Самой высокой визанской расой были "синки". Вживую Кей их еще не встречал, но, по словам Джерра, некоторые синки вырастали до четырех метров ростом. А самыми маленькими были иторканцы или "гоблины", это у них на лице и на голове появлялись твердые "шишки", "рожки" и прочие недоразумения. Самыми ловкими считались каллеганцы, самыми быстрыми — лабердинцы, а самыми способными к магии — подеранцы (те, что "апельсинки"). Самыми сильными считались "белые карлики" арранцы, но только если в среднем — потому, что у некоторых рас встречались богатыри еще сильнее, но они составляли только какой-то процент от общей численности. Что касается самых умных, то Джерр пошутил, что представители каждой расы считают таковыми самих себя, но зато все согласны, что терсы — самые смешные (а почему — объяснять не захотел).
Кей обратил внимание на оговорки о том, что какие-то расы считаются более древними, а какие-то — результатом гибридизации, и спросил, насколько подробно установлена такого рода "генеалогия"? На это Джерр посоветовал найти на рынке книжку "сказания о народах и расах", которая написана давным-давно и с тех пор широко копируется и "переиздается". Книжка отчасти детская, но сведения в ней точные и подробные. Мария, узнав об этом, чуть не сошла с орбиты, и потребовала немедленно достать разрекламированный манускрипт. Кею пришлось обещать, что как только, так сразу.
Пока он размышлял, сможет ли он выбраться в город так, чтобы не попасть опять в лапы ордынцев, биолог продолжала исследовать образец регенерировавшей ткани.
— Интересно,— бормотала она.— Твоя иммунная система была практически подавлена, но только в пределах растущей руки. А эти чешуйки, напротив, кишат лейкоцитами и антителами. Такое впечатление, что вся природная защита сконцентрировалась в чешуе.
— Так что же теперь, когда ты отодрала чешуйку, я могу подхватить какую-нибудь заразу?
— Нет. Твоя иммунная система уже пришла в норму. Это остаточные эффекты. Так сказал Джерр.
— Ну если доктор Джерр сказал, так и есть. Мне понравилась местная медицина.
В этом тихом уголке Кей мог без помех наблюдать за обучением неофита. Ребенок был неусидчив, но сообразителен. Обучение продвигалось довольно быстро, поскольку ничто не отвлекало. Мальчику здесь было не с кем играть, так что учеба оставалась единственным развлечением, с ним с одним работал персональный преподаватель, да еще и психолог присматривал.
Кей прекрасно понял замысел магистра: восстановление рук не было чистой благотворительностью — Икену нужен был воспитатель. Джерр — умница, но еще очень молод. Икен — старик, но постоянно где-то пропадает. Профессиональный психолог в качестве наседки — то, что нужно, пусть даже этот психолог — инопланетный, но Кей уже неплохо разобрался в психологии мальчика и его характере, не обнаружив существенных отличих от земных детей. Эйдар плакал, когда горько, пугался, когда страшно и смеялся над теми же шутками, над которыми смеялись бы его ровесники в Лондоне или в Москве. Так что тот факт, что Эйдар и Кей родились на разных планетах, не мог испортить дело. А если нужно будет учесть местную культуру, Джерр подскажет. Тем более, что настоящих визанских воспитателей все равно не завезли в эту глухомань.
Кей был прав насчет мотивов магистра, но он не подозревал о других причинах, гораздо более серьезных.
Во время уроков землянин обычно сидел молча, лишь изредка задавая вопросы, если встречалось непонятное слово. Иногда он давал Джерру советы, но делал это исключительно наедине и в сильно завуалированном виде.
Из Джерра преподаватель получился хотя и неопытный, но гораздо лучше, чем из Алии. Он умел сохранять спокойствие, его раздражение лишь изредка находило выход в едкой иронии, которую он старался сдерживать. Когда надо было что-то объяснить, он подбирал самые простые слова, а вообще предпочитал наглядную демонстрацию.
Сейчас в воздухе над его ладонью один над другим висели пять водяных шариков, составляя вертикальную цепочку.
— Сколько "плесков"?
— Пять.
— А теперь?— спросил Джерр. При этом один самый верхний шарик рассыпался мелкими брызгами.
— Четыре!— бойко ответил неофит.
— Теперь?
— Три.
— Теперь?
— Два.
— Теперь?
— Один.
— Теперь?
Мальчик задумался. Джерр по-прежнему держал руку перед собой, но все "плески" исчезли.
— Больше нету...
— Верно. Но "больше нету",— это не число. Когда нужно назвать число, а "больше нету", то говорят "ноль". Это следующее число после "один", если считать назад. Понял? — неофит кивнул. Над рукой Джерра появилось два шарика. Так сколько сейчас "плесков"?
— Два.
— Теперь?
— Один.
— Теперь?
— Ноль.
— Верно. А теперь слушай мой вопрос внимательно. Сколько "плесков" теперь... над... моей... рукой? — в воздухе образовался шарик, но не над рукой, а под ней.
— Один... нет, но он же под рукой... Тогда... ноль?
— Верно. Над рукой ноль. А теперь? — снизу появился еще один шарик.
— Ноль?
— Верно. Но кое-что изменилось. Появляются новые "плески". Надо их как-то посчитать, а мы не можем. Мы считали назад: два, один, ноль, ноль... как бы нам бы продолжить счет дальше? Счет назад идет так: минус один, минус два... сколько теперь?
— Минус... три?
Кей подумал, не слишком ли быстро учитель перешел от нуля сразу к отрицательным числам? А тот продолжал как ни в чем не бывало:
— Когда считают назад, дальше нуля, то добавляют минус. А что, если придется считать вбок?
"Упс!",— мысленно воскликнул Кей,— "Он что, собирается рассказать про комплексные числа!?" Тем временем сбоку от руки Джерра появилось три шарика. Как думаешь, сколько "плесков"?
Эйдар задумался.
— Минус добавлять уже нельзя, правда?
— Правда.
— Но если я скажу "три", это ведь будет не "три" над рукой...
— Точно.
— Так что же делать?
— А ты подумай.
— Но я... не знаю.
— Конечно, не знаешь. Попробуй догадаться сам. Пофантазируй.
"Интересно... ставит проблему... но разве ребенок может угадать правильное название?"— подумал Кей.
Эйдар тоже задумался. Потом вдруг оживился и воскликнул:
— Придумал! Надо добавить "ле". Будет ле три!
— Что такое "ле"?
— Ну... я подумал, что надо добавить какое-то слово, как ты добавил "минус". Пускай будет "ле", потому, что "п-ле-ски" висят "ле-вее" твоей руки.
— Молодец. Даже объяснение для префикса выдумал. Вдвойне молодец. Только говорят не "ле", а "мнимое". Как называть, неважно, это зависит только от обычая. Главное, чтобы отличалось. Мнимое три. А теперь?
— Мнимое четыре?
— Да. А теперь?
— А теперь два "плеска" висят справа. Нужно еще какое-то слово. Пра два?
— Мнимое минус два.
— Ух ты! А если повесить "плески" спереди?
— Так?— пять шариков зависли перед рукой, вытянувшись цепочкой в сторону неофита.
"Хмм...",— озадачился Кей.— "То были целые числа, положительные и отрицательные, потом комплексные, а как же называть это?"
— Да, так. Какое слово добавлять теперь? — спросил Эйдар.
— Анкра.
— Значит, это будет анкра пять.
— Верно, а теперь?
— Анкра минус два.
"Незнакомое слово. Должно быть, мы вышли за пределы земной математики",— решил Кей.— "Или, скорее, за пределы моих знаний земной математики. Хм... что уже? Не рановато ли? Разве это не первый класс?". Надо сказать, что вовсю играя с числами, неофит пока еще не научился толком читать, так как не запомнил еще все руны. Там дело шло туже.
Вскоре землянин осознал, что обучение вообще идет как-то не так, очень странно. Джерр почти не заставлял мальчишку запоминать, заучивать что-либо. Исключения встречались, но редко. Он постоянно шел у своего ученика на поводу, позволяя ему фантазировать сколько угодно, и даже подталкивая к этому. Джерр комментировал выдумки неофита, поправляя, но не придираясь к мелочам, а когда у того иссякало воображение, подбрасывал новую приманку.
Казалось, учителя не заботило, какая часть пройденного материала останется в памяти. Джерр говорил Кею, что так учили его самого. То, что не понадобится в будущем, все равно забудется. А то, что понадобится, будет упомянуто еще не раз и запомнится само. Поспорив немного, два педагога пришли ко взаимопониманию: землянин признал, что рассуждения визанца, наверное, разумны, а визанец признал, что это относится только к обучению магов, другим может и не подойти.
Постепенно Кею самому стало интересно. Джерр все чаще рассказывал такие вещи, о которых землянин не имел представления. В школе Кею математика давалась с большим трудом. Став взрослым, он предпочитал все расчеты доверять компьютеру. А сейчас ему начинало казаться, что он вернулся в далекое детство и обрел такого учителя, которого ему не хватало. Стоило труда сдерживать свои порывы и не встревать с лишними вопросами во время урока. Зато потом, как бы между делом, можно было расспросить. Джерр не возражал против любопытства землянина. В этом глухом уголке все равно нечем было заняться.
Кею сильно мешало то, что он не мог читать визанские книги. Психолог хотел научиться читать по-визански, наблюдая за мальчиком, но талантливый неофит все-таки не дотягивал до гения, которому все дается легко, и заучивание рун пока не продвигалось, а с рисованием их было совсем плохо — Камо не зря предупреждал Алию насчет недостаточно ловких рук у арранцев.
Кей решил заняться этим отдельно и завел с Джерром серьезный абстрактный разговор издалека — о письменности вообще. Зашла речь и о том, что произошло с языками на Земле.
Кей рассказал, что сначала было много языков и систем письменности, для некоторых — свои алфавиты и прочие значки. Но со временем один язык (английский) стал фактическим стандартом для общения между народами, поскольку именно в странах с английским в определенный исторический период сформировалась самая передовая наука. Китай старался не отставать, но китайский язык оказался настолько сложным, что даже у самих китайцев не было единого стандарта произношения. Окончательно решило то, что в Индии — стране с очень большим населением, растущей экономикой и множеством народов, говорящих на разных языках, после долгих и очень горячих дискуссий сделали английский единственным государственным.
В какой-то момент другие языки стали использоваться все реже и реже, и теперь, спустя века, их знали только специалисты. Но английский тоже сильно изменился в сторону упрощения, так что современные люди с трудом могли понять тексты, написанные всего несколько веков назад. Фактически получился новый язык на базе английского — общеземной.
Из всех прочих в общеземном небольшой след оставил только еще один язык — русский. Сначала, как говорится, ничто не предвещало. Но у английского был один серьезный недостаток: неоднозначная письменность со множеством правил, вариантов и исключений. Одни и те же звуки можно было записать несколькими способами, а незнакомое слово не всегда получалось прочитать правильно (особенно это касалось тех, для кого английский не был родным).
Русский же был очень близок к элементарной схеме "как слышится, так и пишется". Конечно, он не один такой, других подобных языков и даже с еще более простой письменностью было предостаточно. Но, естественно, об этом знали, в основном, только носители этих языков. Россия была большой страной, но тоже не настолько большой, чтобы весь мир заинтересовался именно русским, а не каким-то другим.
Но в какой-то момент возникла мода на вывески на русском, и весь мир вдруг "распробовал" кириллицу — то, насколько она проста и удобна. При этом слова не переводились на русский язык, а только писались по правилам русского. Вслед за вывесками на кириллице стали писать имена, названия городов, а с какого-то времени — вообще все. И когда русский язык канул в лету, как и все прочие, то кириллица — сохранилась. Хотя она тоже была дополнительно упрощена, доведена до полной однозначности, например, "е" стало писаться всегда после мягких согласных, а после твердых — только "э". Сейчас даже Кей — американец по происхождению — писал свое имя на общеземном как "Кей", но не знал, как правильно писать его на староанглийском: то ли "Key", то ли "Kai", то ли "Cei".
После земного языка зашла речь о визанском. Как выяснилось, четкого разделения на языки здесь не было — возможно потому, что не было и государственных границ. Тот язык, на котором говорили в Столице, по мере удаления от нее менялся плавно и почти незаметно: "проглатывались" какие-то звуки, другие добавлялись, некоторые устаревшие и почти вышедшие из употребления слова в соседних городах оставались все еще в ходу и наоборот. А если речь заходила о более далеких местах, то язык менялся уже настолько, что проще было использовать медальон-переводчик. Разведчики Икен использовали такие медальоны постоянно, хотя не носили их напоказ. Столичные жители все еще понимали жителей Раншида и других ордынских городов, но с некоторым усилием, и если пытались говорить так же, то ордынцы все равно слышали некоторый "акцент", что могло вызвать подозрения. С медальоном акцент исчезал, и чтобы обнаружить, что амулет "подменяет" или "подправляет" отдельные звуки, пришлось бы научиться читать по губам, причем, на запредельно высоком уровне.
Что касается визанских рун, они оказались чем-то средним между слоговым и буквенным письмом. С точки зрения соответствия написания звучанию визанцы тоже пришли к принципу "как слышится, так и пишется", но случилось это еще в незапамятные времена. Однако сам принцип записи показался землянину очень странным.
Каждый слог делился на три звука: начальный согласный, гласный и конечный согласный. Начальный согласный писался вертикальными штрихами разной длины и расположения. Прямо поверх него горизонтальными штрихами писался гласный. И, наконец, поверх всего этого писался конечный согласный — дугами. Любой слог записывался комбинацией штрихов трех разных типов и образовывал то, что называлось "руной".
Если в слоге был только один звук или два, то использовались одиночные длинные штрихи, обозначавшие "фиктивные" гласные и согласные, которые никак не произносились, но служили, как сказал Джерр, "для гармонии внешнего вида". Фиктивный конечный согласный отмечался точкой в любом свободном месте внутри руны.
С точки зрения набора и обработки компьютерных текстов это была не письменность, а сущий ад, но у визанцев компьютеров не было, а рунная запись получалась очень компактной и внешне однородной. Кей выписал под диктовку Джерра основные штрихи, отметил, как они читаются, после чего взял первую попавшуюся книгу и стал тренироваться.
Паутина
Паук плел паутину. Пауком был магистр трех стихий Эйо Икен, а паутиной — его контакты с местным подпольем. Забавно, что "подполье" было таковым в буквальном смысле слова, поскольку база партизан располагалась в подвале под полом сгоревшей таверны.
Но одними партизанами контакты Икена не ограничивались. Он вышел на их родственников и друзей в окрестных городах, завел полезные знакомства — причем, в них не было ничего такого, что могло бы заинтересовать вражескую контрразведку. Ну, кого может удивить желание пожилой болтливой матроны рассказать последние новости какому-то прохожему старику? Все равно эта старая кошелка мешает правду с собственными домыслами и сплетнями, полученными от таких же дур, как она. Невозможно понять, где в мешанине слов прячется правда, а где — ложь. Невозможно... если только вы не маг снов, который способен различить ложь и правду по линиям ауры.
