулся.

— Разживёмся! Скажи спасибо, что пистолет где-то добыл! Дай мне сюда бинт! А вы давайте живее надевайте броню и прочие адметовские шмотки, пока не начался штурм! — рявкнул Ибар. Закончив, он помчался вперёд, задавая темп, который даже тренированному Табасу было трудно поддерживать. Прямо на ходу обожжённый распечатал упаковку бинта и умело замотал себе голову.

Снова короткий и сосредоточенный бег по тёмной металлической лестнице, отзывавшейся гулом на каждый шаг — и отряд очутился на улице. Широкая площадка была, очевидно, предназначена для прогулок. Сейчас же на ней горели костры из деревянных столов и лавок, а толпа заключённых деловито пинала нечто хрипящее.

— Дай и я ему!..

— Сдохни, пидор!

— Эй! Это ещё кто?

Несколько десятков голов повернулись в их сторону, отчего Табас почувствовал себя очень неуютно.

— Огонь, идиоты! — рявкнул Ибар и, первым вскинув автомат, выпустил очередь прямо в толпу. Юноша сделал то же самое и, упав на землю, обдирая локти, сам выпалил в заключённых. Короткая очередь срезала несколько человек сразу — Табас видел, как его пули прошивали серую драную одежду и входили в тела.

Отряд рассыпался за секунду: тренировки с Ибаром прошли не зря. Даже Хутта, обычно тормозной, среагировал мгновенно.

Большая часть толпы тут же разбежалась в стороны, но те, кто были поопытней, сами залегли и открыли огонь — пока что неприцельный. Пули жужжали прямо над головой Табаса и вгрызались в бетонную стену за спиной.

Мокки слева громко вскрикнул.

— Прижать огнём! — заорал Ибар, и Табас послушно, как робот, не замечая пуль, поднял голову и принялся одиночными выстрелами давить тех заключённых, что стреляли в них. Остальные также воспряли духом и перестали вжиматься в пыльную землю.

— Огонь! Огонь, черти! Вперёд! — Ибар вскочил и, пригибаясь, побежал куда-то влево.

Заключённых озарял красный свет костра, из-за чего они были как на ладони, и спустя несколько секунд по ним с фланга открыл огонь обожжённый наёмник — невидимый в темноте, но бивший со снайперской точностью. Он успел застрелить троих заключённых прежде, чем остальные запаниковали и, не придумав ничего лучше, принялись отползать и разбегаться в разные стороны. Для Табаса ничего не могло бы быть лучше: он хладнокровно стрелял по чёрным силуэтам — аккуратно, экономя патроны и неизменно попадая. Когда всё закончилось, на счету Табаса было ещё минимум четыре отнятых жизни.

— К воротам! — наёмник вздрогнул, когда Ибар вынырнул из темноты. — Проверьте, что там! — обгоревший ткнул пальцем в сторону человека, которого избивали заключённые. Отряд послушно потрусил вперёд, переступая и перепрыгивая через лежавшие вповалку трупы — результат их пальбы по толпе.

Подобравшись поближе, Табас увидел охранника, верней, то, что от него осталось: кулаки и дубины озлобленных заключённых превратили тело в кровоточащее месиво, которое будет невозможно опознать даже по зубной карте. Он был всё ещё жив — сипло дышал и время от времени кашлял, выплевывая сгустки крови, но это была уже почти агония, счёт его жизни шёл буквально на секунды.

— Поднять! Берём с собой! — скомандовал Ибар, и Табас первым подхватил живого мертвеца, только спустя мгновение задумавшись над тем, зачем он был нужен напарнику. Наёмнику помог Хутта, поддержавший невезучего охранника с другой стороны, и люди быстро, насколько позволяли рюкзаки и полумёртвый человек на плечах, прошли через длинный коридор из колючей проволоки, ведущий к воротам тюрьмы — огромным, высоким, стальным. За ними слышался рёв моторов, топот сапог по бетону и чьи-то гортанные голоса, отдававшие команды.

Ибар сходу принялся долбить в ворота прикладом и кричать:

— Откройте! У нас раненые! Именем Дома Адмет!..

Табас едва сдержал усмешку: вспомнил случай в деревне, когда отморозки из Вольного Легиона творили беспредел, прикрываясь этой фразой. В происходившем ему виделась какая-то злая ирония.

— Раненый! У нас раненый! Открывайте!.. А вы что стоите, как бараны?! —накинулся на своих бойцов Ибар. — Прут, Мокки, прикрывайте спину! Нем, Рыба, Айтер, стучите в эти сраные ворота! Помогайте!..

Однако ни удары, ни крики не действовали: либо люди по ту сторону ворот не слышали стука, либо просто не хотели открывать, опасаясь неизвестно чего.

— Контакт! — заорал Прут, и сразу же выпалил длинной очередью в сторону блоков камер. Оттуда в ответ также полетели пули — кто-то стрелял из пистолета, неизвестно на что надеясь, поскольку на таком расстоянии попасть можно было разве что в небо. Однако многочисленные крики не оставляли сомнений в том, что скоро к этому стволу присоединятся другие, и отряду придётся солоно.

— Давайте же! — надрывал глотку Ибар. — У нас раненый! Он скоро умрёт! Помогите! Именем Дома Адмет!..

Табас, опасавшийся шальной пули, присел на корточки и прикрылся раненым, который уже не дышал — только еле сипел и пускал ртом кровавую пену.

Из блока начали выбегать люди в серых робах. Табас напрягся и приготовился бросать ненужного больше охранника, когда, видимо, час настал, и ворота, скрипя и лязгая, начали открываться, являя удивлённому наёмнику сплошную стену металлических щитов. Спустя секунду, необходимую штурмовикам Адмет на то, чтобы оценить то, что творилось за воротами, в щитах образовалась брешь — небольшая, как раз для того, чтобы прошёл один человек, и обрадованный Табас устремился туда, слыша, как прямо за его спиной обречённо кричат заключённые и стрекочут автоматы.

Пули взбивали землю в нескольких метрах от Табаса.

— Мокки, Прут! Бегом! — крикнул Айтер бойцам, всё ещё стрелявшим с колена и прикрывавшим отход основной группы.

Прут побежал первым, а Мокки, громко выругавшись, последовал за ним.

— Стой! Не бросай ме…

Словно в замедленной съемке Табас увидел, как прерывистая трассирующая линия длинной очереди, прилетевшей из темноты, прочертила на земле пунктир, пошла вверх, лязгнула по щиту штурмовика, выбив искры, и, наконец, последними пулями вошла Мокки в затылок, вылетев наружу вместе с куском его лица. Он упал в пыль, а тело всё ещё продолжало бежать, но уже не скоординированными движениями, а словно марионетка, управляемая пьяным кукловодом. Руки и ноги запутались, санитарная сумка перевесила, Мокки упал на землю, и его тут же поглотила стена щитоносцев, двинувшихся вперёд.

19.

— У кого что? — Ибар организовал короткий привал только ближе к полудню, до этого он заставлял людей всю ночь и утро чуть ли не бегом бежать подальше от тюрьмы. Краснорожие потные бойцы, не в силах даже снять рюкзаки, просто попадали в высокую траву и валялись там, постанывая и тяжело дыша. Хреново было всем, у Табаса пульс стучал в ушах, а вся одежда промокла от пота. В голову закрадывалась предательская мысль, что остаться в тюрьме было бы лучше.

Только оказавшись по ту сторону ворот, Табас понял, для чего им нужен был охранник — Ибар начал звать врача, тем самым нейтрализовав все подозрения и отбив охоту задавать вопросы. Отряд, ставший на одного человека меньше, заботился о раненом так, словно он был их лучшим другом, а затем, когда дюжие санитары преградили путь в операционную, бесшумно растворился в темноте и суете, сопровождавшей штурм тюрьмы.

— Только личная аптечка, — Табас похлопал ладонью по небольшому квадратному подсумку с намалёванным краской красным крестом.

— У всех так, — пожал плечами Айтер. — Никто ничего лишнего не брал.

Прут охарактеризовал ситуацию одним метким словом.

Они сидели в лесу, на берегу небольшого ручья. Солнечные лучи пробивались сквозь листву и ветви старых деревьев, вода весело журчала по камнямешкам, усеивавшим песчаное дно, беспечно насвистывали птицы, радовавшиеся новому дню. Всё вокруг казалось мирным и безмятежным, только люди были мрачны. Первый бой — расстрел своих пленных, первая потеря в отряде — единственный санитар со всеми медикаментами. Экспедиция началась неудачно, это чувствовали все, разве что, говорить вслух не осмеливались.

Расселись полукругом, осмотрели трофеи. Почти все сумели захватить короткие автоматы охранников, лишь Хутте и Айтеру достались пистолеты. Решение Ибара брать с собой оружие под самый распространённый боеприпас оказалось очень дальновидным: хотя бы с патронами проблем не было. Их никто не тронул, они так и лежали в рюкзаках, тускло поблёскивая масляными боками. Это был несомненный плюс.

— Кто же нас теперь лечить будет? — спросил Хутта, до того молчавший.

— А ты не подставляйся, — Айтер посмотрел исподлобья на человека, чьи слова могли вогнать отряд в ещё большее уныние.

— Да. Простите, — он опустил глаза и погрузился в молчание.

— Даю пятнадцать минут на отдых, — сказал Ибар. — И пойдём дальше.

Табас через силу жевал ставшую для него отвратительной энергетическую смесь, мечтая о большущем куске мяса.

Задержка была очень некстати: отряд отклонился от курса, потерял драгоценное время и, кажется, окончательно заблудился. Ибар так и не смог определить, где находилась тюрьма, в которой их держали: на карте никаких исправительных учреждений не значилось, комплекс с небольшим городком обслуги стоял прямо посреди леса, и обожжённый никак не мог сориентироваться. Оставалось уповать лишь на собственную удачу и компас.

— Встали! — скомандовал, наконец, Ибар, отчего Табас, ещё не оправившийся после перехода, испытал острое желание забить его до смерти первой же попавшейся под руку палкой. Захотелось вернуться обратно домой, к матери, но спустя секунду Табас понял, что в Армстронге, наверное, ещё хуже, чем тут — военное положение со всеми его прелестями типа комендантского часа и ускоренного правосудия, нехватка еды и всеобщий патриотический психоз. Если и возвращаться обратно, то во времени. Желательно в детство, когда отец был жив и работал в университете. Когда не надо было терпеть издевательства от соседей по коммуналке, подрабатывать по мелочи тут и там, мечтать о высшем образовании, зная, что получить его никогда не удастся… Да, в детстве было определенно здорово. С отцом, опять-таки, получилось бы поговорить по душам: он был умным мужиком, вот только Табас не успел пообщаться с ним в сознательном возрасте.

Обо всём этом юноша думал, глядя на маячивший впереди перебинтованный затылок Ибара. Лоб покрылся испариной — под кронами деревьев было душно. Сейчас бы на открытое пространство, почувствовать, как разгорячённое лицо охлаждает свежий ветер.

Но, увы, не судьба. Пока что лесу не видно конца и края. Листья покрыты пылью, которая попадает на кожу вместе с крошкой от древесной коры и ужасно зудит. Футболка под бронёй снова мокрая — хоть выжимай, сердце заходится от нехватки воздуха, а идти ещё очень долго, ведь Ибар обещал привал только через несколько часов: хочет оторваться от преследователей и компенсировать потерянное время.

Под ноги лезли сухие ветки и поваленные древесные стволы. Приходилось искать проходы, поскольку часто попадались участки, заросшие кустарниками и высокой травой настолько, что обойти их было намного проще, чем ломиться вперёд с кабаньим упорством. Привычный к пустыне Табас не особенно разбирался в лесном ориентировании, зато Айтер, похоже, в этом деле собаку съел. Он консультировал Ибара, когда тот оказывался в затруднительном положении, и это реально помогало пробираться через лес, практически не теряя скорости.

В пути было совершенно нечего делать — работа ног не требовала участия мозга — и Табас думал о том, что сказал ему следователь Адмет. Если принять то, что он говорил, за правду, то картинка получалась интересная. Табас раньше не воспринимал людей из отряда, как бандитов, хоть это и становилось понятно по некоторым намёкам и недомолвкам. Наёмник почему-то принял на веру сказанное Айтером — служба охраны и всё такое. А ведь бандитские замашки у этих людей явно были. Тот же Прут со сломанным носом отлично подошёл бы для устрашения нерадивых должников, а Нем или Руба с их глазами убийц вполне могли устранять конкурентов рангом повыше. Мокки? Пацан был незаменим в качестве врача — штопать громил Айтера, попавших в переделки. А сам Айтер... Крупный бизнес в Армстронге в любом случае должен был иметь связи с криминальным миром, причём весьма тесные, так что насчёт него сомнений не возникало никаких. Табас выругал себя за наивность и недальновидность. Его настолько поглотили собственные проблемы, что он оказался не в состоянии как следует посмотреть по сторонам и оценить, во что вляпался. Вот и пробирается по пыльному лесу — уставший, завербованный вражеской разведкой и настойчиво желающий вернуться в детство.

Мысли Табаса плавно переключились на его напарника. Айтер однажды обмолвился, что тот — полковник и работает на какую-то из разведок, но вот на какую? Тоже на Дом Адмет? Друг он или враг? Куда вообще идёт отряд? Что Айтер хочет найти в пустыне?

Обилие вопросов вызывало злость и чувство зависимости от Айтера. Очень не хотелось быть пешкой, используемой втёмную. К тому же весьма глупой пешкой, легко поддавшейся вербовке. «Впрочем, не слишком-то я и сопротивлялся», — подумал Табас, уворачиваясь от очередной ветки на уровне лица, которую Ибар отогнул в сторону и отпустил. Она заставила вернуться в реальный мир и сбила настрой на размышления в то самое время, когда Табас, как ему показалось, подошёл к осознанию очень важной вещи, касавшейся его поведения. Юноша сплюнул под ноги с досады и продолжил пялиться на рюкзак Ибара и его перебинтованный затылок, испачканный мелкими кусочками коры и лишайника, опадавшего с деревьев.

— Контакт! — внезапно заорал Нем, и тут же прозвучали первые выстрелы.

Тело Табаса само нырнуло вперёд: он рухнул на землю, обжегшись о крапиву, сбросил лямки рюкзака и перекатился за широкий ствол дерева, по которому прошлась короткая очередь, выбившая щепки и куски коры.

— Левый фланг двое! — указал направление Ибар, и отряд, развернувшись, громыхнул из всех стволов, скашивая очередями ветки. Кто-то закричал. Табас высунулся из укрытия и присоединился к пальбе.

— С фланга! Отжимай их! — заорал обожжённый и, продолжая неприцельно вести огонь по кустам, сам первый побежал вперёд, подавая пример. Табас выбрался из-за дерева и направился вслед за Ибаром, что обходил засаду по длинной дуге и хрустел ветками как лось. С другой стороны тоже слышались автоматные очереди и команды — вражеский командир точно так же приказывал окружить отряд.

Табас мчался, перепрыгивая через сушняк и обжигаясь о высокую крапиву, когда Ибар резко, прямо на бегу, поднял вверх сжатую в кулак ладонь, закричал «Ложись» и отпрыгнул в сторону, прямо в полёте зажимая спуск. Трижды грохнула очередь, рядом с ухом Табаса просвистели пули. Юноша дёрнулся всем телом и также завалился на бок, поливая противника огнём в ответ. Неподалёку в высокой траве он увидел спину убегавшего противника — серая форма, тёмно-зелёный гвардейский бронежилет, бритый затылок, узкие плечи. Наёмник, не раздумывая и практически не целясь, на одних инстинктах, выпустил короткую очередь, что вошла неизвестному противнику в затылок и расплескала его мозги по веткам.

Эффект от огня Табаса и Ибара оказался неожиданным — из травы и кустов поднялись и побежали прочь ещё несколько человек в той же форме, и Табас поддался соблазну расстрелять их.

Автомат дёргается от коротких очередей; попадания по головам, ногам и бронированным спинам опрокидывают людей навзничь, лицом в траву. Кто-то ранен, но не убит — Табас слышит вопли, а обожжённый, стремясь не упустить инициативу, срывается с места и мчится вперёд, поливая пулями особенно подозрительные кусты. Справа и сзади, там, где остались лежать остальные члены отряда, сухих щелчков коротких автоматов тюремной охраны становится всё меньше, а длинных бестолковых громыхающих очередей — больше. Видимо, неизвестные нападающие тоже умеют давить огнём, и Айтеру с остальными приходится туго.

Быстрый бег через лес не должен был закончиться добром — Табас чувствовал это всей кожей. Казалось, что из-за каждого ствола дерева на него смотрел ствол оружия, готовившийся снести Табасу пол-головы. Наёмник вертел головой на 360 градусов в поисках движения, но никого, кроме Ибара, не видел, и это сыграло с ним злую шутку. Снова напарник громко заорал «контакт» и завалился на бок, но Табас замешкался и повторить падение не успел. Метрах в тридцати слева-спереди, посреди высокой травы, полыхнуло и загрохотало. Что-то больно врезалось в грудь, зажгло огромное пылающее солнце тягучей боли, отбросило назад, опрокинув на спину, прямо на какие-то высохшие сучья. Наверное, Табас кричал — нельзя не кричать, когда тебе в грудь стреляют практически в упор и попадают, пусть и в бронепластину, пусть вскользь. Снова пальба практически над ухом, громкие команды, перекошенное лицо Ибара, тут же исчезнувшее, — и всё стихает. Табас валяется на земле, под поясницей ему мешает ветка с острым сучком, впивающимся прямо в кожу, но это ничто в сравнении с тем, что ощущает грудь. Она болит, ужасно болит, каждый вдох отдаётся в рёбрах. Очень хочется задержать дыхание, но это невозможно — и Табас, корчась, снова и снова с сипением вдыхает по маленькой порции ставшего бесценным воздуха.

Над ним нависают какие-то лица, что-то говорят. Требуют не шевелиться, расстёгивают броню, задирают футболку.

— Твою ж мать!

— Пластину посмотри! Пробило?

— Холодное надо приложить!

— Да где ты его тут возьмёшь?

Сменяющие друг друга головы. Сухие ветки и листья, кусочки голубого неба, мелкие, как стёклышки разбитой на асфальте бутылки.

— Да не суетитесь, мудаки! — над Табасом склонилось лицо Ибара, юноша почувствовал укол в плечо и тотчас словно просветлел. Боль отступила, пелена с глаз спала.

— Да вы издеваетесь! — Ибар потрогал место попадания и рявкнул на остальных членов отряда: — Тут же ушиб! Обычный, блядь, ушиб!

Табас засмеялся, ему показалось, что Ибар сказал что-то очень весёлое.

— А я откуда знал? — закричал в ответ пытавшийся оправдаться Нем. — Лежит, корчится! Под футболкой месиво какое-то!

— Месиво-хуесиво! — передразнил его Ибар. — Какой же ты баран! Я ему только что второй шанс впорол!

— И что?.. — до здоровяка начало доходить, что он накосячил и прощения от обожжённого проводника можно было не ждать.

— Да то, что, блядь, это уже второй раз, ты, урод! Ладно бы он умирал, так я ж из него ни за хер собачий ни про что наркомана сделал! — Ибар вскочил. — Девка-истеричка! Как морды в подворотнях бить, так умный, а серьёзное дело!.. — он, не договорив, сочно двинул Нему в нос. Впервые Табас видел Ибара таким разъярённым, но сейчас это было зрелище не страшное, а очень забавное — как будто юноша смотрел, лёжа, какой-нибудь детский мультик, где главные герои-животные носятся друг за другом с огромными деревянными молотками.

— Зашибись экспедиция! — повернулся Ибар к Айтеру, у которого был разбит лоб. — Прекрасно, блядь! Ты всё ещё хочешь идти дальше?!

— А ты хочешь повернуть, да? — оскалился наниматель. — Знаешь, у меня стойкое ощущение, что ты специально всё это сделал!

— Да, точно, — подобрался Ибар, резко став пугающе спокойным. — Я завёл нас в ловушку, я убил Мокки и я сделал единственного, кроме меня, нормального бойца в отряде наркоманом!

— Мы пойдём дальше! — отчеканил Айтер. Его люди уставились на Ибара с нескрываемой неприязнью. — Что бы ты ни говорил. Ставки слишком высоки.

— Ставки, — фыркнул обожжённый наёмник. — Это не игра!

— Бла-бла, — отмахнулся Айтер, глядя на окровавленный кусок тряпки, которым он только что пытался остановить кровь, текшую со лба. — Мы идём, Ибар. В противном случае всему миру придёт конец.

— «Миру»… — саркастично повторил Ибар и, повернувшись к напевавшему что-то вполголоса Табасу, помог ему подняться и надеть броню.

— Что стоим? — буркнул он, видя, что остальные члены отряда уставились на него. — Кто нас прикрывает? Подходи и бери голыми руками! Кто тела осмотрит? Давайте, не тормозите! Собрать оружие, пригодится! Живее! Хрен знает, кто к нам ещё двигается!

Бойцы разбежались по кустам обирать трупы, а Ибар глядел на тупо улыбавшегося Табаса, мир которого расцвёл буйными красками.

— Твою ж мать, — впервые в голосе обожжённого напарника Табас услышал извиняющиеся нотки. — Это всё Нем, чтоб ему. Трус. Истеричка. Ничего, всё будет нормально. Только держись, слышишь? Нет… Не слышишь ты ни хрена.

Табас не понимал, что вообще происходит и о чём Ибар говорит; грудь больше не болела, всё тело было лёгким. Юноша чувствовал, что готов сейчас хоть без остановок до пустыни бежать, ещё и посадив кого-нибудь к себе на плечи.

Подошёл Прут с охапкой автоматов — длинных, с громоздкими деревянными прикладами и накладками на цевье. Здоровяк свалил их Ибару под ноги, как дрова. Следом подтянулись Айтер и Хутта с запасными магазинами — пустыми, не снаряженными.

— Ну и говно… — покачал головой Ибар. — Ладно, всё ж не пистолеты. Айтер! Хутта! Берите по два! Остальное оставим. Всем! Хватаем вещи, ноги в руки и валим со всей возможной скоростью. Хутта! Рыба! Давайте в головной дозор. Айтер, Табас и я пойдём в центре, остальные — замыкающие. Всё ясно? Тогда давайте!

Выстроились так, как приказал наёмник, и резво, быстрым шагом, двинулись дальше. Можно было бы перейти на бег, но тогда люди бы очень быстро выдохлись: всё-таки, как ни крути, а с грузом легче быстро идти, чем медленно бежать. К тому же Ибар, похоже, берёг Табаса, который болтался из стороны в сторону как пьяный и изредка хихикал. Тем не менее, юноша прекрасно соображал и, несмотря на дурацкую эйфорию, отметил, что в кои-то веки Ибар выстроил отряд «по книжке» — так, чтобы основной костяк и командование шли в середине и не подвергали себя опасности. В реальном бою шанс получить пулю, находясь в голове колонны, приближался к отметке девяносто девять процентов.

— Кто это был? — спросил Айтер, запыхавшийся и покрасневший от быстрой ходьбы.

— Что-то типа дружинников Армстронга. Помощники полиции. Дети.

— Что? Мы перестреляли детей?..

— А ты предпочёл бы, чтоб против нас выставили гвардию? — огрызнулся Ибар, и Айтер замолчал: продолжил, пыхтя под тяжестью рюкзака и двух автоматов, вышагивать по лесу.

— Надеюсь, нас не успеют окружить… — пробубнил себе под нос обожжённый наёмник.

Табас, полный сил, то и дело порывался убежать вперёд и посмеивался над неуклюжими соратниками — потными, мрачными, хмурыми и уставшими. Они двигались медленно, тащились, словно замученные ездовые животные, таращились на Табаса с неодобрением, а тот порхал, словно рюкзак ничего не весил, перепрыгивал через сучья, ручьи и кочки, легко взбирался на склоны оврагов. Несколько раз он почти догонял головной дозор, но неизменно возвращался и, зажав ладонью рот, смеялся, слушая, как Ибар ворчит на него — прямо как старый дед.

Сопротивления они не встретили. Лес был пуст, но, несмотря на это обожжённый запретил расслабляться и периодически останавливался, чтобы прислушаться: не хрустят ли ветки, не слышны ли где-то человеческие голоса? Табас каждый раз предлагал сбегать на разведку и вернуться назад — он был уверен, что сумеет догнать экспедицию.

Однако заряд бодрости постепенно сходил на нет. Где-то через пару часов пути Табас стал замечать, что идти ему становится всё труднее. Не причинявший ранее неудобств синяк на груди начал болеть — с каждой минутой всё ощутимее. В рюкзак как будто подкладывали камни — понемногу, но с каждым пройденным шагом всё больше и тяжелее. Силы уходили, лоб покрылся испариной, почему-то заложило нос. Испортилось настроение — Табас больше не смеялся, наоборот, был насуплен и сосредоточен, в голову лезли депрессивные мысли. Ноги подкашивались от внезапно навалившейся слабости, компактный автомат стал вдруг жутко неудобным. Очень хотелось присесть и отдохнуть: вперёд толкали только чувство долга и осознание ответственности, но их медленно подтачивали тоска и апатия. Они словно высасывали энергию из ног и ядовито нашёптывали на ухо: «Сядь. Прямо здесь. Сядь и не вставай. Всё бессмысленно, куда бы ни шёл, тебя догонят и убьют. А так хоть отдохнёшь перед смертью».

Но юноша боролся. Настойчиво пёр вперёд, стараясь не отставать. Задыхаясь, обливаясь холодным липким потом, то и дело шмыгая носом, но двигался, стараясь не обращать внимания на апатию.

Ибар частенько косился на него, но ничего не говорил, лишь изредка что-то бубнил в рацию — командовал головным дозором, который постоянно сбивался с направления и уходил куда-то не туда.

Лес то редел, то наоборот становился чаще, густые тёмные ельники, вкусно пахнувшие нагретой смолой и хвоей, сменялись тощими берёзовыми рощицами — молодыми, росшими на песке, ещё не успевшими обзавестись подушкой подлеска. Табас, в начале пути любовавшийся этим древесным разнообразием, сейчас его втихую ненавидел: очень хотелось двигаться по ровной поверхности, а не смотреть внимательно под ноги, опасаясь травы или коварного сучка, норовившего ухватить за ботинок или хлестнуть по лицу.

На дорогу они выбрались неожиданно: лес резко кончился и обернулся небольшим просёлком — узкой колеёй, вившейся между двумя непроницаемыми стенами деревьев. В самом центре дорога заросла высокой непримятой травой — видно, тут давно никто не ездил.

— Стоп! — скомандовал Ибар. — Пойдём вдоль дороги. Потом немного сменим направление, — и прикрикнул на головной дозор: — Да не по самой дороге, идиоты, вдоль! Рядом! Мишенями хотите стать?!

После перестроения двинулись дальше — быстро, но стараясь при этом особо не хрустеть и не выходить на открытое пространство. Айтер, доставший планшет с картой, на ходу смотрел то на неё, то на компас, стараясь вычислить хотя бы приблизительно, где отряд находится и куда идёт.

Спустя несколько минут он помрачнел.

— Что такое? — перемены в лице Айтера не ускользнули от внимания Ибара.

— Смотри, где мы, — вместо долгих объяснений наниматель показал планшет с пометкой.

— Охренеть! — выругался обожжённый. — А это точно?

— Других дорог, ведущих в похожем направлении, просто нет.

— А если эта грунтовка просто не отмечена на карте? Она ж уже почти заброшена.

— Карты составлялись давно, так что эту грунтовка в то время могла быть чуть ли не федеральной трассой, — Айтер покачал головой и закрыл планшет.

— С ума сойти…

— Что случилось? Где мы? — спросил Табас, чувствуя, что эти простые слова заставили его задыхаться от нехватки кислорода.

— Далеко, юноша, очень далеко, — скривился Айтер. — Если вкратце, то эта дорога — практически тупик. Плюс мы отклонились от маршрута. Сильно.

Табас выругался.

— Лучше береги дыхание, — посоветовал Ибар. — Скоро тебе будет очень плохо.

— Подбодрил, — Табас хрипло хохотнул, отчего несколько капель ледяного пота сорвались со лба и потекли по лицу. Омерзительное ощущение.

— Уж как умею… — пожал плечами обожжённый. — Шире шаг. Пока тебя не накрыло, надо успеть пройти как можно дальше.

Однако пройти было не суждено.

— Машина! — прошелестела рация, заставив людей залечь.

Уже валяясь в траве, Табас прислушался и различил шум двигателя.

— Грузовик? — спросил по рации у головного дозора Ибар.

— Да. Военный какой-то. К нам едет.

— Внимание, головняк! — Ибар принял решение мгновенно. — По команде открывайте огонь по кузову! Айтер, Табас, вас тоже касается! Замыкающие!

— Слушаю, — отозвался Нем.

— На вас кабина!

— Принято.

— Отлично, ждём! — Ибар оскалился в предвкушении боя. Табас видел его лицо и горящие глаза, уродливые фиолетовые пальцы, сжимавшие оружие, будто отлитые из металла, слившиеся с оружием, и на миг в голове промелькнула мысль, что он очень не хотел бы стать врагом этого человека.

Звук двигателя приближался, и пропорционально росло напряжение Табаса. Вместе с тем ухудшилось самочувствие — он шмыгал носом, временами дрожал, словно замерзая. Пальцы скользили по пластиковой рукоятке автомата, а голова отказывалась соображать. Ему было страшно: почему-то вмиг проснулись все сомнения, которые начали грызть его, словно сторожевые псы. А вдруг грузовик — приманка и, стоит им обозначить себя, как со всех сторон полетят пули от невидимых стрелков? Что, если в кузове — взрывчатка или топливо? Что, если вдруг на Кронос упадёт метеорит?

Куча всяких «что, если» кружилась над головой, как воронья стая, не давая успокоиться и прививая стойкое предчувствие чего-то плохого.

— Огонь! — коротко вскрикнул Ибар и, приподнявшись на локтях, выпалил в тёмно-зелёный грузовик с кузовом, укрытым брезентовым тентом.

Табас, стараясь преодолеть слабость в конечностях, плавно нажал на спуск и отправил в полёт короткую очередь, ушедшую вверх из-за того, что ствол в слабых руках дёрнулся и задрался. Полсекунды спустя пули головного и тылового дозоров забарабанили по металлическим бортам и кабине. Лопнуло стекло, кто-то в машине тонко заверещал, перекрывая звук двигателя. Грузовик резко повело в сторону. Он взревел мотором и завернул влево: наверное, водитель в панике крутанул баранку, стараясь избежать выстрелов. Так или иначе, это не спасло — машина врубилась в придорожные кусты и заглохла.

— Твою мать! — выругался оскаленный Ибар. — Ну твою же мать! К машине, все! Будьте начеку! — скомандовал он и вышел из укрытия, держа грузовик под прицелом.

Остальные быстро выбрались следом за ним, Табас шёл самым последним, поскольку чувствовал себя отвратительно.

— Нем, Прут, проверьте кабину! — распорядился Ибар, а сам, подойдя к кузову, рявкнул: — А ну выходите! На счёт три! А то стреляю! Раз! Два! Ах ты ж, падаль! Огонь! — крикнул он и резанул короткой очередью по тенту.

Из кузова раздался тонкий вскрик, больше похожий на писк.

— Выходи оттуда, сука! — повторил Ибар.

— Я сейчас… Сейчас! — захныкал кто-то внутри. Тент откинулся в сторону, и на землю спрыгнул какой-то совсем ещё зелёный пацан — лет пятнадцать, не больше. Серая форма висела на нём мешком, а шитый чёрный берет, которому хозяин, видимо, не успел придать форму, выглядел смешно и нелепо, не в последнюю очередь благодаря массивной и разлапистой кокарде. Его правое плечо и предплечье были пробиты пулями в трёх местах и истекали кровью.

Пацан держал хилые руки на виду и смотрел на Ибара огромными синими глазами, полными страха и боли.

— Айтер, займись машиной. Попробуйте вывести её, — обожжённый повернулся к пацану. — Кто такой? Откуда? — спросил Ибар.

— Я помощник полиции. Мы искали беглецов… Ну, вас, — быстро ответил пленник.

— Много вас тут?

На мгновение пацан замялся, не желая, видимо, выдавать секрет, но грозный взгляд Ибара заставил его расколоться:

— Весь батальон подняли. Мы из города, — вероятно, он имел в виду Адмет. — Всех собрали и погрузили. Той ночью ещё.

— Так что, мы рядом с Адмет? — спросил Ибар, доставая свой планшет. — Ну-ка, дорогой друг, покажи, где мы находимся.

Пацан, недолго поискав по карте, ткнул пальцем рядом с тем местом, что недавно показывал Айтер.

— Понятно… — обожжённый убрал карту.

Двери кабины открылись, из них мешком вывалились два трупа, принадлежавшие таким же пацанам. Следом показалась злобная рожа Прута.

— Где патрули? Какие у них маршруты? — спросил Ибар, не обращая внимания на то, что пацан, увидевший тела своих товарищей, побледнел, как накрахмаленная простынь.

— Не знаю, — он задрожал и отвёл взгляд. Наёмник нахмурился.

— И ты думал, я тебе поверю? — он прищурил глаз. — Лучше не шути со мной, пацан. А то узлом завяжу.

— Я не знаю! — почти выкрикнул пленник. Не нужно было учиться пять лет на психолога для того, чтобы понять, что он лжёт. Даже Табас, в голове которого творился полный кавардак, понял это.

— Слушай сюда, — Ибар оскалился и глухо зарычал. — Времени у меня нет. Так что я не буду выпендриваться и просто сломаю тебе руку. Для начала. Где. Патрули? — процедил он таким голосом, что Табасу самому стало страшно. — Говори! Скажешь — отпустим. Ты нам нахрен не сдался, очень скоро мы будем далеко.

Парень недоверчиво насупился, но было заметно, что слова Ибара он принял за чистую монету. Зато Табас понял, что его напарник бесстыдно лжёт, и пацана в ближайшем будущем не ждёт ничего хорошего. С удивлением для самого себя он понял, что не чувствует к пленнику никакого сострадания.

К чёрту. К чёрту всех этих дружинников, помощников полиции, юных стрелков, кадетов, молодых парашютистов и кинологов. Всех, кому государство задурило голову с юных лет, выдало форму с красивыми значками, научило ходить строем и объявило, что на их стороне — Правда.

Пусть Ибар их всех перестреляет, ему, Табасу, будет плевать.

— Ну?! Где?! — рявкнул Ибар, и юнец сбивчиво начал рассказывать, закладывая ему всё, что знал.

— Патрулей много, я точно не знаю, но штук двадцать может. Где-то по десять человек каждый. Весь батальон разбили на отделения и послали прочёсывать эти леса. Где-то тут как раз граница поисков, мы двигались с базы на смену отделению Ювеса.

— То есть, там, южнее, нас не ищут? — обожжённый напрягся и прищурился. Выглядело это жутковато, но Табас понимал, что он больше играет на публику.

— Нет, — сказал парень уверенно.

— Врёшь, сука! — заорал Ибар и направил на пацана автомат. — Врёшь, щенок! В засаду нас хочешь завести?!

— Я правду говорю! — заверещал пленник, дёрнувшись и закрываясь руками от автоматного ствола. Он не удержал равновесие и упал на дорогу, засучив ногами, и таким способом, на заднице, прижимая к себе раненую руку, пополз назад, к грузовику, который Нем и Айтер уже успели завести.

— Точно не врёшь? — спросил Ибар, будто бы смягчаясь. — Не бойся. Ничего тебе не будет, если правду говоришь.

— Не вру… — настороженно сказал пацан, всё ещё опасливо наблюдавший за Ибаром и его ладонью, лежавшей на рукояти автомата.

Машина взревела двигателем и дёрнулась, пацан испуганно обернулся, не желая попасть под колёса, и в тот же миг прозвучали три выстрела. Короткая очередь прошила помощнику полиции грудь и шею. Щуплое тело не было значительной преградой для автоматных пуль — они прошли насквозь, будто и не встретилось ничего на пути.

Табас вздрогнул: он сам отвлёкся на машину, так что смерть пленника стала для него неожиданностью.

— Что там такое? — крикнул Нем, высунувшись из кабины со стороны пассажира.

— Всё нормально! — закричал Ибар, пытаясь переорать рычание двигателя. Машина буксовала, пытаясь выбраться из кустов, из-под колёс летела пыль и мелкие камешки.

— Залезайте в кузов! Айтер, давай в кабину! Прут, сюда!

— Поберегись! — Рыба и Хутта, забравшиеся первыми, выбрасывали трупы подростков-помощников. Они были до неузнаваемости изуродованы пулями — нападение было внезапным и патронов атакующие не жалели. Расколотые головы, пробитые шеи и лица, худые впалые груди, из которых со свистом и красной пеной выходили остатки воздуха — зрелище было то ещё. Табас, состояние которого с каждой минутой ухудшалось, отвернулся, дабы не попрощаться с содержимым желудка.

Пол в кузове был скользким, на нём валялись какие-то подозрительные сгустки, о природе происхождения которых Табас не хотел думать. Зато лавки — три штуки, две у бортов и одна в центре, — наличествовали. Табас сразу, едва сбросив рюкзак, опустился на левую и сумел, наконец, отдышаться. В голове шумело, нос намертво заложило, и предчувствие, что случится что-то плохое, не давало покоя. К тому же начали затекать ноги, которые никак не удавалось удобно пристроить. Ибар уселся рядом, Рыба, Хутта и Прут расположились кто где.

Обожжённый дважды постучал по кабине водителя, и грузовик, дёрнувшись так, что Табас едва не рухнул на пол, помчался по дороге, вздрагивая на многочисленных ямах и кочках.

— Терпи, — жёстко сказал Ибар юноше, который скрежетал зубами. — Дальше будет только хуже.

20.

Табас корчился от боли. С каждой секундой ему становилось всё хуже — кожа горела огнём, будто тело окунули в ванну с кислотой, ужасно тянуло внизу живота, а конечности ломило так, будто он сутками сидел без движения.

Тряска в кузове не добавляла комфорта: стоило Табасу устроиться хоть с каким-то подобием удобства, машина подпрыгивала, и юноша вместе с ней. Несколько раз он падал с лавки, и каждый раз ему помогал подняться Ибар. Обожжённый наёмник сидел рядом и присматривал за напарником, непонятно чего ожидая.

Наконец, когда Табаса на лавке скрутило винтом и стошнило прямо себе на грудь, Ибар постучал в кабину. Машина остановилась, хлопнула дверь. Наёмник вылез из кузова и заговорил с Айтером. Табас слышал их негромкий разговор так, словно он происходил в другом измерении. Голова была большой и горячей, как воздушный шар, реальность воспринималась с трудом.

— Аптечка есть в кабине? Достань, — сказал Ибар, и Айтер, судя по шороху и раскачиванию кабины, полез внутрь.

— Есть что-то.

— Давай сюда, ага.

Вжикнула молния. Сидевшие напротив Табаса бойцы смотрели на него с сожалением — покрасневшие от царившей под тентом жары, грязные, как черти, и измазанные в чужой крови.

Ибар выругался.

— Что?

— Да нет тут ни хрена! — рыкнул обожжённый.

— А что ты искал вообще?

— Снотворное.

— Что, совсем плохо? — осторожно спросил Айтер.

— А ты сам как думаешь?.. Ломает его. Ладно, хрен с ним, со снотворным, — снова что-то зашуршало. — На, держи. Трогайтесь, как я постучу.

Табас перевёл взгляд, перед которым всё плыло, на плавно качавшийся брезентовый полог. По ослепительно-яркой полоске света между тентом и кузовом показалась перебинтованная голова, и вскоре с молодецким «Хэть!» внутрь залез Ибар, державший в руках два бумажных блистера с какими-то таблетками. Сняв с пояса флягу, он вытащил две таблетки и поднёс их ко рту Табаса.

— Пей. Обезболивающее и от желудка. Стошнит — пристрелю! — мрачно заявил он, и Табас послушно проглотил два белых кругляша, запив их водой из фляги.

Его сразу же повело, голова закружилась, желудок как будто кто-то сжал в кулаке. Ибар, увидев перекошенное лицо напарника, заорал на весь лес:

— Держи, блядь! В себе держи!.. — он кричал с такой яростью, что Табас перепугался до полусмерти, и, наверное, именно это помогло: тошнота отступила, но во рту всё ещё стоял настойчивый привкус желудочного сока.

Убедившись, что Табас принял таблетки, Ибар снова постучал кулаком по кабине, и грузовик, басовито затарахтев, тронулся, запрыгав дальше по просёлку.

— Сколько?.. — не своим голосом спросил Табас, хватая расплывавшегося перед глазами напарника за рукав. — Когда прекратится?..

Ибар лишь покачал головой:

— Несколько дней. Возможно, неделя или даже две.

Табас выругался.

— Почему после первого раза не было так хреново?

— Потому что это второй шанс, — ухмыльнулся Ибар. — А третьего не дано.

— Что?.. — наёмник закашлялся. — Что со мной будет?

— Со временем будет отпускать, — утешил Ибар, добавив бочку дёгтя к чайной ложке мёда: — Но зависимость останется до конца жизни.

— Спасибо, блядь! — буркнул Табас, чувствуя, что у него начинает урчать в животе.

— Не меня благодари, а Нема. Это он первым заорал, что тебя убили.

— Поблагодарю, ага… — кривясь от боли, пронзавшей всё тело, сказал Табас, вспоминая, что рассказывали в лагере про второй шанс. Наркотики. Что-то для снятия боли, что-то для энергии, плюс безумный коктейль, который мог временно поставить на ноги даже мёртвого. — Прекрасно… Просто, блядь, прекрасно.

Табаса снова скрутило. Всё тело как будто горело в огне. Кожи словно не существовало, одновременно тошнило и хотелось гадить, тупая ноющая боль в желудке соседствовала с ломотой в конечностях, зубной, головной и прочими разновидностями боли.

Тело стало злейшим врагом юноши, но от него было не избавиться. Психику корёжило не меньше — обострилась паранойя, наёмнику казалось, что кругом враги, которые окружают, нависают над ним чёрными тенями и заносят огромные ножи, вымазанные дерьмом.

Если бы руки оставались тверды, а пальцы не были вялыми, как варёные сосиски, Табас бы с наслаждением вставил ствол себе в рот и спустил курок.

Наёмник не мог уснуть: ломка позволяла лишь ненадолго свалиться в мучительное забытье, где сон, фантазии и реальность смешивались воедино в водовороте мыслей и образов. Время смазывалось, то замедляясь настолько, что минуты были нестерпимо длинными, то ускоряясь и проглатывая разом по несколько часов, проведённых в галлюцинациях. Голова-раскалённый шар не понимала, что действительно говорили, а что было плодом воображения.

— В то время, как Его Превосходительство!..

— …право на каннибализм и убийства! Свобода слова, печати и собраний! Унтер-рядовой Василиус Драфт…

— Чёрт, он, кажется, обделался!.. Это омерзительно!

— Убирай давай!

— Политика давления ведётся в отношении нашего Дома уже сотни лет, но несмотря на все преграды и трудности!..

— А вы уже мои. Со всеми потрохами.

— Рейнджеры херовы! Хотели бы застрелиться…

— Нужно дать ему ещё таблеток. У тебя есть что-нибудь?

— Ну ты и сука!.. Расстрелять, да? Расстрелять?

— …А потом нас переселят в большой дом. Твой дом.

— Наши ракеты принесут врагам огонь и радиацию! Они очистят земли варваров от скверны и принесут нам победу!..

Он снова шёл рядом с колонной переселенцев и слушал их голоса, но в этот раз вместо людей мимо проходили стройные колонны воспоминаний, иллюзий и галлюцинаций, одетых в обрывки когда-то услышанных и только что придуманных фраз, воображаемых звуков и несуществующих запахов.

— …Если ты считаешь, что я способен…

— …одня на ужин жареная паутина. Вода? Да, вода.

— …Пошёл на хрен отсюда, щенок!

— Вселенная постоянно расширяется, поэтому твоя голова и кажется такой огромной.

— Поддержи, надо затолкать ему таблетки. И чтоб не блевал!

— Сладкая жопка, сейчас мы тебе покажем, как хамить старшим товарищам!

Стук металла о металл. Какие-то непонятные шорохи, запах бензина — острый, от которого тошнило, выстрелы, вскрики.

— …в том же году он был уволен из «Электрических систем» и вынужден…

— Его выступление просто революцию произвело!

— Пожрать бы…

— Заткнись нахрен. Не трави душу.

Тишина, чьи-то приглушённые голоса.

— От него так воняет, что весь аппетит перебивает.

— Ну так выйди, ага.

— Нет, спасибо, — кто-то невидимый фыркает и переходит на шёпот. — Чтоб этот урод меня пристрелил? Нет, спасибо.

— Да уж… Надеюсь, Айтер оказался прав, и всё это было не зря. Я не нанимался сиделкой. И в контракте про обгаженные штаны не было ни строчки.

Кто-то коротко хохотнул. Рядом что-то упало, лязгнув.

— Скорей бы уже добраться до той долбанной…

— Ха, — перебили говорящего. — До той долбанной чего? Типа Айтер тебе говорил, куда мы идём?

— Не говорил, верно, — последовал ответ. — И что? Мне достаточно знать, что там, куда мы идём, можно хорошо поживиться.

— Какой ты не идейный. А как же мир спасти? — один из голосов тихо хихикнул.

— Да тут уж хочешь — не хочешь, а будешь идейным. У Айтера аж глаза горели, когда он говорил про эту экспедицию.

— Точно. Совсем двинулся на этой теме. Когда Мокки пристрелили и стало понятно, что нам будет туго, это особенно заметно было.

— А ты бы не двинулся, если бы узнал, что есть возможность купить с потрохами весь Армстронг?

— Двинулся бы, — хохотнул Прут. — Точно бы двинулся. Но ты неправ, ему не деньги нужны. Он у нас спаситель. Представляешь? Айтер-Папаша — благодетель всего мира?

— А что делать? — прошептал Руба. — Какой мир, такие и спасители. Да и прозвище соответствует.

Запах бензина, машинного масла, пота, песка и грязных носков.

Чувства Табаса включались по одному, как будто запускались процессы в компьютере. Слух. Обоняние. Осязание. Мышление. Табас с трудом, едва ли не скрипя мозгами после долгого простоя, осознал себя. Оставалось только зрение, но оно явно не спешило возвращаться. Табас попробовал проморгаться, но всё равно ничего не увидел. Он едва не запаниковал, решив, что ослеп, пока не дошло, что виноваты не глаза — просто он лежит в полной темноте.

Юноша застонал от остаточной головной боли и ощутил во рту отвратительный привкус, отдававший отдалённо желудочным соком и кровью. Мерзость.

— Пи-ить… — прохрипел он.

— Опять… — вздохнул Прут. — Иди залей ему.

— Я тебе залью… — прохрипел Табас пересохшей глоткой. — Так залью, что устанешь выливать.

— О! В сознание пришёл что ли? — удивлённо спросил Хутта. — А я уж и не ждал. Поздравляю.

— Что-то ты больно говорливый, — пробурчал Табас. — Пить дайте, черти!

Кто-то поднялся и, стукнув два раза подошвами ботинок по металлическому полу кузова, навис над Табасом. Юноша по-прежнему ничего не видел, зато почуял целый букет запахов и услышал сопение.

Скрипнула крышка фляги, звякнула цепочка, на которой она болталась. Табас поднял непослушные руки, выхватил посуду и жадно приник к горлышку.

Вода оказалась тёплой, противной и пахла тиной, но Табасу было плевать — для его иссушённой глотки она показалась практически нектаром. Жадно проглотив половину фляги, юноша хорошенько прополоскал рот и сплюнул куда-то вниз, в темноту.

— Спасибо, — сказал Хутта.

— Не за что, — пробурчал Табас, протягивая флягу и ощупью попав в ладонь. Что-то было не так. Повернувшись, наёмник подвигал коленом и понял, что касается голой кожей засаленной доски. Ощупав себя рукой, он понял, что лежит полностью голый ниже пояса.

— Охренеть. Вы меня что, раздели? — спросил он с неудовольствием.

— Ага. И хорошенько развлеклись, — заржал Прут, как обычно, слишком громко.

— Не смешно. Зачем?

Из темноты послышался третий голос, принадлежащий Рыбе.

— Ну не оставлять же тебя валяться с полными штанами.

— Что?! — Табас подскочил на скамейке. Его бросило в жар от стыда.

— Ага. Прости, конечно, за натурализм, но тебя несло так, что мы решили штаны на тебя не надевать. — Рыба говорил серьёзно, но Табас чувствовал, что этот подлец где-то в глубине души злорадно ухмыляется.

— И кузов отмывать мы тоже задолбались, — хохотнул Прут.

Зашелестел брезент, открывая узкую полоску тьмы — лишь чуть светлее той, что царила под тентом.

— Пришёл в себя? — спросило светлое пятно, которое было Ибаром.

— Ага, — Табас сплюнул себе под ноги. — Вроде нормально.

— А чего сразу не сказали?.. Отлично. Хоть что-то радует, — тент снова опустился.

— В смысле «хоть что-то»?

— Ну, мы, кажется, приехали, — любезно пояснил Руба.

— Ага, — подтвердил ему Прут. — Грузовик наш — говно.

— Скажи спасибо, что хоть такой есть. Пешком всё это расстояние переть было бы вообще неподъемной задачей. Тем более с Табасом на руках.

— Со срущимся Табасом! — снова заржал Прут.

— Смешно. Очень, — процедил Табас, испытывая желание засадить Пруту пулю промеж глаз.

— Короче говоря, дальше мы не поедем.

— Так. Стоп, — Табасу в голову пришёл очень важный вопрос: — Сколько мы уже?..

— Три дня.

— Ничего себе, — Табас попытался найти свои штаны. — Погоди. А где мы заправлялись?

— У помощников полиции.

— Да ладно? — усмехнулся Табас, не поверив. — И что? Они нам поверили и залили бензин?

— Нет, конечно, — ответил Прут. — Но у нас всё по-честному, мы застрелили их, а они застрелили наш грузовик. Мы глохли уже несколько раз. Если б не Айтер, хрен бы мы досюда доехали: он эту тачку из мёртвых воскрешал, что твой Капитан.

— Супер. Просто класс. Где мои штаны? — ему в руку сунули сухой ком, резко пахший хозяйственным мылом. — Спасибо, что постирали, — Табас действительно был благодарен за то, что на его изгаженные вещи нашли время. — За нами погоня?

— Да кто его знает? Это ж было почти двести километров назад. Глухомань жуткая, их, может, ещё и не нашли.

— Охренеть. А где мы вообще, кто-нибудь знает?..

— Ну, судя по тому, что мы тут уже успели попасть под небольшую пылевую бурю, то точно рядом с пустыней.

— Это ни о чём не говорит, — Табас надел трусы и брюки, застегнул ремень. — Бури, бывало, доходили чуть ли не до самого Адмет. Города, я имею в виду, — пояснил Табас, садясь и пытаясь нащупать ботинки ступнями. — Наш лагерь тогда замело нахрен. Замучились откапывать.

— М-м, — неопределённо протянул Рыба.

— А чего вы тут сидите-то?

— Ну, мы спали вообще-то, — сказал Хутта. — Да и Ибар сказал, чтобы мы за тобой приглядывали и доложили, если тебе совсем хреново станет.

— Какой заботливый… — сказал сам себе Табас и, поднявшись на слабые ноги, поплёлся в темноте, держа перед собой руки, дабы отыскать тент.

Кое-как он спустился на дорогу, засыпанную тонким слоем песка. Серп Гефеста и Той, как обычно мчавшийся куда-то, не давали света. Грузовик стоял на обочине широкого просёлка. В его железном нутре ковырялся Айтер, на подхвате у которого был Нем — он держал фонарик, периодически сжимая ладонью его рукоять, — тогда слышалось жужжание и лампочка какое-то время горела ярче.

— О! — Нем оскалился в темноте, отсвет блеснул на его зубах. — Очухался.

— Ага, — кивнул Табас. — Вроде бы. Что тут у нас?

— Плохо тут у нас, — пробурчал недовольным голосом наниматель. — Так. Я попробую его воскресить ещё раз, но ничего не обещаю. Есть запасной шланг и кусок проволоки?

— Сейчас, — Нем направил луч фонаря левее, освещая металлический ящик — один из стандартных армейских ремкомплектов, из числа тех, которые интенданты очень любили разворовывать и продавать гражданским.

Кусок шланга оказался толще, чем нужно, а проволоку, после пяти минут судорожных поисков, пришлось скрутить с кузова — ей был подмотан тент.

Айтер, чёрный по локти, ковырялся в двигателе и матерился, Табас вдыхал тёплый ночной воздух, пахший горькими пустынными колючками и пылью, Ибар осматривался по сторонам, предупреждая возможное нападение. Из кузова вылезла остальная команда: было слышно, как они тихо переговариваются, спрыгивая на землю.

— Заводи, — скомандовал наниматель, Нем залез в кабину и повернул ключ. Машина пару раз чихнула и затихла.

— Твою мать! — выругался Айтер. — Ещё! Ну же!

Нем попробовал ещё несколько раз с тем же успехом — чихание, короткие взрыкивания, но результата ноль: машина глохла. Отряд остался без транспорта.

— Я умываю руки, — наниматель спрыгнул на землю. — Кажется, всё. Кончилась наша ласточка. Сраные «помощники»…

— Ну, это всё равно случилось бы рано или поздно, — пожал плечами Ибар, видимо, уже давно смирившийся с тем, что дальше придётся идти пешком. — Забирайте вещи и давайте за мной.

Проснулся желудок — Табас, отправившийся обратно к кузову, резко почувствовал, что у него живот сводит судорогой от голода. Когда Хутта подал его рюкзак, наёмник тут же отошёл в сторону и запустил руки внутрь в поисках заветного пакетика со смесью. Табас раз за разом перерывал все свои шмотки, пока его не окликнул Прут:

— Что ищешь?

— Есть хочу, — ответил Табас, пытаясь найти чёртов пакет.

— Эмм, — Прут замешкался на миг. — Не ищи. Там ничего нет.

— Как это? — возмутился Табас.

— А так. Всё съедено. Мы думали, что ты уже не придёшь в себя. Рыба твои ботинки хотел забрать.

— Замечательно, — раздражённый Табас бросил рюкзак на землю. — А у тебя есть что-то?

— Ты не понял, — здоровяк спрыгнул на землю. — Ни у кого ничего нет. Нет больше пакетов.

— За-ши-бись! — медленно, по слогам сказал рассерженный наёмник. — Как же так?

— Да вот так! — Прут выругался. — Хреново рассчитали. Айтер с Ибаром думали, что мы в лесу будем питаться не пайками, а всякой дичью, ягодами и прочим. А нам пришлось бежать сломя голову, да и сроки сдвинулись. Вот и получается, что мы капитально ошиблись.

«Час от часу не легче», — подумал Табас, а вслух сказал:

— Ну и хрен с ними. Всё равно эти орехи меня достали, — Прут коротко хохотнул, видимо, ему тоже наскучила однообразная пища. — И что мы будем жрать?

— Ай, я откуда знаю? — раздражённо отмахнулся Прут, надевая рюкзак. — У Ибара спрашивай. Или Айтера. Они тут главные выживальщики.

Немного обидевшись на то, что его не причислили к выживальщикам, Табас, пытаясь побороть слабость в конечностях, надел рюкзак и отошёл к членам отряда, что уже были готовы выступать.

— Пошли, — скомандовал Ибар, когда отряд выстроился. — Прут, Хутта — в головняк, Рыба и Нем — замыкающие. Табас и Айтер со мной. Включайте рации.

— Нем в канале, как слышно?

— Хутта в канале.

— Руба в канале, приём

Один за другим все бойцы отряда проверили, нормально ли их слышно, выстроились, как скомандовал Ибар, — и колонна тронулась: в этот раз прямо по дороге, не скрываясь в лесу.

— Машину надо было сжечь, — сказал внезапно Айтер.

— Зачем? — Табас удивился.

— Чтобы врагу не досталась, — со значением ответил наниматель.

Ибар лишь ухмыльнулся:

— А потом партизанить в лесах до тех пор, пока сюда не придёт Дом Армстронг?

Айтер надулся и замолк. Идея и правда была дурацкая — горящую машину в такой темноте было бы видно издалека.

— Ибар, есть что сожрать? — не выдержал Табас, которого достали спазмы в желудке. В темноте было видно, как забинтованная голова с черными провалами глаз и рта повернулась в его сторону — обожжённый покосился на напарника и, поразмыслив, вынул из кармана ополовиненную бумажную пачку галет.

— Возьми, но только половину.

Табас обрадовался так, что едва ли на месте не подпрыгнул. Пробормотав слова благодарности, он схватил пачку и, отложив Ибару несколько штук, живо схрумкал остальные. Простые гвардейские галеты казались ему сейчас пищей богов — Табас смаковал каждый кусок так, будто он был намазан чёрной икрой. Недостаток был только один: они быстро закончились, оставив после себя ужасное желание съесть ещё что-нибудь, дабы набить желудок, и Табас жадно присосался к своей фляге, заполняя его водой.

Дорога, по которой двигался отряд, была присыпана мелким песком и вездесущей пылью. Этот запах — такой знакомый и когда-то ненавистный — заставлял душу трепетать при каждом вдохе и пробуждал непонятное волнение. Сейчас Табас, отошедший от трёх самых ужасных дней в жизни, был практически счастлив и любил всё вокруг. Тёмный лес, двумя черными стенами огораживавший дорогу, не казался страшным, и звуки, доносившиеся оттуда, не пугали. Табас был жив и чувствовал себя более-менее хорошо — чего ещё от жизни надо?

Однако в скором времени настроению его было суждено испортиться: воспоминания о матери разбудили свору «а что если», тут же принявшуюся терзать его уставший и истощённый мозг.

Отряд двигался быстро — не в последнюю очередь благодаря похудевшим рюкзакам. Табас, хоть и был слаб, быстро пришёл в норму: то ли галеты этому поспособствовали, то ли настойчивое желание дойти хоть куда-нибудь, где можно поесть нормально, а не на ходу, и желательно чего-нибудь мясного.

Небо на востоке медленно светлело и вдруг в один миг расцвело яркими красками, как огромный величественный цветок, распустившийся над миром и игравший всеми оттенками: от иссиня-чёрного до ярко-алого. Облака, протянувшиеся еле заметными полосами параллельно горизонту, окрашенные снизу солнечным светом, переливались и были похожи на какие-то редкие минералы. Гефест зашёл за горизонт, Той вскоре также должен был пересечь черту и исчезнуть до ночи — днём он не был виден.

Лес, присыпанный мелкой жёлтой пылью, тоже оживал — между деревьями появлялись просветы и чаща перестала выглядеть сплошной чёрной стеной.

Постепенно проявлялись цвета и оттенки, становились различимы отдельные деревья и кустарники. Под ногами хрустел и скрипел песок, усеивавший дорогу так, что она, казалось, была покрыта тончайшим коричневым платком.

— Ибар, жрать охота, — жалобно сказал Хутта по рации. Его худая спина маячила далеко впереди и на фоне огромного Прута казалась почти что детской.

— Твои предложения? — поинтересовался наёмник.

— Ну, не знаю. Ягоды там поискать. Грибы. Дичь стрельнуть.

— Я тебе стрельну, — пригрозил Ибар. — Чтоб сюда все юные помощники сбежались вместе с гвардейцами?

— Да, хрень сморозил, — согласился Хутта. — Ну а грибы-ягоды, а?

— Айтер! — повернулся обожжённый к своему нанимателю. — Ты у нас тут главный по лесам. Могут тут быть ягоды и грибы?

— Ну, они, по идее, должны быть везде.

Ибар посмотрел на часы, зачем-то перевёл вгляд на солнце и покачал головой:

— Не время сейчас грибы собирать. Есть у меня одна идея.

— Какая? — заинтересованно спросила рация голосом Хутты.

— Увидишь. Топай давай.

Ближе к полудню, когда солнце уже нестерпимо жарило, Ибар, приказавший отряду идти в тени деревьев, скомандовал остановиться на привал.

Табас к тому времени снова проголодался — от галет в желудке не осталось и следа.

— Сколько я не ел вообще? — спросил он у Ибара.

— Всё время, пока валялся в ломке. Тебя не было смысла кормить — всё равно выблевал бы.

— Теперь понятно, почему у меня живот к позвоночнику присох.

Наёмник лишь усмехнулся.

Собрались все вместе, зашли поглубже в лес. Кучу времени потратили на поиски хоть чего-нибудь съедобного, но так и не нашли — лес был как назло пуст. Три мелких, червивых гриба — вот и все находки. К тому же, люди разошлись в стороны и потерялись: потребовалось почти полчаса на то, чтобы собраться вместе. Ибар был взбешён и грозился разорвать заблудившихся своими руками.

— Да вас, идиотов, по одному выловить и перерезать мог один человек! Один! — тихо рычал он. Наёмник не повышал голоса, однако, всем присутствующим, кроме Табаса, было страшно. — Слушай мою команду. Раз уже грибники из нас хреновые, приказываю сесть, попить водички и потом снова вперёд!

— Но тут должно что-то быть!.. — промямлил Хутта, который, похоже, переносил голод хуже других.

— Откуда звук? — повернулся к нему Ибар, воззрившись так, что у рябого бойца пропало желание спорить.

Табас присел под деревом, сделал пару больших глотков из фляги, взял в руки автомат и, отодвинув затвор, проверил его на наличие пыли и нагара. Юноша остался доволен — внутренности оружия были чистыми. Желудок настойчиво урчал и требовал еды. Табас попытался было представить чувство голода отдельно от себя как простой каприз, от которого можно легко отказаться, но в этот раз проверенный приём не сработал. Мысли о всяких вкусностях настойчиво лезли в голову и не давали расслабиться. Краем глаза Табас заметил, что Прут и Хутта что-то втихаря жуют и буквально за секунду их возненавидел. Кто вообще разрешал лезть к нему в рюкзак? Юноша стиснул зубы, сдерживая желание прикрикнуть и потребовать поделиться.

Получилось — он отвёл глаза, но неприятный осадок всё равно остался.

— Пошли, — скомандовал Ибар, поднимаясь. — И давайте активнее. Чем быстрее вы будете двигать ногами, тем быстрее мы найдём жратву.

— Та самая идея?.. — приподнял бровь Айтер.

— Да, — кивнул наёмник. — Так что напоминаю: все мы по самое не могу мотивированы идти быстро и с полной самоотдачей. — Ибар замолчал, что-то прикидывая у себя в голове, и добавил: — Надеюсь, что завтра к полудню доберёмся.

21.

Спать ночью бойцы отказались, мотивировав это тем, что на голодный желудок всё равно не получится, поэтому даже после того, как стемнело, колонна двигалась вперёд. Просёлок становился всё более запущенным, иногда были видны ответвления — узкие, почти заросшие сухой травой, больше напоминавшие не дороги, а тропинки среди леса. Ибар не стал, как это обычно бывало, юлить и сказал прямо, что хочет добраться до одного поселения: на карте оно было достаточно крупным — десять тысяч человек населения. Однако карте верить было нельзя — судя по ней, отряд двигался по двухполосной асфальтированной дороге, а никак не по лесу.

— Ну и глухомань, — пробормотал Айтер себе под нос перед самым рассветом. — Как будто и нет цивилизованного мира.

— Ага, — согласился Табас. — Есть такое.

— А представь, что ракеты уже упали, — недобро усмехнулся наниматель, скривив губы так, что его усики (ставшие за время похода настоящими усищами) изогнулись, превратившись в жирную чёрно-белую гусеницу. — А мы и не знаем. Идём себе, а мир уже того. Тю-тю. Потому нас никто и не ищет.

Ибар покачал головой.

— Если какая-нибудь из сторон пустит в дело термояд, плохо будет всем. Слышали, что сейчас происходит на юге?

— Нет, а что? — навострил уши Табас.

— Вот и я не слышал. И хорошо, наверное. Возможно, пустыня — наше спасение, потому что через экваториальное пекло никто ещё живым не проходил. Я как-то пил в баре с одним старым хрычом. Лет двадцать назад. Он носил куртку с лётными нашивками — настоящую, старую. И рассказывал, где бывал, когда на самолёты ещё не жалели топлива. Старый был — жуть. Еле на ногах держался, а пил, не пьянея, подлец.

— И? — Табас подстегнул замолкшего Ибара.

— Да ничего. Болтун он, скорее всего. Рассказывал всякие страшилки. Про радиацию, руины городов, джунгли. Про страшилищ всяких. Типа у них там влажность выше, чем на севере. Вроде как вся вода к ним туда уходит, вот и разрослись леса от горизонта до горизонта. Про тамошних дикарей рассказывал. Говорил, они деградировали совсем — страшные, лысые, корявые. Ай, да брось. Байки это всё, — отмахнулся Ибар. — Только на то, чтобы нервы в баре пощекотать и годится. Ну кому, сам посуди, надо будет на дальний юг тащиться? Экспедицию снаряжать с самолётами? Пусть и почти сто лет назад. Бредятина. Да и для образования страшилищ времени слишком мало. За две тысячи лет даже новый вид бактерии не появится. Не говоря уж о всяких там… Так вот, к чему это я. Там рвануло всерьёз и накрыло поэтому всех. Мы тоже заметим, если, не дай бог, начнётся.

Табас был даже немного расстроен, что Ибар так легко опроверг рассказы старого пьяницы. Страшилки о юге были одним из главных элементов культурной жизни севера Кроноса. В кино и книгах оттуда вечно, то приползала какая-то дрянь — огромная, клыкастая и ненавидящая людей, то прилетали старые ракеты, запущенные злодеями, то неизвестные вирусы начинали заражать людей и вызывали вымирание всего человечества.

— Ну, я не об этом говорил вообще-то, но ладно, — пробурчал Айтер, но Ибар поправился.

— Да понял я, что ты хотел сказать. Тут и правда такая глушь, что конец света можно не заметить. Но что поделать?.. — задумчиво спросил Ибар самого себя. — Пустыня близко.

Слова напарника натолкнули Табаса на размышления. Как вообще идёт война? Юноша видел, отлично видел, что армия Армстронга не способна остановить гвардейцев Адмет. Возможно, они уже штурмуют его родной город. А может, даже и взяли. Захватили и «чистят» от старых жителей… Об этом не хотелось думать, тем более что положение отряда было и без того удручающим. К счастью, вскоре размышления о судьбах мира заглушили требования желудка отправить ему сочный кусок бифштекса.

Отряд увидел город на рассвете. Прошли мимо заброшенных ферм, где на полях ржавела старая сельскохозяйственная техника, миновали окраинные дома — одноэтажные, с большими дворами, нежилые, без стёкол в окнах, с провалившимися крышами.

— Молодцы. Быстро справились, — сказал Ибар. — Знал бы, что вы такие резвые, когда голодные, вообще бы жратву с собой брать запретил.

Когда колонна миновала ржавый указатель с неразборчивым названием, Табасу стало вдруг очень неуютно. Казалось, что из каждого чёрного оконного проёма на него смотрит ствол: полицейского, гвардейца, какого-нибудь местного бандита или дикаря. Тело сводило судорогой от настойчивого желания залечь и продолжать путь ползком.

Город был очень зелёным — и эта зелень пугающе контрастировала с пустотой и брошенными домами. Дорога, ставшая вдруг узкой и извилистой, пролегала в тени высоких старых тополей, во дворах росли целые сады, однако деревья были больными, сухими и неухоженными, без единого плода на ветке: только чёрные сморщенные гнилушки неопределённого вида. Табас в числе первых отправился на разведку в один из садов, но так и не смог найти ничего съедобного. Горсть микроскопических зелёных груш не в счёт, поскольку они подходили исключительно на роль сувениров.

Отряд инстинктивно сбился в кучу и замедлил шаг. Двигались осторожно, напряжённо осматриваясь. Головной дозор и замыкающие подошли ближе, Табас мог достать рукой до рыжего затылка Хутты, который снял автомат с предохранителя и водил стволом туда-сюда, высматривая возможные неприятности.

Город словно дышал неприязнью. Провалы окон, двери, заколоченные трухлявыми досками, деревья, шелестевшие кронами от горячего южного ветра — тут было спокойно, очень спокойно, но всё равно холкой Табас чувствовал чей-то взгляд. И, похоже, не он один. Люди тут точно были.

Центральная улица так и не порадовала наличием асфальта: он сохранился лишь кое-где в виде огромных серых каменюк, истерзанных солнцем и временем. После нескольких значительных изгибов дорога, наконец, соизволила вывести их к центру. Двух и трёхэтажные кирпичные многоквартирные общежития тоже зияли чёрными провалами незастеклённых окон.

Ибар дал знак остановиться, и команда встала, озираясь, у последнего заброшенного деревянного дома — с поваленным забором, забитыми окнами и ржавым микроавтобусом во дворе. Чуть поодаль центральная улица раздавалась в стороны, образовывая небольшую, то ли площадь, то ли парк — отсюда было не разобрать. Там находился памятник, больше похожий на надгробие — грязно-жёлтый, словно вырубленный из цельного куска самой пустыни, с неразборчивой надписью.

Рядом с ним брала начало узкая улочка, отличавшаяся от остального города высокими металлическими заборами, выкрашенными во все оттенки красного: от тёмно-бордового до яркого, как артериальная кровь. Над ними возвышались вторые и третьи этажи особняков и аккуратные крыши, крытые черепицей. Табас был готов отдать руку на отсечение, что уж в этих-то хоромах точно кто-то есть.

— Что будем делать? — первым решился подать голос Нем.

— Что-что… — передразнил его Ибар. — Стучаться.

Отряд осторожно миновал площадь, прижимаясь к стенам и стараясь не выходить на открытое пространство. Наёмник решительно подошёл к первому забору — вишнёвому, с висевшим на калитке почтовым ящиком, которым не пользовались уже лет двести.

Два коротких стука:

— Хозяева! Есть кто дома?

Тишина в ответ, никто не шевелится.

Ибар скривился, пробормотал себе под нос какое-то короткое слово и снова постучал, в этот раз громче.

— Хрен ли столпились? — тихо ругнул он бойцов, которые его окружили и уставились на калитку как бараны. Люди тут же исправились и отвернулись.

За забором по-прежнему было тихо, и Табаса это ужасно напрягало, он уже дрожал, как в лихорадке, от предвкушения чего-то плохого.

— Тишина… — сказал Ибар, готовясь постучать в третий раз. Табас, которого буквально распирало от плохих предчувствий, прервал его.

— Слушай, давай отойдём, — он взял Ибара за плечо, и тот уже повернулся для того, чтобы дать гневную отповедь, как вдруг верх калитки взорвался веером щепок, а на том месте, где только что находилась голова наёмника, зияла огромная дырка.

— Контакт! — первым закричал Табас, падая в пыль. Ушиб от попадания пули отозвался резкой болью в груди. Юноша хотел дать отпугивающую очередь по забору, но забыл снять автомат с предохранителя и, чертыхнувшись, щёлкнул переключателем.

В правый глаз попала какая-то дрянь, отчего целиться стало просто невозможно. Выругавшись, наёмник всё-таки нажал на спуск и высадил в калитку почти половину магазина. Только когда отгремели его выстрелы, он понял, что пули летят отовсюду.

«Засада!» — мелькнула лихорадочная мысль, заставившая перекатиться вправо, под какое-никакое, а прикрытие забора.

Ибар уже рычал, пытаясь командовать, но его никто не слушал — гавканье ружей и свист дроби заставили людей в панике повалиться на землю и расползаться кто куда.

— Стоять! Подняться! За мной! — орал наёмник. — Прикрывать! Беглый огонь! — и сам, подавая пример, выпалил поверх забора. Бойцы сумели взять себя в руки и поддержали командира — во все стороны полетели длинные неприцельные очереди, и ружейных выстрелов стало ощутимо меньше.

— За мной! — крикнул Ибар, встал на ноги и, пригнувшись, дабы скрыть силуэт, шагнул к калитке. — Нем! — крикнул он бойцу, оказавшемуся ближе всего, — Вперёд!

Тот понял команду правильно и, подбежав к калитке, вышиб её ударом ноги. Оскалившись от ужаса, здоровяк высадил куда-то в стену дома весь магазин от бедра, не целясь. Ибар толкнул его, чтобы боец не задерживал остальных и сам, вскинув оружие, нырнул во двор. Табас последовал за ними, держа автомат наизготовку и высматривая цели. Он оказался в просторном дворе: засохшие клумбы, бетонная дорожка, декоративные хвойные кустарники, штабеля досок, и дом — кирпичный, добротный, просторный, под черепичной крышей. Крыльцо находилось совсем рядом — метрах в пяти, дверь внутрь была открыта. Табас тут же взял чёрный провал на прицел и незамедлительно нажал на спуск — для профилактики.

Пули прошили тюль и защёлкали в доме. Пока Нем перезаряжался, неловко копаясь в подсумке, Ибар прошёлся одиночными по окнам, разбивая стёкла и заставляя гипотетического противника залечь. Следом затопали, стреляя, остальные члены отряда. Над головами жужжала дробь. Смертоносные стальные шарики гулко барабанили, попадая в забор, оставляли в металле вмятины и иногда даже его пробивали.

Табас отвлёкся всего на полсекунды, повернув голову в сторону Хутты, который, сверкая огромными от страха глазами, ворвался во двор, готовый палить во всё, что движется, и этого хватило для того, чтобы упустить нечто важное.

Ибар выкрикнул что-то нечленораздельное, Табас дёрнулся, отскакивая в сторону, и краем глаза увидел высунутый из окна ржавый ствол ружья. Раздалось оглушительное «бах», вспыхнул сноп пламени — и выстрел сшиб с ног Нема, который повернулся на крик и поймал заряд дроби закрытым бронёй животом.

Табас, Ибар, Хутта, Прут, Рыба, — все они разом открыли огонь, несмотря на то, что половина не могла видеть нападавшего и инстинктивно целилась в ствол ружья. Пальба заглушила крик, но Табас был уверен, что неизвестный стрелок убит — просто не мог он уйти от стольких пуль, вся теория вероятности говорила против этого.

— Поднять! — рявкнул Ибар, показывая на корчившегося от боли Нема: — Туда!

Он указал направление, противоположное тому, откуда на них напирал противник. Из-за забора были слышны редкие хлопки дробовиков и неразборчивые голоса. Те, кто устроил засаду, со всех ног мчались во двор.

— Кто это такие? — спросил, задыхаясь, Айтер, в то время, пока отряд мчался по огороду, топча грядки с длинными сухими побегами.

— Дикари! — отозвался Ибар, и Табас, наконец, понял, почему тихий городок так давил на его интуицию. Пустынное чутьё сработало, просто юноша не смог его распознать и правильно интерпретировать. Люди бегом пересекали один двор за другим, перемахивая через заборы, топча сухие цветы на клумбах, перепрыгивая через ржавые инструменты и вросших в землю садовых гномов. Невидимые преследователи не отставали и не упускали возможности пожужжать дробью прямо над головами у бежавшего отряда.

Нем пытался помогать, но только мешал — ругался на чём свет стоит и требовал его отпустить, однако, когда это сделали, не сумел пройти и двух шагов — скривился от боли. Из-под его бронежилета на брюки стекала кровь, а сам броник смотрелся удручающе: кевларовый чехол разметало, он выглядел так, словно кусок от него откусила собака с крупными зубами. Металлическая пластина была смята так, что нельзя было понять, пробита она или дробь попала куда-то ниже.

— Ибар! — Табаса прошибла внезапная догадка. — Нас же загоняют!

Обожжённый наёмник остановился, зарычал и пнул попавшую под ногу стеклянную банку. Она покатилась по земле, поднимая облачка жёлтой пыли и разбилась о фундамент дома.

— Молодец! — похвалил он Табаса и быстро осмотрел двор, в котором они очутились. Позиция была неудобной — открытое пространство, спрятаться практически негде: ржавая тачка, покосившиеся качели, трухлявые доски и залежи стеклянных банок не в счёт. Дом подходил для этой цели куда лучше — деревянный, с чердаком-мансардой и множеством окон. Голоса преследователей приближались, Табас уже различал своеобразный выговор пустынных жителей, надо было что-то решать.

Ибар колебался, теряя время, и Табас мог его понять: остаться на одном месте было равносильно самоубийству, но и продолжать бежать туда, куда их загоняли, было не лучшим решением.

— Ты! — спустя три бесценные секунды, наёмник ткнул пальцем в Нема, уже начавшего бледнеть. Его белые брюки покраснели, с них ручьём стекала и капала кровь. Улыбчивый здоровяк весь будто съежился, стал меньше и Табас понял, что он уже не жилец. — Обороняй дом. Отвлекай на себя внимание. Шуми побольше. А мы их с фланга и тыла вынесем!

— Сука ты, — выплюнул Нем. — Это за косяки те, да?.. Из-за них ты меня вперёд посылал? Гондон перебинтованный! Из-за тебя я…

— Заткнись и топай! Из-за тебя вся группа ляжет! — Ибар достал из медицинского подсумка жгут и перевязочный пакет, вложил в ладонь Нему. — Сам перевязку сделаешь, не маленький. Давай, будь мужиком. Всё равно тебе конец, а остальных спасать надо! Хочешь — не хочешь, а пять минут продержись, понял? Иначе я тебя на том свете найду!

— Пошёл ты на хуй! — сверкнул глазами бледнеющий на глазах здоровяк. Две секунды промедления, заполненных молчанием отряда, ружейными выстрелами и криками дикарей. — Дайте мне пистолет. И гранаты. — Нем сгорбился на руках товарищей. Смирился со своей участью

— Хутта!

Рябой боец дёрнулся и достал из-под брони пистолет, весь в мокрых разводах от пота.

— Тебя занести в дом? — любезно поинтересовался Ибар, отдавший Нему две свои гранаты.

— Соси, — огрызнулся Нем. — Сам дойду! Мне яйца отстрелили, а не ноги!

— Дело твоё, — пожал плечами Ибар. — Отпускайте его. И побежали. Надеюсь, ещё увидимся.

— Увижу тебя — пулю в башку пущу, — пообещал здоровяк, что стоял, шатаясь, уже без посторонней помощи. — Айтер! — он посмотрел на нанимателя, — ты знаешь, о чём я тебя попрошу.

— Знаю, — короткий кивок головы был ему ответом. — Я позабочусь о них.

— Бегом! — скомандовал Ибар и отряд, сбросив на землю рюкзаки, рванулся вперёд со всей возможной скоростью. Табас, оглянувшись, увидел, как Нем в окровавленных брюках нетвёрдым шагом бредёт к дому, распечатывая зубами перевязочный пакет. Топот ног по сухим дворам — жилым ли, заброшенным — не было времени разбираться. Табас тяжело дышал, даже несмотря на то, что сбросил рюкзак, к тому же его снова начало лихорадить и заложило нос.

Он негромко ругался прямо на ходу, матеря всех и вся.

— Что такое? — спросил Ибар после очередного трёхэтажного загиба.

— Кажется, опять.

— Ломает? — перекошенное от длительного бега лицо Ибара маячило совсем рядом, Табас чуял его несвежее дыхание.

— Да! — выдохнул он, чувствуя, как в глазах темнеет.

— Блядь! Ну только не это!.. — оскалился наёмник. — Сраная экспедиция! Всё через жопу!.. — он замедлился и пошарил по карманам. — На! Держи! — он протянул ему смятую засаленную сигаретную пачку.

Табас сперва не понял в чём дело, но, заглянув внутрь, увидел несколько бурых комочков, похожих на ириски, которые поваляли в траве. На короткий миг убеждения боролись с плохим самочувствием, но в итоге Табас всё-таки достал глубоко омерзительный ему комочек дикарской наркотической жвачки и закинул в рот.

— Сюда давай! — Ибар отобрал пачку и снова спрятал.

Жевать на бегу было не очень удобно, вкус оказался отвратительно горьким, да и запах не лучше: дикарская наркота отдавала каким-то дерьмом. Но очень быстро полегчало. Буквально за полминуты нос прошёл и стало ощутимо легче. Лихорадка прекратилась, мозг заработал, вот только тело стало каким-то ватным — Табас больше не чувствовал при движении боль в груди от ушиба.

Со стороны дома, в котором отряд оставил раненого Нема, прогремела длинная автоматная очередь.

Ибар повернулся, сплюнул на землю вязкую слюну и махнул рукой, указывая направление:

— Пошли, пошли! Не стоим!

Табас мчался, слыша за спиной, как к автоматному соло присоединяются хлопки гранат и грохот ружейных выстрелов. Люди торопились, бежали через «не могу», задействовав все мыслимые внутренние резервы — неизвестно, на какое время хватит сил у обескровленного здоровяка.

Каждая секунда была на счету, нужно было использовать его жизнь как можно более эффективно — успеть дорваться до дикарей, пока они не сообразили, что воюют против одного человека, и не развернулись, прикрывая фланги и тыл.

Отряд пропылил по узкой улочке между двумя рядами домов, часть которых, судя по занавескам и целым стёклам, точно была обитаема, простучали ботинками, поднимая пыль, по дороге, утрамбованной колёсами и выжженной солнцем до состояния камня.

Звуки боя становились всё громче, и Ибар знаками приказал рассредоточиться.

Положение противника удалось вычислить не легко, а очень легко. Дикари горланили угрозы в адрес гвардейцев и стреляли куда угодно, только не в дом.

— Выходите, крысы!

— Сдавайтесь! Именем Дома Шекспир! — голосили они тонкими голосами.

Вопреки ожиданиям, Табас увидел не здоровых мужиков, которых привык отстреливать во время службы в Вольном легионе: через дыру в заборе он смотрел на детей, совсем маленьких — самому старшему от силы четырнадцать.

— Чёрт, тут взрослых совсем что ли не осталось? — прошипел Айтер, присевший рядом на колено.

— Нет никого. Воюют, — ответил ему Ибар.

— Где воюют-то? Не было же никакого фронта! Ни выстрелов, ничего! — пробасил Прут.

— Кажется, я знаю, — торопливо прошептал наниматель, вытирая пыль со лба. — Мы вышли прямо к дикарям и это значит только одно. Южного фронта больше нет. Тут должна была быть целая армия, а нет ни одного гвардейца. Ибар! — наёмник покосился на Айтера. — Ты рассказывал, что ваш фронт просто бросили, и я теперь вижу почему: похоже, Адмет собираются мириться с дикарями. Забавно, правда? Точно так же, как когда-то Шекспир помирился с теми, кто напал на них, для того, чтобы вместе навалять Адмет. Опять история повто…

— Тише! — шикнул Ибар. — Не время. Погодите-ка… — наёмник присмотрелся к нападавшим.

— Они не атакуют, — сказал Табас.

На высохшей лужайке рядом с домом, в котором засел Нем, валялись изуродованные тощие трупы в рванье. Поблизости, прячась за столбами и изредка постреливая, сидели несколько пацанов с ржавыми ружьями и винтовками, а ещё дальше, практически в самом тылу и прямо перед носом у отряда, торчала целая команда детворы: навскидку двадцать человек, стоявших кружком и что-то экспрессивно обсуждавших.

— Ага, — кивнул Ибар. — Им и нет нужды. Сейчас с тыла зайдёт команда, на которую нас гнали. Будем прорываться.

— Вы же не собираетесь?.. Я не могу… — побледневший Хутта сжал автомат и опустил глаза.

— Ещё чего не хватало, — вздохнул Айтер.

— Это же дети! — повторил рябой боец. — Помощники полиции — я же просто не знал, в кого стрелял!.. А это… Они же совсем ещё…

— Эти дети сейчас убьют Нема! — прошипел Ибар. — И тебе башку снесут с удовольствием. Распустил нюни! Их с пелёнок учат убивать! Я как-то пристрелил пятилетнего! Пятилетнего! Потому что у него был пистолет, и он им свалил солдата из моего отделения, который жевал сопли, как ты! Ты не знаешь лицо этой войны, а я знаю, тут каждый — враг, каждый — убийца. Так что хватит распускать нюни, — отчеканил Ибар, вызвав у Хутты состояние, похожее на оцепенение. — Подними оружие и нажми на спуск!

— Нет… — прошептал Хутта, опуская голову ещё ниже. — Я не могу.

Ибар сплюнул на раскаленную солнцем землю и наставил оружие на сдрейфившего бойца.

— Там Нем умирает! — наёмник был в ярости. — А ты ссышь! Считаю до трёх! — прошипел он. — Раз!..

Рыжий встрепенулся и, не отрывая взгляд, смотрел на чёрный ствол короткого автомата.

— Два, Хутта!.. Всех касается! Когда я скажу «три», хреначьте этих мелких ушлёпков изо всех сил. Чтобы никто не ушёл и не привёл подкрепление. Ты слышишь, Хутта?

Лоб бойца покрылся потом, который стекал по усеянному веснушками бледному носу. Глаза бегали, ладони дрожали, и Табас прекрасно понимал эти чувства — Ибар был по-настоящему страшен. Однако чего сейчас юноша не понимал, так это нежелания убивать. То ли жвачка так повлияла, то ли желание отомстить за Нема — руки наёмника буквально зудели от желания нажать на курок, а во рту было полно отвратительно горькой слюны, которую приходилось сплёвывать на землю. Хотелось рвать тех дикарёнышей голыми руками.

— Три!!! — рявкнул наёмник, и Табасу резко стало не до наблюдения за их словесной дуэлью.

Вместо того чтобы высунуться из укрытия и расстрелять врагов, как в тире, Табас взревел, встал в полный рост и длинной очередью от бедра принялся косить дикарей, стоявших в толпе. Он видел, как его пули входят в щуплые тела, не по-взрослому тонкие и хрупкие, пробивают одежду и приклады убогих винтовок, вырываются наружу, фонтанируя кровью, костями и каплями мозга, и получал от этого невообразимое наслаждение.

То, что происходило вокруг, не имело никакого значения. Первый магазин быстро опустел и Табас, не утруждая себя перезарядкой, рванулся к одному из врагов, державших дом под обстрелом. Кровавая пелена встала перед глазами, кровь застучала в висках. Юноша не заметил, как в его руках оказался нож. Смуглый пацан-дикарь нажал на спуск, но Табас вовремя согнулся, и заряд дроби просвистел буквально над головой, окатив волной горячего воздуха. Дальше было смуглое детское лицо, перекошенное от невообразимого ужаса, солёные брызги на языке, запах железа, сломанные зубы и несколько десятков ударов ножа — сильных, яростных, кромсающих худое тело, как кусок ветчины.

Пока он был занят, нарезая дикаря ломтями, со стороны дома послышались автоматные очереди. Табас, отбросив тело, увидел, что с другой стороны во двор дома, который оборонял Нем, уже вбегает гурьбой ещё одна группа дикарей. Они на бегу палили по окнам, а кто-то уже вошёл в дом.

Ибар что-то закричал и Табас, по своему истолковав его приказ, рыча ринулся к дому, на ходу перезаряжая автомат. Пули с отвратительным свистом летали над головой, поднимали фонтанчики пыли и камня у ног, пару раз что-то толкнуло в бронежилет, но слабо, практически незаметно.

Наёмник зажал спуск на бегу и водил стволом автомата, даже не целясь по тощим коричневым фигуркам, казавшимся однотонными из-за расстояния. Какие-то из них падали, орошая сухую землю красными брызгами, какие-то всего лишь ложились на землю для того, чтобы обезопасить себя. За спиной Табас слышал громкое «Ура!» своих соратников — они бежали следом, подбадривая себя криками, однако убежавшего вперёд молодого наёмника догнать не могли. Снова огонь, запах пороха, падающие тела. Табас не останавливался до тех пор, пока дети не побросали оружие и в панике не принялись убегать. На крыльцо дома выскочили три человека, наставили на наёмника ружья и уже были готовы снести ему голову, но Табас даже не попытался замедлиться или остановиться: ноги скользнули вперёд и юноша просто упал, заваливаясь на спину. Рухнул в пыль, обдирая локти, и длинной злой очередью превратил дикарей в кровавое решето. Перекатившись на живот, выпустил ещё одну — в спины убегавших. Кажется, Табас смеялся над тем, что ему в последнее время часто приходится убивать струсивших врагов. Попадания поочерёдно опрокидывали щуплые тела на землю, и спустя несколько мгновений всё было кончено. Никто из нападавших не ушёл живым.

Когда Табас перевёл дух, то первым делом обратил внимание на Хутту, которого тошнило. Его буквально выворачивало наизнанку, отчего маленькая голова с клочками рыжих волос забавно подпрыгивала и дрожала, извергая из себя желчь и слюну.

— Ну хватит! — буркнул Айтер. — Справился же. Всё нормально, — он присел рядом с бойцом и сказал тихо, стараясь, чтобы его никто не услышал. — Всё в порядке. Ты же был со мной с самого начала. Здесь — то же самое. Они — враги. Не раскисай, приятель, ты же один из лучших!

— Нем! — на весь город заорал Прут, в три прыжка оказавшийся у дверей в дом. — Не-ем! — его голос рокотал внутри. — Ты где, приятель?

Табас зачем-то поспешил за ним, не обратив внимания, что никто, кроме них двоих, в дом не вошёл. Миновав террасу, короткий коридор и гостиную, в которой всё было покрыто пылью, Табас вошёл в комнату, которая выходила окнами на северо-восток — как раз оттуда гнали отряд дикари, и оттуда же их расстреляли, зайдя с тыла. Возле окна в луже крови, впитывавшейся в ковёр, бывший когда-то белым, лежал Нем. Рядом с ним валялась упаковка от перевязочного пакета, который он засунул себе в штаны. Лицо мёртвого бойца было серым, обескровленным. Черты лица страшно заострились, глаза блестели, мёртвые руки сжимали автомат. Было непривычно видеть этого жизнерадостного здоровяка таким съёжившимся и бледным

— Твою мать… — Прут сжал зубы до хруста и ударил кулаком в стену так, что дом содрогнулся. — Ну твою же мать! — ещё один удар, сильнее предыдущего, Табас заметил, что кожа на костяшках пальцев здоровяка сбилась, и они теперь влажно блестели, окрашенные светлым оттенком красного.

— Пошли! — замотанная грязными бинтами голова Ибара показалась в разбитом окне. — Время!

Прут кивнул, осунувшись и опуская кулак, с которого на ковёр, пропитанный кровью Нема, падала его кровь.

— Все мы тут сдохнем, — процедил он сквозь зубы. — Шло бы оно всё нахер…

— Вы идёте? — нетерпеливо крикнул Ибар, и Табас услышал вместе с его голосом какой-то непонятный писк. Молодой наёмник поспешил покинуть дом и, выйдя на крыльцо, увидел, что Хутта и Рыба вдвоём держат раненого в живот и ногу дикарёныша — совсем маленького. Над ним нависал Айтер.

— Где остальные? А? Есть в городе кто-то ещё? Отвечай! — он задавал вопрос и тыкал длинным стволом автомата в простреленную в двух местах ногу мальчишки. Тот кривился, сверкал пронзительно-голубыми глазами, кряхтел, но не издавал ни звука, лишь смотрел с ненавистью и желанием вцепиться северянину в глотку.

— Оставь его, Айтер! — сказал Ибар, забивавший патроны в магазин. — Ничего ты от него не добьёшься. Это ж дикари. Прирежь — и дело с концом.

Наниматель обернулся, подняв бровь, — наверное, он думал, что Ибар просто давит на мальчишку с целью разговорить, но наёмник показал, что не намерен играть в игры:

— Что? Я серьёзно. Режь, он ничего не скажет.

Айтер посмотрел на пленника, достал нож, приставил острие к шее, примерился...

— Нет, не могу, — сказал он, наконец, пряча глаза от взгляда дикаря. — В бою это одно, а так…

Ибар скривился.

— Опять никто не хочет марать ручки…

— Я смогу, — глухо сказал Прут, стоявший за спиной Табаса. Юноша обернулся и увидел, что смуглое перепачканное пылью лицо здоровяка было перекошено от ярости. Он сбежал с крыльца, подошёл к Айтеру, резким движением отобрал у него клинок и склонился над дикарёнышем.

— Смотришь?.. Ну, смотри, пока можешь, сучёныш, — презрительно выплюнул он и резким движением вонзил длинный гвардейский нож мальчишке прямо в горло. Тот захрипел, кровь фонтаном брызнула из проколотой артерии, а Прут с наслаждением несколько раз провернул нож в ране перед тем, как его вытащить. Он явно получал удовольствие от того, что его жертва ещё могла мучиться.

Табас равнодушно смотрел на происходящее, вспоминая свой недавний безумный забег. Действие жвачки начало понемногу проходить.

Хутту снова скрутило — он упал на карачки и пополз в сторону, выблёвывая выпитую им только что воду.

— Молодец, — ухмыльнулся Ибар, глядя на Прута. — Ты всё сделал правильно. Только так с ними и надо. Только так и выигрываются войны.

Обожжённый наёмник со щелчком вставлял в магазин коричневые патроны, масляно блестевшие в солнечном свете. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Ещё чья-то смерть заняла своё место.

— Нема надо похоронить… — сказал Прут, отдавая Айтеру нож, вымазанный в ярко-красной вязкой крови, блестевшей на солнце. Тот принял оружие с брезгливостью и, не придумав ничего лучше, вытер о штаны, бывшие некогда белыми.

— Соберите рюкзаки! — Ибар вставил новый магазин, передёрнул затвор и поставил автомат на предохранитель. — Скоро у нас будет пир горой, — обожжённый поднял оружие и спросил неожиданно: — У кого есть зажигалка?

Айтер протянул ему плоскую металлическую коробочку.

Двумя короткими движениями Ибар сорвал с заброшенных грядок сухую ботву и отнёс её в дом. Когда наёмник вернулся, следом за ним из дверей повалил густой дым.

— Вот вам и похороны, — глаза Ибара заблестели. — Пошли! Город наш.

Высушенный солнцем дом весело трещал за их спинами, когда они ступили на центральную улицу затаившегося города. Перемазанные кровью — своей и чужой, измотанные, голодные, желавшие отомстить за смерть товарища. Табас, отошедший от действия наркотика, понял, что вся его одежда в крови дикаря, которого он не так давно порезал на ремни. Этот запах — сладкий, металлический — был отвратителен, но в то же время опьянял и взвинчивал. Юноша занервничал, его чувства обострились, а движения стали дёргаными.

Ибар вышиб калитку одного из обжитых дикарями домов.

— Тут кто-то есть? — спросил его Айтер.

— Конечно, — кивнул Ибар.

— Откуда ты знаешь?

— А ты не чуешь вонь? — хохотнул наёмник в ответ.

Во дворе были разбросаны садовые инструменты — лопаты, мотыги, вёдра. Посреди всего этого валялась грубо сшитая из мешковины кукла с пуговицами вместо глаз.

— Прут! Сарай! — скомандовал Ибар, и окровавленный здоровяк потрусил в сторону приземистого здания, выкрашенного облупившейся красной краской.

— Рыба, давай в дом! Хутта, прикрой спину. Особое внимание на подвалы! Вход может быть под ковром, — бойцы убежали, Хутта, вроде, пришёл в норму, только слегка покачивался при беге да был бледен больше обычного.

— Пусто! — разочарованно крикнул Прут, высунувшись из сарая. — Пусто там. Хлам только. Ни еды, ни дикарей.

— Подождём, — ответил Ибар, и тут же, словно отозвавшись на его слова, в доме раздался громкий женский визг.

К нему присоединился Рыба, чей голос никогда до этого не был таким довольным:

— Нашёл! Нашёл! — и спустя несколько секунд, заполненных топотом и глухими звуками ударов, на улицу выкатились две женщины — молодая и старуха, а следом трое детей — один меньше другого. Пол их было трудно определить из-за одинаково короткой стрижки. Младшие ревели, а старший — было понятно, что это мальчик, из-за волчьего взгляда и угловатой фигуры, — насупившись, смотрел по сторонам, стараясь не показывать испуга.

Следом за дикарским семейством на крыльцо вышел Рыба, за спиной которого что-то жевал Хутта.

— Смотрите! Смотрите! — рябой боец протянул остальным бойцам белый полиэтиленовый пакет. — На кухне нашёл!

Дисциплина отряда едва не отправилась в ад, поскольку люди одновременно рванулись к еде, сверкая глазами, и остановить их смог только рёв Ибара.

— А ну, блядь, стоять!.. Раздай всем поровну, Хутта! — скомандовал он и приблизился к женщинам. — Где остальные? Нам нужны остальные, — сказал он, переводя взгляд с одной на другую

— Нет никого! — с неприязнью пробормотала старуха, пытавшаяся испепелить Ибара взглядом.

— Говори сама, ведьма! — предупредил её наёмник. — Я знаю, что ты врёшь, и смогу тебя разговорить.

— Нету! Ушли все! — повторила старуха громче, и Ибар коротким движением приклада отправил её в нокаут. Лёгкое сухое тело отлетело в сторону от могучего удара в челюсть. Младшие дети захныкали, мальчишка побледнел и сжал кулаки, а Прут громко хохотнул:

— Так ей!

— Теперь ты! — Ибар повернулся к молодой женщине, параллельно наставив автоматный ствол на детей. — Где все?

— Я не знаю! — выкрикнула она, явно обманывая.

— Эта сука точно врёт! — смеявшийся Прут в окровавленной одежде и с бурыми пятнами на бронежилете выглядел жутко.

— Давай так, — Ибар погладил стволом автомата коротко стриженую голову среднего ребёнка, глядя на то, как в глазах матери пропадает разум, заменяющийся самым мощным женским инстинктом.

— Приведи сюда всех, — тихо сказал обожжённый. — Скажи, что город освободили те, кто возвращался домой из земель северян с богатой добычей, и защитники хотят отдохнуть. Может, выберут себе жён. Еду пусть несут, питьё праздничное. Приведёшь сюда весь табор и, даю слово, я отпущу тебя и твоих выродков. Оставишь хоть кого-то — мы узнаем. Тебе всё ясно? — женщина закивала, не сводя встревоженного взгляда с детей. — Не вернёшься через полчаса — твоим детям конец. Лично глотки перережу, а потом весь этот городишко запалю, чтобы точно никто не ушёл. Время пошло. — Он отошёл в сторону, давая матери пройти, и она, постоянно оборачиваясь и желая сказать детям что-то, но опасаясь выстрела в спину, медленно пятилась к воротам. — Чего ты ждёшь, женщина?! Время идёт! Ну! — прикрикнул Ибар, и пленница, прошлёпав босыми ногами по горячей сухой земле, добежала до забора и исчезла.

— Вход взять под контроль. Прут, смотри за выродками, — раздал указания Ибар. — И всем переодеться в дикарские шмотки. Гвардейские — сюда, на землю, в кучу.

Табас с наслаждением скинул с себя провонявшую потом, изорванную и обожжённую форму гвардии Дома Адмет. Было даже удивительно: прочная добротная ткань не выдерживала нагрузок последних дней — трескалась по швам, рвалась и выцветала под солнцем, а плоти хоть бы что. Солдатской плоти всё было нипочём.

Дикарке хватило десяти минут для того, чтобы собрать всю деревню: гомон десятков голосов приближался, становясь всё громче, люди подобрались. Табас, стоявший на крыльце, видел, как за забором в сторону его дома движутся макушки — в дурацких шапках, кепках и платках, а также непокрытые: седые, тёмные и светлые, выгоревшие на солнце. Деревня не была такой уж большой — Табас насчитал сорок голов, пока не сбился со счёта.

— Прут, уведи мелюзгу. Давай в подвал. — Приказал Ибар, сидевший на крыльце, и здоровяк, сделав страшную рожу, указал детям на дверь. Они подчинились незамедлительно: видели окровавленную одежду, и невеликого детского ума хватило на то, чтобы не дёргаться.

Во двор входили по старшинству: первые старики осторожно просовывали головы, робко осматриваясь и косясь на горевший неподалёку дом, в котором тело Нема превращалось в жирный чёрный дым, поднимавшийся высоко в жёлтое, подёрнутое пылью небо.

За ними шли женщины и дети разных возрастов. Они несли старые пластиковые подносы, коврики и скатерти. На сидевших полукругом вокруг Ибара бойцов смотрели с уважением и восхищением.

Маскировка сработала — у дикарей не возникло и тени сомнения в том, что люди, которые их вызвали не те, за кого себя выдают. Впрочем, в том была заслуга не только обожжённого наёмника, но и длинного пути — бойцы успели загореть и отпустили бороды — все, кроме, разумеется, Ибара. Табас провёл рукой по подбородку, нащупал куцую бородёнку и понял, что очень давно не смотрел на себя в зеркало.

За старухой и детьми оставили присматривать Рыбу, так что они при всём желании не могли причинить проблем этому небольшому шоу с переодеванием, устроенному Ибаром.

Двор быстро превратился в импровизированный стол, на котором было разложено, насколько понял Табас, лучшее, что было у этих голодранцев. Подвявшие овощи, вяленое мясо, сморщенные фрукты и кувшины с грязной водой. К Ибару выстроилась целая очередь из стариков, которые заискивающе скалили гнилые зубы, всячески выражали своё почтение и стремились подсунуть ему своих некрасивых дочерей и внучек. Последней во двор зашла мать, отправленная Ибаром на задание, и Табас поразился тому, как она держалась — ни грамма фальши в поведении, ни единого лишнего взгляда, никакой нервозности, как будто дикари-солдаты были настоящими и никто не держал в заложниках её детей.

— Это их? — Табас обернулся и увидел старика — худющего, смуглого и сморщенного как сухофрукт. Он указывал пальцем на кучу окровавленной Адметовской формы.

— Ага, — кивнул юноша, впервые заговоривший с дикарём и боявшийся всё испортить. Выглядел он, должно быть, ужасно, но старик истолковал всё по-своему.

— Молодцы!.. Так им. А ты давай не тушуйся! — улыбнулся одними дёснами старикан. — По тебе сразу видно, что бывалый, вот и не стесняйся. Эх, мне бы твои годы, я бы… — дед неожиданно приблизился, схватил Табаса за локоть, отчего тот едва не дёрнулся, испугавшись, и прошептал на ухо: — Моя внучка хочет с тобой познакомиться.

Он сально подмигнул и кивнул в сторону стоявшей неподалёку от крыльца совсем маленькой девчонки — косоглазой и тощей, с кривыми от недоедания в детстве костями.

Видимо, взгляд Табаса сказал о многом, поэтому старик поспешил исправить положение.

— Да ты не смотри, что она такая, с первого взгляда всего не увидишь. Подрастёт — красоткой станет, в мать пойдёт, за ней вся деревня бегала. А по хозяйству она всё уже умеет. И родить сможет уже сейчас. Да к тому же…

Табас слушал старика, кивая невпопад и не понимая, как реагировать, поэтому предпочёл позорно сбежать, сделав вид, что его позвал Ибар.

«И ведь эти люди носят в себе гены самых лучших представителей человечества», — подумал Табас, старавшийся скрыть своё презрение.

Женщины всех возрастов, старики, дети — все они из кожи вон лезли, пытаясь произвести впечатление, суетились, приносили обеденные столы, застилали их скатертями, нарезанными из штор, раскладывали свою лучшую еду, украшали уродливых от недоедания и тяжёлой работы невест.

Значит дело точно не в генетике — иначе люди, бережно отобранные на Земле, стали бы новой расой и превзошли своих прародителей во всём. Табас вспомнил дружинников, которых он с Ибаром давил голыми руками, охранника в Армстронге, жравшего сладости и слизывавшего сахарную пудру с пальцев, толпу солдат, которых не так давно расстрелял — тупых и бессловесных, и покачал головой, чувствуя странную горечь на языке, но это был не отголосок вкуса жвачки.

Дело совершенно точно не в генах. Не в расе, не в цвете глаз и пропорциях черепа. Просто что-то не так с человечеством. Что-то, сидящее глубоко-глубоко и призывающее творить всю эту херню. Обезьяна, наличие которой у себя внутри люди любят отрицать, ссылаясь на божественную природу происхождения человека. Табас вспомнил, какая мысль сбежала от него несколько дней назад, спугнутая веткой, которую отпустил Ибар. Люди — не идеальны, а значит, идеальной системы у них не получится. Может, в другое время, но совершенно точно на другой планете — эту человечество уже потеряло. У людей Кроноса было десять тысяч лет и нетронутый мир, но этот бесконечный капитал был проеден, и даже если люди спохватятся, будет поздно.

Так что теперь во всём, что происходит в этом мире, нет совершенно никакого смысла. Смысл был бы, если бы была Цель — именно такая, с большой буквы. Не удовлетворение амбиций очередного политикана, не заработок цветных бумажек — цель другого рода, грандиозная, заставляющая расти и дарующая право на будущее.

Если Табас прямо сейчас вставит ствол себе в рот и нажмёт на спуск или пристрелит Ибара и Айтера, не изменится совершенно ничего. Кронос всё равно останется обречён. Он сам себя обрёк давным давно.

— Парни! — Ибар снова выдернул Табаса из размышлений, впрочем, оно и к лучшему, настроение и так было испорчено. — Подойдите сюда!

Наёмник повернулся к столпившимся у стола людям и, подняв руки, знаками показал им отступить назад.

— Слушайте все! К забору! Отойдите к забору!

Дикари послушно отступили назад, озадаченно переговариваясь и не понимая, что за блажь такая нашла на командира отряда. Табас спустился с крыльца и направился к Ибару, по пути не удержавшись и схватив со стола кусок вяленого мяса. Рот тут же наполнился слюной, от вкуса еды юноша едва не потерял сознание. Чистое концентрированное удовольствие.

— Ага, вот так, — Ибар отошёл в сторону и взялся за автомат.

Жители деревни, сперва недоумевавшие, теперь начали что-то понимать. Люди зароптали, но наёмник успокоил их, выстрелив в воздух.

— Ах вы бандиты! — выплюнул в него седой смуглый старик с орлиным носом, — Бандиты!..

Отряд выстроился перед жителями деревни, прижатыми к забору, глядевшими с ненавистью и повторявшими «бандиты». Прут хищно ухмылялся и поглаживал цевьё.

— Забирайте всё и уходите!

— Мы что же — их всех? — тихо спросил Хутта, но Ибар резко прервал его.

— Только не начинай опять! — рявкнул он, не сводя глаз с дикарок, скрывавших детей за своими спинами, и стариков, сжимавших кулаки в бессильной ярости.

— Это же…

— Это необходимость, — отчеканил Ибар. — Оставим в живых — они нам на хвост посадят погоню. А снова убегать я не собираюсь. В чём проблема, Хутта, я не понимаю? Навёл-нажал, вот так, — наёмник повернулся и хлестнул очередью по толпе, вызвав ужасный в своей синхронности вой. Несколько человек упали на землю, над ними тут же склонились соплеменники. Прут жизнерадостно заржал.

Табас взглянул на лицо своего обожжённого напарника и увидел, что он тоже улыбается.

— Всё равно подыхать! — выкрикнул из толпы пленных старик, пытавшийся познакомить юношу со своей внучкой, которую сейчас было не видно. — А ну! За мно-ой!..

И в единый миг толпа, бывшая до этого покорной и аморфной, выплеснулась вперёд, мощная, как песчаная буря. Загрохотали автоматы, Табас сам навёл оружие на толпу, зажал спуск и заорал от страха, боясь, что этот единый организм проглотит его и разорвёт на части. Дикарки рвались вперёд, выпучив глаза и выставив вперёд скрюченные пальцы, которыми они пытались достать до ненавистных им лиц: задушить, выдавить глаз, поцарапать — навредить хоть как-нибудь. Патроны быстро кончились, а толпа всё равно пёрла напролом.

В ход пошли приклады, ножи и кулаки; Табас с размаху бил стальной рамкой приклада по лицам и головам, лягался, отталкивая ногами обезумевших от желания жить дикарей, и закончил бы бой не замарав рук, но в него вцепилась какая-то особенно упорная старуха, никак не желавшая помирать. Она ухватила наёмника грязными сломанными ногтями за одежду, таращилась безумными выцветшими глазами и громко верещала окровавленным ртом, усеянным разбитыми зубами. Табас уронил автомат, орал от ужаса сам и бил напугавшую его старуху кулаком в лицо до тех пор, пока она не затихла.

Только когда удивительно лёгкое тело рухнуло на землю, Табас, весь дрожавший от страха, словно в лихорадке, и едва не потерявший рассудок, понял, что всё закончилось.

Ни выстрелов ни ударов. Отряд вырезал дикарский город подчистую.

22.

Хутта сошёл с ума.

Это стало понятно позже, когда отряд выбрался на широкий тракт, по которому то и дело проходили длинные колонны дикарей. Поначалу никто не обращал на рыжего бойца внимания — молчит себе и молчит, он никогда не был особенно говорливым. Зато когда Ибар что-то Хутте приказал, тот дёрнулся, отшатнулся, промычал что-то невнятное и едва не сбежал.

Когда его скрутили и присмотрелись, то заметили, что в глазах у их рябого соратника не осталось ни следа мысли — он сделал и увидел слишком много.

Стрельба по детям дикарей, бойня во дворе, добивание раненых ножами, чтоб не тратить патроны, и жуткая находка за городом. Старые жители города — граждане Дома Адмет, собранные в одной огромной братской могиле, даже не присыпанной землей. За километр от него несло тяжёлым трупным запахом, в воздухе вились полчища жужжавших мух и чёрных птиц. Вспухшие на жаре трупы, разрезанные глотки, разбитые головы.

Те, кто не успел или не захотел эвакуироваться, лежали в глубоком рву, рядом с которым валялись лопаты — видимо, практичные дикари заставляли их перед смертью самим рыть себе могилу. Табас слишком хорошо знал, что тут произошло — за время службы в Легионе видел и не такое, но вот на Айтера и его бойцов вид безжалостно вырезанных горожан оказал очень тяжёлое воздействие.

Впрочем, Хутта был не единственным, кто повредился умом — Прут также проявлял очень тревожные наклонности.

Гибель Нема, с которым они вроде как даже не были особенно дружны, и последующие события будто сорвали у здоровяка в голове некую планку — он стал агрессивен и кровожаден, практически до полной неуправляемости. Почти всё время здоровяк шёл, рассказывая, как резал раненых дикарей, как стрелял в них, как проламывал черепа прикладом — вот этим, гляди, даже пятно осталось — и угомонить его мог только Ибар, к которому он стал питать какую-то непонятную привязанность. На колонны дикарей, двигавшиеся на север, он глядел волком, то и дело выспрашивая разрешения кого-нибудь пристрелить, либо сходить в разведку и кого-нибудь украсть, дабы пытать и допрашивать — именно в таком порядке.

Единственным из бойцов Айтера, кто сохранил здравый рассудок, оставался Руба — и то наверняка в силу своей природной флегматичности. Ну и, наверное, профессии: Табас был готов ставить деньги, что Рыба «работал» в организации Айтера наёмным убийцей.

Несколько раз посреди караванов переселенцев попадались те, о ком рассказывал Ибар — городские, элита армии погребённого в песках Дома Шекспир. Смуглые здоровяки в добротной коричневой форме, самодельных разгрузочных жилетах, подобии брони и беретах песчаного цвета, вооружённые автоматами и многозарядными винтовками вместо привычных ружей. Кое-кто нёс самодельные гранатомёты, виденные Табасом ранее: в качестве направляющих стальные трубы, боеприпасы — трубы диаметром поменьше, начинённые взрывчаткой. Этих вояк было немного, зато впечатление они производили очень сильное. Как правило, эти ребята не шли пешком, а передвигались на машинах: грузовиках, гражданских джипах и пикапах, захваченных у гвардии багги, даже легковушках.

В кузовах у пикапов были смонтированы целые батареи из ракетных установок и Табас, прикинув, понял, что мобильная группа из десятка таких вот колымаг вполне могла устроить на отдельном участке фронта очень весёлую жизнь.

Обычная пехота, уже виденная Табасом, передвигалась исключительно на своих двоих — те самые голодранцы из далёких дикарских деревень, вооружённые как попало и одетые в то, что не забрали беженцы.

Жара стояла неимоверная, казалось, что с каждым шагом дальше на юг воздух раскаляется всё сильнее и сильнее.

Что делать с Хуттой, ещё только предстояло решить. Он был явно опасен для отряда. Прут тоже: кто знает, когда у него сдадут нервы и здоровяк начнёт палить по дикарям просто из желания снести ещё пару голов? Проблемы отряда росли, как гора песка вокруг дачного домика во время пыльной бури. Утешало лишь то, что экспедиция всё-таки двигалась к цели, какой бы она ни была. Оставалось лишь надеяться, что Айтер не соврал и хочет ни много ни мало спасти мир. Только ради этого действительно стоило умирать, убивать и сходить с ума, в противном случае Табас сам с удовольствием задушил бы Айтера голыми руками.

У Хутты отобрали оружие, выдав взамен мешок с награбленной едой.

Этот пир, устроенный в двух шагах от трупов, Табас никак не мог выкинуть из головы и, похоже, не сможет до конца своей жизни. Стоило отзвучать последним выстрелам, как люди набросились на еду: жадно, загребая горстями, даже не утруждаясь стереть капельки дикарской крови. Только Рыба, как человек с более тонкой душевной организацией, предпочитал подуть на кусок или сполоснуть его водой перед тем, как отправить в рот. Все, кроме Ибара, начали тоненько хихикать от нервов и удовольствия, вызванного насыщением. Жуткая картина: смеющиеся люди, жрущие в три горла, а на расстоянии вытянутой руки — грязные босые ноги. Множество мёртвых ног.

— Транспорт нужен, — сказал Ибар во время привала в редком сосновом лесу, пахнувшем смолой и пылью.

По дороге пылила группа дикарей, которые громко переговаривались и смеялись.

— Так давайте я добуду, — предложил Прут. — Давайте, а?

— Ещё не время, — Ибар почувствовал, что здоровяк в его полном распоряжении и не стеснялся использовать это влияние. Айтер лишь угрюмо покачал головой, глядя на это — ещё немного и он останется один на один с наёмниками, которых силой вынудил идти с собой. Чем он запугал Ибара, оставалось для Табаса тайной, но юноша был уверен, что обожжённый вояка вцепится нанимателю в глотку при первой возможности.

Ситуация становилась всё напряжённее и непонятнее: сам Табас уже плохо понимал, почему бы ему не пустить Айтеру пулю в голову и не пойти своей дорогой. Лично его экспедиция уже достала. Если против пятерых головорезов, преданных своему вожаку, они и не выстояли бы, то два на три — уже совсем другой расклад. Впрочем, по Ибару нельзя было сказать, думает он о побеге или нет: наоборот, наёмник рвался вперёд и гнал людей, не делая поблажек даже убогому Хутте, который дичал на глазах.

— Сегодня ночью, — решил Ибар, пораскинув мозгами. — Колонны останавливаются на ночь, вот мы какую-нибудь и возьмём.

— Сдурел что ли? — Айтер поглядел исподлобья. — Там же эти будут. В беретах.

— А кто сказал, что будет легко? — оскалился-улыбнулся Ибар. — Ножками топать не лучше. Тем более что мы отстаём от графика. Знаешь, когда ты влез в моё планирование, сказав, что надо делать по-твоему, я поверил на слово. Оказалось, зря.

— Даже не начинай опять, — устало вздохнул Айтер. Он сидел осунувшийся, исхудавший, почерневший от солнца и пыли, с отросшей седой клочковатой бородой, и Табас с жалостью подумал, что за эти дни его наниматель очень сильно постарел. Живыми оставались только глаза.

— Тогда сегодня ночью, — кивнул Ибар. — Табас, готовься. Это тебе не помощников полиции отстреливать.

При слове «отстреливать» Хутта дёрнулся.

— Всё нормально, — успокоил его Табас. — Ты останешься тут.

Ибар кивнул.

— Прут, тебе тоже надо будет остаться.

— Почему? — расстроился здоровяк.

— Кто-то же должен охранять вещи, — наёмник смерил взглядом Айтера. — И ты тоже останешься.

— Это ещё почему? — наниматель попытался изобразить недовольство, но не особенно старался. Он устал, ужасно устал и шёл непонятно на каких внутренних резервах. Наверное, там, в конце пути, его действительно ждало что-то важное.

— Значит так! Сегодня мы больше никуда не пойдём, — сказал Ибар. — Углубимся в лес, найдём тень и отоспимся. А уже ночью пойдём искать приключения.

Когда стемнело, снова двинулись в путь. По ночам тракт был пустынным, лишь светились иногда в кромешной тьме костры лагерей. Из-за света Гефеста всё вокруг было тускло-красным, а когда на небе появлялся Той, то свет немного бледнел — и всё на земле отбрасывало две тени: одну хорошо заметную, плотно-чёрную и вторую, размытую и неясную, вертевшуюся, как часовая стрелка.

Воздух пах сыростью и пылью, в низинах залегли густые белёсые туманы, похожие на огромных спящих призраков. В них было ужасно холодно и сыро даже несмотря на то, что отряд двигался по территории, почти прилегающей к пустыне. Её раскалённое дыхание ощущалось тут повсюду: в горьком воздухе, непривычно жёлтой дорожной пыли, налёте на листьях высохших деревьев.

Темнота и тишина, лишь оркестры насекомых в густой жёлтой траве скрипят и цвиркают так, будто у них там репетиция парада.

— Хорошо… — не сдержавшись, сказал Табас, тихо, вполголоса, но Ибар его услышал и одобрительно скривил изуродованные губы в улыбке.

— Хорошо.

По тракту шли быстро и бесшумно — скользили, как тени, выискивая в темноте редкие огоньки костров, означавшие, что там можно найти искомое. Когда подходили ближе, Ибар давал приказ спрятаться и ненадолго исчезал в темноте. Свои бинты он замазал дорожной пылью, чтобы не выделяться на фоне ночи, и двигался бесшумно, поэтому, стоило обожжённому наёмнику сделать несколько шагов в сторону, он словно переставал существовать. Табасу оставалось лишь завидовать такой прыти — он тоже многое умел, но, чтобы так исчезать, нужен, как ни крути, огромный опыт, которого у юноши не было.

Ночь уже подходила к концу.

Айтер забубнил, что, мол, они таким образом ни черта не найдут и придётся снова весь день отсыпаться, но тут Ибар, вынырнувший из темноты, приказал собираться.

— Хватаем вещи и дуем пешком по правой стороне трассы так, чтобы нас с левой не увидели. Табас! Встречаемся у сосняка, в километре отсюда, там ещё несколько деревьев обожжены и сломаны. — Ибар указал рукой, но из-за темноты молодой наёмник не смог разобрать, о каком именно сосняке шла речь. — Айтер! Если всё пойдёт как надо, то у нас почти не будет времени на остановку, поэтому будьте наготове. Услышите двигатели — сразу хватайте шмотки, не стойте столбами. Всё ясно?

Вопросов и возражений не поступило.

— Табас! Скидывай броню! Берём только ножи и автоматы. Больше ничего, даже запасных магазинов, не пригодятся.

Юноша торопливо снял Адметовский бронежилет, который Ибар разрешил оставить, сказав, что такие встречаются у дикарей: мол, модель старая, из числа стандартных конструкций. Во всём теле сразу появилась необыкновенная лёгкость — за время путешествия Табас успел привыкнуть к броне до такой степени, что вообще перестал её замечать.

Табас поднялся на ноги, кивнул Ибару и направился следом за ним. Юноша прекрасно видел в темноте и не отставал от Ибара, они скользили по освещённому Гефестом сухому усыпанному песком лесу в полной тишине, нарушаемой лишь стрекотом насекомых и шелестом тёплого южного ветра.

Стоянка дикарей была видна издалека. Три небольших костра, одноместные палатки, установленные на земле, и импровизированный лагерь. На пятачке каменистой земли припаркованы несколько фур, цистерна-топливозаправщик, три пропылённых гражданских джипа — старые, продырявленные пулями, и пикап — крупный, четырёхдверный, мощный, с ракетной установкой, смонтированной в кузове и пулемётом на треноге.

Табас вместе с Ибаром дважды прополз на брюхе территорию вокруг лагеря, присматриваясь, прислушиваясь, выискивая позиции часовых. Он бы и в третий раз с удовольствием прополз бы, если б не близкий рассвет и необходимость действовать.

— Часовые сонные, — прошептал Ибар, когда наёмники решали, что делать дальше. — Всего пятеро. Охраняют только машины. И это странно.

— Что будем делать? — спросил Табас.

В темноте блеснули крупные зубы.

— Резать. Возьмём пикап. Уж больно он мне приглянулся.

— Он же топливо жрёт, как сволочь.

— Да, но это командирская машинка, — качнулась в темноте голова Ибара. — Не простая. Там должен быть запасец на чёрный день. Короче, слушай. Ты бери на себя левую сторону, а я — правую. Эх, было б нас больше, перерезали бы весь лагерь к хренам…

— Прута позови, — мрачно пошутил Табас.

— На всё про всё — десять минут, — Ибар никак не отреагировал на слова напарника. — Пошли!

Ибар перекатился и исчез за деревьями. Табас осторожно поднялся и, пригибаясь, прячась в тени деревьев и стараясь не наступать на сухие сучья, начал красться к своим «клиентам». Ибар предоставил ему самую простую часть задания: та часть стоянки, которую предстояло зачистить, находилась в тени — костров тут не жгли, да и часовых было всего двое.

Табас крался, замирая и задерживая дыхание. Он действовал бесшумно, стараясь не выдать себя ничем, дожидался, пока ветер зашелестит кронами деревьев и скроет шорох пыли под ногами и скрипение сучьев, а когда было необходимо — полз на брюхе. Здоровенные силуэты фур были его ориентирами: ошибиться и выйти не туда — было просто невозможно. Опыта скрытных действий очень не хватало, но Табас компенсировал его отсутствие старанием и аккуратностью. К первому охраннику он зашёл за спину. Здоровый дикарь в берете с висевшей на груди огромной самозарядной винтовкой смотрел вверх на звёзды и то и дело зевал. От него пахло потом. Он даже не ходил никуда, просто стоял и ждал рассвета, тихонько чавкая. «Жвачка», — догадался Табас, издалека почуявший характерный запах, и вытащил тускло блеснувший нож.

Песок не предал: юноша сумел подкрасться, без единого звука. Табас тенью метнулся вперёд, левой рукой зажимая здоровяку рот и крепко прижимая его к себе, а правой нанёс несколько быстрых ударов в грудь. Посторонний человек, глядящий в другую сторону, ничего бы не заметил и не услышал — только стрекот насекомых и шелест ветра, скрывавший короткое чавканье ножа, вгрызавшегося в человеческую плоть. Завоняло кровью, она полилась на ладони Табаса, тут же ставшие скользкими. В качестве финального аккорда наёмник коротким движением воткнул нож в горло дикаря и осторожно опустил труп на песок, стараясь не шуметь.

Со вторым часовым получилось справиться ещё легче — он натурально спал стоя. Табас обогнул фуру и едва не сбил его с ног — столкнулся нос к носу — и сам едва не получил сердечный приступ с перепугу. Однако здоровяк сопел, привалившись к кузову, и не выказывал никакой враждебности. Было как-то неудобно резать его в таком состоянии, но Табас переборол это глупое чувство и расправился с дикарём точно так же, как и с предыдущим. Закрыть рот ладонью, несколько ударов, завалить на землю и бить ножом до тех пор, пока тело, толчками извергающее из ран горячую кровь, не перестанет трепыхаться.

— Ну, где ты там? — шёпот Ибара заставил Табаса дёрнуться от неожиданности. — Пошли!

Рядом с топливозаправщиком валялась целая куча пустых пластиковых канистр — очевидно, их должны были заполнить позднее, утром перед отправкой.

— Набери топлива, — шепнул Ибар. — Справишься?

— Ага, — Табас почему-то кивнул, хотя не имел ни малейшего понятия о том, как это сделать. Ибар снова куда-то исчез, а юноша после беглого осмотра цистерны понял, что всё не так уж и плохо: к «родному» разъёму был прикручен грубый самодельный переходник, сделанный из шланга, изоленты, пластиковой бутылки и трубки с вентилем. Табас принялся набирать первую канистру — самую большую из кучи. Тёмная жидкость зажурчала внутри, даря незабываемое ощущение богатства, увеличивавшегося с каждой секундой.

Табас успел заполнить две двадцатилитровые ёмкости — несметное сокровище, а Ибар всё никак не появлялся. Небо на западе стало светлеть.

— Готово? — наёмник, перемазанный в крови ещё больше, чем раньше, появился, словно из ниоткуда. — Тащи! Поставь ещё набираться!

Табас выполнил приказание и понёс тяжеленные канистры к пикапу, стоявшему поблизости — шагах в двадцати. Водительская дверь была открыта, рядом с ней валялся в луже собственной крови труп в жёлтом берете.

— Водитель, — ответил Ибар на незаданный вопрос. — В кузов давай!

Закинуть топливо оказалось непросто — Табас едва не надорвался.

— Не жди, пока заполнится! Забирай то, что есть и валим.

Вернувшись к бензовозу, Табас увидел, что канистра не наполнилась и на четверть.

— Неси в машину, — приказал Ибар, протягивая подобранную с земли крышку. — Э, нет. Вот этого не надо, — он положил ладонь на руку Табаса, который на автомате потянулся к вентилю, чтобы его закрыть.

Короткий взгляд в сторону наёмника с блестевшими глазами, в которых играли отсветы близких костров.

— Да, я понял, — Табас хотел было отпустить шланг, но его отвлекли.

— Пст! Эй! — чей-то едва слышный шёпот в темноте заставил наёмников испугаться и упасть на землю.

— Эй! Мы видим вас! Мы тут!

Табас, уткнувшийся лицом в песок, поднял голову и тут же услыхал:

— Мы тут! В фуре! Ты смотришь на нас! Сюда!

Переглянувшись с Ибаром, Табас поднялся и наёмники, стараясь не шуметь, прокрался к одному из грузовиков.

Эта фура отличалась от других — кузов из гофрированного металла в прошлой жизни, очевидно, был холодильником, но теперь прямо в корпусе были прорезаны длинные узкие окна, из которых на наёмников смотрели настороженные чумазые худые лица, оранжевые из-за отсвета костров.

— Вы же свои? — напряжённо спросил один из них — седоватый усатый мужик с огромным носом.

— Смотря, кто для вас свои, — осторожно ответил ему Ибар.

На лице усача отобразилась внутренняя борьба — похоже, он боялся назвать не ту сторону и ошибиться.

— Ну так… Это, — заколебался усатый и, собрав в кулак всю свою решимость, выпалил. — Адмет для нас свои. А для вас?..

— Свои, свои, — Ибар вроде выглядел дружелюбно, но что-то было не так, Табас был готов дать руку на отсечение, что наёмник юлит. — Откуда будете, ребята?

— Артиллеристы мы, — радостно закивал усатый. Люди у него за спиной тоже заулыбались. Обрадовались, расслабились, заёрзали. — Выпустите нас, — в его голосе слышалось неподдельное страдание и жажда свободы. — Ох и натерпелись же мы тут…

Табас нахмурился: пленные означали проблемы, но мужиков было реально жаль — зная дикарей, можно было предположить, что эти люди пережили такие ужасы, которые ему и не снились. Он направился к задней части фуры, собираясь открыть дверь и выпустить пленных, но Ибар его остановил тихим:

— Куда это ты собрался?..

— Я? — Табас остановился и посмотрел на напарника, приподняв недоумённо брови. — Выпускать.

— С чего бы? Такой команды не было…

— Ну мужик, ну чего ты? — заскулил усатый. — Что такое? В чём дело-то? Свои же. Выпусти, тяжко нам тут…

— Чего я?.. — нехорошо ухмыльнулся Ибар. — Табас, а ты знаешь, кто у нас тут сидит такой измученный?

— Нет, — насторожился юноша.

— Это ребята из Первого Артиллерийского. А в фурах — гаубицы и «тумбочки» к ним.

Табас раскрыл рот от удивления. Вот так встреча. Его кулаки самопроизвольно сжались, когда он вспомнил всё, что не так давно испытал. Стёртый с лица земли город, из которого они сбежали на машине со стариком… Как его там звали? Табас уже не мог вспомнить. Безумную атаку, контузию, тела на колючей проволоке, запах горелой земли, тяжесть тел, навалившихся на него в воронке, смешанный с грязью Лио, в котором погибло несколько тысяч человек — всё это прошло перед глазами Табаса в один миг, заставляя волосы у него на загривке встать дыбом от холодной ярости. Люди в фуре уже не казались заслуживавшими жалости и снисхождения, наоборот, юноша был готов порвать их голыми руками.

— Вот же… — Табас сделал шаг вперёд. Было трудно подобрать по-настоящему грязное ругательство, поэтому он путался в словах и только начинал предложения, — Вы… Ах, вы… Ответите. За всё ответите. — Громко шипел он.

— Тише ты! — тут же нахмурился усатый. — Разговорился он. Перед тобой, что ли, отвечать? Ты не знаешь, что тут было и что с нашими делали, кто отказывался стрелять!.. Выпусти! — уже не попросил, а потребовал он. — Выпусти, тогда и ответим за всё. Но не перед тобой, сопляком, а перед трибуналом ответим!

— Ах ты гниль, — на глаза Табаса словно упала красная пелена. Подумать только, этот кусок дерьма, своими руками перебивший тысячи соотечественников, разгромивший линию обороны и обрекший на разграбление десятки городов и деревень, ещё смеет оскорблять и что-то требовать.

— Да я!.. — ладонь сама собой нащупала автомат, но Ибар вовремя остановил напарника.

— Остынь, — прошептал он и повернулся к пленным солдатам Первого Артиллерийского. — Никто вас выпускать не будет. Пусть ваши новые друзья вам трибунал устраивают, если ещё помнят это слово.

— Если не выпустишь, — нагло сказал усатый, — то и сам живой не уйдёшь. Мы тут сейчас с ребятами такой шум поднимем, все чумазые сбегутся. А нам за это даже послабление будет.

— Послабление? — переспросил Ибар и добавил презрительно. — Ну ты и сука… Какая же ты… Ар-р! — лицо наёмника перекосило. — Если ты издашь хоть один звук, падаль, — Ибар вплотную приблизился к окну, прорезанному в борту фуры, — то я найду способ тебя убить. Мучительно. Так что ты будешь сидеть молча и тихо, пока мы не свалим! — в голосе Ибара снова послышались рычаще-зверские нотки, внушавшие страх. Если бы наёмник говорил всё это Табасу, то он бы ни на миг не усомнился в правдивости этих угроз.

Ибар отошёл назад, подхватил почти полную канистру и, не спуская глаз с усача, который молчал, словно загипнотизированный, сделал несколько шагов назад. Топливо начало разливаться по песку большой тёмной лужей.

Табас уже развернулся и вместе с напарником потрусил к машине, как вдруг услышал из фуры крик и свист:

— Сюда! — кричал кто-то внутри тонким молодым голосом. — Сюда! Враги! Подъём!

Табас перевёл взгляд на лагерь и увидел в неровном свете костров, что лежавшие на песке комья спальных мешков зашевелились.

— Бегом! — прорычал Ибар и, бросив канистру, вприпрыжку помчался к пикапу, слыша, как за спиной к одному крикуну присоединяются остальные. Вскоре вопили все, и голоса в тихом предрассветном воздухе разносились далеко, так что угроза усатого артиллериста приманить сюда всех окрестных дикарей была вполне выполнима.

— За руль! — рявкнул наёмник, запрыгивая в кузов.

Табас уселся на место водителя, замечая, что лагерь потихоньку оживает: из палаток уже высунулись лохматые головы, другие дикари лихорадочно расстёгивали спальники и пытались выбраться наружу.

Пикап завёлся только с третьей попытки, заставив юношу понервничать и покрыться холодным потом, зато потом мощная машина, взревев двигателем, с пробуксовкой рванулась с места и понесла двух диверсантов прочь.

Табас решил проехать кратчайшим путём и помчался к трассе прямо через лагерь. В свете костров метались тени людей, слышались первые выстрелы — неприцельные, не наносившие никакого вреда.

— Ты что творишь? — заорал сидевший в кузове Ибар. — Угробить нас захотел? — он резанул по темноте длинной очередью, но попал или нет было непонятно, поскольку Табас, вцепившийся в руль так, что в нём, наверное, остались вмятины, смотрел только вперёд. Он на полном ходу проехал через костёр, рассыпавший вокруг сноп ярких искр, раздавил чью-то палатку, отозвавшуюся ужасающим воплем, на полном ходу, ощущая всем телом, как трясётся машина, миновал каменистый участок земли и в клубах поднятой пыли вырвался на трассу. Позади раздавались гортанные команды, трассирующие очереди взбивали фонтанчиками землю возле колёс машины и свистели над крышей. Ибар лязгал и гремел чем-то в кузове.

— Останови! — закричал он, когда Табас собрался снова вдавить педаль в пол и оставить лагерь дикарей за спиной, — Боком развернись и останови!

Табас выполнил команду, заложив вираж настолько резкий, что машина едва не перевернулась. Он подчинялся автоматически, хотя внутри сжимался от осознания того, что сейчас дикари добегут до своих машин и…

— Помогай! Живее! — как Ибар не выпал из кузова при таком крутом повороте осталось загадкой. Сзади по-прежнему доносился целый букет звуков, состоявший, в основном, из человеческих голосов, металлического лязга и автоматной трескотни.

Юноша выкатился из машины и тут же запрыгнул в кузов, где Ибар колдовал над ракетной установкой. У его ног лежал металлический цинковый ящик, заполненный обрезками труб с приваренными к ним грубыми стабилизаторами.

— Давай! — Ибар торопливо прикручивал взрыватели.

— Машины! — Табас из-за паники потерял способность связно выражаться. — Погоня!

— Шины порезал! — точно так же, дёргано и громко, отозвался Ибар и сунул ему в руки начинённую взрывчаткой трубку.

Начался новый день — светило поднималось над горизонтом, и первым, что оно увидело, стали два человека, судорожно собиравшие ракеты, и лагерь дикарей, со стороны которого к ним бежали тёмные полуголые фигуры с оружием. Пули пробарабанили по бортам пикапа, но наёмники не обращали на это никакого внимания, занятые заряжанием самодельной РСЗО.

— Отойди! — Ибар вытолкнул Табаса из кузова и тот рухнул на песок, ободрав ладони и приложившись ушибленной грудью. Юноша видел, как его напарник наводит ракетную установку на лагерь, практически прямой наводкой, фиксирует её двумя толстыми кусками металлической арматуры, спрыгивает на землю и бежит в сторону. В руках он держал какую-то белую тонкую пластину с кнопками, от которой тянулся длинный замызганный провод.

Ибар лёг на землю рядом с Табасом, крикнул ему «Закрой уши, открой рот!» и вдавил одну из клавиш.

От шипения, визга и рёва задрожала земля. В открытый рот Табаса тут же полетели песок и пыль, а барабанные перепонки едва не лопнули — не помогли даже ладони, которыми юноша закрыл себе уши. Волна обжигающего воздуха, вонявшего гарью, прокатилась по всему телу.

Залп продолжался всего десять секунд, но для Табаса, лежавшего в пыли и вопившего от ужаса, несмотря на полный рот песка, они показались вечностью. В голове звенело так, будто бил в колокола целый кафедральный собор и юноша не сразу понял, что шум прекратился. Ибар вскочил первым и хорошенько встряхнул напарника, который ничего не соображал.

Обожжённый сказал что-то короткое одними губами — наверное, выругался — и помог Табасу сесть. Мир вращался вокруг, юноша никак не мог сфокусировать взгляд на чём-то одном и пытался не проблеваться.

— …а-ай! — кричал Ибар, глядя на Табаса, не понимавшего, что вообще происходит вокруг него.

— Что? — спросил он, борясь с тошнотой, но снова не услышал ничего, кроме «а-ай!».

«Вставай», — догадался Табас и с помощью наёмника поднялся на ноги. Ибар указал пальцем на кабину и что-то прокричал, а сам полез обратно в кузов. Юноша на ватных ногах подошёл к кабине. На мгновение повернувшись в сторону лагеря дикарей, он увидел на его месте сплошную стену огня, объявшую чёрные остовы фур и дымящиеся воронки. Очередь, просвистевшая рядом с ухом салаги, нарисовала на водительской двери многоточие и разбила боковое стекло, а Табас, по-прежнему пребывавший словно где-то в ином мире, лишь прикрыл руками лицо от осколков, не задумываясь о том, что следующая пуля может попасть ему в голову.

Кое-как он тронулся и поехал по трассе, виляя, будто пьяный, но через несколько минут неторопливой езды заметил, что стало лучше: головокружение стихало, сквозь звон в ушах стало слышно, как работает пулемёт в кузове.

Молодой наёмник едва не проскочил сосняк, в котором их должны были ждать остальные члены отряда — они уже стояли на обочине, приготовившись забираться в машину.

Опомнившись, Табас резко вдавил педаль в пол, тормоза завизжали — и пикап остановился как вкопанный. Ибар врезался спиной в кабину и громко выругался.

— Вылазь нахрен оттуда! — крикнул контуженному юноше наёмник, принимавший, стоя в кузове, рюкзаки. — Рыба, за руль!

Юноша мешком вывалился с водительского места и оказался на четвереньках, не в силах подняться на ноги. Даже в таком состоянии его шатало.

— Живее! Живее! — орал Ибар. Айтер и Прут втащили Табаса в кузов и посадили рядом с раскалённой ракетной установкой.

— Хутта! — рыжий боец остался самым последним, он неловким движением перебросил свой рюкзак через борт, и вскрик Ибара заставил его вжать голову в плечи, словно в ожидании удара. — Хули копаешься?! Залезай! — рявкнул на него наёмник и протянул руку, чтобы помочь забраться, но эффект оказался неожиданным. Рыжий боец сделал шаг назад, глядя на руку Ибара с таким испугом, будто она целиком состояла из осклизлых ночных кошмаров.

— Куда, блядь? — вскрикнул наёмник, отчего рыжий дёрнулся, будто от оплеухи. Ещё шаг назад, и ещё — он отступал.

К Ибару присоединились Айтер и Прут.

— Давай к нам!

— Залезай! — кричали они, размахивая руками и призывая бойца не делать глупостей, но тот не слушал, лишь смотрел на перебинтованное лицо Ибара глазами, не выражавшими ничего, кроме глубочайшего животного ужаса. Табас заметил, что лицо Хутты приобрело нездоровый жёлтый оттенок, а рот был открыт, причём, одна сторона находилась явно ниже другой. Вся правая половина словно застыла, превратившись в ужасную и отвратительную маску.

— Залезай, мать твою! — проревел Ибар и спрыгнул на землю, дабы запихать нерадивого подчинённого в кузов собственноручно, но это только ухудшило ситуацию.

Хутта, словно оживший, заверещал невообразимо громко и ужасно, будто за ним тянулся сам дьявол, развернулся и побежал в лес — во всю прыть, продолжая кричать и нелепо размахивать руками.

— Блядь! — выругался Ибар. — Стой!

Было заметно, что он хотел догнать психа и водворить на место, но на это не было времени, тем более что сумасшествие, похоже, придало Хутте сил — он бежал так, как никогда раньше, — никто в отряде, даже лёгкий на ногу Табас, не смог бы его догнать.

— Поехали! — крикнул обожжённый наёмник, забравшись в кузов, и Рыба аккуратно, без пробуксовок, но всё быстрее и быстрее покатил по трассе дальше на юг.

Назад — туда, где остался Хутта, не смотрел никто, кроме Айтера: он один уставился на север, высматривая удалявшуюся спину своего рыжего подчинённого, и что-то с горечью прошептал себе под нос, когда тот исчез из виду.

23.

Трофейная машина мчалась по песку уже несколько часов. Пустыня встретила пикап палящим солнцем, висевшим высоко в бездонно-синем безоблачном небе.

Трасса давно скрылась под плотным покрывалом песка, слой в несколько метров похоронил под собой остатки цивилизации. О том, что эти края были когда-то густо населены, напоминали только торчавшие из песка изъеденные ржавчиной дорожные знаки, высохшие стволы деревьев и крыши домов, утопленных по верхнюю границу окон.

Айтер поймал спутник и тут же потерял, но успел указать направление, в котором предстояло двигаться. Дорог больше не было, и двигатель машины басовито гудел, оставляя за собой километры пройденного пути и тучи поднятой колёсами пыли. В кои-то веки люди получили возможность отдохнуть: за ними никто не гнался, не надо было топать, отматывая километр за километром в тяжеленной броне. Можно было отоспаться, чем большинство и занималось. Ибар похрапывал на заднем сиденье, Табас, успевший прийти в себя после ракетного залпа, сидел впереди, а Прут и Рыба дремали в кузове, который, оказывается, можно было накрыть самодельным тентом.

Айтер был мрачен — не отошёл от потери сошедшего с ума Хутты. Юноша несколько раз пытался завести разговор, но наниматель угрюмо крутил баранку и лишь бурчал что-то невпопад, поэтому Табас, махнув рукой на бесплодные попытки, отвернулся к окну и, временами задрёмывая, смотрел на то, как мимо проносятся невысокие дюны с торчавшими из них покатыми крышами и вторыми этажами домов.

— Цель всё спишет, — вдруг громко и отчётливо сказал Айтер. Табас дёрнулся от неожиданности и повернулся:

— А?

— Я говорю, цель у нас такая, что всё спишет, — лицо нанимателя было напряженным, как будто выточенным из тёмно-коричневого камня. На плотно сжатых челюстях играли желваки. — Она важнее, чем чья-то жизнь или смерть.

Табас уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но не стал. В этом не было никакого смысла — Айтер говорил сам с собой. Убеждал сам себя, мотивировал, юлил. Напрягал все богатые возможности, данные природой человеку для самообмана.

— Ты как считаешь?

Вопрос застал врасплох, но Табас среагировал мгновенно.

— Да, конечно. Я согласен.

Юноша поймал себя на мысли, что говорит с Айтером, как с опасным умалишённым, и это ему не понравилось. Не хватало ещё и ему свихнуться — и так в отряде практически не осталось психически здоровых людей. Внезапно возникший в голове вопрос заставил Табаса нахмуриться.

А нормален ли он сам? Раньше как-то не было времени сомневаться в собственной адекватности: необходимо было бежать сломя голову к цели, но теперь, стоило выдаться спокойной минуте, началось самокопание.

Табас стал вспоминать, что именно спишет их цель, и ему стало гадко. Спасение целого мира вблизи выглядело не так красиво, как на экране. Не было ни брутальных мужиков с квадратными челюстями и накачанными мышцами, ни спасённых красоток, ни полчищ врагов — непременно мерзких, коварных и безликих, отчего убивать их было даже приятно.

Вместо них планету спасали старый разорившийся бандит-филантроп, шайка преступников разной степени тяжести и два шпиона. Но дело было даже и не в главных героях — к чёрту их, каков мир, таковы и спасители. Презрение к самому себе появлялось от того, что противниками выступали живые люди. Не приспешники абсолютного зла, которых костюмеры одели в противогазы, а обычные люди, у которых были свои мотивы и своя правда. Даже не солдаты: пленные-новобранцы, заключённые, помощники полиции, старики, женщины, дети — да если взглянуть со стороны, то экспедиция по спасению мира действовала хуже, чем набранный из отморозков карательный отряд.

Но и у них была своя правда. Их тоже можно было понять.

Табас подумал, что надо бы ему как следует поспать. Это лучшее лекарство от дурного настроения.

Наёмник закрыл глаза и провалился почти на сутки, просыпаясь лишь для того, чтобы по приказу Ибара перелезть на новое место. Сперва он дремал рядом с водителем, затем болтался в неровном забытьи, валяясь в вонявшем гарью кузове, и, наконец, задрых без задних ног, когда оказался на заднем сиденье.

Во время очередной остановки Табас открыл глаза из-за того, что ему через окно светило встававшее над пустыней солнце — огромное и оранжевое, как апельсин. Юноша открыл дверь, позёвывая, прошёлся туда-сюда, разминая ноги, заглянул в кузов, где спал, положив голову на деревянный ящик, Прут.

— Проснулся? — высунулся Айтер из-за поднятого капота. — Хорошо. Сменишь меня.

— Ага, — Табас снова зевнул и подошёл к нанимателю, рядом с которым стоял Ибар.

— Да, ты был прав, — сказал Айтер обожжённому наёмнику. — Машина непростая.

— А что там? — спросил он, глядя внутрь. — А-а. Вижу. Неплохо.

— Именно, — кивнул Айтер. Табас не понял, о чём шла речь, поэтому подошёл ближе и сунул нос под капот, не увидев, впрочем, ничего необычного: в технике юноша был слабоват.

— А что там? — решил он уточнить и Айтер ткнул пальцем в здоровенную штуковину, размещённую внутри. Провода, цилиндры, фильтры, шланги — хитрое переплетение.

— Гибридный двигатель. Может работать как от бензина, так и от электричества. Моя разработка, — гордо сказал он.

— Да ну? — удивился Табас.

— А то. Смотри! — Айтер потянулся к двигателю и стёр пальцами грязь с небольшой таблички размером с солдатский жетон. Надпись на ней гласила «Произведено в Доме Армстронг».

— Больше никто таким не занимался.

— Вот так встреча, — усмехнулся юноша.

— Ага, — Айтер погладил двигатель рукой, словно лаская его. Взор нанимателя потеплел. — Значит, всё не случайно…

Табас зацепился за последнюю фразу — уж больно странной она была, но решил пока не приставать.

В кузове пикапа обнаружились солнечные батареи — несколько небольших складных зеркальных плит размером с чемодан, которые Айтер приказал разложить на песке. Табас помогал Пруту их разгружать и устанавливать: подхватывал у стоявшего в кузове здоровяка увесистое зеркало и, аккуратно уложив его на песок, разматывал кабель, который подключался к таинственному чёрному ящику.

— Что теперь? — спросил Прут, когда всё было закончено.

— Ничего. Отдыхайте, — ответил ему наниматель, пожав плечами. — Книгу почитай. — усмехнулся он.

— А разве мы не поедем? — удивился Прут.

Айтер покачал головой :

— В ближайшие три-четыре часа точно нет.

— И что же, нам каждый раз так останавливаться на зарядку?..

— Нет, почему же?.. Можно будет установить панели в кузове или на крыше кабины закрепить. Вон, на крыше крепления, которые шли в комплекте.

— Продуманно, — похвалил Табас нанимателя.

— Ну так, — с гордостью улыбнулся Айтер. — Мы работаем для вас и всё такое.

Дорога, сон. Сон, дорога.

Время смазывалось, Табас потерял счёт дням, поскольку самым бессовестным образом дрых, лишь иногда садясь за руль для того, чтобы отсидеть свои пять часов, таращась на песок и объезжая препятствия: высокие барханы, поросшие колючкой, каньоны, словно из ниоткуда возникавшие прямо перед капотом машины, да крыши занесённых зданий. Пустынный во всех смыслах край. Табас пробовал представить, как их машина будет выглядеть с высоты — крошечная блоха на огромном смятом жёлтом одеяле бесконечных песков.

Колонны дикарей, попадавшиеся ранее, исчезли — почти все ушли на север. На пути частенько попадались чуть припорошенные пылью остатки больших, на несколько тысяч человек сразу, стоянок: горы мусора, кучки засохшего дерьма, открытые консервные банки и пустые бутылки, кострища, тряпки и прочая дрянь, которую хотелось немедля сжечь. Ибар просил останавливаться возле лагерей и пока машина заряжалась, отправлял людей на поиски хоть чего-нибудь полезного. По мнению Табаса это было простым копанием в мусоре, но лишь до тех пор, пока Ибар не нашёл накрытый деревянным щитом колодец — вырытый и укреплённый бетонными «кольцами» уже после того, как эту долину замело.

Для отряда это стало настоящим праздником, особенно для Прута. Здоровяк ужасно страдал от жажды из-за экономии воды: он самый первый подбежал, сбросил внутрь ведро и, вытащив его, принялся жадно пить — обливаясь, чавкая, урча от наслаждения, даже не дожидаясь, пока осядет грязь.

— Ну как? — спросил ухмылявшийся Ибар. — Не горчит?

— Нет, — улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, ответил Прут. — Всё прекрасно. А что, должна?

— Ну, мало ли. Я просто слышал, что дикари, когда уходят, отравляют все колодцы.

Три секунды молчания. Прут закашлялся и просипел что-то неразборчивое.

— Шутка, — Ибар издал жуткий звук, отдалённо напоминавший смех. — Набери ещё.

Айтер закряхтел неодобрительно, стоя за спиной юноши.

— Ну и шуточки…

— А нечего без проверки пить и жрать что попало, — отмахнулся Ибар. — Как маленький.

Водой заполнили всё, что могли, включая себя — Табас высосал залпом целый литр и, заполнив флягу снова, пил маленькими глоточками, смакуя, как алкоголь, прохладную воду, слегка отдававшую чем-то кисло-болотным…

В очередной раз глядя на засаленную крышу пикапа, лежа на заднем сиденье, Табас подумал, что было бы слишком хорошо доехать до цели вот так — размеренно, без приключений, с завтраком, обедом и ужином по расписанию. Машина тряслась, Рыба, сидевший за рулём о чём-то вполголоса переговаривался с Айтером. Отвратительно воняло грязными портянками и немытыми ногами.

Солнце, превратившееся в огромный безжалостный белый шар, жарило с неба так, что грозило испепелить машину и людей внутри: кондиционер не работал, ветерок из открытых окон лишь чуть-чуть остужал взмокший лоб и шею. Вся одежда пропиталась липким потом, ужасно хотелось её снять и отмыться как следует — под душем, с наслаждением отскребая мочалкой грязную корку, но не судьба. И когда будет судьба — неизвестно.

Табас, мотавшийся на сиденье, как в колыбели, снова закрыл глаза, намереваясь подремать ещё немного, но проснулся, как потом оказалось, лишь через несколько часов.

Ему снился странный сон — реалистичный до невозможности. Он ехал в том же самом пикапе вместе с Айтером, Ибаром, Прутом и Рубой, но не по пустыне, а в каком-то заброшенном городе. Машина неторопливо, раскачиваясь на ямах, двигалась вперёд, а Табас прилип к окну, рассматривая окружавшие его руины. Здания, ранее пронзавшие небо, как иглы из стекла и бетона, теперь стояли и неодобрительно косились на одинокую машину тысячами мёртвых провалов окон. Обрушившиеся этажи и пролёты, провалившиеся крыши, битое стекло, вспучившийся асфальт, воронки. Сломанные зубы человеческой цивилизации.

Солнца не было видно: Табас поднимал взгляд в небо, но видел лишь странную тускло-красную пелену, окрашивавшую весь город в свой цвет.

Тем не менее, юноша понимал, что это сон — глядел по сторонам без опаски, несмотря на то, что подсознание пугало его и нагоняло жути. В окнах мелькали странные тени, сквозь фырчание двигателя вдруг прорезалось странное завывавшее бормотание и металлический скрежет. Присмотревшись, наёмник увидел, что одно из зданий ему кажется смутно знакомым — длинное, с заколоченными верхними этажами и вывесками магазинов. Внезапная догадка испугала — машина ехала по улицам Армстронга. Разрушенного.

Ибар постучал по крыше кабины и Табас, повернувшись, увидел его перебинтованное лицо.

— Контакт! — крикнул он, и в тот же миг прямо над ухом юноши грохнуло так, что сердце едва не выпрыгнуло из груди от испуга.

Табас подскочил на сиденье, стукнувшись макушкой о потолок кабины, когда машина дёрнулась. Грохот повторился, в правом ухе зазвенело. Табас отшатнулся и чуть не свалился на пол, когда Айтер с рычанием заложил крутой вираж.

— Что за херня?! — Табас испуганно повернулся и посмотрел через заднее стекло на то, что творилось в кузове.

— Да я откуда знаю? — огрызнулся Айтер, выкручивая руль в другую сторону, отчего Табас снова потерял равновесие и упал на сиденье.

Машина мчалась по пескам, что было мочи, водитель выжимал из неё всё возможное для того, чтобы оторваться от трёх едва видимых чёрных точек, которые обстреливал из пулемёта Прут. Ибар, прятавшийся за бортом, держал автомат наготове, но пока не стрелял — расстояние не то.

— Да не виляй ты так! — заорал Прут, которого едва не выкинуло за борт. Очередь из пулемёта ушла полностью в «молоко»: ствол увело в сторону. — Потом вилять будешь!

На чёрных точках что-то вспыхнуло. Табас физически почувствовал, как в них летят пули и съежился на сиденье, но расстояние сыграло свою роль — преследователи, кем бы они ни были, тоже не могли нормально прицелиться.

— А ты тогда хрен ли стреляешь?!

— Отпугиваю! — громкий голос Прута почти не был слышен из-за шума двигателя и свиста ветра в открытых окнах.

Табас высунулся, вцепившись в подголовник, чтобы не улететь во время очередного резкого поворота.

Зашипела рация Айтера, которую тот сразу же сделал погромче. Говорил Ибар:

— Не виляй, так они нас только быстрей догонят. Небольшими зигзагами едь! Главное — скорость не терять.

— Принял! — отозвался наниматель. — Блядь, ну так же всё хорошо было.

Табас нервно хихикнул, вспомнив свои недавние мысли по поводу того, что всё не может идти так хорошо. Стекло разлетелось на тысячи мелких осколков, от которых Табас едва увернулся, наклонив голову. Айтер заорал, как резаный и снова крутанул руль так, что пикап едва не завалился набок.

Рация тут же сочно выругалась, пройдясь по близким родственникам водителя, снова заработал пулемёт — очереди стали длиннее и злее, Прут что-то громко рычал.

Из-за шлейфа пыли, поднятого колёсами нападавших, не было видно, однако их пули ложились в пикап с похвальной точностью. Оставалось лишь молиться, чтобы они не зацепили колёса. Табас подобрал с пола свой автомат, снял его с предохранителя и передёрнул затвор. Высовываться не хотелось, впивавшиеся в тело мелкие осколки, густо усыпавшие сиденье, говорили, что это плохая идея.

— Кто это вообще? — спросил Айтер по рации, но с тем же успехом он мог просто крикнуть.

— А я откуда знаю?! Документы спросить?!

— Я думал, ты знаешь! — истерил наниматель, наверняка уже мысленно прочувствовавший, как ему в затылок, пробив подголовник, входит пуля крупного калибра.

— Ровнее веди! — огрызнулся наёмник. — Прут, ты чего тупишь?..

Здоровяк не ответил, за него это сделал пулемёт.

— Ага! — заорал он вдруг так громко, что Табасу захотелось заткнуть уши. — Достал! Достал!

— Дальше давай! Не отвлекайся! — не дал ему порадоваться Ибар, который тоже начал изредка постреливать одиночными…

Табас ожидал, что погоня будет скоротечной: если бы он командовал нападавшими, то погнал бы их в решительную атаку, приказав окружить и расстрелять со всех сторон чёртов пикап, но, видимо, этой самой решительности вражескому командиру недоставало. В окно Табас видел робкие попытки взять их в кольцо — лёгкие гражданские внедорожники заходили то справа, то слева, но действовали нескоординировано, из-за чего Прут легко их осаживал несколькими короткими очередями.

— Ну что за… — процедил сквозь зубы Айтер.

— А? — Рыба отвлёкся от созерцания пейзажа за окном, словно и не происходило ничего.

— Да у нас скоро батарея сядет! — рыкнул наниматель в ответ. — Импотенты какие-то! Тыкаются-тыкаются, а всё никак…

Табас хохотнул, но его никто не услышал из-за того, что Прут снова нажал на спуск.

— Ты предлагаешь нам самим тыкнуть?

— Ничего я не предлагаю! — огрызнулся Айтер и нажал на тангенту рации. — Ибар!.. Мы скоро остановимся! Придумай что-нибудь!

— Что, например?!

— То, что позволит отвязаться от этих мудаков!

Ибар выругался и на какое-то время затих. Затем его перебинтованная голова появилась и нависла над Табасом.

— Чего разлёгся? Давай сюда!

Юноша, царапая колени осколками заднего стекла, вылез наружу — торопливо, стараясь не задерживаться и не вылететь из машины от очередного виража Айтера.

Табас прополз под ногами Прута и залёг слева, прижав к себе автомат. Он выглянул через отверстие в кузове, но так ничего и не смог рассмотреть — шлейф пыли полностью скрывал погоню, однако, хлопки выстрелов давали понять, что никто от них не отстал. Молодой наёмник вдруг понял, что смотрел в дырку, оставшуюся от попадания пули, и чуть не вскрикнул от понимания, что борт машины, в случае чего, не сможет его защитить.

Ибару было проще — он укрывался ещё и за «чемоданом» солнечной батареи. Умный сукин сын.

— Айтер! По моей команде сбавляй скорость где-то до тридцатки и сразу же после сбрасывания начинай заново разгоняться! Прут! Когда услышишь команду, мы с тобой начинаем палить по правой машине. Табас, твоя задача отпугнуть центральную и левую, чтобы они нас не обогнали и не расстреляли! Всем понятно?..

— Это твой план?! — заверещал Айтер. — Позволить им нас догнать?

— У тебя есть лучше? — огрызнулся наёмник.

Ответа не последовало, только басовито рычал двигатель, да Прут снова громыхнул очередью по пыли.

— Значит заткнись и слушайся! — подытожил Ибар. — Готовы?

— Готов. — Прохрипела рация.

— Готов! — заорал кровожадно ухмылявшийся Прут.

Молодой наёмник также подтвердил свою готовность, заранее высматривая в дырке свои цели и не видя ничего, кроме колыхавшейся пылевой завесы.

— Тогда держитесь все! — скомандовал Ибар. — Тормози!..

Из-за резкой остановки Табаса впечатало лицом в борт. В голове на миг вспыхнула боль, на губах заскрипел песок, а во рту стало солоно от крови. Кое-как приподнявшись, юноша направил автомат куда-то, где, по его мнению, должны были находиться вражеские машины, и нажал на спуск. Оружие привычно задёргалось, запахло порохом, но куда ушли пули Табас сказать не мог, поскольку всё скрывала чёртова пыль. Прямо над ухом затрещал автомат Ибара и грохнул, закладывая уши, громкой очередью, Прут. Пикап задёргался, снова набирая скорость, и Табас рухнул на пол, успев заметить в коричневом облаке справа, какие-то вспышки.

— Попал! Попал! — заорал здоровяк так, что Табас услышал даже сквозь оглушительный звон, и захохотал.

Выглядел он жутко, словно то самое кровавое божество, которое воображал себе Табас во время лесной стоянки. Оскалившийся, блестевший безумными глазами, получавший огромное удовольствие от убийства.

— Что там? — спросил по рации Айтер.

— Всё отлично! — заорал Прут и издал громкий воинственный клич.

— Табас! — юноша обернулся к Ибару, который кивнул куда-то в сторону кабины. — Забей новую ленту!

Оказалось, что обожжённый наёмник указывал на коричневый цинковый ящик с затёртыми маркировками, о который Табас ударился коленом, когда вылезал.

Стараясь не поднимать головы, юноша неуклюже развернулся и пополз на брюхе, не обращая внимания на кровоточившие ссадины на локтях. Рядом с ящиком валялась в пыли пустая лента, которую наёмник подобрал и принялся лихорадочно забивать патронами, лёжа на спине…

Ещё два раза Ибар пытался повторить трюк с резкой остановкой, но противники больше не покупались на это и при малейшем замедлении принимались палить из всех стволов. Пули барабанили по корпусу машины, отскакивали, искря, от щитка пулемёта и Табасу, поначалу ужасно боявшемуся, со временем стало просто плевать — он забивал ленту за лентой, которые опустошал Прут, отгонявший преследователей, так и не собравшихся с силами.

— Айтер! Что там с зарядом? — спросил обожжённый наёмник, начавший изрядно нервничать.

— Двадцать минут, не больше… Ибар!

— Что?

— У нас тут какая-то хрень приближается!

Обожжённый наёмник отвлёкся от созерцания автоматного прицела, обернулся и поменялся в лице так, что Табасу стало страшно. Он сам приподнялся и посмотрел вперёд, но не увидел ничего особенного: ни машин, ни людей. Никто к ним не приближался — и юноша уже было выдохнул с облегчением, но Ибар не дал расслабиться.

— Хабуб! — завопил он так, что Табаса едва не парализовало — таких интонаций от своего напарника он не слышал никогда.

За то время, пока молодой наёмник крутил баранку, он до рези в глазах насмотрелся на горизонт и сейчас, когда обратил внимание, понял, что он находился намного выше обычного из-за исполинской жёлтой стены песка, несомого ветром. Она еле заметно колыхалась и с каждой секундой становилась всё ближе и выше — плотная, как скала, быстрая, похожая на огромное живое существо.

— В салон! — заорал Ибар. Прут отпустил пулемёт и собрался эвакуироваться первым, но обожжённый наёмник его остановил: — Куда?! Кто отстреливаться будет?

Табас заполз в салон, выругавшись, когда битое стекло на сиденье, о котором он совсем забыл, впилось ему в ладони и колени. Следом огромным вонючим мешком на него свалился Ибар, тут же начавший лягаться в попытках принять удобное положение.

— Снимайте! Всё снимайте! Окна закройте, болваны! И рюкзаки!.. Да пусти ты, блядь! — Ибар, окончательно забив ногами кричавшего Табаса на пол салона, встал на колени и принялся затаскивать из кузова тощие рюкзаки, какие-то промасленные тряпки и прочий хлам. Руба уже протягивал ему свою футболку, тыкал в спину, глядя безумными глазами, и тихо говорил, еле шевеля обескровленными губами:

— Возьми… Возьми…

Прут оглядывался настороженно и со страхом в глазах, но стрелять не прекращал, лишь поднимал полный трепета взгляд всё выше и выше, оценивая высоту хабуба и поражаясь его мощи. Ибар торопливо закладывал вещами разбитый проём окна.

— Эй! А я? А я, Ибар?! — с какой-то детской обидой спросил Прут, когда понял, что его собираются оставить снаружи. — Я-то как, а?

— Я тебя заберу! Когда в бурю попадём, сразу и падай на пол, понял?

— А можно сейчас, а? Да тут никто не стреля… — прилетевшая со стороны противника очередь громко лязгнула по щитку и заставила здоровяка отшатнуться, прикрывая ладонями голову.

— Не спи! — заорал Ибар, — Давай!..

И пулемёт загрохотал снова.

Табас, наконец, поднялся с пола, сел и лихорадочными движениями содрал с себя футболку и штаны. В лобовое стекло не было видно ничего, кроме быстро приближавшейся массы песка. Айтер вцепился в руль бледными пальцами и что-то шептал, Руба смотрел вперёд, открыв рот, не веря собственным глазам.

— Давай сюда! — Ибар вырвал одежду Табаса у него из рук и заткнул ей оставшиеся дырки. Теперь окно было полностью заложено — рюкзаками, бронежилетами, «чемоданом» солнечной батареи, какими-то свёртками и тканью. Ненадёжно, но что поделать, если ничего другого под рукой нет?..

По капоту и стеклу машины застучали первые песчинки: этот шуршащий звук, едва слышный поначалу, быстро становился всё громче, заставлял чесаться всё тело и дёргать ногой от нервов. Оскалившийся Ибар смотрел вперёд.

— Айтер! Зафиксируй руль! Нельзя останавливаться! — приказал он, и в эту же секунду буря накрыла машину.

Свет померк, из беспощадно-белого став пугающе красным, через миг обернувшимся полной тьмой — абсолютная чернота, непроницаемая, как толстое пуховое одеяло, навалилась со всех сторон, шурша, потрескивая, стрекоча, как огромные сверчки. Айтер включил фары, но от этого стало лишь хуже — ничего нельзя было разглядеть, а мельтешение миллионов мелких частичек, похожее на белый шум, пугало. Практически сразу же стало ужасно жарко, и Табас покрылся горячим липким потом, как будто воображаемое пуховое одеяло было настоящим. Оставалось лишь догадываться, как чувствует себя Прут, оставшийся со стихией один на один.

— Надо забрать Прута! — сказал Айтер, собираясь затормозить, но Ибар рыкнул на него так, что наниматель не посмел ослушаться.

— Я тебе заберу! — заорал он на весь салон. — Хочешь, чтоб нас догнали?! Жми! Надо потеряться в буре!..

Айтер послушно вдавил педаль газа, отчего импровизированная баррикада, выстроенная Ибаром, едва не провалилась внутрь салона, и Табасу пришлось поддержать её, оперевшись спиной.

Громкий шорох, шелест и шкрябанье действовали на нервы и буквально сводили с ума. Табас заткнул уши ладонями, но это не помогло — проклятые звуки всё равно мучили его мозг, не давали покоя, грозили обрушить сознание в пучину паники.

Дышать стало нечем — жара и духота в машине были нестерпимы даже для него, привыкшего к пустыне.

— Стой! — скомандовал, наконец, Ибар, спустя несколько невыносимых минут. Машина остановилась, зажглись тусклые лампочки под потолком, осветившие потерявшего сознание Рыбу и напуганного до полусмерти Айтера. В неровном свете лица были болезненно жёлтыми, незнакомыми и страшными. Обожжённый наёмник, захватив какую-то тряпку и приложив её к лицу, открыл дверь и выскользнул из машины. Внутрь ворвался сильный горячий и душный ветер, обдавший колючими крупинками, и тут же дверь снова закрылась, оставив наёмника снаружи.

Табас приготовился к тому, что скоро дверь откроется и ему придётся помогать Ибару и Пруту залезать, но ничего не происходило.

Минута, две, три и ничего.

Айтер внезапно задёргался всем телом, начал колотить руль ладонями и кричать что-то неразборчивое, а Табас сидел и смотрел на его истерику, не зная, как успокоить сорвавшегося нанимателя.

— Стой! Спокойно! Спокойно, Папаша! — быстро заговорил Рыба, протягивая к Айтеру руки, которые он отбивал в сторону, отчаянно ругаясь и всхлипывая сквозь хриплый ор.

— Да успокойся ты, блядь!.. — впервые с момента встречи Табас услышал, как Руба кричит. Обычно флегматичный боец оскалился и отвесил Айтеру-Папаше несколько сильных звонких пощёчин, от каждой из которых его голова дёргалась так, что едва не слетала с плеч. — Успокойся! Сейчас они вернутся, слышишь?! Сейчас!.. — и добавил, возвращаясь к своему обычно спокойному состоянию. — Сиди тихо. Всё будет хорошо.

Айтер затих, лишь временами громко вздыхая и подозрительно шмыгая носом, но никто так и не появился. Ветер по-прежнему скрёб по металлу и бился в стекло, снаружи доносились его заунывные стоны, но ручка двери даже не дёрнулась ни разу.

С каждой секундой Табас всё больше волновался. Он привык думать о Ибаре как о человеке, способном выжить в любой ситуации и теперь его стереотип начал рушиться. Волнение росло, а кислорода становилось меньше. В голове всё плыло от жары, а за глоток даже не воды, а свежего воздуха, пусть даже и обычного горячего пустынного, Табас был готов убивать и умирать. Пот катился градом со лба, груди и плеч, на носу висела капля, но влага не охлаждала, а наоборот, делала только хуже. Лампочка фонаря замигала и погасла, и всхлипы Айтера в темноте на фоне воя ветра и скребущего шороха нагоняли жути.

— Это просто испытание… Это просто испытание… — бормотал наниматель. — Мы должны… Просто должны. Я должен.

Кому и что он был должен, Табас не смог уточнить, потому что вскоре сознание помутилось, и он потерял сознание.

24.

«Его Превосходительство Префект Дома Адмет сегодня встретился с начальниками штабов северной группы армий. Генерал от гвардии Руж заявил, что, несмотря на небольшие затруднения, операция против Дома Армстронг и его союзников проходит в рамках плана».

Звуки доносились, словно сквозь пелену. Как будто голову накрыли подушкой. Странное ощущение: сознание ещё не включилось полностью, зато заработало воображение, облекавшее услышанное в яркие образы. Префект Дома Адмет почему-то выглядел высоким и сухим стариком, хотя на самом деле был полным краснолицым и жизнерадостным мужиком сорока лет, а начальники штабов, окружавшие его, носили какую-то совершенно вычурную форму — сплошь аксельбанты, плюмажи и яркие пятна медалей бесчисленных военных кампаний. Карнавал какой-то, а не армия.

«Руж заявил, цитирую: «Линия фронта в самом скором времени будет прорвана и можно будет приступить непосредственно к штурму Армстронга. На совещании с командующими армий Южного Альянса было заявлено, что отклонений от плана замечено не было. Союзники действует слаженно, на стыках армий не раз отмечались случаи взаимовыручки бойцов разных Домов. Это — свидетельство высочайшего профессионализма, сознательности и сплочённости солдат Альянса...»

— Надо же, какие молодцы, — пробубнил кто-то совсем рядом. Что-то едва слышно шуршало, словно буря ещё продолжалась. — Включи что-нибудь ещё.

— Чего изволите? — спросил второй голос.

— А Армстронг поймает?

— Конечно, поймает. Передатчики железных замков могут хоть на Гефесте вещать. Надо только частоту знать.

— А ты знаешь?..

В ответ раздалось шипение, которое меняло тональность до тех пор, пока не обернулось человеческим голосом, то и дело прерываемым помехами.

— …ёлые бои… — секундное шипение, потом речь диктора зазвучала более-менее чисто.

— …фрейтор Осма при помощи бутылки с зажигательной смесью подожгла вражеский бронетранспортёр, но не смогла отступить из-за ранения. Храбрая девушка дождалась момента, когда экипаж стал выпрыгивать наружу, и вела по ним огонь из винтовки до тех пор, пока не закончились патроны.

Диктор сделал выразительную паузу, дабы слушатели могли насладиться драматичной музыкой.

Табас открыл глаза и когда осмотрелся, то понял, что лежит на усыпанном осколками заднем сиденье пикапа, передняя часть которого была задрана вверх. В лобовое стекло было видно синее-синее пустынное небо.

— Её исключительный героизм и самопожертвование позволили защитникам рубежей на реке Аббах продержаться до подхода резервов и удержать стратегически важную позицию, — продолжил диктор. — Приказом Его Превосходительства ефрейтор Эзе Осма награждена орденом Воли первой степени с мечами и листьями, — снова красноречивая пауза, — посмертно. Через месяц ей должно было исполниться четырнадцать лет. К другим новостям! — Табас мысленно подивился, как быстро была забыта героическая девочка-ефрейтор. — Понижение возрастной планки для вступления в добровольные дружины вызвало неожиданный всплеск патриотизма среди жителей Армстронга. Девочки и мальчики выстроились в длинные очереди на призывных пунктах…

— Ага, — фыркнул Руба. — Прямо так и выстроились… Да, хреновые дела в Армстронге. Хреновей некуда.

— Уже детей на убой посылать начали, — процедил Айтер, как будто плюнул ядом. — Слов нет. Просто нет слов. Ажиотаж… Добровольцы… Тьфу! Что же это такое?..

— Ну, с другой стороны они всё равно погибли бы — сказал Руба, сидевший на пассажирском сиденье. — Не на фронте, так от голода или в лагере. Сам же говорил, что захваченные территории будут чистить. К тому же они и правда могут быть добровольцами: детям-то мозги мыть всяко легче, чем взрослым, — сказал Рыба, но Айтер его словно и не слышал — всё качал головой, приговаривая: «Что же это такое?».

В машине было душно, солнце нагревало металл, песок отдавал свой жар нижней части кузова, что, похоже, была под ним надёжно похоронена. Однако сейчас было намного лучше, чем во время бури. Вспомнив ту жуткую баню и сводивший с ума звук, похожий на миллионы лапок насекомых, ползавших по кузову, Табас содрогнулся — и проснулся окончательно.

— Маршал Ипель, вернувшийся с совещания командующих армий Северного Пакта, заверил, что наша оборона крепка, как никогда, и перелом в войне уже близок. Силы южных варваров истощены до предела. Они понесли большие потери в живой силе и технике, а упорная героическая оборона сорвала все сроки проведения наступательной операции. Скоро стратегическая инициатива перейдёт в наши руки, и тогда мы прогоним преступников обратно — туда, откуда они…

— Ну вот, — хмыкнул Руба. — Зато о ракетах больше не говорят. Может, обойдётся, и не нужна будет твоя миссия.

— Не обойдётся! — агрессивно огрызнулся Айтер и умолк, слушая бравые обещания прогнать, освободить и отомстить.

Табас увидел, как из окна со стороны водителя к радиостанции протянулась обожжённая рука с фиолетовыми пятнами и щёлкнула тумблером питания. Стало тихо.

— Собирайтесь. Надо выходить, — сказал невидимый пока Ибар. — Он очнулся?

Айтер и Руба синхронно повернулись — уставшие заросшие бородами смуглые лица.

— Вот так всегда, — сказал Табас негромко. — Только соберёшься отдохнуть, как надо выходить.

Ибар просунул голову в окно и, кажется, вздохнул с облегчением, увидев открытые глаза напарника.

— Хорошо. Давай там, приходи в себя и вылезай. Пожрём и пойдём.

«Пойдём?» — спросил Табас сам себя, но решил вопросов не задавать, а самому посмотреть что к чему. Он уже понял, что машине конец, и оптимизма это не внушало. Топать ещё чёрт знает сколько по раскалённой пустыне, с каждым шагом становившейся всё горячее, было последним, чем сейчас хотелось заниматься. Мышцы были вялыми и, когда Табас выбирался из салона машины, то даже нормально ухватиться ни за что не мог — пальцы плохо слушались.

— Да-а, — присвистнул наёмник, когда оказался снаружи и отошёл на несколько шагов, оценивая общую картину.

Накренившаяся машина была засыпана песком почти полностью — на поверхности остались только капот и кабина с двумя передними дверьми. Кузов и задняя часть салона скрывались в огромном бархане. Рядом с машиной валялись две лопаты, небольшая яма говорила о том, что пикап безуспешно пытались откопать.

— Может помочь? — спросил юноша у Ибара, но тот лишь отмахнулся и полез в салон, откуда вскоре начали вылетать вещи.

— Ничем ты уже не поможешь, — буркнул стоявший рядом Айтер, смочивший водой тряпку и повязавший её себе на голову. — Откапывали уже, всё осыпается. Надо весь бархан убрать, чтобы вырваться. Хотя… Хочешь помочь — попробуй какой-нибудь тент поставить. Без тени тут сдохнуть можно.

Наниматель с Рыбой пошли собирать выбрасываемые Ибаром шмотки, а Табас, осмотревшись, захотел позвать Прута себе в помощь, уже открыл для этого рот, но тут же прикусил язык. Здоровяка нигде не было. Наёмник подошёл к Айтеру и осторожно спросил, пытаясь подобрать слова:

— А… А где?..

— Нет его! — огрызнулся наниматель, посмотрев так, что Табас отшатнулся — создалось полное впечатление, что он сейчас накинется с кулаками. Руба повернулся и взял Айтера за локоть, глазами показывая юноше, чтобы тот шёл заниматься своими делами.

«Вот значит, как», — подумал Табас, отходя в сторону и глядя по сторонам, в поисках чего-нибудь подходящего.

Снова потери. Каждая стычка делала их и без того маленький отряд ещё меньше. Да что там, Табас и сам едва остался в живых. Взял бы тот помощник полиции чуть повыше — и всё, поминай как звали.

Не то что бы юноша жалел Прута.

Здоровяк со сломанным носом, одержимый кровью, не вызывал у него никаких симпатий, однако очередная потеря в отряде действовала угнетающе, добавляя слабости и без того обессилевшим конечностям. Табас ухватился за кусок брезента, валявшийся в пыли, встряхнул, поискал глазами что-нибудь, на что можно было его прикрепить, но ничего не нашёл, и эта мелочь привела его в натуральное отчаяние. Бросив брезент на землю, наёмник плюхнулся на него задом, чувствуя, как песок едва не зажарил ягодицы, обхватил голову руками и сжал так, будто хотел раздавить.

Хотелось кричать, материться и стрелять в разные стороны, но больше всего хотелось, чтобы сейчас прилетел вертолёт, который унёс бы его отсюда ко всем чертям — туда, где есть вода и никто не хочет его убить. Краем глаза Табас увидел, как на него смотрит Айтер, желавший подойти, но его остановил Рыба, что-то прошептав на ухо.

Что-то громко пикнуло, наниматель подпрыгнул на месте и достал из недр дикарской одежды свой компьютер-навигатор.

— Спутник! — вскрикнул он.

Табас нехотя поднял голову.

— И как? — из окна кабины высунулась перебинтованная голова. — Долго нам ещё переть?

— Несколько дней.

«Несколько дней»

Табас тихо зарычал, стараясь отогнать дурацкое состояние и хоть как-нибудь взбодриться. «Несколько дней — это можно», — подумал он, наконец, и, поднявшись, продолжил поиски чёртовых подпорок…

Солнце жарило сверху, осточертевший до невозможности песок — снизу, отчего юноша чувствовал себя яичницей на сковородке. Было бы неплохо поспать, но постоянная жажда и духота не давали сомкнуть глаз. Идти дальше решили по ночам, чтобы так не донимало царившее вокруг пекло.

— Дай жвачку, — попросил юноша у Ибара ночью, когда солнце уже зашло за горизонт, а неровный серебристый свет Тоя окрасил пустыню в цвет потускневшего серебра. Она была очень похожа на море — то самое, которое Табас видел в школе на картинках: огромные серые валуны, волнующиеся, перекатывающиеся, плотные, как скалы.

— Что, опять?.. — поинтересовался обожжённый, приподнимая голову и вопросительно глядя на напарника.

— Да, — соврал Табас. — Опять начинается.

Наёмник понимал, что совершает, возможно, самый глупый поступок в жизни, но иначе просто не мог — в противном случае просто не дошёл бы до места назначения. Не чувствовал в себе таких сил.

Когда Ибар вытащил из пачки заветный комочек, юноша едва поборол желание выхватить его прямо из рук напарника и успокоился лишь тогда, когда почувствовал знакомый горький привкус во рту и в голове сразу же прояснилось. Цвета стали ярче, захотелось смеяться, дышать полной грудью и вообще — жить.

Припасы распределили между собой, воду тоже. Рюкзаки приятно потяжелели, но от осознания, что больше половины веса там составляет вода, становилось как-то печально. Сколько ещё идти, Айтер не говорил, лишь намекал, что пункт назначения находится совсем рядом.

— Броню оставляем. Запасные магазины тоже, — приказал Ибар. — Берём только автоматы и минимум снаряжения. Вряд ли нам придётся отстреливаться там, южнее.

— Почему ты так уверен? — спросил Айтер.

— Дальше к югу жизни нет. Ни воды, ни городов, ничего. Только песок и скалы. Даже колючка не растёт.

— А зачем тогда автоматы берём? — усмехнулся Рыба.

— А вдруг всё-таки кто-то будет? — ухмыльнулся Ибар.

— Здравая мысль, — кивнул Рыба и отстал.

— Не надо нам никого, — Табас с кряхтением навьючил на себя рюкзак, изрядно потерявший в весе, и, подождав остальных, бодро пошагал вперёд, чувствуя себя лучше некуда.

Часы проходили незаметно, ходьба давалась легко, воздух был потрясающе прохладен, чист и вкусен. Табас шёл, улыбаясь, и прямо на ходу, не закрывая глаз, смотрел сны — яркие, радостные, позитивные.

— Так, я не понял, — голос Ибара заставил наёмника обернуться. Его напарник обращался к Айтеру. — Что за хрень такая, ты можешь объяснить?

— Что такое? — насторожился наниматель.

— Не надо считать меня идиотом, — в серебристом свете блеснули оскаленные зубы. — Я не знаю, в какие игры ты играешь, но советую тебе бросить это дело.

— Какое?.. — вяло попробовал обмануть Ибара Айтер.

— Я хочу дойти до твоей сраной точки как можно быстрее. А ты виляешь, как шлюха задом!.. Либо выкинь свою спутниковую хреновину и слушайся компаса, либо прекрати запутывать следы. Вчера юго-восток, сегодня юго-запад. От кого ты скрываешь то, куда мы идём?

— Ни от кого я ничего не скрываю, — отчеканил наниматель и уже собрался отвернуться, но обожжённому наёмнику это не понравилось. Он прыгнул так быстро и плавно, что Руба, находившийся на расстоянии вытянутой руки, не успел среагировать. Ещё секунда, вскрик в темноте — и Табас увидел, как один тёмный ком оседлал другой — хнычущий.

— Не играй со мной в игры, сука! Нормально веди, понял?! Угробить нас хочешь?.. Жратва и вода кончится, как обратно поведёшь? — он заламывал руку Айтера всё сильнее и сильнее, отчего тот выл на уже всю пустыню.

Рыба резким движением сорвал с плеча автомат, быстрым движением передёрнул затвор и ткнул стволом в голову Ибара, рыкнув:

— Руки убрал! Руки, я сказал!..

Табас, стоявший в ступоре, не зная, что ему делать, не нашёл решения лучше, чем просто переорать весь этот скандал:

— Хватит! Успокоились все!.. Хватит!..

Все орали на всех — Табас на Рыбу и Ибара, Ибар на Айтера, а Айтер просто завывал от боли на все лады. А потом стало тихо. Так тихо, что и не передать словами. Мёртвый песок вокруг не производил никаких звуков, и людям стало страшно нарушать этот неестественный покой. Даже ветер стих, отчего стало жутко и Табасу начало казаться, что сама пустыня с удивлением к ним прислушивается недоуменно: откуда взялись на её теле эти наглые блохи?

Айтер разжал хватку, Руба убрал оружие, Табас стоял с открытым ртом, а с неба на них равнодушно смотрели мелкие острые звёзды, такие же безжизненные, как и всё вокруг.

Бессмысленность всей возни на фоне исполинского окружения раздавила все желания, заставила почувствовать себя мелкими и ничтожными.

— Пошли дальше, — шёпотом сказал Айтер, когда поднялся и отряхнулся. — Я нормально поведу. Смысла уже нет…

Прошёл день, за ним ночь, ещё и ещё, пока Табас не потерял счёт. Отряд двигался по ночам, днём отдыхая в тени самодельных тентов. Жара не давала спать, на песке можно было зажариться живьём, но люди всё равно мгновенно отключались — уставшие, обезвоженные, мечтавшие об отдыхе.

В светлое время суток Табас умирал под тонким брезентом, практически не защищавшим от солнца, а по ночам выпрашивал у Ибара ещё одну жвачку и шёл так быстро, как только мог. На третий или четвёртый день он поймал себя на том, что не помнит ничего, что происходило с ним в период действия дикарского наркотика, как будто в такие моменты он был другим человеком. В иное время Табаса это напугало бы до чёртиков, но сейчас ему было просто плевать — иного выхода он не видел, хоть и понимал, что убивает сам себя.

Километры ложились под ноги и тут же исчезали за спиной — одинаковые, словно близнецы-братья. Если бы Табас не смотрел периодически на компас, то решил бы, что Айтер снова начал юлить и водить их кругами, — юноша мог поклясться, что вот это вот каменистое плато они проходят уже раз, наверное, третий. Однако направление приблизительно на юго-восток Айтер держал крепко, даже несмотря на то, что иногда приходилось бродить по целым морям высоченных дюн, в которых потеряться было раз плюнуть.

Ночи сливались в одну.

Серо-серебристый в свете Тоя или демонически-красный из-за Гефеста пейзаж, песчаные волны, с гребней которых тёплый ветер срывал и уносил прочь тончайшую пыльную вуаль, а над всем этим звёзды — столько, сколько Табас нигде раньше не видел. Небо над головой казалось невозможно огромным и было усыпано колючими мерцающими искорками так, словно там, наверху, тоже находился песок — только раскалённый, белый. Крупные, маленькие, крошечные, едва различимые взглядом; создавалось впечатление, что не было ни единой точки на небе, не занятой каким-нибудь светилом.

Юноша любил смотреть вверх и получал огромное удовольствие от этого великолепия. Только это скрашивало его самоубийственный путь по пустыне.

Чем ближе к точке назначения они подходили, тем возбуждённее становился Айтер. Молчание первых нескольких дней после инцидента с дракой быстро прошло, и наниматель стал говорить: сперва понемногу, а затем почти постоянно.

Его обещания стали совсем уж заоблачными — он раздавал деньги миллионами и бредил своей новой империей, независимой от продажных политиков.

— Думаете, реальная власть в руках Капитанов? Ха! Бред. Бред полнейший. Реальная власть в руках тех, кто их покупает. В руках крупных бизнесменов и корпораций! Энергетики, промышленники, сельскохозяйственные магнаты, продавцы воды — вот, кто управляет всем. Вот, кто дёргает за ниточки нашего слабоумного Капитана!.. Но ничего, скоро всё изменится. Мы всё изменим.

Слушать его постоянно было утомительно, а отказаться нельзя. Поток словоизлияний не мог унять даже ветер, срывавший с дюн тонкие, как шёлковый платок, пласты песка, летевшие прямо в глаза и рот, стоило только раскрыть их.

Ночи перестали приносить прохладу, даже в тёмное время суток ветер приносил горький жар. Небо порыжело, дышать становилось всё труднее из-за мелкой пыльной взвеси. Поредевший отряд понуро брёл в песках за нездорово энергичным Айтером, проклиная всё на свете и мечтая оказаться где-нибудь подальше.

Плюс ко всему, однажды появившаяся мысль безжалостно терзала мозг молодого наёмника, его начала одолевать нешуточная паранойя по поводу того, что возвращение не было продумано. Табасу казалось, что их специально не рассчитывали вернуть: экспедиция изначально планировалась в один конец, и вся награда, которая будет им получена от Айтера, — песок, засыпавший пустые глазницы мумифицированного трупа. Поделиться своими соображениями с Ибаром не получалось — им не удавалось остаться наедине. Руба и Айтер следили за наёмниками, а Табас и Ибар старались не спускать глаз с нанимателя и его подчинённого. Они сгруппировались инстинктивно, к тому же, у юноши создалось стойкое ощущение, что напарник хочет ему что-то сказать, но никак не может подобрать момент.

— Поднимайся, — хриплый голос заставил Табаса дёрнуться. Грязные бинты мелькнули перед глазами и исчезли — наёмник вылез из-под тента. Солнце садилось, это было видно по красноватому отсвету на песке.

— У меня больше воды нет, — уставшим голосом сказал Руба, ставший за время экспедиции похожим на сухофрукт. Сейчас он сидел без майки и было видно, что и без того щуплый человек стал жилистым настолько, что по нему можно было изучать строение человеческих мышц.

— У меня последние глотки, — Айтер сидел на песке, почерневший от загара, с совершенно белой, выгоревшей на солнце бородой.

— Поделись, а? — жалобно попросил боец, и наниматель протянул флягу. Табас увидел, что глаза Айтера блестят от жадности. Он внимательно следил за тем, сколько глотков сделал его товарищ и слишком поспешно забрал флягу назад, когда Рыба ему её вернул.

Наёмник огляделся. Ветер стих, и воздух вокруг стал намного чище. В жёлтом предзакатном небе даже появился едва уловимый оттенок голубого. Тишина. Пустота. Дюны. Снова дюны, покрывающие каменистую красную землю, скалы и осточертевший песок, который был повсюду: не только внутри одежды и обуви, но и в волосах, ушах, паху. Всё тело безбожно чесалось, покрытое коростой старой грязи.

В ботинках было сухо, но портянками после долгой носки можно было забить кого-нибудь до смерти — ткань стала деревянной и воняла даже сквозь обувь.

«Надоело», — подумал Табас.

«Как же всё надоело».

Айтер медленно вскарабкался на гребень дюны и приподнял планшет, пытаясь поймать спутник. Он пробыл там ровно минуту, пока не опустил взгляд и не взвыл так, что Табас схватился за оружие и приготовился отстреливаться.

— Сюда!.. — закричал наниматель, и люди моментально повскакивали с мест и полезли на бархан. — Вот оно!

Песок осыпался вниз, ботинки вязли в нём, ногам было горячо от сухого жара, но Табас всё равно упрямо лез вперёд, несказанно обрадованный тем, что скоро он увидит цель экспедиции.

Четыре человека выстроились в ряд на осыпавшемся гребне дюны и с замиравшими сердцами смотрели на то, как сквозь оседавшую пыль вдалеке проявлялись гигантские шпили, уступы и контрфорсы, блестевшие в красном свете заходящего солнца.

Они пронзали небо и казались настолько высокими, что захватывало дух от попыток представить, какими они были вблизи и до того момента, как их засыпало. Вся конструкция была похожа на кафедральный собор.

— Ни хрена себе! — не сдержал эмоций Ибар, который никак не мог заставить себя отвернуться. Вид колоссальных руин чего-то огромного, погребённого под толщей песка, захватила его полностью. — Сейчас-то ты нам скажешь, что там?

— Сейчас — нет, — широко улыбнулся Айтер. — Терпение. Мы слишком долго шли, и я не могу испортить весь сюрприз.

— Сюрприз, ха, — отстранённо усмехнулся Рыба, тоже прикованный взглядом к руинам. — Железный замок это. Я так и знал.

Айтер лишь рассмеялся — хрипло, как будто лаял.

— Молодец, Руба, — сказал он, когда успокоился. — Молодец, что так и знал. Я в тебе не ошибся.

Он вёл себя очень странно, и Табас лишь укрепился во мнении, что Папаша съехал с катушек.

— Пошли скорее, — Айтера переполняла энергия, он пританцовывал на месте от желания поскорее продолжить путь. — Время не ждёт.

Пока разбирали импровизированный лагерь: сворачивали брезент и подстилки, укладывали вынутые из рюкзаков вещи обратно, короткими глотками пили драгоценную воду, — наниматель постоянно бегал туда-сюда, что-то бормотал, помогал там, где это было не нужно, и создавал суматоху, которая раздражала Табаса. Из-за устроенной Айтером кутерьмы тронуться смогли позже обозначенного времени.

Добрались до объекта уже после полуночи. Последние километры пути давались очень трудно, даже несмотря на то, что все были воодушевлены и шли налегке, ибо рюкзаки практически опустели. Отсутствие воды и усталость последних дней давали о себе знать — ноги еле двигались, словно кто-то повесил на них груз. Дыхание то и дело сбивалось, а мысли в голове сводились к двум вещам: как следует напиться холодной воды и как следует отмыть зудевшее от грязи и почерневшее от загара тело.

Чем дальше, тем чаще стали попадаться загадочные конструкции, торчавшие из песка. Какие-то железяки и антенны, короба и трубы, бетонные и стеклянные конструкции непонятного назначения. Табас в темноте никак не мог разобрать, что это такое, до тех пор, пока не разобрал нечто смутно знакомое.

У наёмника перехватило дух, когда он понял, что по левую руку от него, в нескольких сотнях метров, виднеются из-под земли верхние этажи жилого дома с крышей, утыканной теми самыми загадочными шутками. Белые стены, большие окна, с зеркальными стёклами — они с Ибаром уже восхищались ими и смотрели снизу вверх, задирая голову.

— Это же… — неуверенно начал он, опасаясь, что Айтер поднимет его на смех, но тот кивнул, даже не дослушав.

— Да. Это дом. В центре Армстронга такие же.

От осознания того, какая толща песка отделяет их от улиц этого неизвестного города, закружилась голова. Десятки метров, если не сотни. Ибар, шедший рядом, только присвистнул. Зданий становилось всё больше, их высота увеличивалась: стало понятно, что они движутся по некогда широкой улице — прямому лучу, ведущему прямиком к месту назначения.

Табас раньше никогда не был внутри Железного Замка и теперь почему-то ужасно волновался. Айтер, стоило ему своими глазами увидеть цель, замолчал и больше не доставал окружающих пространными монологами на тему политики.

Лёгкий южный ветерок гудел в проводах и железных балках, отражался эхом от окон, и скоро Табасу стало казаться, что за отрядом кто-то следит.

Очень уж эти звуки были похожи на шаркающие шаги, бряцанье оружия и шёпот. Руба и Ибар вертели головами по сторонам, а вот Айтер был на удивление спокоен и шёл вперёд, не обращая внимания ни на что, захваченный близостью своей цели. Зеркальные стёкла искажали людей, то делая их фигуры отвратительно раздутыми, то, наоборот, истончая.

Юноша снял с плеча автомат и перехватил поудобнее. На всякий случай.

И случай не заставил себя ждать: резкий протяжный металлический скрежет, раздавшийся справа, вынудил людей, ожидавших нападения, тут же попадать на землю и ощетиниться стволами в сторону звука.

Ибар среагировал первым.

— За мной! — тихо рыкнул он Табасу и, пригибаясь, побежал по дуге, стараясь обойти ближайшее к ним белое здание. Юноша последовал за напарником, раскрыв глаза и навострив уши, чтобы не заполучить ещё одну пулю и, завернув за угол, увидел, что обожжённый наёмник стоит в полный рост, поднеся к губам указательный палец.

Табас присел возле него на колено, приготовившись прикрывать и высматривая противника. Он ожидал, что Ибар будет менять позицию, но тот удивил напарника: склонился и начал быстро-быстро шептать:

— Пока мы оторвались, самое время расставить все точки над i.

Табасу, не понимавшему, что тут происходит, стало не по себе, показалось, что Ибар сейчас на него набросится и придушит, оставив труп здесь, где не найдёт никто, даже птицы-падальщики.

— Давай, — осторожно ответил он, уступая напарнику возможность высказаться первым.

— Я знаю, что тебя завербовали во время заключения в тюрьме Адмет.

— Что-о? В смысле завербовали? — юноша округлил глаза и попытался изобразить удивление, но Ибара это не проняло.

— У нас нет времени! Прекрати строить из себя целку! — прошипел обожжённый наёмник так, что Табасу стало стыдно. Он почувствовал себя полным идиотом.

— Хорошо, — кивнул юноша, опуская голову, а Ибар продолжил:

— Так вот я знаю, что тебя завербовали в тюрьме Адмет. Более того, это произошло по моей инициативе. Когда офицер гвардии в Митоми проверял документы, то нашёл там записку. Кому она предназначалась — несущественно, но с тех пор за нами следили и вскоре взяли. Попав в тюрьму, я рекомендовал не тратить силы на остальных, а вербовать тебя.

— Значит, Айтер был прав, и ты действительно…

— Шпион, да, — кивнул Ибар. — Полковник Ибс Ардеш. Вообще, Айтер знал обо мне подозрительно много, надо было разобраться, откуда. Собственно, поэтому я и пошёл с ним.

— А убить его ты не мог?.. — этот вопрос давно волновал Табаса: было странно, что наёмник идёт с Айтером, даже не стараясь сбежать от нанимателя или убить.

— Стоп. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, — Ибар пожевал губами, собираясь с мыслями. — Я мог бы убить Айтера, — начал он. — Но людей там, наверху, очень заинтересовало, что он ищет, поэтому я в итоге и пошёл в экспедицию. Разумеется, притворяясь, что мне это неприятно и он держит меня за яйца. Так вот, Айтера мы с тобой и пальцем не тронем.

— Почему? — удивился юноша, который ожидал ровно противоположного.

— Ответ «потому что так приказали» тебя не устроит? — процедил сквозь зубы Ибар, косясь на угол здания.

— Нет, — помотал головой Табас.

— Никто до конца не знает, куда он нас ведёт и что хочет там найти.

— Но ведь речь шла о Железном Замке, разве нет? — удивился Табас.

— Да, о нём, — кивнул наёмник. — Но открытым остаётся вопрос, что именно он там будет искать. Тут есть ещё одна тонкость: наш Папаша слишком много знает такого, чего не знает вообще никто. Например, объект, к которому мы идём, уже давно не значится ни на каких картах, даже секретных. Что ещё может быть у него в голове? Так что приказ чёткий и ясный: он должен попасть в руки людей Дома Адмет живым.

Табас молчал, обдумывая услышанное. В принципе, это совпадало с тем, что он слышал от завербовавшего его следователя, но дело принимала интересный оборот.

— Ещё есть шансы, что сам Айтер может начать дурить и попытается убить нас, — продолжил Ибар, не дождавшись реакции напарника. — Мы сделали свою часть работы и больше не представляем для него никакой ценности. Слышал, как он пытался нас задобрить? Деньги предлагал и всё такое. Он не верит нам, поэтому и пытается купить.

Табас кивнул:

— Да, видно, что он боится.

— У нас с тобой получается хороший расклад — два на два. После устранения Прута баланс сместился в нашу сторону. При необходимости и Рыбу можно будет…

— После чего? — перебил неприятно удивлённый Табас. — Устранения?..

Ибар закатил глаза:

— Ну да, давай пожалей этого громилу. Он ещё до экспедиции разбивал людям головы без всякой жалости, а после резни совсем с катушек съехал. Или ты думаешь, что он питал к тебе какие-то товарищеские чувства и не выпустил бы кишки, если б Айтер спустил его с поводка?..

— Я запутался, — скривился Табас. — Я просто запутался. И не знаю, кому верить. Кто знает, вдруг ты сам пустишь мне пулю в лоб, когда всё будет кончено?

— Доказать отсутствие или наличие намерения я никак не смогу, — твёрдо сказал Ибар. — Если у тебя есть вопросы — задавай, — предложил он. — Мы договаривались по-честному, и сейчас я готов быть откровенным на все сто.

«Какое великодушие», — подумал Табас, а вслух сказал:

— Как ты получил эти шрамы? — это было первым, что пришло в голову.

— Какое отношение это имеет к нашему делу? — прищурился Ибар.

— Никакого, — пожал плечами юноша. — Совершенно никакого. И тем не менее, вот мой вопрос.

— Проверяешь? — шёпот обожжённого наёмника стал похож на змеиное шипение. — Ты же понимаешь, что мне неприятно об этом говорить. Зачем злить?

— Прекрасно понимаю, — Табас молчал, глядя напарнику в глаза.

— Хорошо. Я не стану юлить, хоть и уверен, что ты не знаешь настоящей причины, — он оскалился так, что Табасу стало не по себе. — Я сгорел в бронетранспортёре год назад. Причём, подожгли меня свои. Ещё вопросы?

— Да. Ты ведь неспроста шёл со мной всё время?

— Что?.. Нет, конечно, — усмехнулся Ибар в ответ, мгновенно расслабившись после того, как с неприятной темой было покончено. — Поначалу потому, что мы выжили с тобой вдвоём. Потом — из-за того, что ты шёл в Дом Армстронг, а мне как раз надо было к вам.

— Чтобы пойти в армию? — вспомнил Табас их давний разговор.

— Да, — снова напрягся Ибар. — Именно. Предвосхищая твой вопрос — потому, что это было моё задание. К слову, я не имею права говорить об этом вообще никому: секретность и все дела. Ну, а потом я увидел в тебе потенциального союзника. Ещё вопросы?

— И что шпион делал среди Вольных?..

— Ради легенды, — скривился обожжённый наёмник. — Я вообще должен был отслужить всего полгода, и если бы не тот инцидент… Слушай, если ты не против, я хотел бы не говорить больше об этом. Разглашение строго карается. Ещё вопросы?

— Вопросов нет, господин полковник, — Табас шутливо откозырял и вздохнул.

— Какие-то проблемы? — спросил Ибар настороженно.

— Нет, — юноша чувствовал себя одураченным салагой. Маленьким и глупым ребёнком, которого использовали втёмную, а он и не подозревал. — Нет, никаких проблем. Я всё понял. Айтер будет жить.

— Вот и отлично, — кивнул Ибар, однако у Табаса осталось ощущение, будто напарник не поверил ему ни на йоту и будет впредь держать ухо востро.

Вернувшись, наёмники заметили Айтера и Рубу, лишь когда те вышли из тени ближайшего здания, где лежали, приготовившись отстреливаться.

— Нервы, — пожал плечами Ибар, стойко выдержавший цепкий недоверчивый взгляд нанимателя. — Никого там нет.

Улица закончилась внезапно, дома расступились — и Табас увидел, что находится на границе огромного, диаметром в несколько километров, круга, в центре которого и высились те загадочные шпили.

— Это не замок, — задумчиво сказал он себе под нос, но все его услышали.

— А что тогда?.. — повернулся Ибар.

— Не знаю, — пожал плечами юноша. — Ни на что не похоже.

Айтер неожиданно громко засмеялся, заставив окружающих дёрнуться и схватиться за оружие.

— Да, ни на что, — хохотал он, хлопая себя по коленям и утирая слёзы чумазой ладонью. — Тебя не проведёшь.

— Может, объяснишь, что значит вся эта херня? — нахмурился Ибар.

— Сами посмотрите, — смех резко оборвался, как будто его и не было, только эхо ещё несколько раз ударилось о зеркальные окна. Айтер повернулся и ускоренным шагом побрёл вперёд, обожжённый наёмник, пожав плечами и переглянувшись с Табасом, не знавшим, как на всё это реагировать, последовал за ним.

Вблизи неведомая конструкция казалась ещё более внушительной, Табас пытался заставить себя не задирать голову, глядя на шпили, трубы и тросы, но её словно кто-то приподнимал на ниточках. Чёрные тени на фоне россыпи звёзд приковывали к себе взгляд, как магнитом. Табас улыбнулся, вспомнив, как он смеялся над Ибаром, который в Армстронге постоянно смотрел вверх, дивясь высоким зданиям.

— Отлично, что дальше? — спросил Ибар, когда отряд добрался до ближайшего шпиля, от которого в сторону остальных элементов этого чудовищно огромного конструкта тянулись то ли тросы, то ли толстые кабели — в темноте было не понять.

Стена была абсолютно гладкой: металл не тронула коррозия, но вовсе не такой однородной, как Табасу почудилось издалека.

Пронзавшую небо иглу башни обвивали узкие металлические лестницы и решетчатые ходы, а там, где они обрывались, тускло блестели в свете Гефеста технические люки и лазы.

— Сам-то как думаешь? — спросил наниматель. — Вверх до ближайшего лаза, разумеется. Ну, либо копать яму глубиной метров тридцать. Давайте, чем быстрее сделаем то, ради чего пришли, тем быстрее окажемся дома. Я уже хочу попасть внутрь.

Рыба смерил взглядом стену.

— Я согласен на яму.

Табас хохотнул.

— Пошли! — отмахнулся от него наниматель. — Врёмя не ждёт.

— Охренеть!.. — сказал Ибар, задирая голову к ночному небу, — А если грохнется? — опаску в его голосе Табас услышал впервые.

— Не грохнется, — уверенно сказал Айтер.

— Нет, ну а вдруг? — не хотел униматься наёмник.

— Если вдруг грохнется, то мы упадём! — огрызнулся наниматель, которому уже порядочно надоело стоять на месте. — Если страшно — бери лопату и копай яму. Может, найдёшь вход.

Рыба тихо хихикнул.

Длинный подъём по узкой лестнице, сваренной из стальных прутьев и гофрированного металла, выжал все соки. Перила были слишком низкими, и от этого становилось страшно. Табас прижимался к тёплой стене башни, сжимал вспотевшими ладонями перила и изо всех сил заставлял себя не смотреть вниз на пустыню, окрашенную тусклым светом Тоя в цвет потемневшего от старости серебра. Отсюда дюны ещё больше были похожи на морские волны, впечатление портили только коробки зданий, торчавшие из песка как надгробия, под которыми лежит мёртвый город.

Когда лестница осталась позади, обессиленный Табас упал на небольшую бетонную платформу, тяжёло дыша. В висках стучала кровь, ноги отказывались повиноваться, требуя восстановить силы после чёртовых ступенек, которых, казалось, тут было несколько тысяч. К счастью, старый металл не подвёл, и лестница не сверзилась вниз, хоть и скрипела довольно пугающе.

Следом за Табасом повалились на пол остальные члены отряда, даже Ибар тяжело плюхнулся, прислонившись к невысокому парапету и пытаясь перевести дух, однако неугомонный Айтер не дал расслабиться как следует: всего через пару минут заворчал, поднимая людей.

— Давайте-давайте, — говорил он. — Скоро мы отдохнём. Скоро насидимся.

Бившая из него нетерпеливая энергия раздражала, но в то же время и заражала, распаляя ненасытное любопытство.

Однако этот подъём оказался намного короче предыдущего. Ещё несколько пролётов и долгожданный технический проход — герметичная стальная дверь, похожая на сейфовую.

— Отлично, мы дошли. Что дальше? — спросил вымотанный Ибар. Воздух с сипением выходил из его рта, в уголках обожжённых губ собралась отвратительная белая пена.

— Сейчас… — наниматель снял рюкзак и, пошарив внутри, вытащил свой планшет, какую-то пластиковую коробочку и целый ворох кабелей, странных щупов и прочего технического хлама.

— Это ещё что такое?..

Айтер отмахнулся:

— Дайте свет кто-нибудь?

Все синхронно полезли в карманы и спустя несколько секунд, наполненных жужжанием динамо-машин, на куче хлама скрестились три жёлтых луча, под которыми Айтер начал быстро и споро соединять разрозненные части в единое целое.

Табас во все глаза смотрел на действия Айтера. Вот он с помощью ручной катушки заряжает что-то, берёт в руки два щупа, похожих на паяльники, тыкает ими в едва заметный белый пластиковый кружок справа от двери, смотрит на тускло светящийся дисплей, нажимает загадочные кнопки… Со стороны это выглядело полнейшим колдовством.

Что-то громко пикнуло, и Айтер, подобрав с пола пластиковую коробочку, открыл её и достал изнутри грязный кусок пластика размером с ладонь.

— Ну-ка… — он приложил пластик к белому кружку, подёргал дверь и выругался. — Блядь!.. Ладно, сейчас...

Действия повторились в той же последовательности — и снова ни черта. Снова и снова — безрезультатно. Айтер начал нервничать и ругался всё сильнее и громче.

— Да чтоб тебя!.. — в конце концов он замахнулся на свои хитрые приборы, явно желая смести их к чёртовой матери вниз, но сдержался и опустил руку. — Ни хрена… Ни хренашеньки… — наниматель сел на пол и уктнулся лицом в ладони.

— Может, другую дверь? — предложил Руба. — Эту могло заклинить. Сколько тут не было людей?..

— Сотни лет. Может быть, тысячи, — голос Айтера звучал глухо из-за того, что он не отнимал ладони от лица. — Этот объект законсервировали ещё до того, как южное полушарие сгорело.

— Ну вот видишь. Дверь, наверное, просто приржавела и…

— Да не могла она приржаветь! — поднял голову рассерженный Айтер. — Это вечный сплав. Время над ним не властно.

— Давай просто успокоимся и попробуем ещё раз, — примирительно поднял ладони Рыба. — Всё в порядке. Мы никуда не опаздываем, времени у нас хватит.

Айтер тяжело вздохнул, переглянулся с Табасом и Ибаром и протянул руку к щупам:

— Да, ты прав, — кивнул он устало. — Всё нормально. Просто нервы.

Снова и снова он повторял эти действия, с каждой неудачей становясь всё угрюмей. Люди сняли рюкзаки и сели на пол, держа фонари над головами. Айтер работал молча, но было заметно, что он близок к истерике — все его движения стали резкими и дёргаными, даже эмоции на лице выглядели так, словно он рвал канаты мимическими мышцами.

Табас отвлёкся на созерцание звёздного неба, провалился в мысли, мечты и воспоминания и в первое мгновение не понял, что за щелчок выдернул его из мира грёз.

— Ура-а-а! — завопил Айтер на всю пустыню. — Да! Да-а! Ну наконец-то! — он выругался особенно забористо, но в этот раз без злости, а с чувством собственного превосходства, как карточный игрок, сорвавший огромный куш. Дверь со скрипом распахнулась, открывая космически-чёрное нутро башни. Лучи фонарей тут же устремились туда, высвечивая точно такую же сваренную из металла платформу, и серую бетонную стену, по которой был протянут целый ворох кабелей. Там было тесно, и Табас даже немного расстроился: он ожидал увидеть внутренности этой огромной башни, а получил обыкновенный технический проход-прослойку.

— Теперь вниз, — Айтер шагнул в названном направлении по гулко отозвавшейся стальной лестнице, и Табас едва не застонал.

— Ну вот же… — вздохнул он, но делать было нечего. Последние шаги всегда и везде даются труднее всего.

Спускаться оказалось ещё сложнее: башня нагрелась за день и внутри было буквально нечем дышать.

Пыльные пролёты бесконечно тянулись в душной темноте, Табас сбился со счёта после пятого. Ноги немели, со лба текло ручьём, горячий воздух вырывался из груди с хрипом. Всё это очень напоминало песчаную бурю, в которую они попали, только теперь Табас ещё и двигался, что не добавляло комфорта. Позади него пыхтел Ибар, впереди, шатаясь, спускался Руба, а Айтеру всё было нипочём — и откуда только силы берутся?.. Сейчас юноша ему завидовал чёрной завистью.

— Так, стоп… — наконец, Айтер сам устал и, остановившись, уселся на ступени, привалившись спиной к стене. Остальные последовали его примеру. Табаса ноги уже не держали, он их даже не чувствовал, поэтому сразу же, услышав «стоп», со стоном опустился на ближайшую ступеньку. Оба бедра тут же свело судорогой, отчего он взвыл и принялся их разминать, стараясь унять боль.

— Что такое? — обеспокоенно спросил Ибар.

— Н-ничего, — ответил Табас, шмыгнув заложенным носом. — Сейчас всё в норме будет…

— Будь аккуратнее, — зачем-то сказал Айтер, но юноша лишь отмахнулся раздражённо.

— Да при чём тут аккуратность?! Загнал совсем… То вверх, то вниз, — бурчал юноша, растирая натруженные ноги. — Если снова надо будет вверх подниматься, то я точно тебя подальше пошлю.

Айтер снова громко захохотал: неожиданно, заставив остальных испуганно дёрнуться.

— Чего ты? — с опаской посмотрел на него Табас.

— Да так. Просто. Давайте за мной. Мы уже близко. Совсем-совсем близко, — Айтер встал и подобрал рюкзак. — Веселее, черти! — вскрикнул он залихватски и бегом побежал вниз.

Всё это выглядело жутковато. Снова зашевелился страх, нашёптывавший на ухо, что Айтер ведёт их на верную смерть. Пустая и тихая лестница, казалось, была бесконечной, стены начали давить, и на границе между светом и тенью — внизу, там, куда луч фонаря ещё не упал — наёмник боялся увидеть что-то чужое, странное и потому пугающее.

Снова стекающий по лбу пот, снова ноги, дрожащие от бессилия, — всё это уже было, но сейчас сил у Табаса осталось совсем немного — чуть-чуть, и хотелось, наконец, дойти, выполнить задание, данное Айтером, сесть и как следует отдохнуть. Закрыть глаза, снять ботинки, расслабиться, напиться воды и выпросить у Ибара ещё одну жвачку, а то что-то плохо становится. С грустью Табас заметил, что грядущая ломка уже воспринималась как нечто само собой разумеющееся.

Айтер остановился, и лучи фонарей сошлись на синей пластиковой двери, самой обычной, без маркировок, табличек и надписей.

— Ты ведь знаешь, куда мы идём, правда? — спросил Ибар у нанимателя.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил он.

Двери распахнулись, выпуская людей в широкий коридор: белые стены из неизвестного материала, скруглённые углы у пола и потолка, двустворчатые металлические гермодвери в конце.

— И как они?.. — Табас не успел задать вопрос, как в коридоре зажёгся свет. Кто-то закричал, ослеплённый юноша закрыл лицо ладонями и упал на пол, срывая оружие с плеча. Гермодвери с шипением открылись, Табас перекатился — уже снявший автомат с предохранителя, готовый принять последний бой, чувствовавший горечь и досаду от того, что не дошёл совсем немного…

— Тихо! Да успокойтесь вы! — кричал Айтер. — Всё нормально! Нормально, говорю! Тише вы, меня не пристрелите!..

Проморгавшись, Табас смахнул с глаз слёзы и поднялся на одеревеневшие ноги. Темнота за раскрытыми створками медленно расцветала красными огнями.

— Кажется, оно. За мной! — таинственно улыбавшийся Айтер сделал шаг из коридора, и отряд, толкаясь, всей гурьбой подался за ним. Табас, сперва постыдившийся своей паники, забыл о ней через мгновение, стоило только ступить за пределы коридора в колоссальное помещение, освещённое красными аварийными лампами.

Поначалу Табас не понял, где именно очутился — не в последнюю очередь благодаря тусклому освещению. Он был поражён масштабу: задирал голову вверх до тех пор, пока не начала болеть шея, и не видел потолка — взгляд просто терялся в лабиринте лестниц, конвеерных лент, бетонных платформ, расположенных на разных уровнях, труб, тросов и проводов.

Отряд стоял на площадке размером с футбольное поле, заставленной всяким хламом, отчего она напоминала огромный лабиринт. Металлические контейнеры с неизвестным логотипом в виде стилизованного дерева составляли целый многоэтажный город с широкими проспектами, на которых вместо машин были припаркованы погрузчики, а вместо обычного городского мусора валялись сломанные ящики и полиэтилен.

В центре платформы, на которую вывел их Айтер, юноша разглядел огромный цилиндр размером с многоэтажный дом, из которого вверх, до самого невидимого потолка, тянулась широкая труба, словно паутиной густо оплетённая со всех сторон арматурой и проводами. Точно такие же поднимались и с остальных платформ.

Судя по бортикам из железной сетки и пустоте за ними, ниже были ещё уровни, уходящие неизвестно на какую глубину. Всё это поражало воображение, а недостаток освещения только распалял фантазию. Куча непонятных ящиков, коробок и огромных стальных приспособлений, которым мозг, вдохновлённый чёрными рублеными тенями, дорисовывал гребни, когти, шипы и жвалы, пугала и заставляла людей жаться поближе друг к другу.

Ибар тут же оказался рядом и Табас почувствовал, как наёмник незаметно ткнул его в бок — слишком сильно для простого совпадения. Юноша подобрался и начал озираться по сторонам, особое внимание уделяя Рыбе и Айтеру, которые, впрочем, сами, похоже, мало понимали, где оказались.

Внезапно что-то щёлкнуло. Табас посмотрел вверх и увидел, как с гудением, щелчками и перемигиванием, постепенно, то тут, то там, оживают белые лампы основного освещения, являя истинный масштаб помещения, в котором они находились.

— Охренеть, — только и смог произнести Ибар, подошедший к сетке и взглянувший вниз. Табас поспешил следом, и у него самого захватило дух. Огромный город под одной крышей: высокий, раскинувшийся на километры вширь и ввысь так, что нельзя было толком рассмотреть ни дна, ни потолка, ни противоположных стен, только бесконечные платформы и разноцветные контейнеры на них.

Весь этот комплекс напоминал исполинский склад, и у Табаса зачесались ладони при мысли о том, сколько тут может быть различного добра. Внизу он видел распакованные станки, погрузчики, какие-то запчасти, блоки для сборки стандартных конструкций, стальные листы, бочки с неизвестным содержимым — и это только то, что попадало в поле зрения. Всё это стоило неимоверных денег. Однако Табас быстро себя одёрнул: эти вещи стоили бы неимоверных денег, если б это можно было доставить в более-менее цивилизованное место. Интересно, что тут нужно Айтеру? Вопрос пока оставался без ответа, поскольку наниматель хранил загадочное молчание.

Да уж, с помощью этого бездонного хранилища можно было бы легко восстановить цивилизацию из руин. Интересно, в этом ли заключался план Айтера? И если так, то что именно ему тут было нужно и как он собирался это доставлять в Армстронг?.. Одни вопросы без ответов.

— Это ты сделал?.. — настороженно спросил Ибар.

— Конечно я, — ухмыльнулся наниматель и посмотрел на ближайшую металлическую громадину, оказавшуюся вовсе никаким не доисторическим ящером, а обыкновенным погрузчиком, выкрашенным в чёрно-оранжевую полоску. — Неплохо. Даже очень.

— Что именно? — уточнил обожжённый наёмник.

— Этой штуке несколько сотен лет, а даже краска не облупилась. Завидую тем, у кого была такая техника. И жалею, что мы всё просрали, — Айтер постучал по металлу, словно проверяя его на прочность.

Ибар поморщился:

— Дальше куда?

— За мной, конечно. Куда же ещё?.. — Айтер махнул рукой в сторону дальнего конца платформы и указал на тот самый огромный цилиндр.

Оказалось, что туда вела самая настоящая железная дорога, только рельс было две пары, а не одна и параллельно им была устроена широкая конвейерная лента, заставленная стальными контейнерами.

Громыхая ботинками по гофрированному полу, Табас размышлял о том, что тут мог искать Айтер. Создавалось ощущение, что на этом складе можно было найти всё, что угодно. Табас попробовал соотнести услышанные им от нанимателя слова о спасении мира, бесконечных войнах на Кроносе и восстановлении бизнес-империи.

Может, он пришёл сюда за какими-нибудь давно забытыми экологическими разработками, с помощью которых можно будет обратить пустыню вспять? Или его интересовал вечный двигатель, что положит конец энергетическому кризису?

А возможно, наоборот, Айтера интересовали не мирные изобретения, а, например, сверхбомба, которой можно будет шантажировать мировые правительства, либо оружие и военная техника: какие-нибудь беспилотные танки и самолёты, которыми их наниматель раздавит ненавистные ему Железные замки и установит свой железный порядок?.. А может, всё вместе?

Даже самые экстравагантные идеи под сводами этого зала не выглядели бредовыми, наоборот, фантазия работала на полную катушку, наделяя плоды воображения плотью и заставляя верить в них. Молчание Айтера только подстёгивало разум, создававший теории на пустом месте. Видимо, этого наниматель от них и ждал.

Быстро устав смотреть по сторонам на ряды одинаковых контейнеров, Табас обратил внимание, что сверху, метрах в тридцати над рельсами, была смонтирована ещё одна странная конструкция неизвестного назначения: какие-то поршни, противовесы, широченные захваты, выкрашенные в чёрно-жёлтый. Насколько юноша понял, эта штука должна была двигаться параллельно путям по нескольким толстым тросам. Может, какая-то разновидность погрузчика?.. Непонятно.

Цилиндр, к которому вёл их Айтер, казался идеально гладким только из-за того, что располагался очень далеко. Чем ближе юноша подходил, тем яснее видел, что серая громадина, словно морщинами, изрезана бороздами и складками, усыпана какими-то башенками и кубическими надстройками, обвита кабелями, трубами и тросами. Всё на платформе стремилось к ней — рельсы, конвейер, провода, «улицы» из ящиков и контейнеров.

— Да-а, — протянул Руба, когда задрал голову вверх. — Умели строить. Монументальная штука.

У подножия обнаружилась обширная площадка, ограждённая невысокими, по пояс, металлическими бортиками. На ней был установлен большой экран, рядом с которым располагался широкий полукруглый пульт с кучей кнопок, тумблеров и переключателей — судя по количеству кресел с истлевшей обивкой, это было полноценное рабочее место для семи человек.

Айтер по-хозяйски зашёл на площадку и бросил рюкзак на пол.

— Посидите пока, — приказал он и начал осматривать пульт, пытаясь, наверное, включить питание.

Ибар нахмурился, Табас тоже насторожился.

— «Посидите»… — фыркнул обожжённый наёмник, но больше ничего не сказал, и сел на рюкзак, продолжая напряжённо оглядываться по сторонам, словно ожидая атаки из засады.

— Да, кстати, вы там располагайтесь поудобнее, — подал голос наниматель, стоявший на карачках и пытавшийся вскрыть пластиковый короб с проводами. — Я тут надолго.

— Может, мы поможем? — предложил Табас, подмигнув напарнику.

— А ножки не болят?.. — хохотнул наниматель в ответ. Оценив своё состояние, Табас решил, что да, болят, причём сильно. Настолько, что даже возможная перспектива получить пулю в голову его не так уж и пугала. Он уселся возле бортика и с наслаждением завалился на спину, не снимая рюкзака. Что-то больно ткнулось в поясницу, но наёмнику было всё равно — наконец-то, он получил долгожданный отдых. — Лови момент, всё равно вы в этом ничего не понимаете.

— А ты понимаешь? — вкрадчиво спросил Ибар.

— Да, — коротко ответил Айтер, вылез наружу, и, достав из недр рюкзака отвёртку, зачем-то на неё подул и опять полез вниз — что-то откручивать.

Когда экран загорелся, Ибар занервничал ещё сильнее: вскочил, начал ходить кругами и в какой-то момент, не вытерпев, решительно направился к площадке, но дорогу ему преградил Руба.

— Он же сказал посидеть тут, — боец улыбался дружелюбно, но одними губами, глаза оставались такими же: холодными, выцветшими, рыбьими, без малейшей тени эмоций. На его лице было крупными буквами написано: «Я стараюсь быть вежливым и, если что, переведу всё в шутку. Но не делай глупостей, я слежу за тобой».

— И что?.. — рыкнул наёмник. Табас напрягся в предвкушении драки, но её, к счастью, не случилось — вся махина серого цилиндра разом басовито загудела, словно огромный трансформатор, и из-за этого мелко задрожал бетонный пол. Раздался протяжный и глубокий, пробирающий до самых костей, металлический скрип.

Ибар, испуганно оскалившись, резко поднял голову вверх и тут же перевёл взгляд на довольного Айтера, который стоял за пультом, улыбаясь.

— Обосрались? — хохотнул он. — Отставить страхи, золотые мои! Сейчас-сейчас… — пальцы нанимателя забегали по клавиатуре, рядом с ним из воздуха соткалась синяя голограмма — загадочное меню, в которое он несколько раз ткнул пальцем, после чего оно исчезло. На экране в это же время быстро пробегали непонятные строчки символов, линии и графики, возникла и исчезла цветная карта Кроноса — Табас смог рассмотреть красные точки Железных замков. Снова голографическое меню и какое-то всплывающее окно на экране. Табас хотел прочесть, что там написано, но не успел из-за блика: когда он наклонил голову, Айтер уже ткнул пальцев в крупное «Да».

— Хватаем рюкзаки и быстрее за мной! — вскрикнул он и сразу же ко всей какофонии прибавились короткие завывания сирены — громкие, перекрывавшие даже оглушительный скрип, похожие на трубное звериное «Ур-ру-у-у».

Табас подскочил и, кряхтя от боли в мышцах ног, бросился следом за Айтером. Ибар бешено вращал глазами и был явно напуган, прежде всего из-за полнейшей таинственности происходившего.

Что сделал их наниматель? Почему зазвучала сирена? Куда они бегут, и находятся ли в опасности?

— Давай-давай-давай! — подгонял Айтер. За полминуты люди успели обогнуть огромный конструкт, и Табас открыл рот, увидев, что конвейер ожил, а штука, которая висела над ним, поднимала контейнеры и загружала их в раскрытый цилиндр — створки гигантских стальных ворот разъехались в стороны, открывая его пустое нутро, постепенно заполняемое грузом.

— Как ты это сделал? — запыхавшись, спросил Руба.

— Инженер я или не инженер? — самодовольно улыбнулся Айтер. — Живее! Туда! — наниматель, не сбавляя скорости, повернул и рванул внутрь цилиндра. Только когда он указал рукой направление, Табас понял, что их цель — открытая коробка грузового лифта, огромного настолько, что в нём можно было играть в футбол.

Наниматель добрался первым, затормозил подошвами о стальные прутья пола и давно уснувший механизм, словно ждал этого: задрожал, загудел, застонал, будто живое существо, и, дёрнувшись, с неимоверным скрипом пополз вверх.

Ибар и Рыба успели запрыгнуть следом, а Табас с ужасом осознал, что безнадёжно опаздывает — ноги почти не двигались, дыхание сбивалось, сердце заходилось и обливалось кровью.

— Ну-у! — проревел Ибар и, рухнув на пол, протянул напарнику руку. — Хватай!

Неуклюже подпрыгнув, отчего позвоночник, и без того замученный в последние дни, едва не осыпался на пол мелкими осколками, наёмник схватил вспотевшей ладонью обожжённые запястья, и тут же его легко, словно он был игрушкой, понесло вверх. Ибар нечеловеческим усилием втащил его в лифт и Табас, упав, как следует приложился лицом о прутья пола.

Во рту стало солоно и юноша, откатившись подальше от края и усевшись, потянулся ощупывать лицо. На пальцах остались красные следы, которые он вытер о штаны.

— Губа, — Ибар показал на себе и Табас, кивнув, приложил тыльную сторону ладони к болячке.

— Всё в порядке? — спросил Айтер, и только сейчас до молодого наёмника дошло, что они с Рыбой даже не попытались ему помочь. Боец старательно отводил глаза, делая вид, что осматривает склад с высоты через сетку, которой лифт был огорожен по периметру, а Айтер улыбался настолько фальшиво, что хотелось прописать ему в морду. «Вот, значит, как?», — зло подумал Табас про себя. Значит, действительно пошла серьёзная игра, и есть все основания волноваться за собственную жизнь. Это пока что они растерялись и ограничились невмешательством, а возможно, и просто не успели столкнуть вниз Ибара, но потом... Чутьё подсказывало, что оружие надо держать наготове.

Лифт трясся, скрипел, стонал, качался, дребезжал и поднимался с удручавшей скоростью.

— Боже, эта штука может двигаться ещё медленнее? — процедил сквозь зубы Айтер, притопывавший на месте от нетерпения.

— Ага. Если бы Табас не добежал, то успел бы эволюционировать, отрастить крылья и нас догнать, — неловко попытался пошутить Руба. Табас из вежливости хохотнул, но остальные молчали, и поэтому смешок прозвучал одиноко и неуместно.

Механизм, над которым они поднялись, работал быстро, плавно и слаженно — давно заложенная программа не давала сбоев. Опустить магнит, присосаться к контейнеру, зафиксировать при помощи захватов, поднять, погрузить внутрь цилиндра, повторить. Снова и снова, до тех пор, пока открытый прямоугольник пустого пространства, похожий на огромный шкаф, не заполнится.

Наконец, кабина лифта вздрогнула и остановилась, сирена внизу стихла. Подхватив сброшенные на время пути вещи, отряд ступил на очередную платформу — только маленькую и заканчивавшуюся металлическими дверьми. Ибар, оценивший их толщину, одобрительно покачал головой — минимум полметра стали, могучие доводчики и штыри замков толщиной с запястье действительно впечатляли.

— Аккуратнее! — внутри было темно, и Айтер достал фонарь. — Ага, давайте сюда. Только осторожно.

За первой дверью обнаружилась ещё одна, после короткого, буквально на два шага, коридорчика. Жёлтые лучи фонарей прорезали тьму, мельтешили тут и там в тесноте, высвечивая спины и головы людей, надписи, предписывающие не отстёгивать ремни, кучу непонятных пиктограмм, стоявшие у стен полукругом большие оранжевые кресла и прикреплённые к стенам странные штуки — Табас с первого взгляда узнал только огнетушители.

— Садитесь и ждите, — привычно скомандовал наниматель и уже почти скрылся в темноте, но его остановили.

Не Ибар, что было ожидаемо, судя по тому, как он напрягся и собрался что-то сказать, а Руба — и это Табаса изрядно удивило. Боец крепко схватил Айтера за плечо, так, что тот коротко ойкнул.

— Куда это ты?..

Папаша закатил глаза:

— Тебе-то какое дело?

— Оставить нас хочешь?..

Лицо Табаса вытянулось от изумления. Страх Рубы быть брошенным стал для него полной неожиданностью.

— Да успокойтесь вы все! — Айтер раздражённо отбил в сторону руку бойца. — Чего как маленькие? Хватит уже, золотые мои, я никого из вас не собираюсь убивать! Хотите — пойдём со мной, — скривился наниматель. В полутьме его лицо выглядело уродливым и страшным, каждая морщинка отбрасывала чёрную тень. — Будем толкаться на пятачке метр на метр, мешать мне работать, злиться и перестреляем в итоге друг друга к хренам. Вы этого хотите?.. Посидите вы, чёрт бы вас побрал, спокойно. Вы мне нужны, никто вас не бросит.

— Нам нужны ответы, — процедил Ибар, подошедший ближе. — И прямо сейчас.

— Иначе что?.. — вскинул голову Айтер. — Хочешь — выходи, я тебя не держу.

Установилось неловкое молчание. Никто не поверил, но крыть было нечем — ситуация и впрямь получилась патовая.

— Хорошо, если мы все успокоились, то садитесь, пожалуйста, в те замечательные кресла и отдыхайте. И да, не суйтесь к дверям без моего разрешения, хрен его знает, какая тут автоматика. Перекусит ещё к чёрту…

— А ты куда? — мрачно зыркнул Ибар.

— Наверх. Тут я. Никуда не денусь.

Посветив в указанном направлении, юноша увидел, что в центре потолка зияет круглый люк с лестницей. Точно такой же был внизу — очевидно, команда находилась на одном из срединных уровней. Айтер подошёл к лазу, оставил рюкзак и, отстучав подошвами по металлическим ступеням, скрылся.

— Ну, давайте садиться, — подал плечами Рыба, который сам, похоже, ничего не понимал.

Кресла оказались замечательными — удобными, обволакивавшими всё тело и поддерживавшими так мягко, что создавалось ощущение, будто юноша плавает на спине. В первую же минуту Табас начал клевать носом: его организм мог выдержать жару, голод, жажду, боль, но испытание уютом это было уже слишком.

Под потолком что-то пикнуло. Юноша дёрнулся, стряхивая с себя сонливость и услышал, как заговорил по громкой связи Айтер, предварительно два раза подувший на микрофон.

— Как слышно?..

— Э… — подал голос Ибар. — Эм… Нормально.

— Как слышно, ау?.. — перебил его наниматель. Ибар снова сказал, что всё хорошо, но Папаша только ещё раз подул в микрофон и пробормотал:

— Ладно. Тут эхо за дверью, значит, связь работает. Так. Сейчас не пугайтесь, я включаю свет.

Табас едва успел зажмуриться, но даже сквозь веки его глаза неприятно обожгло — свет был белым, ярким и беспощадным. Рядом тихонько выругался Рыба.

Осмотревшись, Табас увидел, что они находятся в небольшой круглой комнате, похожей своей формой на таблетку. В пользу этого сравнения говорил и цвет окружающего пространства: преобладал стерильно-белый, не запятнанный ничем, и поэтому коричневые следы подошв на полу были очень заметны.

— Берите все вещи и укладывайте в короба прямо над вашими головами. Вон те, белые. Да, Табас, ты правильно смотришь, — юноша вздрогнул, когда услышал последние слова. — Я вас вижу. Давайте-давайте. Пушки тоже.

— Ну это ещё что за хрень? — тяжело вздохнул Ибар. Он покачивал автомат в руках, не зная, как поступить, и явно не желая расставаться с ним, но в итоге всё-таки подчинился: спрятал свой грязный баул и оружие в белый пластиковый короб над креслом, хлопнув несколько раз дверцей, которая никак не хотела закрываться.

— Теперь снова в кресла. И повторяю, что бы ни случилось, не пугайтесь.

— Ну отлично, — пробурчал Табас. Ему почему-то стало страшно, фантазия подкинула картину того, как ему в спину вонзается острый стальной шип. Волосы на загривке тут же встали дыбом.

— Пристегнитесь.

— Нет, ну это уже… — возмутился Ибар, Папаша прервал его, специально увеличив громкость:

— Если хочешь, чтобы тебя размазало, то не пристёгивайся!

Айтер говорил не с молодым наёмником, но ему почему-то стало стыдно.

Закопошившись на сиденье, он вытащил из-под задницы ремни с массивными металлическими бляхами и застегнул в порядке, описанном инструкцией на стене. Руба что-то тихонько бормотал себе под нос, Ибар ругал нанимателя, заставлявшего его заниматься «хрен знает чем».

Раздалось громкое шипение, стальные двери плавно закрылись. У Табаса заложило уши — и он зевнул, заметив, что Ибар и Руба повторили за ним.

— Давление… — пробурчал Айтер, но его никто не понял. — Так… Сейчас. Вот!

Комната вздрогнула и мелко завибрировала, даже сквозь толстые стены Табас расслышал нараставшее жужжание, ощущаемое всем телом. Юноша отвлёкся на стены и поэтому вскрикнул от неожиданности, когда его кресло внезапно откинулось назад. Возмущённые голоса Ибара и Рыбы дали понять, что это случилось не только с ним — всех людей принудительно перевели из сидячего положения в лежачее.

— Какого хрена? — вопил обожжённый наёмник, пытавшийся дёргать непослушные ремни. — Айтер! Айтер, мать твою!..

— Держитесь!

Жужжание стало ещё громче: теперь оно просто оглушало, но продолжало нарастать, звуча на всё более высокой ноте, проникало в мозг, терзало сознание, вызывало панику. Табас заорал что-то нечленораздельное, испугавшись, что наниматель хочет их таким образом убить, но тут же раздалось громкое «Вжиу!», резанувшее слух, и юношу вдавило в кресло так, словно в грудь попал артиллерийский снаряд. Он завопил бы от ужаса, да вот беда — вдохнуть никак не удавалось и глаза чуть не вылезали из орбит от давления. Сбоку жутко хрипел Ибар, и Табас, захотевший посмотреть на него, понял, что не может даже пошевелиться: тело налилось невообразимой тяжестью, справиться с которой мышцы были не в состоянии.

Комната заходила ходуном, словно во время землетрясения или артобстрела, белый свет погас, оставив людей в кромешной тьме, но тут же замигала прямоугольная красная лампа со стёршейся надписью, только добавлявшая жути и освещавшая перекошенные лица, оскаленные рты и выпученные глаза.

Мозг не работал — вместо него правили балом инстинкты, на все лады голосившие об опасности. Табас яростно желал содрать ненавистные ему ремни, но тяжесть в теле не давала этого сделать, и из-за этого юноша чувствовал себя полностью беспомощным.

Однако постепенно тяжесть уходила. Уши несколько раз закладывало, и юноша зевал как можно шире. В желудке творилось что-то неладное — слегка тошнило, казалось, что его содержимое карабкается по пищеводу обратно.

Едва почуяв, что может двигаться, молодой наёмник, с хрипом втянув в себя воздух, принялся судорожными движениями расстёгивать ремни, слыша, как рядом то же самое делают и Ибар с Рыбой.

Усталость отпускала, грохот внизу, который Табас слышал раньше, постепенно становился всё тише и тише, пока не затих совсем.

— Не надо!.. — юноша еле узнал голос Айтера. Никто и не подумал останавливаться и вскоре победный щелчок последнего замка ознаменовал собой освобождение из плена.

— Сидите на месте!..

Табас хотел подняться одним быстрым движением — нужно было срочно достать автомат, без которого он чувствовал себя голым, однако произошло неожиданное. Вместо того чтобы встать на ноги, Табас взмыл к потолку и крепко врезался макушкой в потолок, отчего в голове на миг помутилось, а перед глазами заплясали искры.

— Какого хре… — Ибар не успел договорить и тоже ударился о потолок. Руба, как более благоразумный, лежал внизу, на кресле, смотрел настороженно и двигаться не собирался, однако сам собой приподнялся над полом и поплыл в воздухе, неловко размахивая руками.

— Говорил же не отстёгивайтесь! — Айтер крепко выругался. — Как дети малые! — наниматель вздохнул. — Ладно, раз уж всё равно отвязались, давайте сюда. Уровнем выше есть иллюминаторы. Какая же красота… — со странным придыханием сказал он и отключился, а Табаса пронзила острая догадка.

— Где мы?! Где мы, чёрт побери?! — орал Ибар, бешено вращая глазами и стараясь вернуться на пол.

— Да отстань ты!.. — раздражённо оттолкнул его юноша, отчего они оба разлетелись в противоположные стороны. Руба, как самый аккуратный, сперва понаблюдал за их барахтаньем и, сделав верные выводы, легонько оттолкнулся руками и, взмыв вверх, скрылся в круглом люке наверху.

— Вот это… — произнёс он тихо, оказавшись внутри, и Табас сумел-таки направить свой полёт куда надо: аккуратно, стараясь не совершать лишних движений, но всё равно врезаясь головой в стены, потолок и ругавшегося на все лады Ибара.

Внутри такой же «таблетки» с креслами, но без дверей, висел в воздухе Руба, прилипший лицом к небольшому круглому иллюминатору. С противоположной стороны был ещё один, но Табас заметил его не сразу, потому что он был непроницаемо-чёрным.

Табас уже понял, что они куда-то летят — он читал о древних суборбитальных пассажирских самолётах, но не мог даже и мечтать оказаться на одном из них. «Самолёт», — пробовал Табас на язык старое, почти забытое на Кроносе слово. «Самолёт». После него осталось странное послевкусие — что-то волшебное, прямиком из детства, загадочное, таинственное и непостижимое, вызывавшее восторг и ассоциации с яркими книжками, освещёнными настольной лампой и многочисленными корявыми рисунками.

Теперь понятно, почему Айтер говорил, что возвращение не займёт много времени. Вот только неужели они уже летят домой? Айтер же вроде ничего не успел сделать или забрать. Или всё же успел? Чем загрузили их самолёт?

Похожие мысли читались и на лице Ибара, который кое-как, осторожно цепляясь за лестницу, карабкался к остальным. Наёмник оглядывался по сторонам, но уже не испуганно, а заинтересованно, словно пытался увидеть неведомую цель Айтера прямо здесь.

Может быть, он хочет привести самолёт в Армстронг, чтобы использовать его в своих целях? Но почему ему нужен был именно этот: судя по мягким креслам и экранам на стенах, явно пассажирский, а не военный. Вообще достать что-нибудь летающее в Армстронге было нетрудно, притом по цене металлолома — вся авиация давно стояла на консервации и никому не была нужна. Значит, дело всё-таки в грузе. Продать его, на вырученные средства возродить свою компанию и попробовать спасти мир ещё раз — чем не план?

Однако было немного досадно, что Айтер, за которым они так следили, всё-таки их обдурил.

Рыба был загипнотизирован зрелищем, и его пришлось немного подвинуть, чтобы выглянуть в иллюминатор.

Первое, что бросилось в глаза — это горизонт. Он был выпуклой формы и постепенно, но с хорошо заметным ускорением, отдалялся, становясь ещё более округлым. Солнца юноша пока не видел, но оно скоро должно было взойти — на востоке воздух был очень ярко освещён и длинные пряди полупрозрачных облаков, из-за далёкого расстояния казавшиеся крохотными ниточками приятно порозовели.

Такое Табас видел только в детстве, во время затмения Гефеста. Солнечный свет был похож на яркую корону, обрамлявшую абсолютно чёрную пустоту. Лишь на севере тускло поблёскивали какие-то мелкие, почти невидимые огоньки, да красноватый отсвет Гефеста был заметен у полюса — на водах полярного моря.

— Море… — шокировано прошептал Табас.

— А там — полюс! Лёд! — ткнул пальцем в стекло Руба.

— Да-а, ничего себе…

— Представляю, что будет, когда мы окажемся на солнечной стороне...

Ибар медленно подплыл к ним со спины и немного оттолкнул Табаса, который недовольно на него шикнул.

Восход не заставил себя ждать: очень скоро они увидели нестерпимо яркий белоснежно-белый диск на фоне немигающих звёзд и Кроноса, что медленно проплывал над ними — огромный, величавый.

С высоты были прекрасно видны климатические пояса.

На юге солнце беспощадно выжигало своими лучами огромную красно-коричневую пустыню, которая, как с удивлением заметил Табас, поглотила уже больше половины полушария. Огромное пространство было похоже на небрежно застеленный коричневый плед, изрытый глубокими тёмными рытвинами разветвлённых каньонов, которые можно было принять за речные русла, и стёршимися от времени складками горных хребтов.

Чуть севернее она переходила в коричнево-жёлтую полосу степи, протянувшуюся вдоль параллелей грязной змеёй пожухлой травы и сухих деревьев.

Стоило перевести взгляд ещё выше, и глаз отдыхал, радуясь изумрудным пятнам лесов и блеску речной воды, которые постепенно тускнели и превращались в серую приполярную тундру, обрывавшуюся у моря: холодного моря, того самого, виденного лишь на фотографиях — с огромными льдинами и серыми валунами пресной воды.

А дальше, у самого края бездны, блестел неогранённым алмазом полярный ледник.

Табас вспоминал карту, которую разглядывал в детстве, и не узнавал знакомых мест. Реки пересыхали, пустыня пожрала равнины, некогда бывшие зелёными и плодородными. Ледяные шапки горных пиков почти везде исчезли; там, где раньше шумели леса, теперь желтели выжженные безводные степи, а море — это было самым большим разочарованием — уменьшилось почти вполовину.

Но это был север — пусть и изменившийся, но свой, родной. Юг был гораздо интереснее. В противоположность практически полностью безоблачному северу там закручивались в спирали огромные атмосферные фронты. Собственно, само южное полушарие было практически не видно из-за них, но участки, свободные от облаков, ярко и буйно зеленели. Там текли полноводные реки, бушевали мощные ураганы, и море не шло ни в какое сравнение с северным: огромная акватория сверкала в солнечных лучах и была не серой, а насыщённо-синей.

— Как тебе путешествие? — голос Ибара неожиданно раздался прямо рядом с ухом Табаса.

— Отлично, — салага был опьянен полётом и видом Кроноса, даже явные изменения в географии не смогли его расстроить. — Интересно, откуда там столько воды? С севера она как-то ушла что ли?..

— Да-да, — рассеянно ответил Ибар и приблизился. — Будь начеку, — прошептал он на ухо и радость наёмника тут же схлынула. Табас вспомнил, что находится в окружении людей, готовых его убить и подобрался, готовясь встретить удар. Он покосился на Рыбу, который что-то шептал себе под нос, уткнувшись носом в стекло иллюминатора.

— На подлёте, — отрапортовал Айтер.

— Куда ты нас тащишь? — громко спросил Ибар.

— Я не слышу, — судя по голосу Айтер улыбался. — Но, в принципе, могу представить, что ты спросил. Если вы хотите понять, куда мы летим, то смотрите не в тот иллюминатор.

Люди тут же послушались Айтера и, оттолкнувшись, перелетели к противоположной стороне своего отсека, где после короткой борьбы за место, увидели, что совсем рядом с ними, казалось, вообще на расстоянии вытянутой руки, за стеклом висит ярко освещённый солнцем Той.

Вытянутая серая каменюка длиной в двадцать километров чернела провалами туннелей, ощетинивалась антеннами и серебристыми башенками-надстройками, сверкала солнечными батареями и металлическими тросами. Рубленые очертания естественных скал, кратеров и каньонов плавно перетекали в металл и обратно в причудливом коктейле, где трудно было разобрать, выход ли это на поверхность какой-то руды, или же рукотворная конструкция.

То тут, то там вспыхивали небольшие огоньки — астероид вращался и автоматически корректировал свой курс. Один из дальних его краёв, утолщённый, отчего его так и тянуло назвать кормой, был увенчан гигантской конструкцией из серебристого металла.

— Двигатель, — прошептал ошеломлённый Табас.

— Сейчас будем садиться, — сказал Айтер. — Пристегните ремни.

Табас не стал спускаться вниз — уселся напротив иллюминатора, застегнулся на все замки и следил за тем, как челнок огибает астероид, заходя на посадку. Он провожал взглядом серый космический пейзаж, дополненный творениями человеческих рук, как вдруг заметил показавшуюся из-за «горизонта» и быстро приближавшуюся крупную надстройку смутно знакомой формы. Пирамидальная конструкция из металла была по размеру намного больше остальных и выглядела, как настоящий грузовик рядом с разбросанными игрушечными машинками.

Астероид продолжал вращаться, громадина приближалась. Табас напрягал зрение и память, силясь вспомнить, на что она похожа, но Ибар оказался первым.

— Это Железный Замок! — вскрикнул он шокировано.

Эти слова заставили молодого наёмника подпрыгнуть в кресле и с удвоенным вниманием уставиться в иллюминатор. Да, это был именно Замок. Стало немного стыдно из-за того, что не он, с детства интересовавшийся космосом, его узнал.

Утешало лишь то, что все Замки на Кроносе были в разной мере изношены, а в некоторых местах вообще частично разобраны на стройматериалы. К тому же, пейзаж явно не располагал к узнаванию: серая скала, изрытая кратерами, выглядела чуждо настолько, насколько это вообще было возможно.

Зато стало понятно, для чего нужно большинство приспособлений на поверхности Тоя — это были раскрытые, как цветочные лепестки, устройства стыковки. Ныне почти все они пустовали, поскольку Железный Замок остался только один.

«Всё удивительнее и удивительнее», — подумал наёмник. Это путешествие превзошло все его ожидания. В начале пути юноша и думать не смел о том, чтобы отправиться в космос, стать тем, кто впервые за несколько тысяч лет увидит Кронос с орбиты и побывает на Тое. Волнующе.

Серая громада росла, и когда корабль приблизился вплотную и развернулся, его резко тряхнуло, после чего Табас почувствовал, что обрёл вес.

За иллюминатором проплыл пористый, похожий на губку, камень, тут же сменившийся тёмным металлом какой-то шахты. Мимо иллюминатора медленно проплыла надпись «#2», корабль ещё раз тряхнуло — и он остановился. Внизу, в районе дверей, к обшивке что-то присосалось и зашипело. Снова заложило уши.

— Открываю двери! — сказал Айтер. — Будьте готовы, оружие достаньте сразу. Мало ли что тут может быть...

Ибар шумно и с облегчением выдохнул — полёт закончился.

Табас поспешно выбрался из паутины ремней безопасности, сграбастал рюкзак и автомат и, обгоняя остальных, полез вниз, не обращая внимания на предостережение Айтера и горя желанием стать первым человеком, ступившим на Той спустя тысячелетия.

25.

Молодой наёмник раньше всех выбрался из корабля, несмотря на предупреждение Ибара и здравый смысл, кричавший, что это неправильное решение и на Тое может быть опасно. Тем не менее, юноша был достаточно разумен и осторожен: сперва высунулся с оружием, осматриваясь, и только потом пробежал по короткому шлюзу, остановившись на небольшой площадке, расположенной под самым потолком дока.

Полутьма и тишина, лишь далеко внизу скворчат и потрескивают двигатели, которые с шипением обдают вонючим химическим паром штуковины, похожие на огнетушители. Табас перегнулся через стальные поручни, окидывая взглядом док, но, к собственному разочарованию, не увидел ничего особенного или ярко выражено космического. Те же стальные контейнеры, что и на Кроносе, такие же погрузчики. Разве что притяжение слабее, да само помещение намного меньше — всего один уровень. От тусклых белых ламп быстро начали болеть глаза.

Следом вышел Ибар, тут же отвесивший нерадивому напарнику подзатыльник.

— Что ты творишь? — прошипел он на ухо. — Подохнуть захотел? А вдруг засада?.. Оружие! — вполголоса скомандовал он маячившим у него за спиной Айтеру и Рыбе, после чего спросил у нанимателя: — Ты знаешь, что тут вообще может быть?

— Нет, — пожал тот плечами. — Я только знаю, что искать, но со здешней системой охраны не знаком.

— Хорошо, перефразирую, — Ибар прищурился. — Люди тут есть?

Айтер снова пожал плечами, и наёмник тяжело вздохнул, словно говоря «Какие же вы все тупые».

— Ой, не надо вот этого, — скривился Айтер. — Мне известно, что объект был законсервирован несколько тысяч лет назад. О самом его существовании все забыли. Людей тут, скорее всего, нет. Но это всего лишь моё предположение. А вот автоматика — совсем другое дело…

Ибар смерил нанимателя испытующим взглядом, наверняка думая, что тот сейчас засмеётся и обратит всё в шутку, однако Папаша был серьёзен.

— Автоматика, — повторил он и, покачав головой, отдал приказ: — Давайте в обычное построение. Рыба вперёд, за ним Табас. Мы с Айтером позади.

У Табаса мелькнула мысль, что обожжённый наёмник определил ему «расходное» место. Впрочем, хотя бы не во главе колонны — уже приятно.

Юноше почему-то думалось, что внутри Той окажется тесным, поэтому он был приятно удивлён собственной неправоте.

Туннели и коридоры были широкими и высокими настолько, что в них легко могли разъехаться три тягача с габаритным грузом. Автопогрузчики, которые с громким свистом, скрипом и жужжанием разбирали содержимое корабля, рельсы и конвейерные ленты, гирлянды ламп дневного света под высоким потолком — как будто отряд шагал по оживлённой промзоне большого города. Так и ожидалось, что из-за поворота сейчас выйдет мужик в засаленной спецовке, с сигаретой в зубах и кувалдой на плече, посмотрит на них удивлённо и спросит, откуда они такие красивые тут взялись.

— О! — Айтер ткнул пальцем на указатель на непонятном языке. — Похоже, там пассажирский док. Давайте туда заскочим. Пить охота.

— Тут есть вода? — оживился Табас, тут же почувствовавший, как жажда, притуплённая эмоциями от полёта, вернулась и принялась грызть горло с удвоенной силой.

— Не уверен, но проверить стоит. Тут все системы строились из расчета бесперебойной работы на тысячи лет, так что, скорее всего, с резервуаром всё в порядке.

Зал ожидания выглядел бескрайним. Белые стены, ряды изящных пластиковых кресел, кофейные автоматы, выплёвывавшие в одноразовые стаканчики отвратительную жижу, терминалы и табло, когда-то давно показывавшие время рейсов, пустое кафе, из которого вывезли всё вплоть до мебели; в прежние времена тут, должно быть, было очень людно и шумно.

— Попил кофейку? — ухмыляясь, спросил, Ибар нанимателя, который, понюхав содержимое стаканчика, поморщился и поставил его обратно.

— Попробовать всё равно стоило. О, погодите, — Айтер остановился у одного из терминалов, который демонстрировал рекламу какого-то древнего жилого комплекса. — Сейчас…

Он провёл какие-то манипуляции, нажимая на сенсорный экран по несколько раз и ругаясь, когда техника не желала реагировать. Наконец, он добился своего, и Табас увидел, как на мониторе из синих нитей соткалась трёхмерная карта Тоя. Айтер вращал проекцию пальцами, приближал и отдалял, что-то нашёптывая себе под нос.

— Откуда ты знаешь язык? — спросил молодой наёмник.

— Я не год и не два готовился, знаешь ли, — пробурчал себе под нос наниматель, водивший пальцем по схеме. — Долго работал в архивах Железного замка, вот и подсуетился. Составил словарь, сделал все необходимые записи, чтобы не забыть. У меня с собой настоящая библиотека. Учитывая, что на Кроносе такой больше нет — бесценная.

Айтер замолк, закатив глаза и нашёптывая что-то — видимо, ключевые точки пути.

— Всё, я запомнил, — сказал он, решительно кивнув. — Мы находимся в «носу», а центр управления в корме — ближе к двигателям. И есть неприятные новости: транспортная система не работает, активировать можно только из Центра, так что придётся прогуляться.

Табас тяжело вздохнул, жалея свои многострадальные ноги.

— Да-да, я всё знаю. Самому неохота переться так далеко. Пошли для начала проверим, есть ли тут вода.

Туалеты располагались рядом, и отряд ввалился в один из них всей гурьбой. Тут было очень чисто, практически стерильно: белоснежная плитка и сантехника, сверкающие краны и идеально отмытые зеркала, которые казались продолжением комнаты. О том, что Той давным-давно заброшен, не говорило абсолютно ничего: ни капли ржавчины, ни пылинки — всё идеально.

Отряд окружил раковину, Айтер на правах старшего приподнял рычажок смесителя. Люди замерли в предвкушении и подались вперёд, гипнотизируя кран, который отозвался долгим и протяжным гудением в трубах, ушедшим куда-то немыслимо глубоко.

Ибар испуганно огляделся и инстинктивно поднял автомат.

— Спокойно, — почему-то шёпотом сказал ему Айтер, и в тот же самый момент потекла струйка воды — тонкая, как нитка, но кристально чистая. Табас возликовал, в горле запершило, он еле-еле держал себя в руках

— Есть! — обрадовался Руба, притопывавший на месте от нетерпения. Он хотел сразу же подставить свою флягу, но Айтер отвёл его руку в сторону:

— Погоди.

Поток с каждой секундой набирал силу. Кран несколько раз «чихнул» воздухом, снова заставив Ибара понервничать, и после этого вода потекла в полную мощь.

— Чего у одного столпились? — спросил наниматель, улыбавшийся во все свои тридцать два пожелтевших зуба. — Вон остальные! — он стянул через голову длинную рубаху и брызнул на себя ледяной водой, обдав стоявшего рядом Табаса.

Тот, отбросив в сторону рюкзак, положив автомат на пол и сбросив в два счёта вонючее дикарское тряпьё, открыл свой кран.

Сначала он напился. Жадно, большими глотками, едва не разрывавшими горло, испытывая непередаваемое удовольствие от того, что, наконец-то, можно пить не столько, сколько надо, а столько, сколько хочешь, ощущая, как божественно вкусная влага льётся в глотку и все внутренности, словно забытый на подоконнике цветок в горшке: разбухают, расцветают, напитываются силой.

— Какой же кайф… — полуголый Руба мылся в раковине, повизгивая от удовольствия.

Напившись, Табас сунулся под кран. Струя, ударившая в затылок, приятно освежила и несколько отрезвила, придала бодрость. Помассировав голову пальцами, он посмотрел вниз и увидел, что вода, стекавшая с волос, была почти чёрной. Вместе с ней падали маленькие тёмные комочки, исчезавшие в сливном отверстии. Мерзость. Всё тело оказалось покрыто разводами и ужасно воняло. Табас набирал полные пригоршни, щедро смачивая себе плечи, грудь и спину, но не мог нормально отмыться, только размазывал грязь. Ощущение было отвратительным.

— Заканчивайте! — скомандовал Айтер. — Потом приведёте себя в порядок. В домах должны быть нормальные душевые.

Люди нехотя отходили от раковин — мокрые насквозь, но довольные.

Ибар распечатал упаковку бинтов и, отвернувшись от зеркала, обматывал голову. На белой ткани тут же проступали пятна влаги, капли стекали по уродливой спине, похожей из-за шрамов на карту горного кряжа.

Одеваться Табас не стал, предпочёл остаться как был — в мокрых штанах и ботинках. Остальные последовали его примеру. Сейчас, посмотрев на товарищей по отряду, Табас ужаснулся тому, как они исхудали. Пустыня высосала из людей все соки, не дав взамен ничего полезного: лишь пыль и постоянную горечь во рту.

Айтер, постояв какое-то время в зале ожидания, нашёл нужный ему указатель и ткнул пальцем:

— Ага, вон туда.

Он вывел людей в длинный высокий коридор, увидев который Табас обомлел. Той в очередной раз обманул его: вместо серого бетона и безликого белого пластика, вместо строгой функциональности и аскетизма, астероид встретил его яркой мозаикой на стенах и потолке, изображавшей звёздное небо, и застеклёнными витринами, в которых лежало нечто, сразу же привлекавшее внимание.

Модели самолётов: от самых первых деревянных поделок до суборбитальных лайнеров, которые когда-то перевозили людей и грузы на Кроносе. Затем спутники, космические корабли и ракеты: от примитивных пороховых двигателей до астероидов Колонизационной флотилии. Какие-то из них Табас узнавал по прочитанным в детстве книгам, но многие видел впервые.

Юноша чуть ли не пищал от счастья, перебегая от одной великолепно детализированной модели к другой, а Ибар лишь фыркнул, покачав головой:

— Игрушки…

Но Табасу не было обидно: к чёрту, пусть бурчит, что хочет. Зато он с удовольствием остался бы жить в этом зале. Жаль только, поясняющие надписи оказались неразборчивыми — вроде бы буквы те же, а слова, составленные из них, похожи на современный язык очень отдалённо.

Первым, что бросилось в глаза после того, как туннель остался за спиной, стало небо.

Юноша открыл рот, и задрал голову, глядя на то, как в насыщенно-синей вышине, плывут тучные стада белоснежных облаков. Это было настолько неожиданно и сюрреалистично, что Табас никак не мог поверить в то, что видит это на самом деле, а не находится во власти какой-нибудь мощной иллюзии.

Ибар что-то прошептал рядом.

— А, это же голограмма, — Айтер одной фразой разрушил всю магию. — Тут ещё много таких штук.

Когда Табас тряхнул головой, дабы избавиться от наваждения, и опустил глаза, то разглядел, что они находятся в колоссальном зале, рядом с которым впечатления о грузовом космодроме на Кроносе меркли и бледнели. Под высоким куполом был построен целый город, просторнее и удивительнее которого Табас никогда не видел. Масштабы поражали воображение. Было непонятно: то ли естественные пустоты астероида так ловко использовали, то ли вся эта система ярких и красочных, как детские игрушки, зданий, спускавшихся огромными ступенями от «стен», была создана вручную от начала и до конца.

Широкие проспекты, дома — и вырезанные в скале, и возведённые из обычных материалов. Бесконечное море зелени: огромные раскидистые деревья и буйно разросшиеся кустарники вдоль улиц, изумрудные лужайки, газоны и цветущие сады даже на крышах. И вода — столько, что у Табаса захватило дух. Фонтаны, ручейки, канавки и даже небольшая сеть каналов, через которые перекинулись маленькие и узкие каменные мосты, оплетённые со всех сторон плющом.

Симпатичные бежевые двух и трёхэтажные домишки с черепичными крышами и уютными двориками соседствовали тут со странными металлическими штуками, похожими на полумесяцы и исполинскими иглами небоскрёбов. Древние строители получили огромное преимущество в виде ослабленной гравитации, и воспользовались они ей на все сто процентов, создав конструкции столь высокие и лёгкие, что они казались сотканными из облаков, а не из стекла и железобетона.

На «небе», сквозь выглядевшую на удивление естественной голубизну, проглядывали металлические конструкции, рубленые формы которых глаз почти не различал: их размывали облака. Но, приглядевшись, можно было понять, что эти здоровенные, то ли обручи, то ли техногенные арки неизвестного назначения поддерживали потолок, не давая тоннам камня похоронить здешнюю идиллию.

— Впечатляет, правда? — усмехнулся Айтер, глядя на то, как весь отряд стоит, разинув рты. Как будто он всё это построил и теперь представлял готовый проект заказчикам.

— Ещё как, — ответил ему Табас и первым ступил на ярко освещённую широкую белую лестницу, спускавшуюся в город.

После желто-коричневой гаммы пустыни хотелось не отрываясь смотреть на зелень и яркие стены домов: они вызывали небывалую эйфорию.

Асфальт тут казался асфальтом только поначалу.

— Что это? — Ибар недоверчиво смотрел себе под ноги.

— Что-то типа резины, — пояснил Айтер, упивавшийся ролью всезнайки-гида. — Вечное покрытие. В некоторых городах Кроноса ещё есть такие улицы.

Табас шёл, осматриваясь по сторонам, и не уставал удивляться.

Странное чувство.

Тихая улица — красивая, зелёная, безопасная. Лёгкий ветер колышет зелёные кроны, во дворике за белоснежным забором чуть слышно поскрипывают качели да шаркают ботинки по поразительно мягкой, словно покрытой ковром, дороге.

Окружающий мир, разумеется, настоящий — глаза не лгут, но слишком уж всё какое-то гладкое, игрушечное и нарочито идеальное. Рука так и тянулась проверить, не пройдёт ли ладонь сквозь пластик низенького забора, заставив развеяться остальную иллюзию?

Не удержавшись, Табас всё-таки прикоснулся к дереву, мимо которого они проходили. Ничего особенного: шершавая на ощупь кора, оставила на пальцах приятно пахнущие крошки.

— Чего ж тут так чисто? — спросил вполголоса Ибар, и для юноши всё встало на свои места. Он ожидал увидеть тут мрак, запустение, горы пыли, руины и битые стёкла, но ничего такого — всё кругом стерильно и благополучно.

— Во-первых, фильтрация воздуха не пропускает пыль, а во-вторых, о, вы просто обалдеете, когда услышите, — усмехнулся Айтер, — тут есть дожди, которые смывают всю гадость.

— Дожди? — почти хором воскликнули Руба и Табас.

— Да. Регулярные дожди, ветра, смена дня и ночи. Всё, как на поверхности Земли когда-то.

— Хорошо там было… — усмехнулся Руба. — Красиво.

— А зачем Той эвакуировали? — юноша задал вопрос, который давно вертелся на языке.

— Этого я не знаю, — наниматель в который раз пожал плечами, а у Табаса отчего-то появилось тревожное и неприятное ощущение, что он лжёт. — Древние люди были мудры, уверен, у них была достаточно веская причина для этого.

Ибар нарочито громко и язвительно усмехнулся.

— Что? — Айтер покосился на него с неприязнью.

— Какой же ты идеалист, — зацокал языком обожжённый наёмник. — Мудры, ха. Люди всегда одинаковы. Я хреново знаю историю, но уверен, что идиотов хватало даже среди этих твоих… Древних. Особенно, если учесть, в какой заднице мы сейчас оказались.

— Вообще-то я не обобщал, — наниматель насупился и подобрался.

— Но прозвучало именно так.

— Слушай, я сам знаю, что мы, как общество, свернули куда-то не туда. И также я знаю, что дело тут, прежде всего, в людях. Да, люди совершают ошибки, да, среди них много идиотов, но среди древних их было явно меньше, чем сейчас. По крайней мере, они умели видеть общую картину и планировать на тысячи лет вперёд.

— Интересно, а опустынивание и войны входили в их планы?..

Создавалось впечатление, что Ибар нарочно старался вывести Айтера из себя. Табас с интересом наблюдал, чем всё закончится, но Руба испортил всё удовольствие: одёрнул босса, не дав ему выболтать что-нибудь важное.

— Давайте все успокоимся и пойдём дальше? — сказал он, подходя ближе и касаясь плеча Айтера. — Мы все устали. Чем раньше это закончится, тем лучше. Я хочу домой.

Отряд миновал город спустя несколько часов, лишь один раз остановившись на привал. Ибар высадил двери одного из уютных коттеджей и, пройдя внутрь, завалился на неубранную кровать. Жалобно скрипнули пружины, матрас превратился в труху, и постель рассыпалась. Обожжённый наёмник вскрикнул, грохнулся на пол, чихнул несколько раз в окутавшем его облаке пыли и громко выругался под аккомпанемент весёлого смеха остальных.

— Да уж, впечатление обманчиво, — хохотнул Айтер, проверяя металлический стул на прочность перед тем, как сесть на него.

Табас облюбовал большой диван в зале, но тот тоже сломался от одного прикосновения, поэтому отдыхать пришлось на полу, привалившись к стене и глядя на то, как ветер играет с листьями древнего раскидистого дуба за окном.

По длинной и прямой, как стрела, улице — только вперёд. Город был разбит на клетки, словно шахматная доска, и заблудиться тут было решительно невозможно. Отличное место для жизни, должно быть, было. Удобное, продуманное. И зачем было куда-то лететь, когда и здесь всё прекрасно?..

Город остался позади, и отряд остановился на развилке. Вправо забирала широкая дорога, которую так и хотелось назвать шоссе — четыре полосы и протянувшиеся параллельно ей железнодорожные пути. Эта транспортная артерия обрывалась у расположенной на окраине городка станции — аккуратные разноцветные коробочки складов и ангаров, пакгаузы, рельсы, стрелы подъёмных кранов. Табас проследил взглядом, где начало этой дороги, и увидел, что она скрывается в туннеле, практически незаметном из-за буйной растительности.

А дорога, ведущая прямо, постепенно превращалась в широкую парковую аллею, вымощенную разноцветной брусчаткой. Тоже прямую, пролегавшую под сенью древних раскидистых дубов, растущих по бокам и в центре.

Тут не было домов: по обе стороны от этой аллеи раскинулся настоящий дремучий лес — высокие деревья и густо разросшиеся кустарники. В тени невероятно вымахавших из-за пониженной гравитации деревьев примостились небольшие яркие скамейки из пластика, рядом с которыми на постаментах темнели позеленевшие от времени бронзовые статуи — незнакомые Табасу люди в совершенно невероятных костюмах.

Айтер решительно направился вперёд.

— А там что? — спросил его Ибар, кивая вправо.

— Не уверен, но, по-моему, это дорога к цехам и грузовому доку.

Руба оживился:

— Но мы же были в грузовом доке. Разве мы не должны были идти этой дорогой?

— Вышли-то мы через пассажирский, — ответил Айтер, поворачиваясь. — Кем бы я был, если б не показал вам эту красоту?..

Он улыбнулся: такой довольный, будто сам всё это построил. Табасу это почему-то не понравилось. Наниматель вёл себя так, словно являлся полноправным хозяином этого места, хотя на самом деле был всего лишь проникшим в сокровищницу вором. Пусть и подозрительно информированным вором.

Безмятежно-спокойная атмосфера расслабляла. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев и ложились на мостовую маленькими жёлтыми пятнышками. Периодически налетавший, словно из ниоткуда, тёплый ласковый ветерок, ерошил волосы на голове и шелестел кронами деревьев. Прекрасный тёплый день. Всё это усыпляло бдительность, и через какое-то время Табас перестал понимать, зачем вообще до сих пор несёт с собой оружие. Наёмник неторопливо перебирал уставшими ногами по древней гладкой брусчатке, дышал сладким воздухом и отдыхал.

— Ух ты! — Руба первым заметил, что голографическое небо сменилось высоким изогнутым прозрачным потолком. Табас посмотрел вверх и сам не сразу это понял. Собственно, если бы не тонкие металлические прутья, которыми было армировано стекло, он и не заметил изменений.

— Да, мы уже рядом, — ответил Айтер на незаданный вопрос, и вскоре Табас увидел, как аллея раздавалась в стороны, превращаясь в широкую площадь с небольшими фонтанчиками по краям и подавлявшей своими размерами скульптурой.

Высокая мраморная стела — непривычно тонкая и хрупкая -:поддерживала огромный бронзовый шар, на поверхности которого угадывались очертания континентов и морей. Высокие горные хребты, искусно вырезанные заливы и фьорды, ледяные шапки полюсов: прекрасная в своём изяществе модель мира-прародителя. Табас рядом с ней чувствовал себя мелкой букашкой: подобное величие не просто заставляло трепетать, оно словно втаптывало в землю.

— Да-а, — протянул Табас. — Однако…

То, что находилось за стеклянными дверьми, разъехавшимися в стороны перед Айтером, только усугубило впечатление.

Центр управления строили будто для великанов.

Высокие, как в соборах, куполообразные потолки украшали красочные фрески, изображавшие незнакомые сюжеты. Очень много солнечного света, лёгких конструкций из стекла и металла, казавшихся сотканными из воздуха и облаков, а белые стены визуально расширяли пространство совсем уж до неприличия. Удивительное сочетание, которое в ином месте никак не могло бы выглядеть гармонично: с одной стороны, нереальная лёгкость и хрупкость, а с другой — роскошные позолоченные статуи и яркие рисунки.

Табас никак не мог понять предназначение этой вереницы огромных залов: они не несли никакой функциональной нагрузки. Да, где-то стояли столы с терминалами, где-то в воздухе плавали синие голограммы с надписями на незнакомом языке, но со стороны это выглядело так же, как авиационный ангар, используемый в качестве гаража для детской машинки.

Табас чувствовал себя тараканом, застигнутым на обеденном столе: постоянно вертел головой, смотрел почти вертикально вверх, брёл по гладкому полу из голубого стекла, чистому настолько, что с него можно было есть, и никак не мог взять в толк, для чего всё это.

— Великолепно… — восхищался вполголоса Айтер. — Просто великолепно. Вы только посмотрите!.. Это же копия фрески «сотворение человека». Из старого храма на Земле. Точная копия, точнее некуда. Даже трещинки все перенесены. Потрясающе…

Ибар поднял голову, бросил короткий взгляд на потолок и, хмыкнув, скривил губы. Эта работа Табасу тоже не особенно понравилась, зато его впечатлил другой рисунок, выполненный на потолке соседнего зала. Впечатлил и напугал. То ли буйство стихий, то ли война были на нём изображены — Табас не понял. Рушащиеся дома из белого камня, падающие мраморные статуи, перепуганные люди в странной одежде, пытающиеся заслонить от смерти своих близких и детей, взбешённая белая лошадь с обнажённым наездником и небо: безумное, пугающее. Красно-чёрное от огня и пепла, грозящее упасть на землю, пронзённое молниями.

Табас уже видел нечто похожее — пережил на собственной шкуре совсем недавно. Если бы люди на картине были одеты в форму и их давил многотонным бронетранспортёром обезумевший от животного ужаса водитель, получилась бы отличная иллюстрация к трагедии в Митоми. Воспоминание о произошедшем мгновенно испортило настроение. Юноша покосился на Ибара и увидел, что его картина тоже заинтересовала — наёмник рассматривал её горящими глазами.

— Вот это да, — сказал он, наконец, цокая языком. — Вот это здорово.

Айтер фыркнул в ответ:

— Почему-то я не сомневался, что она тебе понравится.

Наниматель свернул с дороги, ведущей в следующий зал, и подошёл к ближайшему терминалу. Потыкав пальцем в экран, он покачал головой:

— Почти добрались. Но будьте начеку. Мы пока не встречали сопротивления, но всякое может быть…

Табас осмотрелся вокруг и поёжился: если что, в случае боя им придётся туго. Пространство открытое, не спрячешься, не убежишь. Один меткий стрелок — и конец отряду.

— Двинули! — скомандовал Айтер и вышел из-за терминала.

Но не успел он сделать и десяти шагов, как громовой голос, раздавшийся откуда-то с потолка, заставил сердце Табаса подпрыгнуть на месте. Айтер громко закричал и выстрелил первым, Ибар прорычал короткое ругательство и сразу же рухнул на пол: как оказалось, не напрасно. В стенах зала открылись небольшие ниши, из которых посыпались странные устройства — гудящие, шумящие, выпускавшие из-под колёс клубы пара.

— Огонь! — заорал обожжённый наёмник, но в этом не было нужды — Табас и без того понял, что дело туго и действовать надо незамедлительно.

Автомат задёргался, выплёвывая порцию свинца, но неведомым машинам он, похоже, не причинял никакого вреда. Спустя мгновение молодой наёмник понял, что, кроме него и Ибара больше никто не стреляет.

Это могло значить только одно. Бросив короткий взгляд назад, Табас успел заметить, как в коридоре исчезают спины Рубы и Айтера.

«Предали!..»

Эта мысль — короткая, отрывочная — заставила Табаса в один миг покрыться холодным потом.

— По колёсам! — рыкнул Ибар, уже сумевший остановить на подходе две странные штуки, оставлявшие позади себя влажный блестящий след на гладком полу.

Магазин быстро опустел, Табас потянулся за вторым и с ужасом вспомнил, что он лежит в рюкзаке и достать его он уже не успеет. Никак.

Тем не менее, преодолевая сковывавшую движения панику, он буквально содрал с себя лямки рюкзака, и обречённо глядя, как приближаются окутанные паром машины, запустил руку внутрь, нашаривая заветный магазин…

— Ослы-ы!.. — заорал внезапно Ибар, вскакивая на месте и оглядываясь назад, в ту сторону, куда убежали Айтер с Рубой. — Какие же мы ослы! За мной! — взревел он, поднимая недоумевающего Табаса за шкирку, как котёнка. — И быстро!

Юноша, не соображавший, что вообще тут происходит, на бегу извлёк из рюкзака второй магазин и перезарядился.

— Что случилось-то? — он понимал, что их обманули, но не мог уложить в голове детали.

— Айтер сбежал! Оторвался, сукин кот!

— А это что за штуки?.. — Табас указал в сторону механизмов на колёсах.

— Пылесосы это, блядь! — рявкнул Ибар. — Просто сраные пылесосы! Этот мудак нас провёл, как детей! Стой! — обожжённый наёмник остановился у входа в длинный, широкий и высокий коридор с двумя рядами статуй возле стен: под стать остальному окружению. — Вот тут и начинаются сюрпризы. Давай аккуратненько.

Лоб вмиг покрылся испариной от волнения и нехорошего предчувствия.

Двигались осторожно, прикрывая друг друга и напряжённо всматриваясь вперёд. Табас шёл почти у самой стены, пронзаемый взглядами металлических глаз, и чувствовал себя ужасно неуютно. В голову настойчиво лезли слова Айтера о здешней охранной автоматике. Да, наниматель обманул их, но кто знает, какие тут могут быть сюрпризы? Наверняка он уже в центре управления. Табас не знал, каким образом он возьмёт управление на себя, но был уверен, что Айтер и это продумал, а значит, сюрпризы не за горами.

Казалось, что сейчас могучие мужчины с развитой мускулатурой, одетые в незнакомую узорчатую броню и шлемы с конскими хвостами, сойдут с пьедесталов и примутся колоть живых людей длинными копьями, рубить тяжёлыми короткими мечами, топтать копытами буйных коней и давить колесницами.

— Не забегай вперёд! — шикнул Ибар, когда юноша вырвался слишком далеко. Его бросало то в жар то в холод и на работе мозга это сказывалось не лучшим образом — иными словами, он вёл себя как полный идиот.

— Стой! — крик заставил Табаса дёрнуться. — Назад! Оба назад.

Ибар замер как вкопанный, стараясь высмотреть Рубу.

— Прячься, дурак! — громко шепнул Ибар, заставив юношу ойкнуть, сделать шаг в сторону и укрыться за очередным истуканом.

— Ладно-ладно! — громко сказал обожжённый наёмник, и его слова гулким эхом прокатились по коридору. — Вы нас провели! Молодцы. А теперь давайте решим всё по-хорошему!

Он осторожно сделал шаг, и тотчас же автоматная очередь, прогремевшая в замкнутом пространстве, больно ударила по ушам. Пули выбили искры из прекрасных бронзовых тел, оставляя уродливые вмятины и сколы. Щеку Табаса пронзила боль: каменный осколок прочертил на ней длинную полосу, которая как будто огнём горела. Юноша, вскрикнув, нырнул в ближайшее укрытие — им оказался мраморный постамент. Сердце бешено колотилось. Уже более-менее успокоившись, он увидел, что Ибар поступил также и сидел теперь, прислонившись спиной к стене, вращая головой в поисках чего-то известного ему одному.

— Я не хочу кровопролития! — крик Рубы бился о своды потолка.

— Поэтому ты чуть меня не пристрелил?! — Табаса затрясло от ярости и осознания того, насколько близка была его смерть.

— Я в тебя и не целился, болван! Если бы я захотел, то ты уже был бы трупом! Сидите тихо и никто не пострадает!

— Какого хрена, Рыба?! — заорал Ибар. — Ты совсем уже?

Ответа не последовало.

— Отлично. Просто прекрасно, блядь! — выругался Ибар. — И что нам теперь делать?

— Ждать, когда Айтер закончит, — соизволил отозваться боец.

— Закончит что?!

— Отключать Замки Адмет и остальной южной шайки, — эхо снова ударилось о потолок и утонуло во внезапно наступившей тишине. Ибар округлил глаза в непритворном ужасе.

— Что? — вскрикнул он. — Зачем?! Вы что там, совсем ебанулись?!

— Вот только тебя спросить забыли, — в голосе Рубы появилось что-то мелочное и гаденькое, как будто он давно собирался подложить наёмникам свинью, но был вынужден притворяться другом. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Ибар попытался высунуть голову, но одиночный выстрел и пуля, выбившая каменную крошку, заставили его отпрянуть.

— Я всё вижу! — заорал Руба. — Когда Айтер даст команду, я вас выпущу!

«Да ни хрена ты нас не выпустишь», — со злостью подумал Табас. Выстрелы прозвучали, а значит, начало открытому противостоянию было положено. Руба теперь просто не осмелится повернуться спиной к тем, кого держал на мушке. Хотя бы потому, что Ибар с него живьём шкуру спустит за такие выкрутасы.

— Ты что, не понимаешь ни хрена?! — заорал обожжённый наёмник. — Он же убьёт всех! Сейчас же наступление!

— И что? — усмехнулся Руба. — Ты переживаешь, что вашему дому надерут зад?..

«Он знал», — всё было совсем плохо. Всё это время немногословный флегматичный боец знал, что Табас и Ибар — шпионы Адмет. И если раньше были хоть какие-то шансы на мирное разрешение этой ситуации, то теперь они растаяли, как дым. У противника не было ни малейшего мотива оставлять их живыми.

— Ты совсем ни хрена не понимаешь?! Сейчас все на нервах, держат пальцы на кнопках пуска! Отключение Замков — это паника и ядерная война, ты понимаешь это?!

Ибар не блефовал. Не с такими глазами, не с таким искренним ужасом в голосе. Табасу стало холодно.

— Тише там! — прикрикнул Руба, но его голос прозвучал неуверенно. — Не заговаривай мне зубы! Айтер знает, что делает, и я уверен, что он всё давно просчитал! Да! — убедил он сам себя. — Я больше не буду вам отвечать. Если кто покажется — стреляю на поражение!

— Да не будь ты таким болваном, боже мой!.. — Ибар снова попытался выглянуть, но Рыба был начеку: выстрел больно ударил по ушам.

— Назад! Заткнись! Молчите оба! — слух неприятно резанули визгливые истеричные нотки.

Он боялся.

Ибар подмигнул Табасу и, указав в сторону Рубы, начал загибать пальцы. Юноша кивнул, поняв, что ему нужно будет делать, и, взяв оружие поудобнее, повернулся< и присел на колено, пригибаясь так, чтобы его не было видно.

Один.

— Выпусти нас, идиот! — закричал обожжённый наёмник. — Не только Адмет сгорит, Армстронгу тоже достанется! Будет как на юге!

Руба молчал, однако очень громко и напряжённо сопел.

Два.

— Руба, у тебя есть родственники? Друзья? Близкие? Все они скоро умрут! Из-за тебя, придурка! Просто выпусти нас, идиота кусок!

Снова тишина. Да, в хладнокровии этому мерзавцу точно не откажешь.

— Ты готов взять на себя ответственность за ядерную войну? Готов, Руба? За каждую смерть! От взрывов, радиации, голода! Готов?

— Ай, да заткнись ты…

Три.

Табас поднял оружие и резко привстал на полусогнутых ногах. Голова Рубы, торчавшая из-за статуи, сразу же оказалась в прицеле, и наёмник, обрадованный такой удачей, торопливо нажал на спуск.

Грохнули выстрелы, от которых зазвенело в ушах, и Табас уже возликовал, подумав, что сработал чисто и быстро, но пули из-за слабости в руках и нервного напряжения ушли в молоко, просвистев в считанных сантиметрах над шевелюрой противника.

Юноша выругался, поняв, что скоро начнётся ломка.

Руба вскрикнул и спрятался, а Ибар, воспользовавшись моментом, громко зарычал и рванулся вперёд изо всех сил.

— Прижимай! — рявкнул он, и Табас, высунувшись из укрытия, продолжил расщеплять белый мрамор постамента, за которым прятался противник, не давая ему возможности отстреливаться. С другой стороны то же самое делал Ибар.

Короткие перебежки от статуи к статуе, выстрелы, пороховая вонь, прочно заложенные от стрельбы в замкнутом пространстве уши, тугие пули, рвущие камень и металл, непереносимое нервное напряжение, сводящее с ума, пот ручьём, адреналин и захлёбывающееся сердце… Каждый раз, покидая укрытие для очередного рывка, Табас совершал огромное усилие, поскольку, даже несмотря на прикрытие, мог нарваться на кинжальный огонь бывшего собрата по оружию. Табас не считал, сколько было таких моментов, но под конец был готов упасть на пол и завыть от перенапряжения.

Когда они достигли места, где сидел Руба, Табас увидел показавшийся из-за каменной тумбы автоматный ствол. Юноша нырнул за камень — и очень вовремя, поскольку отчаявшийся противник зажал спуск и выплюнул длинную неприцельную очередь, которая едва не достигла цели. Зажатый в угол боец хотел стрелять хоть как-нибудь, хоть вслепую, но в итоге сделал себе только хуже.

Ибар, находившийся совсем рядом, одним мощным звериным скачком прыгнул вперёд, схватил автомат за ствол… И взревел от боли: оружие было раскалено от долгой стрельбы.

Несмотря на это, он с силой дёрнул его на себя, вырвав и отбросив в сторону. Табас, желая помочь напарнику и не упустить инициативу, напрягая последние силы, поспешил на помощь и, оказавшись совсем рядом, увидел итог противостояния.

— Нет! — заорал Рыба. В его выцветших глазах Табас едва ли не впервые за всё их недолгое знакомство прочитал настоящие сильные эмоции — страх и яростное желание жить, но Ибар был неумолим. Оскалился, вскинул автомат, могучим пинком в грудь опрокинул вопящего человека на спину и тремя одиночными выстрелами превратил его голову в подобие расколотого переспевшего арбуза.

Внезапно стало очень тихо: Табас слышал только тяжёлое сиплое дыхание и спустя несколько мгновений с удивлением понял, что это он мучительно проталкивает в лёгкие воздух и выдыхает изо всех сил, словно пытается надуть неподатливый воздушный шар. Перед глазами всё плыло, голова кружилась, ноги подкашивались, но Ибар не дал отдохнуть:

— Дальше! — повернулась к юноше оскаленная перебинтованная голова с красными крапинками.

И снова бегом, бегом, бегом, не успевая осмотреться толком по сторонам. Понять, куда двигался Айтер, было несложно: коридор вёл в одном направлении и обрывался у огромных распахнутых стеклянных дверей.

— Осторожно! — предостерёг Ибар напарника. — Хочешь пулю получить?.. Не спеши. Заходим вдвоём, ты прикрывай левую сторону, а я — правую! Понял?

Табас кивнул, чувствуя, что сейчас упадёт от усталости.

— Пошёл! — скомандовал обожжённый наёмник, после чего Табас ворвался внутрь и, вместе с Ибаром проскочив короткий коридор, оказался внутри того самого Центра, к которому так долго шёл. Он был похож на амфитеатр: спускался уступами вниз, и на уступах этих находились обращённые «лицом» к центру сотни столов с терминалами, какими-то пультами и чьи-то рабочие места, ныне пустующие.

Стена зала представляла собой огромный экран, показывавший сейчас какой-то текст, графики и прочую техническую информацию, а под высоким потолком висела сотканная из синих нитей голограмма Кроноса, рядом с которой порхали зелёные пиктограммы спутников, а на поверхности алели красные точки с названиями рядом — Железные Замки.

Чем ниже, тем уже становились круги: всё сходилось к центру — роскошному креслу, больше похожему на трон, с пультом, окружавшим рабочее место древнего Капитана.

— Айтер! Остановись! — закричал Ибар. — Ты же всех угробишь!

«Только бы не опоздали», — билась в виски мысль, заставлявшая ладони потеть, а разум балансировать на грани паники. Слишком большая ответственность.

— Айтер! — рявкнул обожжённый наёмник так громко, как только мог. В гулкой тишине пустого зала раздался отчётливый стук.

Ибар бросил на юношу короткий взгляд и, подняв автомат, осторожно двинулся вперёд. Табас отправился следом, внимательно рассматривая в прицел главное кресло и поблескивающий металл пульта, синеватый от отсвета голограммы.

Стук повторился. Ещё и ещё.

— Айтер? — позвал Ибар, останавливаясь и прислушиваясь. Постучали снова. Наёмник махнул рукой и двинулся быстрее, постепенно переходя на бег.

— Что-то не так! — бросил он Табасу, который, невзирая на боль в ногах и подбиравшуюся лихорадку, тоже побежал. «Только не ломка опять», — он ругал себя последними словами. «Почему снова в самый неподходящий момент?»

Айтера-Папашу они нашли в самом центре. Он полулежал под креслом Капитана, привалившись к пульту. На неестественно сером лице Айтера застыло выражение невыносимого страдания, он едва дышал и смотрел на подоспевших наёмников с такой мольбой во взоре, что становилось не по себе. Табас едва не забыл, что этот человек оставил Рубу с приказом убить его, и собирался развязать ядерную войну. Рядом с пультом валялись рассыпанные веером старые измятые тетради, на одной из которых наёмник разглядел надпись: «Словарь технических терминов», а на другой «Запуск воспроизведения ВХС».

— Се… — просипел он губами, похожими на тонкие серые нити, и, постучал непослушной ладонью по металлу пульта.

— Сердце, да, — кивнул Ибар. — Как отменить уничтожение Замков?! — он присел на корточки рядом с нанимателем.

— Се… — снова сказал Айтер и едва заметно помотал головой. — Бо-на-а…

— Больно, знаю, но тем, кто сгорит, будет больнее. Как отменить уничтожение?! — проревел он. — Табас!

— Я! — встрепенулся наёмник, чуть не встав по стойке «смирно».

— Аптечку! — Ибар махнул рукой куда-то, и, оглядевшись, юноша увидел, что на одной из ступеней валяется бурый от пыли и грязи рюкзак нанимателя. Он бросился к нему и резкими движениями принялся перебирать вещи внутри, пока не нащупал характерную пластиковую коробочку.

— Давай сюда! — Ибар протянул руку, и Табас вложил аптечку ему в ладонь. Открыв её, наёмник достал один-единственный шприц — очень хорошо знакомый юноше. Остальное он отбросил в сторону.

— Видишь вот это? Спасение близко. И спасение Дома Адмет тоже близко. Как. Отменить. Запуск?! — если бы Ибар таким голосом спрашивал что-то у Табаса, тот выдал бы ему всё, что знал, но Айтеру, видимо, терять было уже нечего.

Он скосил глаза себе на грудь и пристально взглянул на собеседника.

— С-перва… Ш… Шанс…

— Нет!

— Ш... Шанс! Вре… Время! — повторил Айтер так решительно, как только мог.

— Сука! — Ибар со всей дури вмазал по пульту рядом с головой нанимателя, но тот даже не дёрнулся. Делать нечего — наёмник проиграл. Тратить время на то, чтобы шантажировать смертью того, кто её не боялся, — бесполезная затея.

— Ладно. Хер с тобой, — оскалившись, Ибар снял колпачок с иглы и резким движением всадил её Папаше в предплечье. Тот застонал, но обожжённый только ухмыльнулся довольно — хоть какое-то ему утешение.

Когда последняя капля «второго шанса» покинула шприц, Айтер судорожно, с сипением, втянул воздух, как будто его всё это время держали под водой. Он дёрнулся всем телом, но Ибар схватил его и прижал к пульту.

— Останови уничтожение замков! — закричал он. — Или ты полный идиот?! Если сейчас замки Юга перестанут отвечать, то полетят ракеты!

— Юга? — переспросил Айтер. — Ах, Руба… — он хрипло хохотнул. Бледность спадала с лица, оно на глазах приобретало здоровый цвет и наливалось жизнью, глаза забегали. — Не только юга. Почему только юга? Все! Все замки! И юга, и севера, и запада, и востока! — он снова захохотал, и Табас, содрогнувшись, вспомнил самого себя несколькими месяцами ранее: наверное, его смех на фоне взрывов в Лио выглядел точно также — жутко и отвратительно.

— Ты не знаешь, для чего я это делаю! Нельзя отменять! Нельзя! Иначе будет хуже! — верещал, смеясь, наниматель до тех пор, пока не получил сочную пощёчину. — Дай мне подняться! — резким движением Айтер попытался оттолкнуть Ибара, но тот сумел удержаться.

— Не дам! — взревел обожжённый наёмник. — Как отменить отключение, ты, кусок…

— Ладно! Давай! Хочешь убить этот мир?! Тогда отмени всё! Все умрут, как ты не понимаешь?! — он словно обезумел: неразборчиво орал и брызгал слюной, выкрикивая отрывочные фразы, лишённые смысла. — Я долго шёл! Нельзя! Кронос умрёт!

— Сраный псих! Если ты сейчас не расскажешь, как всё прекратить, я буду убивать тебя так медленно, как только могу, — последнюю фразу Ибар произнёс столь проникновенно, что даже у Табаса мурашки по коже пробежали.

Айтер задумался, мотая головой из стороны в сторону. На его лице отражалась нешуточная внутренняя борьба.

— Хорошо. Ладно. Прекрасно… Я помогу. Но ты гарантируй мне жизнь! процедил он сквозь зубы.

— И как я смогу это сделать?!

— Как минимум — оружие. В сторону. Пусть Табас отнесёт автоматы куда подальше!..

Ибар повернулся к юноше:

— Давай! — и продолжил, уже говоря с Папашей. — Но если дёрнешься, оружие не понадобится. Голыми руками на части порву.

Табас подхватил автоматы Ибара и Айтера и бегом отнёс их на самый высокий ярус с противоположной стороны от входа. Обожжённый наёмник тем временем поднял Папашу за загривок и поставил на ноги:

— Как?!

— Консоли там и там, — он указал на два пульта управления рядом со своим рабочим местом — в самом ближнем кругу.

— Табас, твой левый! — приказал Ибар и занял своё место.

Кнопки, экраны разного размера, тумблеры, переключатели. Без посторонней помощи юноша ни за что не смог бы в этом разобраться.

— Набирайте пароль! Только одновременно! — Айтер медленно и разборчиво продиктовал длинную комбинацию букв и цифр. Несколько раз наёмники сбивались, и приходилось начинать всё сначала.

— У вас там что, руки из задницы? — ругался Айтер. — Или вы забыли, как выглядят буквы?.. Живее, а то опоздаете!

От ответственности голова шла кругом: шутка ли, судьба целого мира в твоих руках, и стоило упустить одну жалкую секунду…

Наконец, пароль был введён, и на пульте загорелся экран с какой-то надписью и знаком вопроса.

— Теперь делай как я! — голой ладонью наниматель разбил стекло, за которым прятался выкрашенный в чёрно-жёлтую полоску рычаг. — По моей команде тянем на себя. Три. Два… — сердце Табаса было готово выпрыгнуть из груди. — Тяни!

Голограмма изменилась: точки замков разом вспыхнули ярче. Юноша, окончательно обессилев, упал на пол, переводя дух.

Всё тело ходуном ходило от лихорадки и волнения. Хриплое дыхание никак не хотело выравниваться, кровь шумела в висках.

Хотелось одновременно орать, выпуская наружу напряжение последних безумных минут, и смеяться от того, что ему всё-таки удалось предотвратить самую масштабную катастрофу со времён ядерной войны на юге.

— А теперь рассказывай, что за хрень ты собирался сделать! И немедленно! — послышался голос Ибара. Угроза, исходившая от него, казалось, была осязаемой и могла легко испепелить находившегося рядом человека. — Ты же говорил, что хочешь спасти мир, но…

— Я и спасал его! — огрызнулся Айтер. Табас выглянул и увидел, что он забрался в кресло и обмяк, отдыхая. — Просто до вас, идиотов, это не дошло.

— Так поведай же, — саркастично попросил обожжённый наёмник. — Допустим, ты отключил железные замки и…

— И спровоцировал ядерную войну. Да, — кивнул Айтер и довольно хихикнул, наслаждаясь вытянувшимся лицом Ибара. — Такими темпами она никогда не началась бы сама, никто бы не нажал на кнопку, все боялись… Ай, я и не ждал, что вы поймёте, — отмахнулся он. — Капитаны и без того были на нервах из-за своей омерзительной мясорубки, так что когда Замки отключатся, а их реакторы взорвутся…

— Что?! — воскликнул Табас, не поверивший своим ушам. Он нашёл в себе силы подняться и уселся прямо на пульте.

— Да, именно так. Вся электроника сдохнет, реакторы останутся без контроля, и минут через десять Замки превратятся в огромные термоядерные бомбы, удобно расположенные в центре каждой столицы Кроноса. Это Рыбе я сказал, что собираюсь глушить замки южной коалиции, чтобы он меня самого не пристрелил. А потом с отдалённых баз полетят ракеты и… — снова этот смех, тонкий, истерический, отвратительный.

Ибар без лишних слов заехал нанимателю по морде с такой силой, что его голова откинулась на подголовник кресла.

— Ну ты и урод!.. — презрительно сплюнул он на пол.

— Стой! — наниматель поднял ладони вверх. — Не бей меня! Это всё наркотик твой, чёрт бы его побрал… Я не псих. Да, я знаю, что это звучит ужасно, но я, в самом деле, сейчас спасал Кронос.

— Как ядерная война может что-то спасти?! — Ибар из последних сил сдерживал желание свернуть шею чокнутому спасителю мира.

— Я узнал о Тое, когда работал по лицензии в информационном банке Армстронга, — начал рассказ Айтер. — Данные были практически в открытом доступе, никому не нужные, забытые... Ещё тогда я подумал, что было бы здорово сюда попасть и использовать здешние мощности и технологии для того, чтобы вытащить Кронос из той задницы, в которую его загнали. Нетронутый Железный Замок, законсервированный колонизационный корабль — это же величайшее из сокровищ, бесценное... Сперва я не хотел никому вредить: посадил бы Замок где-нибудь на юге, с помощью инкубаторов и генетического банка наштамповал себе людей, воспитал так, как нужно, научил правильно использовать то, что есть на Кроносе, показал как надо... Мы заново построили бы экосистему, перешли на чистую энергию, снова начали бы летать в космос — со временем, конечно, не сразу… Но потом наш Капитан и метановые короли убили мою компанию. Все проекты, вся моя жизнь оказались похоронены, несмотря на то, что я занимался ими не столько ради денег, сколько из желания сделать мир лучше… У меня отобрали почти всё. И тогда я впервые понял, что именно нужно делать. Понял, что Капитаны и их придворные дельцы достанут меня даже на другом конце света. Осознал, что это из-за них у Кроноса нет будущего. И дело даже не в том, что они растоптали именно мои стремления, — к чёрту. Они вели весь мир к неизбежному концу.

— Ну и херню же ты несёшь… — покачал головой Ибар. — Я давно заметил, что ты двинутый. Надо было тебя ещё тогда пристрелить. Да уж… Слышал, Табас?

Юноша кивнул.

— Теперь мы с тобой, получается, спасители мира, — хрипло хохотнул обожжённый наёмник. — Как тебе слава, а?

— Спасители, да, — улыбнулся Айтер. — Просто пока не подозреваете об этом.

— В смысле? — насторожился Ибар.

— А ты ещё не понял?.. — удивлённо поднял брови Айтер. — Я всё сделал. Только что. С вашей помощью.

Табаса словно кто-то взял за глотку ледяной рукой.

— Что?! Ты что, совсем?! Что ты натворил?! Отмени! — бешено заорал Ибар и, схватив Айтера за волосы, приложил лицом об пульт. — Отмени это! Отмени сейчас же!

— Стой! Стой! — у нанимателя был разбит нос, и кровавая клякса расплывалась по металлической столешнице с кнопками. — Нельзя ничего отменить! Процесс необратим, мы запустили импульс, вся начинка замков сожжена! Нет возврата! Я ничего не смогу сделать теперь!.. Ты просто ещё не понял!

— Что я, блядь, по-твоему, ещё не понял?! — рычал Ибар. — Я понял, что если ты сейчас не прекратишь свои херовы игры, я тебя на ремни порву!

У Табаса подкосились ноги и зашумело в ушах. Как сквозь пелену он слышал словоизлияния Папаши, которому «второй шанс» развязал язык.

— Да нет никаких игр! — верещал, надрывая глотку Айтер. — Для Капитанов всё кончено, — торопливо затараторил он, косясь на занесённый кулак, и видя, что Ибар его слушает. — А ты не понял то, о чём я говорил раньше, что — впереди пропасть, к которой нас ведут политики! Главным было именно это понимание. Понимание того, что человечество совершает затянувшееся самоубийство. Оно открыло мне верный путь. Как раз тогда появилась угроза со стороны Адмет, и я предложил свою помощь правительству Армстронга. Эти идиоты помогли мне, дали информацию, которую я иначе никак бы не получил, а взамен всего лишь навязали этого болвана Рубу и приказ уничтожить врагов. Мелкие, мерзкие людишки. Они сами дали мне всё, чтобы я их уничтожил, — Айтер громко и визгливо засмеялся, запрокинув голову.

То, что он говорил, было ужасно. Да, Кронос был не самым лучшим из миров, но поступать так… Табасу стало совсем худо. Руки и ноги тряслись, в глазах помутилось, нос не дышал. К нему подбирались лихорадка и желание отойти подальше, взять автомат и застрелиться.

Юноша смотрел на свои руки — те самые, которыми он вводил пароль, разбивал стекло и поворачивал рычаг. Те самые руки, которые сделали треть работы по уничтожению человечества.

«Мама», — сердце юноши сжалось от боли, шока и острого чувства вины.

А может, ей удастся уцелеть? Если она уехала в глушь, как ей говорили, то может быть…

«Нет», — помотал головой Табас, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, а на глазах предательски проступает влага. Даже если она уедет, всё равно это конец. Когда грянет, на севере не останется ни одного нетронутого уголка. Он убил её. Этими самыми руками.

— Табас! Табас, не спать! Рычаг! Поверни его обратно! — Ибар подскочил к своей консоли. — Айтер, ты тоже, иначе я тебя…

Наниматель лишь засмеялся в ответ.

— Если ты сейчас же не возьмёшь в руки этот сраный…

— Да возьму я, возьму! — Айтер и впрямь положил ладонь на рукоять. — Только ничего это не изменит. Ничегошеньки, как ты не поймёшь?..

— На три! Раз! Два!..

Переключиться в изначальное положение было просто: словно сломалась какая-то пружина и металлический рычаг двигался, не встречая никакого сопротивления, и больше не играл никакой роли.

— Чёрт! — орал Ибар, дёргая роковую железяку. — Чёрт, чёрт, чёрт! — он яростно ругался на все лады, а Айтер хохотал, глядя на это. По-видимому, в этот раз он действительно не врал.

Тщетно, всё тщетно.

Табас разжал ладонь, и рука бессильно повисла.

Ибар бросился к потешавшемуся над ним психу, намереваясь завязать его морским узлом.

— Ты же говорил, что хочешь спасти человечество, — сказал, наконец, юноша, визжавшему от боли Айтеру. — Но ты всех убил. Всех... — повторил он, впуская в себя смысл этих страшных слов.

— Нет! — вскинулся Айтер, оскалив жёлтые зубы. Ибар ослабил хватку, и Папаша упал в Капитанское кресло. — Нет же! Я не убил мир, я дал ему шанс. Возможность переродиться. Вы не знаете того, что знаю я, вы не понимаете того, что я понял… Слишком много лишних людей, слишком мало ресурсов, да и те полностью в руках ненасытных ублюдков! Грызня и проедание наследия — вот, что нас ждало. Но теперь, когда замок остался только один, каждый человек будет при деле и нужен. Не будет бродяг, беженцев, войн, голода и нищеты. Я дам людям цель и осознание, что их спасение находится в космосе. Третьего шанса уже не будет: если не вырвемся с Кроноса, то сожрём друг друга, как пауки в банке. Земля тоже когда-то столкнулась с этой проблемой, но сумела её решить. Поэтому весь этот астероид — огромный музей и напоминание: чтобы люди помнили, какой путь им пришлось пройти, и не повторяли старых ошибок. Но мы всё забыли…

— Так вот он — твой космос! — закричал Табас, испытывая огромное желание всадить нанимателю пулю в голову. — Пожалуйста! Лети куда хочешь! Зачем было всех убивать?!

— Ты что, вообще не слушаешь, что я говорю? Зачем лететь?.. Идиот, — выплюнул он презрительно. — Даже если бы я и раскрыл существование Тоя для всех, это ничего бы не изменило. Я догадываюсь, почему его законсервировали и забыли: искушение завладеть таким сокровищем слишком уж велико. За него разгорелась бы война, которая сожрала бы остатки того, что есть у человечества, и что в итоге? Орбитальный дворец для жирных вельмож? Он был бы разворован, как когда-то Замки, и для людей всё было бы кончено. Насовсем, понимаешь? Проблема ведь не только в нехватке ресурсов и деградации биосферы, а в том, что у людей в голове. — Айтер говорил с искренней ненавистью, глядя куда-то в пустоту блестящими от наркотика глазами, и это было страшно видеть. — Жрать, жрать, жрать, пока пузо не лопнет. Это можно было бы изменить, попробовать перевоспитать, но подобная работа потребует нескольких поколений и огромной власти, а у нас ни того ни другого. К тому же, наше министерство информирования может только плодить болванов да создавать всё новых и новых врагов... Так что пусть горят. Есть одна легенда, старая, ещё с Земли, по которой Боги полностью затопили её водой в наказание за человеческие грехи. Теперь будет огонь. А когда он погаснет, я активирую резервный Железный Замок и заселю Той, а потом и Кронос, новым человечеством. Лучшим человечеством, которое научится на наших ошибках и не повторит их. Первый шаг уже сделан, дальше всё пойдёт само собой.

— Ты себя слышишь вообще? — Табас был вне себя. — Ты же сбрендил! Ты что, всерьёз думаешь, что ты бог?!

— Как и первые капитаны, — отмахнулся Айтер. — Давай смотреть по делам. Я уничтожил старое человечество, я населю Кронос заново, я научу людей, как жить дальше, к чему стремиться, дам им Идею. Чем не божественно?..

Табас смотрел в глубоко запавшие глаза сумасшедшего и не понимал, иронизирует он или говорит серьёзно

— Спустись-ка с небес, — подал голос Ибар. — Если бы ты был богом, тебя нельзя было бы так легко убить.

— Да за что?! — воскликнул Папаша, закатывая глаза. — Что, неужели в тебе проснулась жалость к людям?

— А хотя бы и она, — ухмыльнулся Ибар. — Не зазнавайся. Не знаю, может, это и правда «шанс» сделал тебя таким, а может ты просто свихнулся. Ты — маньяк. Мало того, ты сделал нас своими соучастниками. И это нельзя просто так оставлять.

— …Сказал Ардеш-Мясник.

Ибар отшатнулся, словно от пощёчины.

— Я знаю всё про вас, — торжествующе воскликнул Айтер. — Всю подноготную. А ты, — повернулся он к Табасу, который как бы невзначай потянулся к оружию, — если хочешь поддержать своего дружка и убить меня, то задумайся, на той ли ты вообще стороне?..

Юноша уже сжался в предвкушении могучего удара, которым Ибар разбил бы Папаше череп.

— И как же моя подноготная сейчас может тебе помочь? — деловито поинтересовался он. — Может, она умеет останавливать пули? Чем биография давным-давно погибшего Ардеша-Мясника спасёт тебя? — чем дальше, тем больше в голосе Ибара проступали знакомые нотки: так же он говорил с татуированным здоровяком в тренировочном лагере, прежде чем сломал ему обе руки. И Айтер, похоже, тоже вспомнил это — у него начали мелко подрагивать колени.

— Тем, что, судя по биографии Ардеша-Мясника, ты можешь стать моим союзником.

Лицо Ибара вытянулось.

— Что-о? Это ты сейчас меня так вербовать собрался?..

— Нет. Никакой вербовки, всё по-честному. Больше нет ни Армстронга, ни Адмет, а если и есть, то скоро точно не будет. Только мы трое остались. И мне нужна будет ваша помощь. Предстоит очень много работы, которую будет сложно осилить в одиночку.

— А ты наглец, — засмеялся Ибар.

Табас вспомнил, как их недавно обвели вокруг пальца, и подумал, что если Айтер говорит, что он честен, то это самый верный знак того, что надо быть начеку.

— Ты, как никто другой, должен меня понимать, — продолжил он. — Твоя биография буквально кричит о том, что ты считал человеческие головы самой удобной дорогой к цели. Начать войну на стороне одного Дома, а закончить в рядах врага, причём быть безжалостным, как к тем, так и к другим. Выжечь родной город из-за подозрения в укрывательстве партизан. Расстреливать сотнями, вешать, распинать, связывать и давить танками, вычищать огромные пространства от людей — думаешь, это намного хуже того, что сделал я?.. Уж кто-кто, а ты точно должен понимать, что жестокость может быть оправдана целью, ради которой она творится.

— Дурак ты, — отмахнулся Ибар, презрительно скривившись. — Много знаний, мало толку. С чего ты взял, что мы похожи? С чего ты взял, что я разделю твой бред про космос, замки и прочую херню? Да, я воевал. Убивал. Предавал тоже. Да, я действительно перешёл на сторону другого Дома и работал на бывших врагов. Но почему ты думаешь, что знаешь мотивы? Ты не знаешь, что на меня свалили просчёты командующего фронтом, поэтому и сожгли в бронетранспортёре собственные солдаты. И так во всём. Ты не знаешь этот мир, ты не знаешь людей. Ты видишь серую массу, не различая лиц. И ещё собрался что-то менять… — Ибар сплюнул. — Доберись до иллюминатора и посмотри вниз, урод. Намного лучше?.. А великие цели, требующие крови, — это полная хрень. Да, я делал мерзкие дела, когда это было необходимо. Но не потому, что у меня была цель, а потому, что не было никакой разницы в том, на чьей стороне находиться, если ни на одной из них нечего защищать. Каждая война преступна, чудовищна и отвратительна, какими бы светлыми идеями её не оправдывали. Но понимают это только тогда, когда всё заканчивается, и вокруг остаются только убытки, трупы, инвалиды и развалины. Хреновые поступки не перестают быть хреновыми от того, что совершаются ради великой цели. Великие цели не воскрешают мёртвых. Тех, чьи кости бросили в фундамент нового мира. К тому же, очень часто оказывается, что можно было без всего этого обойтись. Любая заваруха — просто очередной виток бесконечного цикла. Кто-то рвётся уничтожить старое, чтобы построить новое, но в итоге создаёт ещё большего монстра, которого позже убивает очередной идеалист. И этого не изменить. У тебя в голове уже сложился красивенький образ нового мира, но он не имеет ничего общего с тем, что получится в итоге. Опять-таки потому, что ты людей не знаешь. Перевоспитание ничего не изменит — ты вырастишь чудовище. Ты не бог, ты просто идиот, поверивший в собственную избранность. Ты даже не видишь, что твои идеалы уже сделали из тебя Капитана, — обожжённый наёмник хрипло рассмеялся. — Ты хочешь перевоспитать — они тоже перевоспитывают. Ты хотел уничтожить мешавших тебе врагов ради блага своей страны — они делают то же самое. Они убивают всех под корень, а ты стёр в пыль полтора миллиарда человек. Да я в сравнении с тобой просто святой, ха. И ты думаешь, что с таким подходом тебе удастся сделать что-то новое и лучшее?.. Ни черта ты не изменишь. Всё это было зря. Никаких великих целей: всего лишь глупость, ошибки, детские обиды и психические отклонения.

Ибар отошёл в сторону и взглянул на Айтера сверху вниз.

— Не тебе строить новый мир, сукин ты сын.

— Ты гарантировал мне жизнь, — прошипел наниматель. В его глазах не было страха, одна лишь ненависть. — Ты не убьёшь последний шанс этого мира, — выплюнул он злобно.

— Я же Ардеш-Мясник. Что мне ещё один труп?.. — кровожадно ухмыльнулся Ибар. — Тебе тут больше не рады. Особенно Табас. Да?.. — наёмник повернулся к своему напарнику.

— Да, — мрачно сказал юноша, делая шаг вперёд. Кровь бурлила от острого желания самому совершить возмездие. — Не трогай его. Я сам.

— Ну, хорошо, — ухмыльнулся Папаша. — Вы свой выбор сделали.

Короткий хлопок выстрела заставил Табаса инстинктивно отскочить в сторону.

Голова Ибара раскололась: пуля, вошедшая в подбородок, вылетела из макушки, вытянув с собой целый фонтан из кусков костей, мозга и крови.

Словно в замедленной съёмке Табас смотрел на то, как рука Айтера, сжимающая пистолет тюремной охраны, поворачивается к нему.

Юноша рухнул наземь, услышав прямо в полёте ещё один хлопок. Свинец пронесся совсем рядом с головой, обдав жаром и пороховой вонью. Пол больно ударил по локтям и коленям, отчего наёмник вскрикнул и, не тратя драгоценное время, сразу же быстро пополз в сторону: плевать куда — главное, чтобы подальше от психа с пистолетом. Болван, ох, какой же болван.

Айтер не видел, где находится его противник, поэтому палил наугад: то монитор разлетался на куски, обдавая юношу мелкими осколками стекла и пластика, то пуля прошивала деревянный стол, осыпая мелкими щепками, похожими на опилки.

Выход из центра управления был совсем рядом — рукой подать, но проблема состояла в том, что он отлично простреливался. К тому же, Айтер, если он не совсем ещё потерял рассудок, должен был прекрасно понимать, что деваться наёмнику больше некуда.

— Выходи! — голос психа прозвучал совсем рядом. — Выходи и избавь меня от поисков. Не будь крысой!

Табасу было плохо, как никогда до этого, но, несмотря на это, ужасно хотелось жить. Затуманенный мозг очень туго соображал. Табас валялся на холодном полу и лихорадочно пытался придумать, что сделать, чтобы переиграть Айтера и выжить, но идея была только одна — прорываться.

Как угодно, но пробиться, выбежать наружу: а там будет целый астероид для того, чтобы скрыться от психа, одержимого собственным божественным предназначением.

Табас ползал между рядами на карачках, вздрагивая от ругательств и выстрелов Айтера. А тот приближался: уговаривал сдаться, пытался подкупить, запугивал.

«Дождаться, когда кончатся патроны», — прокручивал Табас у себя в голове раз за разом. — «Просто дождаться».

Однако, несмотря на тщательный подсчёт, заветный щелчок курка раздался неожиданно. Промедлив полсекунды и осознав, что заветный момент настал, молодой наёмник, чувствуя, как кровь закипела от адреналина, изо всех сил, побежал с низкого старта так, как не бегал раньше никогда.

Ноги сводило судорогой, ладони разрубали воздух широкими взмахами, сердце превратилось в огромный барабан, удары которого прокатывались по всему телу, отдаваясь в мозгу, и Табас успел бы выбраться, точно успел бы, если б клацанье пистолетного затвора у него за спиной прозвучало на секунду позже.

Айтер нажал на спуск, едва успев перезарядиться, более того, у него не было времени прицелиться — и поэтому юноша остался жив.

Правое предплечье пронзила острая боль, от которой Табас едва не потерял сознание. По коже потекло что-то горячее и липкое. Обессилевшие ноги отказывали, малейшее движение вызывало дискомфорт но останавливаться было никак нельзя: Айтер находился рядом, и следующие выстрелы точно положили бы конец приключениям молодого наёмника.

Вприпрыжку с лестницы, быстрее и быстрее, обгоняя пули.

Разум затуманился, силы были на исходе.

Кажется, Айтер кричал что-то вслед, несколько раз юноша ощущал порывы горячего воздуха рядом с головой, но продолжал бежать — тупо, бессознательно, на одних инстинктах, кричавших и приказывавших телу мчаться подальше от летающего свинца.

Обратный путь был незнаком. В какой-то момент Табас, силясь уйти с линии огня, свернул не туда и окончательно потерялся. Тесные технические ходы, увитые цепями и трубами, исполинские цеха с остановившимися машинами, серые стены тускло освещённых туннелей, двери, ворота, арки со статуями и без…

— Табас!

Голос звучал совсем рядом. Сознание еле ворочалось, но явно возвращалось. Наёмник лежал на земле — чувствовал спиной жирную от плодородного перегноя почву. Голое плечо жёг небольшой кустик крапивы, а над головой не было ничего, кроме огромного зелёного шатра листвы с коричневыми прожилками сучьев.

— Отсюда нет выхода!

Самочувствие было отвратительным. Слабость, лихорадка, боль, ломота в костях, тошнота, зуд во всём теле — столько неприятных ощущений одновременно он не испытывал никогда.

— Эта оранжерея — тупик. Мы оба в тупике. Я не могу оставить тебя в тылу, а ты не сможешь выжить без моей помощи. Выйди сюда, и мы с тобой вдвоём создадим новое человечество.

«Ага, как же».

Он постарался перевернуться на живот, но при попытке задействовать правую руку едва не взвыл от боли. Впрочем, она оказалась даже полезной: отрезвила, привела в сознание, придала заряд бодрости. Едва живой наёмник несколько раз пробовал подняться хотя бы на четвереньки: получилось только с третьей попытки.

— Табас! — продолжал надрываться Айтер.

— Иду я… — прохрипел наёмник себе под нос. — Иду. Жди.

Айтер ни за что не отстал бы от него. Табас ничего не соображал, но понимал, что наниматель прочешет здесь каждый сантиметр, и рано или поздно состоится последний бой, так зачем же терять время?..

Оранжерея, когда-то бывшая ухоженной, ныне пребывала в запустении. За тысячи лет тут несчётное количество раз сменился растительный слой, кусты и травы разрослись поверх сушняка, отчего каждое движение сопровождалось громким шорохом. К счастью, Айтер тоже шуршал и хрустел так, будто ломилось через лес кабанье семейство, в противном случае, он вмиг вычислил бы противника.

— Я найду тебя по следам! Тут трава примята! Выходи!

Верить ему не было ни единой причины. Вряд ли в пантеоне нового человечества, что Айтер так хотел взрастить, нашлось бы место для такого… Такого, как он.

Табас понимал, что для впадения в депрессию сейчас не самое подходящее время, но негативные мысли сами лезли в голову. Пацифист, тоже мне. Убивавший сперва дикарей, затем дружинников в родном городе, потом своих же соотечественников — пленных зелёных салаг. Каждый шаг доброго миролюбивого Табаса по Кроносу сопровождался чьей-то кровью, и чем дальше, тем омерзительнее становились его дела. Юноша словно посмотрел на себя со стороны, и увидел не привычно доброго и наивного идеалиста, которого Ибар когда-то назвал тряпкой, а совершенно другого человека. Он был чёрен от загара и грязи, на его груди темнел огромный синяк, а тело высохло так, будто его вялили на солнце, как рыбу. Многочисленные раны и царапины кровоточили. И, если судить человека по делам, а не словам и мыслям, то картина получалась удручающая. Тот человек был наркоманом, предателем, дезертиром, мародёром, военным преступником и убийцей.

Табас мысленно кричал сам себе: «Я не такой!» — но знал, что неправ. И шулерством с его стороны было разделять свою личность на себя-хорошего и себя-плохого. Он был один. Тот, воспитанный отцом-учёным слюнтяй, мечтавший о космосе, и тот, хладнокровно вырезавший деревню дикарей ради собственного выживания, были единым целым.

Айтер замолчал, но трава зашуршала где-то совсем рядом, поэтому Табас, которого обжёг страх быть обнаруженным, присел и спрятался. Он понимал, что у него нет шансов, но всё равно боролся за жизнь с упорством обречённого. Ещё минута. Ещё тридцать секунд. Ещё десять секунд. Просто прожить ещё секунду, сделать ещё один вдох. Это уже много.

Правая рука онемела, перевязать бы, да нечем. Не отрывая взгляда от сплошного покрова листвы, Табас левой ладонью нащупал толстую палку — липкую, перепачканную жирной землёй. Хоть что-то…

Шорох всё ближе и ближе.

Тяжёлое дыхание.

Движение в траве — совсем близко, но всё ещё слишком далеко для того, чтобы нападать. Ожидание было невыносимым.

Табас не шевелился, тело затекло от сидения в неудобной позе. Спина и ноги решительно протестовали против такого обращения, но делать было нечего — очень уж хотелось жить.

Сердце заходится, всё тело покрыто мерзким липким потом и нестерпимо зудит, но пошевелиться нельзя — лишний звук означает верную гибель.

Айтер шёл осторожно, часто оглядываясь. Табас видел его: полуголый, выставивший вперёд старый пистолет, бородатый, наполовину поседевший за время путешествия, с горящими глазами безумца.

Он бормотал что-то себе под нос. Угадывались только единичные слова: что-то про историю, ошибки, Кронос и, кажется, человечество. Чёртов маньяк собирался что-то перечеркнуть.

Сейчас придать Табасу силы могла только ярость, поэтому он снова вспомнил о матери, которая осталась где-то там на Кроносе и, возможно, прямо в этот миг сгорала в пламени атомного взрыва.

Он представил во всех красках, как ударная волна вышибает стёкла, как рушится дом и складывается карточным домиком квартира, в которой они вместе делали ремонт, и как сама мать — сидящая на продавленном диване с бутылкой алкоголя в дрожащей руке — в один миг превращается в пыль и пепел.

Нет, недостаточно, нужно помедленнее… Нужно прочувствовать всё, пропустить через себя. Как плавится в огне кожа и зажариваются мышцы, как проходят сквозь хрупкое тело смертоносные лучи радиации, как падают тяжёлые камни, дробящие кости и перемешивающие внутренности в кашу…

И всё это происходит из-за него. Он сделал это собственными руками, не разоблачив обмана и став орудием в руках безумца.

О, да! Помогло, да ещё как! Юноша стиснул зубы от вспыхнувшей ненависти. Он поддерживал её, лелеял, подбрасывал в топку ещё больше эмоций и воспоминаний, которые сгорали без следа. Идеальное топливо.

Мышцы налились силой, готовясь принять последний бой, независимо от того, каким станет его исход. Табас видел перед собой убийцу единственного близкого человека и твёрдо намеревался свернуть его тощую чёрную шею, будь он хоть трижды божеством.

— Я сейчас уйду, и ты… — внезапно заговорил Айтер, но Табас не дал ему закончить.

Выпрыгнув из травы с рёвом, что больше подошёл бы дикому зверю, он набросился на сумасшедшего. Первый удар палки пришёлся по руке, сжимавшей пистолет. Он отлетел в траву и пропал из виду, но Табасу оружие было уже не нужно. Не помня себя от ярости, он коршуном налетел на Айтера и избивал его палкой до тех пор, пока та не сломалась. Он вышел бы из этой схватки победителем, точно вышел бы, но увы, с каждым мгновением силы покидали измождённое и обескровленное тело. Юноша дрался как во сне: удары были слабыми и заторможенными, словно он находился по горло в воде.

В конце концов, Айтер улучил момент и точным хуком достал наёмника прямо в раненую руку.

Боль вспыхнула перед глазами яркой вспышкой.

Юноша закричал, скорчился, отступил, и тут же поплатился за это потерей инициативы: Айтер бросился на него, завалив на землю, и уселся сверху, придавив всем весом к земле.

— Сучонок! — прошипел он и заехал Табасу по лицу, после чего схватил обеими руками за шею и принялся душить.

Глаза юноши вылезли из орбит, а к лицу прилила кровь, отчего оно, казалось, раскалилось. Он отчётливо чувствовал, как под пальцами врага бьётся его сонная артерия, как барабан, отдавающийся в голове. Ухватившись за руки Айтера, он попытался оттянуть их от себя, высвободиться, сделать хотя бы один небольшой, отчаянный вдох, пусть самый маленький, — но ничего не получалось. Табас лишь извивался змеёй, хрипел, надрываясь, и тратил бесценный воздух.

— Сдохни! — ревел Папаша у него над ухом, так громко, как только мог. — Сдохни, мразь! Сдохни!..

В глазах у Табаса потемнело.

Звуки стали тише.

Силы кончились, и даже ненависть больше не помогала.

Юноша перестал ощущать боль и страх, даже дышать больше не хотелось. «Я умер», — осознал он на удивление равнодушно. — «Вот и всё».

Не было ни туннеля, ни яркого белого света — молодой наёмник падал в бесконечную черноту. И, наверное, это было справедливо.

Свет он не заслужил.

Полёт казался бесконечным: секунды растягивались, превращаясь в года, проплывала перед глазами яркими картинами жизнь, и приближалось непроницаемо-чёрное, как вещество чёрной дыры, море.

И когда наёмник уже просмотрел всю свою жизнь от рождения до смерти, когда приготовился нырнуть с головой в спасительное забытье, где не было ни боли, ни радости, где не было ничего вообще, пальцы Айтера разжались сами собой, освобождая горло и открывая доступ к драгоценному воздуху. Табаса резко вырвали назад, и, словно со стороны, он услышал чьё-то сиплое дыхание. Стало вдруг больно, мучительно больно в груди, будто юноша рождался заново и делал первый вдох.

Когда наёмник пришёл в себя и открыл глаза, то увидел лежавшего рядом Айтера.

Его лицо посинело, а глаза были широко-широко раскрыты и выражали безмерное изумление.

Он будто спрашивал пришедшую к нему смерть: разве это должен быть я, а не он? Неужели на этом всё? Неужели пора?

Табас отвернулся, пытаясь прийти в себя. В глазах было темно, тело, претерпевшее за последнее время слишком много издевательств, скулило и стонало от боли. Невидящими глазами наёмник смотрел вверх, туда, где в сплошном зелёном покрывале листьев зияла брешь, демонстрировавшая застеклённый потолок оранжереи, а за ним — невообразимо огромный красно-коричневый Кронос.

Северное полушарие планеты расцветало ослепительно яркими бутонами белого огня. Каждая такая вспышка разгоняла редкие облака концентрическими кругами, как воду от брошенного камня. И к каждому такому цветку тянулся тонкий инверсионный след. С севера — на юг, с юга — на север, как будто планету кто-то грубо сшил белыми нитками.

Коричневые проплешины пустынь и жёлтые степи, зелёные кляксы лесов и нити рек — всё это исчезало, растворялось. Взрывные волны, вслед за которыми следовал нестерпимый жар, уродовали ландшафт, выжигали леса, высушивали водоёмы, и из всего планетарного многоцветья оставляли лишь два цвета — алое пламя и серую радиоактивную пыль.

Табас лежал и смотрел, как гибнет его мир, но смотрел безучастно, как кино. Воспоминания о доме, боль потери, горечь, досада — все эмоции исчезли, сожжённые им самим в попытке получить хоть немного сил, и теперь сменились полным равнодушием.

Глядя на разыгрывавшуюся перед его глазами колоссальную катастрофу, юноша не чувствовал практически ничего, кроме одиночества.

Он всей кожей ощущал холод безжизненного космоса. Мёртвый лёд и камень, абсолютная пустота, протянувшаяся на тысячи световых лет во все стороны, и посреди всего этого он. Единственное живое существо.

Единственное, в чьей власти снова подарить жизнь погибшей планете.

И в этот самый момент, возможно, из-за недостатка кислорода в мозгу, в голове Табаса появилась странная мысль. Наёмник прокручивал её так и эдак, осматривал с разных сторон, пробовал на зуб — настолько удивительной она была.

Может, он сошёл с ума, как Айтер.

Но если сделать одно небольшое допущение, то всё становилось на свои места и обретало смысл.

Может, всё действительно было не случайно, и в какой-то момент судьба подхватила его и повела по заранее приготовленному маршруту.

Но повела не за руку, тщательно уберегая от неприятностей, наоборот, погнала по самой грязной и мерзкой дороге, стараясь, чтобы подопечный собрал как можно больше ссадин, синяков и шишек, пережил как можно больше болезней и выработал к ним стойкий иммунитет. Сделал вещи, которые больше всего ненавидел, и стал тем самым монстром, которым никогда стать бы не хотел, чтобы по-настоящему понять две стороны.

Всё, что он пережил, казалось теперь одним большим уроком, который он должен был усвоить перед тем, как начать строить новый мир.

Не идеальный мир Айтера: Ибар, человек, от которого он ждал бы человечности в последнюю очередь, сумел убедительно доказать, что любые идеалы ложны и без должной подпитки кровью очень быстро чахнут.

И не психопатично-жестокий мир Ибара, где нечего защищать и всё равно, чью кровь проливать.

У Табаса возникло своё видение. Мнения Айтера и Ибара столкнулись у него в голове, расщепились со взрывом, и то, что осталось — самое прочное и огнеупорное — слилось воедино в причудливой смеси мыслей, взглядов и образов.

Он не знал, каким должен был стать новый мир, но зато знал, каким он быть не должен ни при каких условиях.

Теперь ему предстояло стать богом.

И почему-то казалось, что у него всё получится.

Москва, декабрь 2015 г.

Другие работы автора тут: vk.com/tovarish_siloch