— Ой, — через восемнадцать секунд сказала Стехова.
— Но этого же не может быть!! — ещё через шесть секунд заледенел от предчувствия чуда Давид.
— Мамочки... — ещё через четыре закусила кулак Лерка.
И дверь открылась, и в полной ослепительности своего галактического "нигде" вошла она.
— Лера, ты можешь отказаться, можешь предложить поменяться...
— Фигушки! — даже не стала дослушивать Валерия.
И хрустальные переливы смеха госпожи Одоевцевой подтвердил: больше здесь никому ничего не обломится.
— Да-а, Вам-то что! Вы на Острове Роз, можно сказать, свой парень...
— Ольга умна, у неё безупречный вкус... С ней интересно. И ещё... — Одоевцева погладила рукой лоб, словно разгладила несуществующую морщинку, — с нею опасно... Как фехтование на катанах — без масок, без защит разных... голыми.
— Но она некрасива. Совсем!
— Ох, красоты на Острове и без неё хватает... Лев развёл... питомник!
— Лев... Зильберштейн? — с тихим ужасом от поминания великих имён произнесла Лера.
— Да, — равнодушно уточнила Одоевцева. — А её красота... Да кому она от неё нужна?! К примеру, я "Тёмный мёд" раз сто смотрела, наизусть его знаю, а по-настоящему поняла только у неё... Смотрели всей толпой, и они, всей толпой, его комментировали прямо по ходу действия. Девчонки вываливали мне, очевидно, давно замеченное и обговоренное ранее, а она... Она удивляла даже их новыми, словно только что найденными, нюансами. А главное для меня, она чётко разделила, что хотел сказать Стехов тем или иным эпизодом, всей своей постановкой, и что постановка сказала — ему.
Знаешь, как это поразительно: вот режиссёр тебе ставит задачу: здесь ты неуклюжа и бестолкова. Что ж, ты пожимаешь плечами и — делаешь. А потом смотришь и удивляешься: именно здесь в тебя, неуклюжую и бестолковую, влюбляются зрители... Вот так же кто-то сверху играется и режиссерами. А они потом удивляются на сделанное собой — тоже.
— А "Нескончаемый листопад"?
— У Корвы не про что, а как... Тут она молодец, конечно: увидела очевидное — что не видел никто. Да и не только тут, — актриса поёжилась, — умеет же, негодяйка...
"Надо менять тему!" — поняла Лерка.
— Гердт — в чём она опасна?
— А чем опасна собирательница скальпов? Тем лишь, что твой — ещё не висит на её поясе... Я до сих пор и шага по острову не делаю без охраны, без надёжного свидетеля — изнасилует. Или, к примеру, такая мелочишка...
Ольга считала сцену у бассейна "детским незабвенным": единственным, что мальчишка сумел от меня добиться, а потому незабываемым. Кстати, знаменитые туфельки... Ну и ещё и платье: помнишь на Джейн: светлое, трапеция, на ладонь выше колен, в крупных круглых красных пятнах...
— Помню.
(Не удивительно: все, кто смотрел — запомнили.)
— Чего только критики про эти пятна не нагородили!.. А меня на ту свиданку мама собирала, так что мы вместе вспоминали. И вместе вспомнили. Она даже нашла их, предъявила мне и обувку — "в цвет волос", и платье. В туфли влезть не получилось: растоптала я свои ноженьки, ох, растоптала...
Так вот, на Острове после просмотра мы гуляли по берегу, Ольга опять про "детско-незабвенное", а я, между делом так, сказала: руки себе целовать Валерке не позволяла. Никогда. Все её построения — раз! — и развалились... А потом вижу эту фразу в интервью...
"Да как ты!...
"Хорошо, — в лицо мне ухмыльнулась она. — Не нравится — уберу.
И убрала. Но попробуй собрать пролитое молоко... Из решета Сети мелкой ложечкой... Стыдно было в глаза Валерке глянуть... Но он отмахнулся только: это, говорит, Ифка — леди Иветта, то есть — наверняка свои белы ручки приложила...
Вот такая она — владетельница Острова Роз Ольга Гердт, — и почти без паузы Одоевцева спросила: — Как ты думаешь, ваша японочка согласилась бы со мной — на катанах? Без масок и прочих глупостей?
— Нет! — почти выкрикнула Лерка... И замолчала... Катерина молчала тоже... — Я бы — "нет", — через пару минут пришлось уточнить Лере. — А она... Она согласится. Но...
— Но?
— Она — мастер, и она... Она безжалостна.
— Как раз, что мне сейчас требуется, — улыбнулась Одоевцева. — Ну, а ты? Ты решишься, наконец, вскрыть пакет? Неужели тебе не интересно?
— А Вам? — чтобы хоть что-то сказать, спросила Валерия, встала и на негнущихся ногах пошла к столику, где в трех зеркалах отражались разноцветные баночки её пуританской косметики, тёмная бутылка вина, два бокала и белый квадрат официального конверта.
— Мне — нет, неинтересно, — засмеялась над её ужасом взрослая женщина, и, дождавшись, чтобы девчонка вытрясла всё-таки маленький листочек, объяснилась: — Там наверняка, что-нибудь про мальчишку и на всё согласную тётку.
— Да,— девчонка, наконец, заставила себя сфокусировать зрение и понять смысл слов: — "Диспозиция: Вы — робкий шестнадцатилетний мальчик. Она — взрослая женщина, только что сказавшая, "тебе можно всё". Задача: убедиться, что можно действительно всё".
— Вот же извращенец старый! — опять засмеялась Катерина.
— Кто?!
— Да ваш этот... как там его?... Мурадович... Наверняка ж он писал!
— Ой, — улыбнулась, наконец, Лерка, — Вы его за бороду, наверное, подёргали!
— Да, — пришлось признаться Катерине.
— И?...
— Облапал всю. У нормального мужика столько рук не бывает! Осьминог какой-то... Теперь, сволочь, ещё и хвастать будет: да нормальная у Одоевцевой задница: как раз в две руки уместилась!
— Да нет!
— Нет? — уже откровенно захохотала женщина, — Полагаешь, не уместится? Так по условиям игры тебе теперь можно убедиться!
— Нет! — замотала головой уже совсем пунцовая Лерка.
— Хотя правильно... — не унималась Катерина: — Твои обе ладошки с трудом на одну его потянут.
— Он хвастать не будет...
— Всё-всё-всё... Не вздумай заплакать. Я больше не буду... Иди сюда.
Один шаг девочка сделала...
— Да успокойся ты! Я не Гердт и маленьких девочек не насилую... Даже если они — такие крупненькие. И это тебе — можно всё, а я всё — только разрешаю, — и повторила: — Иди сюда.
Лера подошла, села на соседний стул.
— Ты же хотела родиться мальчишкой? Теперь видишь, каково это: не отдаваться, а брать?
— Да Вам-то хорошо рассуждать...
— Мне? Лет до семнадцати я тоже очень хотела родиться мальчишкой.
— Вы?! Почему?
— Карьеристкой была. Мечтала прославиться, взять всё. И терять целых три года на детей казалось совершенно несправедливым. Да ещё эти месячные... У меня они больно тяжко проходили.
— А потом?
— А потом... Валерка. Мне — те самые шестнадцать, как тебе в условиях. Стояли последние дни лета, мы перед школой собрались все вместе и выбрались сообща на пляж. А это был тридцать третий год. Взрослые, ну, те, которым от восемнадцати и до... — женщина чуть пожала плечами, — до пятидесяти восьми, все голые. Алина первая поднялась, окинула нас свысока взрослым взглядом, ушла в раздевалку, и через минуту вернулась, помахивая купальником...
" — Действительно, — пожал плечами и встал Андрей, — чего это мы?
За ним поднялись все. Я тоже. И ничего, только солнышко вроде стало жарче греть. А потом подошёл Валерка... И... Даже брюки снимать не стал, даже рубашку... На меня взглянул всего пару раз... Оба раза не ниже талии, — Одоевцева поёжилась от далёкого воспоминания. — Как рукой по груди провёл. По каждой. И каждый раз не... не как лёгкий неощутимый бриз, а... почти грубо.
Я третьего раза ждать не стала — ушла.
" — Это у мальчишек — грудь, — улыбнулась на мой рассказ мама, — а у женщин — груди.
" — Но это же отвратительно!
" — Отвратительно, — согласилась мама. — Но сладко...
" — Нет!
Мама не стала спорить, она...
" — Ты же актрисой стать хочешь — вспомни то состояние, сыграй его! И убедишься.
Я попыталась. С налёту не вышло. Тогда стянула платье, потом сбросила прочее, села прямо на пол...
Одоевцева замолчала.
— И?.. — не выдержала Лера.
Одоевцева одним движением стянула платье. Словно светлее стало в комнатке... Скрестив ноги, опустилась на пол... Фильмы не обманывали, но... Тоненько, например, пахло гвоздикой... А какой камерой можно отметить пупырышки гусиной кожи, вдруг проявившиеся у её плеча?
— Снимай всё и садись рядом...
Это оказалось просто.
— Нет, как я...
Лера поджала пятки... Но пришлось широко раздвинуть колени.
— Вот и мама улыбнулась на решившуюся меня. Но я только потрясла головой и отключилась. Представила Валерку — маленький он тогда был, худенький — вот он поднимает голову... и его взгляд... И опять, как прямо по коже... голой ладонью... И...
И Одоевцева голой ладонью провела прямо по коже, прямо по груди Леры. По каждой. И да — это было не как лёгкий бриз...
Лера дёрнулась.
" — Отвратительно, — передёрнуло опять меня.
" — Девственница ты моя! — умилило маму.
И тут же, следом... Она меня вообще!.. Она поинтересовалась: показывали ли уже нам на уроках "основ семейной жизни", как пользоваться презервативами?
" — Мама!!
А потом... Мы классом на вечеринке сыграли в дурака на раздевание... У вас играли?
— Я уходила.
— Они думали, что я тоже уйду. Но я же уже тогда мечтала стать актрисой — и подготовилась. Девчонки хихикали и жались, а я... "Так опадают магнолии", — потом сформулирует Андрейка. Он поэт и почти угадал, но я поэтом не была, и образ нашла побанальнее: я играла отцветающую сакуру.
А потом — спектакли... Валерка час смотрел на меня... Было четыре представления. В конце каждого — на мне ни единого лепестка не оставалось!
И вдруг мы остались вдвоем в комнате. И надо было ждать час.
" — Стехов, — позвала я.
" — Ненавижу, — ответил он.
" — Что?!
" — Из-за тебя я ненавижу свою фамилию!
" — Валера, — тогда поправилась я.
" — ...Что? — как же я на него действовала! Первый раз, когда взяла за руку, он чуть в обморок не грохнулся, вот позвала по имени — задохнулся: — Что?... Катериночка...
А тут проняло меня. Так меня никто не звал — и дальше звать не догадается.
— Валерочка, посмотри на меня,— неожиданно для себя попросила я. — Как на сцене. Пожалуйста!
И отвернулась. Как на сцене. Чтобы чувствовать его взгляд — видеть его мне было не обязательно. Лепестки осыпались сами.
Я стояла у окна спиной к нему. И первый раз он поцеловал меня в шею, сзади, под ухом... Вот здесь. Слева. Теперь у меня в этом месте — сильная эрогенная точка. Справа — нет.
Я повернулась к нему. За зиму он сильно вытянулся и был теперь выше меня.
" — Катериночка, — выговорил он.
Я подняла голову и потянулась к нему... И его руки себе на грудь положила сама.
" — Валерочка...
Женщина замолчала... Девушка молчала тоже.
— Валерочка...
Одоевцева закрыла глаза и слепо протянула к ней обе руки. Себе на грудь Валерия их опустила сама:
— Катериночка...
Да уж, это был не лёгкий бриз. А что? Буря?
" — ... не сопротивляйся...
Танец с партнёром, который чуть лучше тебя? Бой с соперником, который чуть хуже?...
" — ... доверься...
Эйфория сёрфинга? Бешеный восторг сплава по горной реке?
" — ...расслабься...
Да и там, и там, и там — ты противостоишь, ты борешься, ты идёшь к победе, и побеждаешь, и берёшь своё! А тут...
" — ... отдайся...
И там, и там, и там — себя обретаешь, а тут от тебя не остаётся ничего — ни привычной гордыни, ни привычной боли, ни привычной ожесточенности, ни привычной безнадежности, никакого прошлого, никакого будущего — только здесь и сейчас, зато... Зато — всё!
И никаких слов — только стоны, и никаких букв — только стоны, и никаких звуков — слышишь только: "Валерочка!.."
Когда она через час проснулась...
— Потянись... — смеясь, предложила Катериночка.
И ни привычная боль, ни привычная ожесточенность, ни привычная безнадежность — они вернуться не успели: Валерия счастливо засмеялась и всласть потянулась.
— Ох, хороша! — оценила Одоевцева. — Вот такой и оставайся. Не вздумай подражать мне или Стеховой — кокетничать в "маленькую девочку". Будь большой кошкой!
Она опять отвернулась к зеркалам трельяжа и, поворачивая одно из них, второе, продолжила осматривать себя со всех сторон. Задержалась на синячке на шее — сзади, за ухом, слева:
— Да-а... Боюсь ты сегодня влетишь в минуса: не получилось из тебя робкого мальчика... — и опять повернулась к Лере. — Ну, а каково быть женщиной?
— Но это же только с... — Лера запнулась, — ... только с Вами...
— Не обижай меня!
— ...с тобой... А мальчишки...
— Мальчишки!... Никогда не интересовалась девчонками... Может, я что-то упускала? — покачала головой Одоевцева. — Ты помнишь, как тебе было?
Лерка вспомнила и еле удержалась, чтобы не броситься опять к этой женщине.
— Удержалась, глупенькая? — улыбнулась Одоевцева. — Больше не удерживайся. Ни со мной и ни с кем. Потому что это — счастье. Не твоё — их. И сейчас — моё, — а потом повторила: — Значит, помнишь?
— Да, — выдохнула Лерка.
— Твои мальчишки и десятой доли того не испытывают. Их наслаждение — ты. Не столько твое тело, как твои чувства.
— А тело?! — тогда не стала удерживаться Лерка.
— На любителя, — усмехнулась женщина: — Некоторым нравятся такие мягонькие, как я, другим — тугие, такие как ты... Но мальчишки, обычно, не отказываются ни от чего, что шевелится. Что с них взять — пацаны!
— Не отказываются? От такого тоже? — девушка ткнула на расчесанную в кровь болячку, вокруг которой багровела россыпь угрей.
— Болезнь Фирдли? Ах, да... На! — женщина сняла со столика, появившуюся рядом с так и не початой бутылкой вина незнакомую яркую баночку и кинула ею в Лерку. Курсантка, не глядя, вынула её из воздуха. Посмотрела...
— Ромащик? Это что, чтоб мне хоть во сне мерзко не было?!
— Приблизительно нечто подобное и я подумала, разглядывая ваш Браслет. Хорошо, Стеховы вовремя растолковали — не успела я его в унитаз спустить.
— И?..
— И мы в расчёте. Ты мне — Браслет, я тебе — ромащик. А то, что было только что — это никакие не расчёты — это я и ты. И нам хорошо. И всё.
— А ромащик?! — закричала Лерка.
— На ночь втираешь в кожу. Экономно. В любом месте, но, чтобы не менее двух квадратных сантиметров общей площадью. Например — дабы соединить с эффектом сновидений — по сантиметру у каждого из висков. Через неделю заживёт лицо. Через две-три — очистятся руки и ноги. Всех дольше держится эта гадость на бёдрах и в низу живота. Но к концу месяца проходит и там. Врачи гарантируют минимальный срок действия в десять лет, а надеются — на пожизненно. Полный курс прошли пока двадцать три человека — сто процентов. Тебя наблюдать...
Дальнейшее Лерка не услышала — отключилась.
Тут же набежали врачи, наставники... Резко запахло нашатырём... Вера Игоревна спросила: сможет ли девочка через пятнадцать минут танцевать? Патрик Как-же-его-там-мурадович, абсолютно серьёзно, ни разу не глянув в сторону, обеспокоился: не понадобится ли девушке регенерационная сессия? Он напрасно старался: Одоевцева налила себе бокал вина, пригубила, чуть приподняла брови, сделала уже полноценный глоток и, даже не помахав ручкой, ушла в своё космическое нигде...
