— Несколько дней?
— Да, дней. У меня есть для тебя важное, но очень неприятное задание. При обыске квартиры Джона Бека у него нашли тетрадь с записями на английском, похоже — дневник. Нужно прочитать его и перевести интересные для нас отрывки.
Заря смутилась и покраснела:
— Это... очень нужно? Мне стыдно это делать.
Инти даже слегка поперхнулся. Откашлявшись, он сказал:
— Ну, ты меня удивляешь, девочка. Стыдно ей! Да перед кем? Перед мерзавцем, который хотел тебя убить? И который без колебаний совершил в отношении тебя куда более постыдную вещь? Вот потому мы и так часто проигрываем христианам, что для нас тяжело, порой невозможно совершить какое-либо коварство, а они в отношении нас делают всё что угодно без колебаний. Но этика работает только тогда, когда она обоюдна. "Не убей" и "не укради" только в отношении тех, кто сам не будет убивать и грабить тебя. А христиане нас и убивают, и грабят. Вообще, этот дневник — едва ли не единственный способ узнать истину. Допросы — сама видишь, какой дают результат, а твоя версия случившегося вызывает сомнения.
— Вызывает сомнения?
— Да. Похоже, ты близка к истине, но в яблочко всё же не попала. Водовод слишком прочен, чтобы его можно было повредить голыми руками, а никаких подходящих для этого инструментов при самом тщательном обыске местности там не было обнаружено. И в его логове тоже, кстати.
— Но ведь он очень сильный. Может, не добыв инструментов, он решил поломать водовод тяжёлым суком или камнем?
— Теоретически это возможно. Но заняло бы слишком много времени и могло бы привлечь чужое внимание. Дороги не так пустынны ночью, как порой многие думают. Там время от времени ездят гонцы и патрули. И он знал про всё это, так как до этого несколько раз выходил на разведку. Это видно по журналу охраны на городских воротах. Он уходил из города вечером и возвращался только под утро. Думаю, что он взвешивал самые разные варианты порчи водопровода и прикидывал, насколько они осуществимы. Он мог бы, скажем, подорвать опоры водовода, но тут нужны порох, время и хотя бы один помощник на страже. Так что исключено. На опору он уже лазил, там наверху в трубе была проделана только маленькая дырочка, от которой едва ли был толк. Но эта ночь, похоже, была для него решающей, иначе бы он не стал с тобой связываться....
— Но если бы он был столь осторожен, то почему он не сразу убил меня? Почему стал насиловать?
— Ну, на этот риск он мог позволить себе пойти. Если бы вас обнаружил кто-то посторонний, он бы издали мог решить, что это — обычное любовное свидание, к тому же ты помнишь, как уверенно он стал лгать? А, кроме того, с точки зрения белых людей насилие над служанкой не преступление, по их законам обычно не карается. Во всяком случае, он не видел в этом серьёзного проступка.
Заря вздохнула, Инти добавил:
— Кроме того, он ведь, по сути, вёл войну со всеми нами, а на войне они ради этого пренебрегают осторожностью. Да, нам это кажется нелепым и глупым, однако это оттого, что мы недостаточно хорошо понимаем их логику. Ведь главная цель насилия над женщиной — отнюдь не наслаждение, а унижение. Он хотел этим унизить тебя за то, что ты догадалась об его планах, но ты для него символически вообще представляла весь народ и всю страну. Ведь он всю нашу страну хотел бы растоптать и унизить, да только руки коротки! Ладно, мне пора спать, а тебе — приниматься за дневник этого негодяя.
Первое время Зарю так же мутило от дневника, как и от книжек, но потом она привыкла. О народе Тавантисуйю там говорилось исключительно пренебрежительно. "Жалкие людишки", "тупые дикари", "лентяи, не способные работать" и ещё более нелестные эпитеты были на каждой странице. Ветерок был назван "молодым дурнем, которого будет легко настроить против собственного отца. Главное, внушить ему мысль, что только христианство способно дать свободу. Этот наивный дикарь не понимает, что свобода невозможна без собственности, а здесь её ему негде взять, разве что он решится окончательно перейти Рубикон, и ограбит государство, в котором сейчас живёт в положении привилегированного раба, и убежит за границу". Этот отрывок Заря перевела, пусть Ветерок полюбуется. И про неё там тоже были отрывки, которые не могли не вгонять её в краску. То, что она "слишком умна для женщины", было ещё ничего. Но мысль, что ещё за долгие дни до насилия он мог мысленно залезать к ней под платье и думать о "её сосцах, подобных двойне серны, пасущейся среди лилий" (Заря не могла догадаться, что Джон Бек цитирует "Песнь песней") и "прижать её где-нибудь в уголке" мешали только "тиранические законы, которые требуют обращаться со служанкой как с леди из приличной семьи" как будто обрушивала перед ней мир. Значит, с христианином нельзя даже на людной улице вместе находиться? Потому что хотя внешне и не выдаёт себя, но будет мысленно лезть к ней под платье? "Этот суровый закон, не дозволяющий мужчине реализовать свои природные наклонности, ставит своей целью сделать из него раба. В Европе порядочные женщины, как и заповедано Богом, принадлежат мужьям, однако тут и мужчины, и женщины принадлежат государству как рабы, и потому оно не оставляет женщин, доступных мужчинам, в любое время. Здесь нет домов терпимости, и если мужчина не женат, он вынужден жить почти как монах. По этой причине здесь женятся обычно рано и почти все. Ведь в противном случае мужчины могут даже поплатиться жизнью за удовлетворение своих естественных наклонностей! Но ведь я, будучи белым человеком, не могу жениться на местной меднокожей обезьяне, и потому вынужден терпеть. А женщины тут часто ведут себя довольно нагло. Они ходят одни по улицам и могут первыми заговорить с мужчиной. Платья их, хотя обычно и ниже, чем туники мужчин, но не всегда достигают пола, и иногда из-под них видны ножки. Хотя они не носят декольте, как француженки, но грудь не маскируют корсетами. При таких женщинах решительно невозможно не разжигаться, и я молю Господа о том дне, когда на этот Содом падёт его гнев. Когда завоеватели схватят этих развратниц и сделают с ними то, чего они заслуживают". После такого Заря отложила дневник, и чуть не разрыдалась. Развратница... Неужели она могла заслужить своей участи за то, что её платье не волочится по полу и на груди у неё нет каких-то дурацких каркасов, как будто нарочно придуманных для истязания плоти, за то что она ходит по улице одна (а с кем ей ходить, будучи по сути сиротой?) и разговаривает с мужчинами (до сегодня она не знала, что в этом есть что-то преступное!). Он видит нечто дурное в таких безобидных вещах, а в том мерзком и постыдном, что он натворил, не видит ничего, кроме проявления естественных наклонностей и "справедливого" наказания для неё. О том, сколь жестоки и бесчеловечны христианские представления о справедливости, она уже успела убедиться. Больше всего ей хотелось сейчас взять и задушить своего истязателя, но это было невозможно, как невозможно выкинуть этот мерзкий дневник с глаз долой и поскорей постараться забыть об этом кошмаре. Да нет, никогда не забудет она о том, что где-то там за океаном есть многие тысячи врагов, которые мечтают расправиться с ними и считают это справедливым! Заря не могла сдержать слёз бессильной ярости — всё-таки мир устроен очень несправедливо. Конечно, и с мужчиной могут случиться неприятности, его могут предать, опоить, к нему могут подкрасться сзади и схватить, и тогда он тоже может оказаться беззащитным перед врагом, но это всё-таки исключение, а не правило. В случае войны мужчина может надеяться, что даже в самой безнадёжной ситуации можно будет умереть в бою, постаравшись в свою очередь убить как можно больше врагов. А женщина? Как легко врагу схватить её, повалить на землю, задрать подол, раздвинуть бёдра... Раньше она думала, что в такой ситуации сможет хоть немного поцарапать негодяя, но она сама не смогла сделать ему ничего! А теперь его ещё и отпустить могут! В конце концов своими всхлипываниями она разбудила Инти.
— Ну что, что такое случилось?
— Инти, я не могу... не могу это читать. Он так рассуждает про меня, вообще про всех наших женщин... Он считает, что нас всех надо обесчестить! Даже если он умрёт, этого мало для таких, как он. Если бы я могла заставить его испытать хотя бы часть боли и стыда, на которые он обрёк меня! А так он считает, что я вещь!
— Вот именно. Тем самым преступник и отличается от нормального человека, что боль, страх и унижение жертвы способны вызвать у него вместо жалости злорадство. А копаться в душе злодея — работа ещё более грязная, чем чистить отхожие места, но долг есть долг!
— Мне просто обидно. Ведь что бы мы ни доказали, и какой бы приговор судья не вынес, там могут решить, что его лучше отправить на родину, и он уедет от нас целый и невредимый. А там, в компании таких же негодяев, как он, долгие годы будут смаковать эту историю! Они будут мысленно раздевать меня и опять засовывать руки, и не только руки, куда им вздумается! И никто не сможет этому помешать!
— Заря, если бы это зависело только от меня, то я казнил бы его без разговоров. Но я могу только обещать сделать всё для этого, но не гарантировать результат. Но дневник всё равно нужно перевести, и вот почему. Уже с утра в городе ходили слухи, что проповедника мы арестовали чисто из кровожадности. Я сам, войдя в столовую, слышал такие разговоры. Шлем воина — очень удобная штука, меня невозможно узнать. Но слухи эти закономерны, даже если и предположить, что изначально за ними стоит наместник. Просто наши люди слишком наивны и мягкосердечны, они не могут представить, что кто бы то ни было мог запланировать массовое убийство ни в чём не повинных людей. Ведь это даже страшнее и непонятнее простого разбоя. Разбойник убивает, чтобы ограбить, отнять что-то с выгодой для себя. А Джон Бек даже видимой выгоды от убитых не получил бы. Нам надо будет во что бы то ни стало железно доказать горожанам, что его арест — не плод моего кровавого произвола. Если мы этого не сделаем, то это может иметь далеко идущие последствия. Нашей службе и так многие не доверяют, но если не доверяющих будет больше половины, то наша работа очень затруднится.
Не снимая шлема-маски, Инти дошёл до дома Старого Ягуара. Старик встретил его с радостью.
— Заходи, — сказал он, — Ракушка ушла нянчить внуков, дома только я и Кипу — его теперь одного не оставишь...
— Как он себя чувствует? Говорить может?
— С трудом. Кормлю его, точно малыша, с ложечки.
— А мне поговорить с ним можно?
— В принципе можно, но... не лучше ли подождать хотя бы несколько дней, пока он окрепнет?
— Несколько дней могут оказаться роковыми. Ты же знаешь, по подозрению в этом деле по приказу наместника арестовали Якоря. На него очень сильно давят, требуют, чтобы он признал свою вину, хотя и слепому ясно, что он тут не причём.
— Ах-ты! — только и смог вымолвить от неожиданности старик. — Что же они в него так вцепились?
— Да я и сам гадаю, зачем. Может, наместнику просто нужно отчитаться по бумагам, что покушение раскрыто, хотя бы и ценой этого была бы жизнь ни в чём не повинного юноши. Может, не только в отчётности тут дело, а наместник хочет таким способом покрыть настоящего убийцу. Якорь пока держится молодцом, несмотря на давление, вины на себя не берёт. Я его так или иначе вытащу, но хотелось бы при этом и наместника к ногтю прижать, чтобы все поняли — юношу схватили не по ошибке, а злонамеренно, и что не его, а Куйна надо судить.
— Ты знаешь, я и сам всегда был о Куйне невысокого мнения, но никогда не думал, что он просто так невинного человека загубить может. Мне страшно, кто может быть следующим, ведь он на многих зуб имеет, и на меня в том числе... Да и на Кипу имел.
— А на него-то за что? Только за ваше родство?
— Не только. Внук у меня вырос умный, по мнению некоторых, даже слишком, а Куйн умных не любит. А умные нередко повод дают о себе дурно думать, болтая лишнее.
— Ну а подробнее?
Старик слегка замялся:
— Сам понимаешь, студенты, они порой самые разнообразные темы в беседах затрагивают, особенно если чичи глотнут. И иногда они даже наши священные предания обсуждают, вот мой внук и усомнился, что Манко Капак был действительно сыном бога, сказал, что тот мог быть просто великим человеком... Ты знаешь, что за высказывание подобных взглядов твой отец сослал Хромого Медведя к нам в Тумбес.
— Да, было дело. Только мой отец сделал это не в наказание, а наоборот, чтобы защитить его от гнева некоторых его коллег. Что до нашего происхождения от Солнца, то мой отец в нём тоже сомневался. Ну, может и не был Манко Капак богом, ну и что с того? Всё равно точной этого теперь уже никто не узнает. А наместник пытался мне на Кипу донести, думал, что для меня пустые разговоры будут важнее реальных преступлений. Ладно, веди меня к своему внуку.
При виде несчастного юноши сердце Инти невольно сжалось. Кипу лежал на подушках и не имел сил даже приподняться. Его роскошные кудри были сбриты, а вместо них вся голова была покрыта перевязкой. Он еле нашёл в себе силы улыбнуться одними уголками губ и прошептать приветствие.
— Послушай, я понимаю, что тебе сейчас трудно говорить, но мне надо задать тебе несколько вопросов. Я постараюсь задавать их так, чтобы ты смог ответить на них как можно короче. Сможешь так?
— Смогу.
— Ну, вот и хорошо. По материалам дела, ты в тот злополучный вечер засиделся с приятелями допоздна, вы пили чичу и рассуждали на философские темы. Так всё было?
— Так.
— А Ветерок тогда с вами был?
— Был.
— Много спорил?
— Нет. Он считает, что все мы настолько неправы, что спорить с нами бесполезно.
— Вот как?
— У него очень критический склад ума, эта его критичность могла бы сослужить хорошую службу, но... её слишком много, она как чересчур крепкая кислота, всё прожигает. У христиан общество устроено дурно, у нас, якобы, тоже дурно, а что делать — непонятно.
— Ладно, хватит об этом. Разговор о Ветерке слишком тяжёл для тебя. Лучше скажи, между тобой и Якорем была ссора? Часть свидетелей говорит, что была.
— Ссоры не было, просто Якорь, по своему обыкновению, подшучивал надо мной... некоторые, кто его мало знает, могли принять это за ссору.
— Скажи, а Якорь, хотя бы и в шутку, угрожал тебе? Произносил, что-либо связанное с убийством?
— Нет, кажется, нет.
— А потом вы мирно разошлись, и ты отправился к себе?
— Да.
— А теперь как можно подробнее вспомни, что произошло, когда ты к своему дому подходил.
— Но я ничего не заметил. Я шёл, рассеянно глядя на звёзды, мечтал, и вдруг меня ударили камнем по голове, и я потерял сознание.
— Как выглядел злодей, ты не запомнил?
— Нет! Я же его не видел! Это мне потом сказали...
— Видишь ли, когда тебя обнаружили с проломленным черепом, одежда с тебя была полуснята. Видимо, тебя хотели ограбить, и если бы ты мог точно указать, что у тебя пропала какая-то ценная вещь, описать её, то это бы мне сильно помогло изобличить убийцу.
— Обыщешь монахов? — спросил Старый Ягуар.
