Потрясающе! Дьявол на самом деле женщина. Офигеть можно!
Я не дьявол! Я волшебница, которая любит ассоциировать себя с дьяволом, потому что так у меня лучше получается волшебство. Но я совсем не злая!
Да уж... ладно, без комментариев. Кстати, ты заметила, что Лена меня оживила?
Заметила. Поздравляю, твоя авантюра удалась.
Будем надеяться. Честно говоря, я не думал, что у нас получится зайти как далеко. Я даже не знаю, что делать дальше.
Прятаться. Если Бомж потеряет контакт со своей посланницей, это настолько ослабит его, что его план станет невыполнимым. Вам надо продержаться один-два месяца, в худшем случае год.
Но как? Как можно спрятаться от бога?
От бога спрятаться нельзя, но Бомж — не бог, от Бомжа спрятаться можно. А лучше всего будет, если Лена от него отречется.
Она не отречется от бога.
От бога нет, а от Бомжа запросто. Скажешь ей, что она должна отречься от того, кто донимает ее всякой чернухой, и запретить ему вступать с ней в контакт. У них наверняка должно быть подходящее заклинание.
А если его нет или она его не знает?
Тогда пусть попробует чистый мара-тач-манг.
Что-что?
У нее достаточно силы, чтобы совершать заклинание, не зная точной формулы. Помнишь, ты изгнал бесов из двух мормонов?
Помню.
Ты знал, как это делается?
Нет.
Вот именно. Ты не знал нужной формулы и тогда ты сам создал ее. Если ей повезет, она сможет сделать то же самое и приобрести иммунитет против Бомжа. В самом худшем случае одной только попыткой она отберет у Бомжа примерно половину веры.
Отлично. Она попробует.
Контакт прервался и я вернулся в реальный мир. Слева была узкая двухрядная улочка, справа чугунный забор, огораживающий задрипанный детский сад, под ногами обледенелый асфальт тротуара, а чуть впереди шагала Лена, погруженная в свои мысли, так же, как и я мгновение назад. Надеюсь, она не общается с Бомжом прямо сейчас.
Я кашлянул и она обернулась.
— Мне пришла в голову одна мысль, — сказал я. — В сказках, когда кто-то хочет избавиться от дьявола, он делает какой-нибудь ритуальный жест, крестится, там, или пальцы козой выставляет, или какую-нибудь молитву читает...
— А еще в сказках вампирам закрыт доступ на освященную землю, — парировала Лена.
— Да, конечно, — согласился я, — в сказках все всегда безбожно перевирается. Но не находишь, что сама идея заслуживает внимания?
— Какая идея?
— От приставаний дьявола можно защититься. Можно запретить ему даже приближаться к тебе.
— Как?
— А как ты делаешь все остальное? Поверь, что это в твоих силах, и оно станет по твоей воле.
Лена задумалась и, похоже, мысль ей понравилась. Размышления длились минуты две, а затем она сошла с тротуара, проковыляла метров десять по сугробам и зашла в тесный закоулок между ржавым гаражом и заснеженными качелями.
— Не хочу, чтобы прохожие смотрели, — пояснила она, — это мешает сосредоточиться.
Лена сделала серьезное лицо, подняла руки к небу и начала вещать:
— О ты, кто причинял зло с момента сотворения мира, змей-искуситель, ставший причиной первого греха, ты причина любого зла и любого несчастья под луной. Отрекаюсь от тебя и клянусь никогда не видеть тебя, не разговаривать с тобой, не принимать от тебя подарков и не оказывать тебе помощи. Отныне ты не имеешь власти надо мной. Аминь. Ну как?
— Не знаю, — сказал я с сомнением. — Если, например, змей-искуситель и тот, от кого ты защищаешься, не есть один и тот же субъект, то это заклинание не подействует.
— А как, по-твоему, надо было говорить?
— По-моему, надо определить цель заклинания максимально просто. Ты защищаешься от того, кто пристает к тебе и заставляет тебя совершать грехи. Кстати! Если мессия согрешит по крупному, не приведет ли это к тому, что он перестанет быть мессией?
Лена аж остолбенела от изумления. Похоже, эта мысль еще не приходила ей в голову.
— Так вот почему он так настойчиво подталкивает меня к греху! — воскликнула она, немного задыхаясь от волнения. — Он хочет раз и навсегда избавиться от меня, одна моя ошибка и все, битва проиграна и Сатана торжествует. Но нет, я не доставлю ему такой радости! Ты, тот, кто толкает меня на путь зла, знай, отныне я не в твоей власти!
Налетел ветер и посреди детской площадки взвихрился самый настоящий смерч, составленный из снега и всякого мелкого мусора. Снежный столб поднялся метров на пять, а затем разрушился, разбросав содержимое по всему двору. Запищали автомобильные сигнализации.
— Ни хрена себе, — констатировал я.
— Не нравится?! — злорадно выкрикнула Лена. — Так знай, это было только начало! Отныне и до конца дней я не в твоей власти!
12.
Вторая прогулка в компании Лены окончилось так же бестолково, как и первая. Покружив по району, обсудив теологические проблемы и понаблюдав маленькую снежную бурю, мы вернулись обратно.
В квартире воняло результатами моего вчерашнего перехода из мертвого состояния в живое. Анна Игнатьевна упорно трудилась над приведением квартиры в божий вид, ей удалось ликвидировать почти всю гадость, но, боюсь, вонь не выветрится еще пару дней.
— Ну ты и насмердил, — заметила Лена, наморщив нос в раздраженной гримасе. — С этим надо что-то делать.
Она сотворила неизвестное мне волшебство, в астральном измерении на мгновение вспыхнул волшебный огонек, он угас и вонь исчезла, вместо этого в квартире запахло чем-то неуловимо морским. Анна Игнатьевна застыла на месте, она по-прежнему сидела на корточках рядом с пятном, которое никак не хотело оттираться от паркета, и на лице ее отражалось... нет, не удивление, она уже потеряла способность удивляться, скорее, на ее лице отражалась усталость от обилия чудес, происходящих вокруг нее в последнее время.
Лена заметила пятно, сделала еще одно магическое движение и пятно исчезло, а вместе с ним исчезли еще два пятна по соседству и целая россыпь мелких пятнышек на обоях. Анна Игнатьевна встала, бросила грязную тряпку в ведро и потащила все это хозяйство в туалет.
— Мама, — сказала Лена, сделала шаг и обняла ее. Анна Игнатьевна резко сгорбилась, как будто из нее выдернули позвоночник, обмякла, поставила ведро на пол и обняла свою дочь, практически повиснув на ней. Она заплакала, ее плечи судорожно затряслись, Лена тоже всхлипнула, потом всхлипнула еще раз, и они обе зарыдали.
Я вышел на кухню, чтобы им не мешать, и остолбенел. "Экий большой глюк", подумал я. Но это был не глюк.
На угловом диванчике сидел вылитый Иисус Христос и смотрел на меня мудрыми, добрыми и всепрощающими глазами. Его лицо было тонким и удлиненным, длинные темные волосы чуть ниже плеч, разделенные на прямой пробор и чуть-чуть вихрящиеся на концах, вызывали смутные ассоциации с хард-роком, он был одет в темный пиджак поверх водолазки, как один из персонажей "Бригады", и это сравнение вызвало у меня неуместную улыбку.
Человек, похожий на Христа, удивленно вскинул брови.
— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался он.
— Так, ерунда, — ответил я. — Чаю хочешь?
— Нет, спасибо. А ты молодец — не дергаешься, не суетишься, по сторонам не зыркаешь. Нематериальность, кстати, можешь отменить, это не поможет. Вот, смотри.
Он встал из-за стола, коснулся моей руки и легонько сжал ее. Он действительно сжал ее! Я отменил нематериальность.
— Так лучше, — кивнул он, — как видишь, я способен действовать в обоих измерениях. Садись, в ногах правды нет.
Я сел. Человек, похожий на Христа, откинулся на спинку диванчика и сделал торжественное лицо.
— Ты молодец, — повторил он. — Удивляюсь, как только Тиаммат сумела тебя найти.
— Тиаммат? Так зовут Головастика?
— Ага. Знаешь, почему ее прозвали головастиком?
— Не знаю. Почему?
— В молодости она любила принимать облик многоглавого дракона.
— Она может менять облик?
— Мы все можем менять облик, ты тоже скоро научишься.
— А я успею научиться? Разве ты пришел не за тем, чтобы меня уничтожить?
Человек, похожий на Христа, состроил брезгливую гримасу.
— Я никого не уничтожаю лично, — сообщил он с некоторой долей грусти, — у каждой роли, знаешь ли, есть свои недостатки. Когда играешь одну и ту же роль много столетий подряд, она врастает в тебя и выйти за ее пределы становится почти невозможно. Кроме того, пророчества ясно говорят, что мой последователь должен справиться сам, — он хихикнул, — как Фродо Бэггинс.
— Она не справится.
— Знаю. Потому я и пришел к тебе. Мы можем договориться.
— Нам не о чем договариваться. Конца света не будет.
— Кто бы спорил. Конечно, конца света не будет, это уже совершенно очевидно. Я признаю поражение, ты можешь больше не бояться. А вот насчет того, что будет дальше, нам с тобой есть о чем поговорить.
— Ну, давай поговорим.
— Давай. Как ты смотришь на то, чтобы на некоторое время стать моим учеником? Не думай, я не прошу тебя помочь мне в организации армагеддона, армагеддон отменяется, окончательно и бесповоротно. Я просто предлагаю тебе безвозмездную помощь, я хочу научить тебя кое-чему из того, что умею сам.
— Безвозмездная помощь бывает только в мышеловке.
— Не буду спорить. Не скрою, я рассчитываю кое-что получить от тебя взамен. Понимаешь, когда новый бог выбирает образ, очень многое зависит от того, кем были его учителя. Каждый стремится передать ему часть своего опыта, каждый надеется, что в результате новый бог станет похож на того, кто передал ему этот опыт. В полном объеме это никогда не удается, но какую-то пользу приносит всегда. Хочешь научиться оживлять мертвых? Или превращать воду в вино? Ходить по воде?
— Ходить по воде я и так умею, не забывай, я же умею летать. Превращать воду в вино... а зачем?
— А зачем все остальное? Зачем тебе то, что ты уже умеешь?
— Наверное, чтобы получать неприятности, — улыбнулся я. — Слушай, а бывали случаи, когда крутые волшебники отказывались от своей силы?
— От силы не так-то просто отказаться. В свое время я пытался, но в последний момент струсил. И правильно сделал, в общем-то.
— Да, кстати! Что вы там с Иудой не поделили?
Человек, похожий на Христа, резко помрачнел.
— И не спрашивай, все равно не скажу, — отрезал он.
Я попытался подключиться к его мыслям, но это было бесполезно, я не смог нащупать ничего похожего на человеческую душу.
— И не пытайся, — посоветовал человек, похожий на Христа, — ты никогда не сможешь прочитать мои мысли. В этом отношении мы похожи на обычных людей, от нас тоже скрыты мысли друг друга. Давай лучше вернемся к нашим делам. Так ты не против того, чтобы у меня поучиться?
— Вначале я должен переговорить с Тиаммат. Ты уж извини, но у меня нет оснований тебе доверять.
— Переговори. Когда переговоришь, обращайся.
— Как?
— Так же, как обращаешься к ней.
— Ты будешь слушать мои мысли?
— Это не так просто, Тиаммат надежно прикрывает тебя. Но если ты сам захочешь пойти на контакт, я услышу.
— Хорошо, я поговорю с Тиаммат и обязательно с тобой свяжусь. Что-то, кстати, Лена надолго застряла.
— Я остановил время вне пределов этой кухни, — важно проговорил человек, похожий на Христа. — Как видишь, мне по силам очень многое. Короче говоря, я буду счастлив стать твоим учителем, а сейчас давай не будем терять времени.
Он встал из-за стола и протянул руку для прощания. Я пожал ее и немедленно получил ногой в колено. Человек, похожий на Христа, извернулся немыслимым образом, проскользнул под моей рукой, она оказалась завернутой за спину, его вторая рука схватила мой крест, дернула, и в следующую секунду все исчезло.
13.
Вокруг не было ничего, только я, и ничего, кроме меня. Наверное, те же ощущения испытывал бог перед тем, как сподобился сотворить мир. Неудивительно, что он решился на такое дело, я вспомнил одну научно-популярную книжку, которую читал в детстве, там описывались всякие ужасы, к которым приводит дефицит ощущений... никак не могу вспомнить, через сколько времени мне предстоит сойти с ума. Кажется, проблемы с памятью должны стать одним из первых симптомов.
Но каков мерзавец! Конец света отменяется, я счастлив видеть тебя в числе учеников, поговори с Тиаммат и возвращайся, тьфу! Козел хренов! И я тоже идиот — как я мог поддаться на такую примитивную ловушку? Казалось бы, что может быть логичнее, мешает амулет — надо его сорвать и проблема исчезнет.
Хотя, если вдуматься, все произошло очень даже логично. Я никак не мог вообразить, что тот, кто называет себя Иисусом, способен не только молиться и творить чудеса, но и заломать руку на болевой прием. Наверное, хорошо иметь такой имидж в глазах общественности, никто не ожидает, что ты можешь сделать что-то нехорошее, и это позволяет тебе безнаказанно творить любые мерзости, когда потребуется. Что он там говорил — я не могу убивать лично? Замечательно! Милосердный ты наш, твою мать! Может, ты еще скажешь, что мое пребывание здесь чем-то отличается от смерти? Да, оно отличается, и я даже могу сказать, чем — смерть не так мучительна.
Через какое-то время, которое показалось мне вечностью, ярость прошла. Очень трудно злиться, когда нет объекта, на который можно направлять злость, и когда даже не видишь проявлений своей злости. И еще очень трудно оценивать прошедшее время, когда вокруг ничего не происходит.
Некоторое неопределенное время я провел в размышлениях о происшедших событиях. Потом, когда мысли стали путаться, я подумал, что неплохо было бы поспать, но оказалось, что здесь это невозможно. Казалось бы, мелочь, но за многие годы мозг привык засыпать исключительно с закрытыми глазами, а когда закрывать нечего, заснуть решительно не получается. Также я понял, что теперь не могу ни есть, ни пить, ни курить, ни справлять естественные надобности, и это меня окончательно подкосило.
Последовал второй приступ ярости, который длился неопределенное время. После этого я погрузился в апатию, в которой провел еще одно неопределенное время. Следующее неопределенное время я провел в безумном полусне, я разговаривал сам с собой, пытался петь песни, но это мне не понравилось, потому что нет никакого смысла петь песню, когда не слышишь собственного голоса. Я представлял себе разные картины, я разыгрывал в собственном сознании сцены со своим участием, и настал момент, когда я понял, что так больше не может продолжаться, что шизофрения подкрадывается незаметно, как рак, разъедающий кожу, что еще немного, и я потеряю остатки собственной личности и растворюсь в сером мраке небытия.
И я сказал "да будет свет!"
14.
Свет вспыхнул, и я получил нехилого пинка под зад. Я врезался грудью во что-то плоское и твердое, но относительно легкое, оно поддалось и рухнуло с оглушительным звонким грохотом, как будто билась посуда, я приземлился в какие-то острые обломки, перевернулся и заметил, что в ушах раздается женский визг, исходящий из двух источников, и что он постепенно утихает.
