Как правило, следовала бурная полемика, перерастающая в угрозы, после чего комитетчики пополняли штрафные батальоны, а их приверженцы в полку брались под особый контроль.
* * *
Шестого марта в шесть часов утра обывателей обеих столиц разбудил бой курантов, сменившийся торжественными звуками 'Патриотической песни' Глинки. Так в Россию пришло проводное вещание. После сакраментального: 'Здравствуйте дорогие радиослушатели, сегодня шестое марта, тысяча девятисот семнадцатого года', радиослушатели узнали температуру и прогноз погоды на сегодня, после чего их огорошили сообщением:
'В полдень с важным правительственным заявлением выступит председатель Временного правительства России, Самотаев Михаил Константинович'.
'Правильную' последовательность фраз, никто из переселенцев толком не помнил, все решила редакция проводного вещания. Узнав о музыке Глинки, Федотов расстроился — это был гимн РФ в период разгула демократии, но что он мог сказать? В итоге пришлось смириться, а по прошествии времени завихрения мозгов сами собой рассосались.
В Питере сообщение читал сам Михаил, в Москве диктор, а где оно прозвучало сильнее, никто так и не выяснил.
Главное лицо империи начинало с простого и естественного обращения: 'Здравствуйте дорогие сограждане'. Здесь привыкли к тяжеловесно-обязывающему: 'Мои подданные'. Такая вот отрыжка махрового средневековья.
Доклад начался с сообщения об отречении царя батюшки в пользу брата Мишы, но брат Миша увильнул, оставив, правда, себе щелку — если учредиловка его призовет, то он возражать не будет. Вот такой он великодушный.
Свое выступление Самотаев построил по принципу 'Доверительного разговора с народом'. В отличии от тяжеловесного 'А-ля генсек в пятом поколении', выбранный стиль позволял шутить и поверхностно освещать сложные темы, зато делать акценты на выигрышных.
Публика услышала о конституции. Над ней в поте лица работают самые ученые из ученых, а рядом сидят правоведы и экономисты. Приниматься она будет на общероссийском референдуме, а выборщики от учредительного собрания российскому народу и даром не нужны. Он сам с усам,
Это был сильный ход — сразу после победы над Германией можно было протащить любые положения.
Михаил не мухлевал. Внедрять новую конституцию надо постепенно. В противном случае, потрясений не избежать. Такое право благодарный народ делегирует правительству-победителю отдельным пунктом. И это правильно, ведь все знают (или узнают), что за звание 'Спасителя и Основателя' в одном флаконе, партии схлестнутся почище диких зверей.
Сама же конституция вполне себе демократичная: форма правления президентская республика, отмена цензов и привилегий, запрет пропаганды национальной розни, право на труд, образование, медицину, свобода совести. Одним словом, все равны, и далее по списку.
Вторым пунктом программы прозвучало оглушительное заявление:
— Германская армия будет уничтожена к осени. Для этого есть все предпосылки, поэтому, уже сейчас правительство работает над переходом экономики на мирный лад.
Каждый слышит свое. Кто-то поражается количеству выпущенных пушек и снарядов. Обыватель впервые узнает: 'Производство бронеавтомобилей и боевых аэропланов сравнялось с таковыми в Германии, но качество нашего оружия выше'. О последнем знают все.
Кое-кого коробит заявление: 'Кайзер Вилли будет судим, как человек, развязавший мировую бойню', зато все ликуют от осознания близости мира и масштаба предстоящих репараций — ага, размечтались, на таких в самый раз обрушить ушат ледяной воды:
— Сограждане, экономика страны в плачевном состоянии, — цифры падения производства удручают.
Звучат понятия: инфляция, дефляция, ревальвация, но ровно в той мере чтобы люди образованные отметили — премьер из народа языком экономической науки владеет.
Обыватель впервые слышит о масштабах проблем при демобилизации. Вернувшийся с фронта крестьян, сразу берет в руки плуг. Но что делать бывшему рабочему? Мало того, что его место у станка занято, и сам он потерял квалификацию. Хуже другое — мирная продукция спросом еще не пользуется, а снаряды больше не нужны. В результате на улице могут оказаться десятки тысяч рабочих, и что в таком случае делать защитнику отечества, три года гнившему в окопах? Положить зубы на полку?
— Да он их так положит, что всем чертям будет тошно!— восклицает премьер.
С этой позиции Михаил нанес удар по политическим оппонентам:
— Любой крепкий хозяин, любой заводчик или купец знают, что для развития дела требуется не один год упорного труда, и жесточайшая экономия средств. Член ЦК партии большевиков, Александр Шляпников, собрал последние гроши, чтобы выучиться во Франции на токаря, и только после этого его зарабаток сравнялся с таковым у инженера. Получается, что пока Саша думает о себе, он мыслит категориями рачительного хозяина, но как только дело касается России, он и его партия талдычат, что им ведом путь к водочной реке с колбасными берегами, и имя ему Марксизм.
Дальше в ход пошли приемы информационно войны. Обывателя встревожило решение Германского генштаба о финансировании самых радикальных российских партий. Об этом доложила военная разведка России! А это не хухры-мухры.
Такой же была реакция на решение правительства Германии, пропускать через свою территорию господ из российских оппозиционных партий. В этих грязных делишках замечен международный аферист господин Парвус, которого мы конечно выловим, и по суду повесим.
— Нет, товарищи соотечественники, спички детям не игрушки, и пулемета мы господам революционерам не дадим. А чтобы вытащить страну из разрухи, нам всем придется подтянуть ремни и по-настоящему много поработать. Самыми сложными для нас будут семнадцатый и восемнадцатый годы, а выход на довоенный уровень наши ученые прогнозируют к двадцать первому году.
О запрете антивоенной пропаганды и партийной суеты упоминается вскользь — эти указы уже опубликованы. Никто не сомневается, эти положения будут отменены с подписанием Германией капитуляции. Наивные чукотские мальчики.
В докладе нет даже намека о налоге на наследование, по типу принятого во Франции, где потенциальный наследник должен выплатить государству до половины стоимости наследуемого капитала. Эту подлянку Временное правительство введет, едва только будет принята конституция. Еще больше заплатит деляга, продающий иностранцу стоящий на нашей земле завод.
Аналогично обстоит дело с прогрессивной шкалой налогообложения. Страшно представить, какой поднимется вой, едва только состоятельная публика осознает, что прибыль, вложенная в развитие отечественной ииндустрии, налогом не облагаются весьма умеренно, зато все, что тратится на себя ... этим ребятам придется жить на 'среднеинженерный' доход, и это страшно. Бленияние о необходимости подтягивания животов, эта публика мгновенно забудет, и ... ну как тут не вспомнить о навыках террора, и о доблестной конторе ВЧК-НКВД. Зато, какой кайф поймают живущие своим трудом.
В финале прозвучал крестьянский вопрос. Без размазывания соплей, Михаил сообщил, что к раздаче и перераспределению земель, правительство приступит сразу после победы, но на количество произведенного хлеба такой шаг почти не повлияет.
Об этом в России кто только не писал, поэтому требуется скорейшим образом увеличить урожайность и механизировать сельское хозяйство. Решая эту задачу, правительство берет на себя селекцию и агрономию. Оно же проведет закупку тракторов и сельхозмашин, что существенно поднимет производительность, и обеспечит рабочими местами возвратившихся с фронта. Получается, что одним махом решается несколько проблем.
В реальности, раздача земель, будет исключением из правила, а услуги машинотракторных станций, будут навязываться кнутом и пряником, как говорится: 'Нравится, не нравится, терпи моя красавица'. Только так можно справиться с кондовыми 'заветами отцов'.
— А пока, все для фронта, все для победы, товарищи! — этим слоганом был окончен первый доклад первого премьера (а по сути диктатора) новой России.
* * *
Анализируя провинциальные газеты, Виктор сделал вывод — газеты и органы местного самоуправления, с осени 1916-го, находились под контролем СПНР, в противном случае первые статьи после отречения царя не кипели бы верноподданническими восторгами в адрес Временного правительства.
Такое возможно только при длительной и весьма дорогостоящей подготовке. Делиться своими выводами с руководством Шульгин не стал, зато убедился — некоторые особо непонятливые господа из пишущей братии рискнули проверить власть на решительность. Зря они так. Ближайшие выпуски губернских газет запестрели сообщениями о суровых конфискациях у некоторых собственников издательств. Удар был нанесен по самому чувствительному, по кошельку.
Внезапно заговорившие на площадях обеих столиц репродукторы, мало того, что обратили обывателя в шок, так они же, голосами дикторов стали неспешно доводить до горожан, 'что такое хорошо, и что такое плохо' в подробностях.
Обывателю стали вдумчиво рассказывать о существе бытующих в Европе расистских теорий. Особое внимание уделялось господину Ницше, с его чисто германской 'белокурой бестией'. Местам издевались, к тому же умело, ведь чем больше очередной Мао Цзедун нахреначитцитат тем легче его поймать на галиматье.
Грамотному анализу подверглась европейская идея: 'Drank nach Osten' и ее реализация на так называемых 'Восточных территориях Верховного главнокомандующего'.
Оказывается, милые люди из германской военной администрации, ничтоже сумняшеся, отбирали у крестьян все подчистую. Вместе с рабочими вывозили промышленное оборудование. Запрещали русский язык. Одним словом, проводили обыкновенный физический и культурный геноцид. Нет, селян в домах они не сжигали, и стреляли не часто, но достаточно, чтобы можно было открывать уголовные дела против всех участвовавших в этих неблаговидных делишках. Всем им грозил суд и каторга, с конфискацией имущества.
Ведущие объясняли — Россия не пожалеет средств найти преступников, даже среди антарктических пингвинов, и любым способом доставит их в суд.
Аналогичные материалы печатали газеты и журналы. В них печатались рассказы жителей Виленского края. Приводились фотографии.
Результат сказаться не замедлил, и первыми его дыхание почувствовали на себе поволжские и прочие немцы, но тут пылающие праведным гневом граждане, напарывались на полицейские наряды: 'Наши немцы, самые лучшие в мире немцы, а потому неприкосновенны! — таковым было разъяснение. — И вообще! В нашей самой свободной стране мира все без исключения равны, а достоинство каждого определяется только его талантами.
Одним словом, вот вам новый интернационал, а все несогласные стройными колоннами в штафбаты и на химию. Как это ни странно, но последний термин в обиход вошел исключительно быстро.
* * *
Через неделю после подавления монархического мятежа, Шульгина вызывал к себе Самотаев. От многодневной усталости выглядел он неважно. В то утро Михаил предложил Виктору должность комиссара правительства 'по общим вопросам' при ставке верховного главнокомандующего.
Прежде всего, новоиспеченному комиссару потребовались кадры, которые он выискивал среди разбежавшихся жандармских и полицейских чинов. Не все соглашались, и не все годились, но дело с метровой точки постепенно сдвинулось.
Прилично помог Самотаев, поделившийся своими 'особистами'. Этих кадров Шульгину перепало немного, но их подготовка, ориентированная на работу с рядовым и унтер-офицерским составом, позволила заглянуть во внутренний мир солдатской массы и вовремя купировать попытки создания солдатских комитетов.
В ход шло все от вербовки агентов, до перемешивания ненадежных частей с добровольцами. При этом до последних доводилась мысль — 'несознательным' надо помочь осознать всю глубину их грехопадения.
И ведь помогали, где изматывающей боевой учебой, а где и кулаками. Для 'тяжелобольных' лекарством стала отправка в штрафбаты. Сопротивляющихся такому лечению ждал расстрел, но таких было немного. Зато новоиспеченных штрафников тут же бросали в локальные наступления, а сзади шли выжившие в предыдущих атаках 'смутьяны', и это было по-настоящему страшно.
Существенных потерь штрафники не несли, этого счастья им предстояло хлебнуть с началом настоящего наступления, а пока их только воспитывали в духе почитания воинской дисциплины.
И все же, основной эффект давала настоящая боевая учеба, нормальное питание и грамотно организованная пропаганда.
К лету боеспособность частей более-менее восстановилась. О братаниях с противником армейские офицеры забыли, как о страшном сне. В этом не было ничего удивительного. Поди-ка ты, побратайся с германцем за 'мир во всем мире', если тут же прилетит мина, а каждого выглянувшего из окопа фрица или австрияка караулила снайперская пуля.
С братаниям справились. Теперь Шульгин ломал голову, как ввести немцев в заблуждение относительно конкретного места наступления.
Глава 13. Trank nach запад.
1-22 июня 1917 года.
Декабрь 1916 года отметился предложением Германии обсудить вопрос о заключении мира. Переданная через нейтралов вязь слов сводилась к незамысловатой идейке — дальше мы пробиться не можем, поэтому давайте мириться по фактическим линиям фронтов.
Странный народ эти фрицы. Понятно же, что обделались. Сказали бы: 'Признаем, простите нас, грешных, мы больше не будем воевать, мы не будем больше воровать'.
Смотришь, и контрибуция была бы не столь кусачей. Но взыграл тевтонский дух и Гинденбург на пару с Людендорфом, в ответ на отказ Антанты мирится, навязали императору Вилли идею 'неограниченной подводной войны', дескать, Британия тут же скиснет и аля-улю, победа в кармане. Ага, щаз! И ведь знали же, что в ответ на нарушение свободы судоходства США вступят в войну на стороне Антанты. Знали, но порешили: хуже не будет. Вопрос конечно дискуссионный, но 6-го апреля 1917 года у стран блока Центральных держав, добавилось еще целых четыре противника: Североамериканские Штаты, Либерия, Таиланд и Греция, из которых угрозу для Германии представляли только америкосы.
Военных силенок у экономического монстра было пока маловато, но усилившаяся блокада фатерлянда заставила Германию покинуть Нуайонский выступ, отойдя на линию Гинденбурга, что высвободило 13-ть дивизий для парирования ожидавшегося англо-французского наступления.
Русская армия существенных опасений у Большого Генерального штаба Германии не вызывала, а разразившаяся в Российской империи февральская революция внушала германским генералам здоровый оптимизм. Чего нельзя было сказать о генералах русских — в России было трудно найти грамотного человека, не знавшего о кошмарах революционной Франции.
Обо всем этом ранним утром 22-го июня 1917-го года размышлял Верховный главнокомандующий генерал-лейтенант Деникин, периодически поглядывавший на планшет боевых действий. К сожалению, кроме уничтоженных авиацией батарей тяжелых орудий, аэродромов и штабов противника на планшете пока ничего не отражалось.
