Вернувшись минут через двадцать, Николай пребывал в явно приподнятом настроении:
-Знаете, доктор, я пока не понял до конца, кто Вы, откуда Вы, и чего Вы добиваетесь на самом деле. Но Императрица только что подтвердила мне, что она на самом деле непраздна. Она не хотела мне говорить, пока сама не была на сто проентов уверена. И еще из-за древнего суеверия — мол, в первые три месяца лучше никому не рассказывать.
Пожалуй, я начинаю Вам верить, Михаил Лаврентьевич, — Николай улыбнулся, и как то совсем по-новому, без прежней, вчерашней отрешенности небожителя или резко сменившей ее настороженности сегодня утром, взглянул на Банщикова, — Так что там у нас по поводу "Варяга"? Если изловит итальянцев, поведет их прямиком во Владивосток? Помню. И про экипажи и про телеграфы с Черного моря. По поводу полномочий Руднева и производства Всеволода Федоровича в контр-адмиралы — не волнуйтесь. В данных обстоятельствах это вполне логичное решение. Об этом я уже распорядился, и Владивостокский отряд крейсеров будет подчинен ему.
Как распорядился и о крупповских гаубицах, и фугасных бомбах для наших полевых трехдюймовок, поскольку из письма Всеволода Федоровича следует, что это один из самых животрепещущих вопросов для наших армейцев. О чем они пока и сами не догадываются... Нет, конечно, от кого у меня такие сведения, я генерал-фельдцейхмейстеру говорить не стал.
А сейчас давайте, все-таки, пригласим медиков. Ведь если, действительно, у него будет ЭТА болезнь...— Николай не договорил фразы, но Вадим успел заметиь, как по его лицу проскользнуло какое-то затравленное, обреченное выражение, — Все уже прибыли, я полагаю...
* * *
В присутствии спешно собраных по столице именитых коллег, Вадик резко сменил тон: никакой фантастики или мистики, главное — убедить известнейших профессионалов. С царем заранее договорились, что об истинной природе доктора никто, кроме самого императора, знать не должен.
-В морском путешествии на Дальний Восток я заинтересовался исследованием привыкания русских матросов к тропическому климату. Как вы знаете, господа, условия работы в кочегарнях даже на самых современных судах крайне тяжелы. Проблема эта встанет тем острее, чем больше и чаще будут присутствовать наши паровые суда в тропических морях, и поэтому вызывала у меня особый интерес.
В числе прочих экспериментов, я брал у наших моряков в разных широтах по две-три капельки крови для исследования, в надежде обнаружить изменения, вызываемые климатом. Сравнивал их между собой и с пробами крови аборигенов тропиков.
Увы, изменений состава крови в зависимости от климата мне выявить не удалось. Зато обнаружилась другая совершено поразительная вещь: судя по всему, мне опытным путем удалось обнаружить наличие четвертой группы крови у человека. Кроме уже известных трех: несколько лет назад наш австрийский коллега Карл Ландштейнер опубликовал доклад об открытии им именно 3-х групп крови.
Его слушатели заворожено хлопали ресницами...
— Конечно, практикуя в качестве военного врача, я немало времени уделил изучению трудов Николая Ивановича Пирогова. Как, вне всякого сомнения, известно уважаемым коллегам, Николай Иванович подчёркивал пользу переливания крови при некоторых видах ранений. Однако, изучив описанную мировую практику, я пришёл к выводу, что подобные переливания всегда производились чисто эмпирически, случайным образом выбирая донора — человека, отдающего кровь для переливания. В результате случалось, что после этой процедуры раненые умирали, хотя, казалось бы, нет никаких причин для летального исхода.
Я рискнул предположить, что существует, возможно, некий фактор, нами не учитываемый, который позволяет узнать, от кого можно брать кровь для переливания конкретному пациенту. И моё предположение полностью подтвердилось. Продолжив работу по описанной Ландштейнером методике, я и обнаружил ещё одну группу! Причем встречающуюся много реже, чем три других.
Таким образом, господа, на сегодня мы можем утверждать, что российской медицинской науке известно 4 группы крови! Следовательно, и я в этом практически уверен, происходившие ранее трагедии при переливании имели место вследствие незнания особенностей этой 4-й группы крови хомо сапиенс. Очевидно, что переливая пациенту именно кровь одной с ним группы, мы имеем весьма большие шансы на успех переливания.
Далее. Из истории медицинской науки мы знаем, что впервые переливание в России произвёл гражданскй генерал-штаб-доктор Андрей Мартынович Вольф в 1832 году, когда он переливанием крови спас жизнь роженице с кровотечением. Но массовому использованию переливания крови мешает, вдобавок, как ни парадоксально это звучит, её свёртываемость. Она сводит на нет все попытки хранения крови и не позволяет переливать большие её объёмы, а небольшие не дают необходимого эффекта.
Я лично несколько раз пробовал сохранить свою кровь. Но всегда она сворачивалась! Это вынудило меня пуститься на поиски препарата, который мог бы блокировать свёртывание. Эмпирическим путём я добавлял в капли крови различные вещества, рассчитывая найти способное дать нужный результат. И, господа, мне вновь повезло! Я обнаружил это вещество!
Это цитрат натрия, или, иначе говоря, натриевая соль лимонной кислоты. Я не до конца ещё понимаю, как именно действует это вещество, но оно даёт необходимый эффект! Более того — оно безвредно для человека: из 12 случаев переливаний, что я уже произвёл, лишь однажды я наблюдал у пациента озноб, который я могу объяснить только реакцией на так называемый консервант, так как температуры у пациента не было, равно как и других признаков интоксикации организма...
В последнем моём плавании, на паровом катере до Шанхая, у одного из раненых матросов нашего крейсера — комендора Оченькова — открылось кровотечение из осколочной раны. Хотя мне и удалось остановить его посредством наложения жгута, матрос терял силы на глазах. По счастью, он еще на "Варяге" был одним из участников моих экспериментов, и я знал, что группа крови этого человека совпадает с моей. В итоге я произвёл, так сказать, прямое переливание. И несмотря на некие антисанитарные условия и сложности, эффект был поразительный, господа...
-Если мы промедлим, то переливание крови введут в массовую медицинскую практику и без нас. Чтобы не потерять приоритет, и научиться спасать больных с врожденными заболеваниями крови (Николай Второй болезненно дернулся) нужно сделать следующее,— Вадик перешёл к изложению практических подробностей...
В итоге его слушатели план одобрили как в целом, так и в частностях. Вдохновленный и одновременно напуганный самодержец пообещал всемерное содействие, включая выделение подходящего здания и шефства над проектом одного из гвардейских полков. Это на первых порах автоматом решало проблему поиска доноров...
* * *
Когда доктора удалялись из дворца, оживлённо обсуждая детали предстоящей работы, с ними вместе был милостиво отпущен и Вадик: на сегодня впечатлений императору вполне хватило. Как-то само собой получилось, что охрипший и оголодавший герой дня отправился не в гостиницу, а на ужин к Боткину, где и заночевал у него в одной из гостевых спален. Постоянным собственным углом в Петербурге он пока не успел обзавестись...
Главным итогом первого "научного доклада" Вадика стало то, что по Указу самодержца был создан Институт исследования крови при Императорской Академии наук. Следующие несколько месяцев Вадик разрывался между помощю коллегам в работах означенного института, и всем остальным, то есть "спасением мира". Российского... Отягченного дураками, плохими дорогами и фаталистом-Императором. За которого, как за самое слабое звено этого бардака, и пришлось начинать тащить...
По медицинской части ему пришлось выкроить еще и время на несколько лекций в Петербургском университете. После невинной подколки Боткина на одном из званых ужинов, у Вадика просто взыграло самолюбие, и он не смог ответить отказом на предложение прочитать небольшой курс лекций по гематологии и военно-полевой хирургии. И хотя в последней области были специалисты и куда большего, чем Банщиков уровня, послушать доктора с героического крейсера набивались полные аудитории.
После отработки в Институте техники забора крови и установления сроков хранения консерванта, работа была достаточно искусственно приторможена самим Вадиком. Ему просто хотелось избежать ненужных разговоров вследствие непрекращающейся череды открытий на этапе разработки способов определения группы крови. Рецепт у Вадика, однако, был "в рукаве" и спустя полгода с начала работ были разработаны стандартные сыворотки для определения групп. Это был триумф...
Хотя, и Банщиков впоследствии не раз сам говорил об этом, столь быстрый успех не был бы достигнут, если бы не личное участие императора. Николай II собственноручно написал письмо с приглашением вернуться в Россию человеку, которого знает каждый студент-медик в нашем мире — Илье Ильичу Мечникову. В нашей реальности он, оставив Россию в 1887 году, перебрался в Париж и до самой смерти работал в институте Пастера. Перед неожиданно открывшейся перспективой руководства собственной лабораторией микробиологии и иммунологии, да еще с полным карт-бланшем и поддержкой в работе со стороны императора, Мечников не устоял. Даже с учетом того, что общее руководство работами института осуществлял Боткин. Вскоре в компанию к ним добавились Эммануил Гартье и Николай Фёдорович Гамалея: Вадик помнил об успешной работе Петроградского оспопрививательного института после прихода к власти большевиков...
Первой вершиной международного признания достижений Института Крови стало сообщение о присуждении группе его ученых и специалистов Нобелевской премии по медицине за 1906 год. То, что в списке награжденных кроме фамилий медицинских светил с мировыми именами, оказажется еще и фамилия бывшего военного врача с крейсера "Варяг", кое-кого не удивит. А кто-то еще долго будет шипеть в прессе о фаворитизме и тому подобном. Но что тут поделаешь: завистники были и будут всегда. Обращать внимание на это тявканье из-за угла, а тем более почивать на лаврах, фавориту императора некогда...
Направив работу по линии спасения наследника престола, а с ним заодно и миллионов раненых или больных сограждан, с помощью переливания крови в нужное русло, совершенно неожиданно для всех окружающих Банщиков увлёкся ...химией. На самом деле, конечно, он лишь перестал скрывать своё "увлечение", но почти для всех, в том числе и для Боткина, с которым Вадик особенно подружился за прошедшие месяцы, было по-началу абсолютно непонятно, с чего это Банщиков лично принялся за исследования азокрасителей? Вдобавок к этому, он все больше и больше времени проводил с Мечниковым и его ассистентом Метальниковым, разведшими у себя в лаборатории целую плантацию плесени!
На самом деле ларчик открывался просто: создать стрептоцид Вадик имел приличные шансы еще до окончания текущей войны. С пенициллином же нужно было постараться успеть хотя бы к грядущей.
* * *
На следующее утро после того как Банщиков первый раз заночевал у Боткина, за завтраком гость ошарашил своего именитого коллегу просьбой организовать ему встречу одновременно с министром финансов и тремя-четырьмя представителями крупнейших русских банков. После чего спросив несколько адресов, он заскочил по поручению Макарова с бумагами в ГМШ, а затем с письмом Алексеева к Дубасову. Хотя оно по большей части и потеряло свою актуальность, к царю то он уже пробился, воспользоваться поводом, чтобы представиться лично начальнику МТК, с которым впоследствии предстоит много поработать по "Плану Петровича", стоило. Затем Вадик наконец-то отправился строить себе цивильное платье, подыскивать квартиру и заниматься прочими скучными, но необходимыми повседневными делами.
Кстати, визит к вице-адмиралу Дубасову имел и один неожиданный итог. Если сам начальник МТК в разговоре был довольно сух и официален, что и не удивительно при том ворохе неотложных дел которые на него свалились, то вот случайный разговор в приемной вице-адмирала повлек за собой определенные интересные последствия.
Узнав, что молодой офицер, дожидающийся своей очереди на прием, это и есть "тот самый лекарь с "Варяга", так же ожидающий своей очереди, высокий и подтянутый контр-адмирал, на вид лет сорока пяти — пятидесяти, неожиданно попросив у дежурного лейтенанта не торопиться с вызовом в кабинет, увлек Вадика с собой в коридор. Как оказалось, это был командир второго флотского экипажа Николай Александрович Беклемишев. Причем контр-адмирал он был довольно "свежий": не так давно он еще в чине каперанга командовал пришедшим с Дальнего Востока в составе отряда вице-адмирала Чухнина броненосцем "Наварин".
По тому неподдельному интересу, с которым Беклемишев выпытывал подробности боя "Варяга" и "Корейца", Вадик понял, что перед ним сейчас находится весьма одаренный, любознательный и решительный моряк. Чего стоило одно только его высказывание о том, что прорвись "Варяг", первое, что нужно было бы сделать — это топить или брать "гарибальдей"! Оболдевшему Банщикову большого труда стоило вовремя прикусить язычок.
Затем разговор плавно перетек на общее состояние флота, на то, что нужно срочно делать, для перевода предприятий на круглосуточный режим работы. Кого отправлять на восток немедленно. И тут Вадик был вновь ошарашен. Беклемишев на полном серьезе считал, что сейчас в наилучшем состоянии для этого находятся три броненосца береговой обороны из состава учебно-артиллерийского отряда...
Об этих корабликах Петрович даже не упоминал в данных ему инструкциях, вскользь обронив фразу, что "все остальное не стоит пока и рассматривать". И вот, по мнению контр-адмирала, совсем не производящего впечатление человека недалекого или отъявленного авантюриста, выходило, что эти кораблики могут принести весьма серьезную пользу как на театре боевых действий, так и по дороге туда, занимаясь перехватом контрабандной торговли. Проблему же относительно небольшой их дальности плавания можно было решить отправкой вместе с ними угольных пароходов, например, черноморских доброфлотовских.
Вадику идея запала. И он начал ее думать... Вместе с Петровичем, которому изложил все это в одной из первых своих "питерских" докладных телеграмм. В итоге все это вылилось в одну из самых дерзких и известных морских операций России в ходе этой войны, да и не только этой, по большому счету.
* * *
Слово государя, конечно, закон. Но между словом и делом подчас бывают перерывы. И если неотложные распоряжения военного характера "по списку Руднева" были отданы, слава Богу, довольно оперативно, то с организацией научно-медицинской практики Банщикова, все организовывалось не так скоро. Несколько дней Николай Александрович раздумывал над тем, кого из родни стеснить в пользовании каким-нибудь из дворцов поплоше для размещения Института Крови; какой именно из полков гвардии отрядить для экспериментов по донорству; какую статью расходов двора ужать...
Одним словом, уже к концу недели весь двор знал, что герой "Варяга" и организатор прорыва "Маньчжура" лекарь Банщиков является новым "властителем дум самодержца". Или, вернее, его новой игрушкой, которая венценосцу пока не надоела. Хотя в подробности официально никто не был посвящён, но кто-то уже трясся за "свои поляны", а кто-то наоборот, жил надеждой на будущие дивиденды от монаршьих благоволений. Безразличных практически не было.
