— Запросто! Если Озпин по каким-то личным резонам сочтет, что ему невыгодно нас вообще видеть. Вроде мы и не приходили никогда. Мало ли, какая там в Академии борьба группировок. Меня шлепнут — я боевик, не жаль. Пришлют уже группу или сразу отряд. А про вас у меня от Никиты Сергеевича личный наказ есть.
— Выпасать?
— Беречь. Вы вот обрадуетесь, если откроется портал, а из него полезут черти с автоматами? Психанет Озпин и прикажет нас всех... Сигма-Д-тринитрировать в этот ваш континуум.
Капитан взвесил рюкзак на руках и остался в целом доволен. Все-таки не первый раз, когда пешком и на спине. Теперь у них есть винтокрылы. Те, которые с большой остекленной кабиной, чтобы пилот хорошо видел землю и обстановку при посадке, называются: "бычья голова", "буллхэд". Другие, которым важнее скорость, чем груз и экономия Праха — широкие, плоские, вполне подобные скатам, почему и называются: "манты".
Капитан проворчал:
— Толмач, назови мне оптический прибор, через который можно увидеть будущее человека?
Вынул из пенала прицел. Защелкнул в рельсовую планку на средней части винтовки, выровнял по рискам, затянул винтики. Откинул крышечки, поглядел через прицел в нарисованный на стене крест.
Братья переглянулись и вздыхать выпало старшему:
— Совсем без оружия никак? Судя по рассказу Тан Линя, в Атласе не вполне дебилы. Может, и здесь... Нормальные люди? Точно не договоримся?
— Как там у классика? Не что смертен, а что внезапно смертен.
— Товарищ Капитан, ну почему они там обязательно не поймут? Разве мы страшнее гриммов?
— И вряд ли они сочтут нас дураками.
Капитан закрыл крышечки прицела, снял его и уложил в пенал, а пенал сунул в особый карман рюкзака, а среднюю часть винтовки пристегнул на рюкзак сбоку и теперь, наконец, остался окончательно доволен.
Поглядел на братьев прямо:
— Так это еще хуже. Чем умнее противник, тем быстрее его надо уничтожать.
Старший поморщился:
— Эмбрион этики, из которого может вырасти этика носителя разума, а может — ничего не вырасти.
Тогда Капитан зашел с последнего козыря:
— Парень, а ты воевал?
Старший брат покривился:
— Сколачивал из досок противотанковые мины. Считается? Самое смелое — обругал отца матом. До Вологды в нашем вагоне доехало из полусотни одиннадцать человек. Завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала километр по путям. Страшный мороз, нас не кормили трое суток... И ни одного человека. Мы с отцом, спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который просто никак.
— Мы с мамой остались, — в глухую паузу вклинился младший. — Я тогда болел, и подумали, что я не переживу дорогу.
— Я пережил, — просто сказал старший. — Отец нет. Он упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал — напрасно. Тогда я озверел и говорю: задушу, блядь!
Глотнув из поданной братом фляжки, старший поглядел в плоскую невыразительную фальш-стену. За ней восьмигранный люк. Полно, есть ли он вообще? Или это они спят в щитовом летнем домике, в Нижней Ореанде?
Мертвую тишину надколол непонятный звук. Резкий, неприятный, настойчивый.
Тик-так.
Тик-так.
Старший поднял руку. Хорошие часы. Вообще, на их снаряжение страна денег не пожалела. Бесполезное удобство, опоздавшая мощь, никого не спасшая продуманность всех этих ремней, пряжек, приспособлений...
Тик-так, ну!
— ... Отец поднялся. Опираясь друг на друга, мы добрались до вокзала. И все. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, с меня потащили носки. Вместе с носками кожу и ногти на ногах. Уснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. И не дошло. Только через неделю впервые заплакал, кусая подушку.
Допив одним глотком что там оставалось в ухватистой плоской фляжке — такой удобной, такой глупой, ненужной, бессмысленной! — старший грохнул ее на стол донцем, вытер губы рукавом.
— ... И теперь я все никак не забуду, что последнее слово, которое отец от меня услышал — матерное.
— Вы же сейчас пишете про Институт Экспериментальной Истории, так?
Братья переглянулись и просто кивнули. Понятно, что Капитан догадался, зачем они выспрашивают о некоторых деталях и вещах. Поколебавшись, младший брат все же решил дообъяснить:
— Изо всех решений выбирай самое доброе.
— Сдается мне, по конкурсу я в этот ваш Институт не пройду.
На вопросительные взгляды Капитан развел руками:
— Самое доброе никогда не восторжествует само по себе. Поэтому я уверен, что драконов надо не перевоспитывать, а убивать. Понятен этой сволочи только язык оружия. С него и начинать надо.
Младший неожиданно протянул руку и крепко пожал плечо Капитана:
— Да перестаньте вы стесняться. Раз вы хотите делать добро, пусть оно будет активно. Добро должно быть активнее зла! Иначе все остановится.
— А если...
Младший поглядел на старшего и старший сказал:
— Простит Лена. Она-то меня понимает. Я читаю и перевожу все, что здесь происходит. И не могу больше стоять в стороне. Сердце не выдерживает! Я чувствую себя обязанным хоть что-нибудь сделать.
* * *
— Сделать? — Синдер хмыкнула; экран дешевенького планшета превратил улыбку в гримасу. Рейвен поморщилась.
— ... Ну да, конечно. Мы движемся поэтапно. Сначала делаем, потом думаем. Просто чаще всего денег есть лишь на один этап. Ну и выбирается первый, где сделать. А не второй, где подумать. Реальное дело ведь важнее бесплодных размышлений, разве нет?
— Говори прямо.
— Прямо, Рейвен, у нас начало зимы. Скоро зима. Вы там готовы? Тулупов на часовых запасли? Смазку в оружии поменяли на зимнюю? А то вечно сыплетесь на мелочах. И купи уже хороший планшет, Рейвен. Ты большая шишка, можешь себе позволить.
— Мне приятней видеть тебя кубиками. Нарезанной, если точно.
— Это понятно. И участвовать в штурме Вейла ты не хочешь. А там ведь у тебя дочка.
— Ты допросишься. Я приду в Вейл за твоей головой.
Синдер улыбнулась, и как-то у нее получилось, несмотря на кривую картинку:
— Устраивает. Мне все равно, почему ты придешь. В бою тебе все равно придется стрелять. Важно только это. Мне главное, чтобы мир горел, а повод не важен. Если в Вейле проявится достаточно много аур, то гриммы себе шубы сошьют, чтобы сойтись туда со всех концов света.
Рейвен ударила по сенсору, доломав старенький планшет, но поздно: собравшиеся Бранвены заговорили без криков, тяжело, уверенно:
— Мы пойдем.
— Выдернуть ноги Синдер.
— За Вернал.
— Не только.
И лишь Ева помотала головой, белыми короткими волосами, чуть светящимися в сумраке раннего осеннего вечера:
— А нас там не... Натянут?
Рейвен поглядела на девушку и вспомнила к месту, что Ева единственная из штурмовой группы пережила сперва атаку на стену Семиградья, потом зачистку проклятого полуострова, потом дикую перестрелку над мостом двух придурков.
И Синдер совсем не зря намекает, что ломиться наугад чревато. Синдер легко может раздавать советы врагам. Советы ее очевидны, скучны, в них нет привкуса секретного приема, и уже потому никто этим советам не следует. Вынашивая планы завоевания мира, все готовятся превозмогать чудовищ и громадные войска. Никто не ждет растяжки на пути в сортир.
А потом приходит Синдер Фолл и деловито обирает упавших.
Она идет по жизни смеясь, поняла Рейвен. Вот что самое обидное. Не так хочется ее убить, как увидеть плачущей. Стонущей от обычной боли. Просто потерявшей лицо!
Рейвен поглядела на Еву и серьезно ей кивнула:
— Я учту. Мы будем очень осторожны.
* * *
— Осторожно, мьют!
Кусок обшивки влепился в стену прямо над головой Боумена с такой силой, что не пригнись вовремя Дэвид, ночевать бы ему сегодня в Конвертере.
— Кажется у него четыре ноги... Нет, шесть! Блин, восемь!! Сука, что ты такое?!
Не тратя драгоценных мгновений на ученый спор, Боумен высмотрел ближайшую вентрешетку — при прорывах в канале всегда включался противоток — вырвал ее и протиснулся в люк, уйдя из-под обстрела, а заодно и из урагана.
Бибоп вгляделся в тварь, выбирая между лассо, бичом и кольтом, но тут его непочтительно пихнули в плечо и потом на стену:
— Пусти, я ему втащу!
Отшельник ворвался в драку, привычно крутя над головой тяжеленный крест. Монстр явно ждал иного подхода. Пока он думал, блестящий крест вмялся точно в жуткую морду и оказал то самое действие. Морда твари задымилась, брызнула лиловыми искрами, сразу вынесенными в вакуум потоком истекающего через пробоину воздуха. Коридор заполнился жутким визгом то ли криком. По потолку ураганом уже несло Бибопа, прикладывая о стены. Но Бибоп не первый раз охотился в невесомости, и летел правильно, толкаясь от бортов опытным бильярдным шаром. Бич его метался со всех сторон, полосуя и кромсая чудище нещадно.
За спиной монстра с жутким лязгом откинулся потолочный люк, откуда до пояса вывесился наконец-то обползший схватку Боумен. Вскинув ампуломет, Боумен угостил монстра изрядной порцией старого доброго напалма, и до твари, наконец, дошло, что ей здесь не рады. Издав напоследок скрипящий вопль, она попыталась напустить облако мрака. Но исхлестанное, жирно дымящее тело, подобное осьминогу с карикатурно-человеческой головой, повиновалось медленно и слабо. К тому же, Отшельник яростно гвоздил хтонь крестом по щупальцам, вынуждая отдергивать их либо перехватываться, отчего весь коридор гудел подобно царь-колоколу; в некий миг тварь держалась за палубу лишь пятью-шестью когтями.
Тут-то ураган сорвал ее и проволок до самой дыры в обшивке, которую за время битвы ремонтные автоботы зарастили на добрых три четверти. Тварь ухватилась за края, но Бибоп всадил в нее сразу два фосфорных заряда: наружу корпуса стрелять можно! А Боумен, воспользовавшись, что тварь заткнула собой дыру и ветер почти стих, тщательно прицелился и влепил ампулу аккурат посреди корявой морды.
Незатвердевшие края пробоины обломились. Щупальцы сорвались, и тварь выдуло в пространство, сопровождая пышным хвостом водяного пара. Горящий напалм живо высосал весь кислород из клеток чудовища, и дальше полетела пыльная комета, останки непонятного чуда, способного жить в вакууме и даже вот нападать на мирно пролетающие досветовики.
— Плыви-плыви, галоша! — хрипнул Дэвид, но в снова загудевшем урагане его никто не услышал. Заякорившись бичом за кнехт, Бибоп щедро поливал края зарастающей раны питательным раствором, пока пена автоботов не затянула, наконец, пробоину.
И воздух перестал реветь.
Отшельник, удержавшийся от сдувания массой и верой, поднялся на четвереньки. Помотал отбитой рукой, второй подтянул сверкающий крест — за цепь толщиной с ногу сухопарого высокого Бибопа.
— Ушел, — сказал Отшельник. — Не поймали.
— Вот еще, ловить его! — воскликнул Бибоп и даже отодвинул смотанное лассо подальше за спину. — На кой Горби он сдался!
— А я вот не прочь поймать его, чтобы потолковать кое о чем, — Боумен поморщился. — Клянусь Невидимой Рукой, возьми он прицел на два пальца ниже, ночевать бы мне в Конвертере.
— Перестаньте через каждые два слова богохульничать, — укоризненно сказал Отшельник. — Слышал бы вас Рынок! Вы могли вызвать колебания на Бирже!
И он благоговейно приложил ладонь ко лбу, как подобает при упоминании Рынка, паче того Биржи.
— Невидимой ради! — огрызнулся Дэвид. — Не умничай, Леня. Тебя еще не произвели даже в Отцепторы, а я вряд ли менее благочестив, чем ты, но не вижу греха в том, чтобы иногда дать выход чувствам. Даже ученые так выражаются в сердцах, я сам слышал.
— Слушай, Дэвид, — Бибоп взял Боумена за руку. — Давай уйдем отсюда. Мы так высоко никогда еще не забирались. Я хочу вернуться за свой компьютер.
— Ладно, ковбой, — Боумен закинул ампуломет за спину и привычно проверил фанерный ящик, убедившись в целости шаров из толстого стекла. — Впереди дорога долгая, пора возвращаться.
Он повернулся и пошел к люку, через который они выбрались на этот ярус. Вверх приходилось подниматься по крутым лестницам, но сейчас Дэвид просто оттолкнулся от крышки люка и начал плавно спускаться на палубу пятнадцатью футами ниже. Бибоп и Леонид последовали за ним. Так они продвигались вниз — через десятки люков и зловещих, слабо освещенных, палуб. С каждым разом прыжок чуть-чуть ускорялся, и приземлялись они чуть-чуть тяжелее. В конце концов Отшельник не выдержал:
— Дэвид, хорош прыгать. Я не кузнечик. Давай пойдем лестницами.
— Ага, Отшельник сейчас палубу проломит, — хихикнул Бибоп, не прекращая, однако, внимательно осматриваться.
Они продолжали свой путь в тишине, легко бежали по лестницам, пока возросшая сила тяжести не заставила перейти на шаг. Вскоре показался ярко освещенный ярус, где расстояние между палубами стало раза в два больше, чем наверху, а воздух сделался влажным и теплым.
— Наконец-то… — сказал Боумен. — Однако я не вижу нашей фермы. Мы, наверное, вышли с другой стороны.
— А вон и какой-то фермер, — сказал Отшельник. Сунув мизинцы в рот, он оглушительно свистнул, а потом крикнул: — Эй, приятель! Куда это мы попали?
Крестьянин не спеша оглядел всех троих, потом объяснил:
— Туда Цейтнот, прямо Центон, а вот недавно в Цугцванге кабак открылся, не желаете?
— К Горби кабаки, дядя зол на меня еще за прошлый раз!
— К тому же, в Цугцванге любое действие ухудшает ситуацию, — прибавил начитанный Бибоп. И Отшельник подвел черту:
— Парни, нам прямо. До вечера недалеко уже, тапки в пол!
Они прошли с полторы мили энергичным шагом по широкому, довольно оживленному тоннелю. Навстречу им попадались по большей части крестьяне, толкавшие перед собой груженые тележки.
А вскоре вся тройка пришла в общинную своей деревни — просторное помещение в три палубы высотой. Стены блестели некогда полированым алюминием, в разные годы правления покрытым слоями разношерстной краски, сходившей теперь причудливыми хлопьями. Двери жилых ячеек чернели ровным рядом драконьих зубов по нижнему ярусу и черными круглыми глазами некоего исполинского паука на ярусах выше.
Пройдя под вечносияющей иконой покровительницы сектора "Ц" (хозяйственный Отшельник про себя отметил, что задницу святой пора перекрашивать) и ее мечты-консорта, Уша Вибритатора, наспех осенив себя шестеренкой на горящую под иконой Красную Лампу, мужчины оторвали взгляд от зеленых волос вечно юной С.С и окунулись в мирское.
На площади громоздилась покрытая кумачом трибуна. Правда, без священного графина: слушалось гражданское дело.
— Приступим к официальной процедуре. Дело номер две тысячи триста тридцать восемь... Джексон О-Е — пять тысяч шестьсот одиннадцать, он же Одноглазый Джек, против Нормы. Джексон характеризуется физическим и умственным отклонением первой величины. Вы находитесь пред ликом святой С.С., Джексон?
Минутное молчание.
