— Интересный дедушка, — перебила Милану Виктория, — Не находите?
— Самодур, — буркнул Эдик.
— Давайте послушаем дальше, по-моему, кое-что начинает проясняться, — сказал Гольдштейн.
Милана откашлялась и продолжила:
"1 ноября 78 года. Сегодня хоронили дядю Павла. Весь дом в трауре. Тетю Анну пришлось вести за гробом под руки. Дедушка не пришел на похороны. Дядю упокоили в семейном склепе, в самом дальнем углу сада. Я все время плачу. Дядя Павел был очень добрым и веселым, как теперь бедные Петруша и тетя Анна будут без него? Когда гроб с телом дяди ставили в склеп, папенька тихо прошептал дяде Алексею: "Отец сошел с ума. Как он мог не проститься с Павлом?" Дядя Алексей согласно кивнул головой. Дома мы сели за поминальный обед. Я не понимаю этого обычая: как можно есть, когда только что попрощался с родным человеком? Я только пила воду, остальные тоже почти ничего не ели. Мужчины выпили вина. Все молчали, переживая горе. Вдруг в столовую вошел дедушка и сел за стол. Он налил себе вина и сказал: "За упокой души Павла! Одним наследничком меньше!" Я была поражена: неужели это говорит мой дедушка? "Отец, как ты можешь?", — воскликнул дядя Алексей. А Петруша страшно побледнел и закричал: "Убийца! Это ты его убил! Ты виноват в смерти отца! Ты проклял его!" Он вскочил и кинулся к дедушке. Дядя Алексей и папенька схватили его. Петруша бился у них на руках и кричал, кричал. Папеньке и дяде Алексею пришлось унести его наверх, в комнату. "Яблочко от яблоньки", — сказал дедушка, и на миг мне показалось, что он улыбается. Тетя Анна встала, чтобы идти следом, и вдруг упала без чувств. Маменька кинулась к ней, маленький Александр заплакал. Он ничего не понял, и только испугался шума и крика. Хорошо, что рядом был доктор! Он поднес к лицу тети Анны флакон с нюхательной солью, и она пришла в себя. Слуги перенесли тетю в ее комнату, Петр Антонович остался с ней. Я заплакала, все это было так страшно! Дедушка обнял меня и сказал: "Не плачь, дитя мое! Смотри, что принес тебе дедушка!" И вынул из кармана коробочку с бриллиантовыми сережками. Я поблагодарила дедушку, и сразу надела их, чтобы не обидеть его. Но мне все равно непонятно, зачем он так поступил с дядей Павлом. Ведь он же отец! Когда дедушка дарил мне сережки, маменька так странно смотрела на него, как будто не верила своим глазам. Дедушка заметил это и сказал: "Что, Вера, завидуешь? Вижу, вижу, что и тебе подарок хочется! Нет, это для моей Оленьки". Маменька не нашлась что сказать, она молча встала и ушла..."
— Вот урод! — не выдержал Макс.
Произнеся это, он вдруг почувствовал, как над его головой пронесся порыв холодного воздуха, и чей-то голос шепотом произнес: "Тебя тоже ждет смерть. Не противься же ей, будь мужчиной". Эдик как-то болезненно передернулся и сжался в комок, Виктория закусила губу.
— Вы это слышали? — пролепетала Аня.
— Слышали, — мрачно ответил Гольдштейн.
Шепот становился все настойчивее, произнося страшные проклятия и угрозы. Вдруг Роки вскочил и злобно залаял, задрав голову. Шерсть на его загривке стояла дыбом. Раздался громкий стук: в одной из комнат на галерее захлопнулась дверь.
— Ветер? — спросила дрожащим голосом Милана.
— Дедушка, — ответила Виктория.
Макс, не в силах терпеть навязчивый шепот, выхватил дневник из рук Миланы и прочел:
"3 ноября 78 года. Петруша закрылся в своей комнате и никого не желает видеть. Тетя Анна умоляла его впустить ее, но Петруша только молчит. Володя тоже пытался с ним поговорить, но и у него не получилось. Комната Петруши находится рядом с моей, и я слышу, как скрипит пол под его шагами. Он все время ходит из угла в угол и что-то говорит сам себе. Он впустил лишь доктора. Петр Антонович оставил ему лекарство для успокоения. А ночью я очень испугалась: мне послышалось, что кто-то ходит по коридору, затем заскрипела дверь в комнату Петруши. Пушок вскочил со своего коврика и тихо зарычал. Я побоялась выйти и посмотреть, мне вдруг почудилось, что это пришел дух дяди Павла. Я долго не могла набраться храбрости и выглянуть за дверь. А когда наконец вышла из комнаты, то увидела, что дверь в комнату Петруши приоткрыта. Я осторожно заглянула туда. Петруша спокойно спал. Он очень похудел за эти дни. Бедный милый Петруша! Надеюсь, что лекарство, которое ему оставил доктор, поможет. Папенька написал дяде Андрею о горе, постигшем нашу семью. Но они все равно не смогут вернуться раньше весны: путешествовать по Славии зимой очень опасно. Господи, защити Петрушу и тетю Анну!
8 ноября 78 года. Петруше становится хуже. Он забивается в угол кровати и кричит, когда кто-нибудь хочет подойти к нему. Особенно боится тетю Анну. Не понимаю, почему? Ведь она его маменька. Правда, тетя Анна всегда была строга со своим сыном, и Петруша ее немного побаивался. Но ведь он был таким шалуном, и лишь тетя могла его утихомирить. Петр Антонович поит его успокоительным, но оно не помогает. Володя очень переживает. Скоро мы уедем в Староград. Маменька уже приготовила все платья для себя и для меня. Только бы с Петрушей все было хорошо! Пушок стал очень нервный: он не отходит от меня ни на шаг, и на всех рычит. А по ночам он почти не спит, и все прислушивается к звукам, доносящимся с галереи. Правду сказать, мне и самой страшно, каждую ночь слышатся чьи-то шаги. Они всегда сначала замирают у моей двери, будто идущий прислушивается к чему-то, затем раздаются снова. Скрипит дверь Петрушиной комнаты, потом шаги начинают удаляться. Вчера я хотела встать с кровати и выглянуть в коридор, но Пушок так грозно зарычал на меня, что я немного испугалась. Правда, потом он ластился ко мне, будто извинялся. Мне кажется, он хотел предостеречь меня от опрометчивого поступка. Я рассказала о ночных шагах папеньке, он погладил меня по голове и грустно сказал: "Оленька, у нас у всех сейчас расшатаны нервы. Шутка ли, такое горе! Постарайся успокоиться, друг мой!" Может быть, он прав. Но мне все равно очень страшно. Хорошо, что у меня есть Пушок. Он так любит меня!
10 ноября 78 года. Не знаю, как это написать. Случилось чудовищное. Сегодня ночью с галереи раздался дикий крик, а затем стук от падения чего-то тяжелого. Мы все выбежали из своих комнат и увидели Петрушу, стоящего, облокотившись о перила. Увидев нас, он закрыл голову руками и забормотал: "Она хотела убить меня! Я не виноват, я защищался!" Дядя Алексей взглянул вниз, страшно вскрикнул и побежал в каминный зал. Доктор в это время увел Петрушу в его комнату. Я тоже хотела было спуститься вниз, но папенька остановил меня, сказав: "Не ходи, милая. Тебе не нужно этого видеть". Я услышала, как закричала маменька, и, вырвавшись из папенькиных рук, побежала вниз. На полу лежала тетя Анна, ее голова была как-то странно вывернута. И вся она была, как сломанная кукла — до того неестественной была ее поза. Сразу становилось понятно, что живой человек так лежать не может. Глаза ее были открыты, остановившийся взгляд устремлен в потолок. У меня за спиной раздалось тихое покашливание. Я обернулась: на лестнице стоял улыбающийся дедушка. Эта улыбка была так страшна и непонятна, что в глазах моих потемнело, и я провалилась в спасительное забытье. Последнее, что я услышала, был вой Пушка. Придя в себя, я увидела, что лежу в своей кровати, рядом сидит хмурый Петр Антонович и держит меня за руку. На полу сидел верный мой Пушок и смотрел на меня с невыразимой тревогой. Когда я открыла глаза, он радостно подскочил и принялся облизывать мое лицо. В первый миг я обрадовалась и улыбнулась, потом, вспомнив то, что произошло ночью, залилась слезами. "Ничего, ничего! Выпейте это, и все пройдет", — сказал Петр Антонович, протягивая мне стакан, наполненный до половины кисло пахнущим напитком. "Скажите, доктор, что Петруша?", — спросила я, принимая стакан. "Потом, все потом. А сейчас выпейте лекарство", — озабоченно проговорил Петр Антонович. Я выпила кисловатую жидкость, и через некоторое время мне ужасно захотелось спать. Проснулась я только к вечеру, чувствуя себя вполне здоровой. Сейчас я пишу эти строки, и мне не дает покоя одна мысль: неужели Петруша убил собственную мать? Как это возможно? Господи, спаси и сохрани нас, несчастных!.."
— История-то страшноватенькая, — прокомментировала Виктория.
Роки снова зарычал, он подбежал к лестнице и разразился визгливым, истерическим лаем, глядя на что-то, видное ему одному. Раздалось тихое хихиканье, и пес отлетел от лестницы, будто снесенный мощным потоком воздуха. Он жалобно заскулил, и Макс, кинувшись на помощь, подхватил его на руки, ощутив леденящий холод, пронесшийся над вздыбившейся собачьей шерсткой.
— Кто бы ты ни был, пошел прочь от моей собаки! — в ярости заорал он, хватаясь за меч.
В ответ кто-то снова тихо засмеялся.
— Ты в порядке? — спросил Макс Роки.
— Да, — ответил пес, — Только лапу ушиб.
— Что ты видел?
— Не знаю, это что-то очень злое. Оно стояло на лестнице.
— Человек?
— Нет, что-то непонятное.
Держа Роки на руках, Макс вернулся к камину и уселся на свое место, так и не спустив его на пол. Книга уже снова перешла к Виктории. Не обращая внимания на омерзительный смех, девушка начала читать:
"12 ноября 78 года. Петруша закрыт в своей комнате, и никто, кроме доктора, не посещает его. Он все время молчит и не отвечает на вопросы. Сидит, сжавшись в комок, и раскачивается из стороны в сторону. Доктор лечит его по своей методике, поит какими-то травяными настоями, и часами беседует с ним. Вернее, беседует один Петр Антонович, а Петруша только мычит и качается. Петр Антонович становится все мрачнее. Кажется, он не понимает, что происходит, и не в силах помочь несчастному Петруше. Бедный мой кузен! Каким он был веселым шалуном, какие проделки устраивал! И во что он сейчас превратился! Сегодня утром я услышала беседу доктора с папенькой. Петр Антонович вышел из комнаты Петруши, и они разговаривали с папенькой, стоя около моей двери. Папенька спросил: "Что с ним происходит, Петр Антонович?" Доктор ответил: "Я предполагаю наследственную болезнь. Сначала нервические припадки Павла Николаевича, теперь вот безумие Петра Павловича. У вас в роду были сумасшедшие?" Папенька замолчал ненадолго, затем сказал странным сдавленным голосом: "Вам достаточно посмотреть на моего отца". "Да-с, вы правы", — протянул Петр Антонович, — "Но тогда я бессилен". Я лежу в своей комнате. Петр Антонович, напуганный моим обмороком, запретил мне вставать. Мне кажется, он предполагает, что со мной тоже может случиться что-нибудь плохое, и пытается помочь хотя бы мне. Каждый день ко мне заходит дедушка, он по-прежнему добр и ласков со мной. Он часто делает мне подарки. Вот сегодня, например, принес прелестное кольцо с тремя изумрудами, расположенными, как лепестки цветка. Сегодня уехал Володя, он был очень испуган происходящим в нашем доме. Жаль, что я лишилась друга, но у меня нет сил на сожаления. Я теперь все время молюсь, как Дашенька, и пытаюсь понять, за какие грехи нас так наказывает господь?
20 ноября 78 года. Петруша убил себя. Он разбил окно в своей комнате и перерезал себе горло..."
Виктория подняла глаза и вопросительно осмотрела остальных. Все потрясенно молчали. Макс ожидал какого угодно развития событий, но самоубийство пятнадцатилетнего ребенка показалось ему чудовищным. Он подкинул в камин пару ножек от кресла и тихо спросил:
— А что там дальше?
— Следующая запись датирована уже январем следующего года.
"10 января 79 года. Уже зима. За окном падают пушистые снежинки. Как же долго я болела! Первое, что я увидела, открыв глаза, было лицо моей милой маменьки. Увидев, что я очнулась, она заплакала и засмеялась, а потом закричала, подзывая доктора. Вошел Петр Антонович, но не успел он приблизиться ко мне, как на кровать вскочил Пушок. Он визжал от радости и облизывал мое лицо и руки. Маменька не прогоняла его, она со слезами радости смотрела на эту картину. А в глазах Пушка тоже стояли слезы. И мне это не показалось! "Он так страдал, когда ты болела!", — сказала маменька, — "Мы все страдали!" А Петр Антонович сказал: "Ну-с, милая барышня, вы нас напугали!" Оказалось, что я, узнав о смерти Петруши, заболела нервной горячкою и была без сознания полтора месяца! И все это время маменька не отходила от моей постели. А Пушок сидел у ее ног и ждал, когда я очнусь. Теперь я вспомнила: в ночь, когда умер Петруша, Пушок вскочил с коврика, на котором спал, и громко завыл. Я проснулась и вышла на галерею. Петр Антонович открывал Петрушину комнату. Я вошла вслед за ним и увидела своего кузена с перерезанным горлом. Его грудь была в крови, а рана походила на разверстый в немом крике рот. Молча вернулась я в свою комнату, написала в дневнике лишь несколько слов, и упала. Сейчас все это вновь развернулось перед моим мысленным взором, и я заплакала. "Кто здесь обижает мою Оленьку?", — раздался веселый голос. В комнату вошел дедушка. Он радостно улыбался и говорил: "Ну вот, и очнулась, и слава богу! А то я уж думал, совсем тебя залечит наш эскулап! Не плачь, мой ангел! Дедушка принес тебе подарок!" Он протянул мне большую серебряную шкатулку, украшенную самоцветами. "Спасибо, очень красиво", — пролепетала я, смутившись таким щедрым подарком. Дедушка добродушно рассмеялся и сказал: "За что спасибо, Оленька? Открой же шкатулку!" Маменька вдруг порывисто поднялась и вышла из комнаты. Дедушка проводил ее взглядом и повернулся ко мне. Я открыла шкатулку: в ней лежала несказанной красоты диадема. Высокая, и зубчатая, как корона, она вся горела и переливалась из-за огромного количества бриллиантов. В середине сверкал продолговатый розовый камень величиной с голубиное яйцо. Его окружали камни поменьше, образуя вокруг розового камня несколько кругов: голубые, красные и коричневые. Заканчивалось все это великолепие белыми бриллиантами. Я смотрела на диадему и боялась прикоснуться к ней. "Что же ты, милая? Надень", — улыбнулся дедушка. Он взял диадему из шкатулки и сам надел ее мне на голову. "Какая же ты красавица!", — сказал он, — "Это твое приданое. Такой диадемы больше ни у кого нет, эти камни — единственные в своем роде. Все это — цветные бриллианты". Я была очень благодарна дедушке, но все равно чувствовала горе. У меня закружилась голова, и я, наверное, сделалась бледна, чем очень напугала дедушку. Петр Антонович, все это время сидевший в кресле в углу комнаты, подбежал ко мне и успокаивающе проговорил: "Ничего, ничего, это просто слабость после болезни. Ольге Николаевне нужно больше отдыхать". Дедушка склонился и поцеловал меня в лоб. "Спи, ангел мой", — сказал он и вышел из комнаты. Снова пришла маменька. У меня не было сил даже поднять руки, поэтому маменька сняла с меня диадему и положила ее обратно в шкатулку. Меня поразило то, что держала она ее двумя пальцами, как что-то гадкое, будто это была ядовитая змея, или какая-то грязь. Я хотела было спросить, почему, но все перед глазами моими поплыло, и я уснула. Проснулась лишь вечером, и попросила доктора дать мне дневник. Но даже держать перо для меня еще слишком тяжело, и меня снова клонит в сон. Спасибо тебе, господи, за мое чудесное выздоровление!"
