— Ой, не хочется что-то, — нахмурилась Ирина, больше всего сейчас желавшая оказаться дома с супругом и чтобы весь мир оставил их в покое. — Давай не сегодня, ладно?
— Ладно. Как скажешь. Только когда же ты начнёшь вживаться в образ гарнизонной дамы?
Ирине показалось, он улыбается. И точно! Сверкает зубами как в тот день, когда она повторно и вполне серьёзно дала согласие на его предложение руки и сердца. Только тогда его улыбка выглядела немного ошарашенной. И если в их первую встречу в парке всё можно было принять, в известной степени, за шутку, то повторное предложение (Ирина подозревала, что тут в проявленной настойчивости Елисея не обошлось без участия папочки) было самым что ни наесть серьёзным.
— А что "гарнизонная дама"? — отдарилась она улыбкой. — Успею ещё. Просто сегодня хочется побыть вдвоём. Знаешь... чую что-то такое, что и объяснить не могу.
— Ну, хоть не худо какое чуешь? — вмиг посерьёзнел Елисей.
— Не знаю... Нет, кажется.
Она прильнула к нему и Твердов был вынужден остановиться.
— Сон мне вспомнился, — встревожено прошептала она Елисею на ухо. — Башмаки снились. Мне когда обувь снится, всегда куда-то ехать приходится.
— И только-то? — он сразу повеселел. — Пустяки, Ириш. Может, съездишь в Белосток?
— Нет, что я там забыла? Да и в департаменте только обрадовались, что я после стажировки вместо Белостока в гарнизон попросилась. А потом, когда за тебя выскочила, им и крыть нечем стало.
— Выскочила? — ухватился за слово Елисей, чтобы сменить тему, и притворно поднял бровь, глядя ей в глаза. — Прям так и выскочила?
— Ну, хорошо... Всё семижды обдумала и вышла.
Он коснулся губами её щеки, благо, что никого вокруг не оказалось и они не рисковали выглядеть неприлично.
— Выходит, ты ещё и раздумывала? — в его вопросе звучала ирония.
— Чуть-чуть! — она хихикнула. — А если взаправду, то и не думала почти. Я в тебя давно врезалась.
— Ну, ещё бы! — он продолжил движение, увлекая и её. — Попробовала б ты не врезаться, я же парень хоть куда!
— Ах, ты! — она со смехом ухватила его за нос пальцами. — А ну! Немедленно признавайся, что любишь!
— Слушаюсь! Люблю!
— Нет, не так, — Ирина шутливо-обиженно надула губки.
— Ну, не умею я по указке... Люблю, готов хоть в огонь за тебя.
— Ладно уж, живи...
Они тихо рассмеялись и только теперь заметили, что подошли к своему дому.
В подъезде "нарвались" на Вараксова. Тот смурной сидел и курил, как всегда устроившись на подоконнике. Три дня назад его второй раз вырвали из отпуска, семья же осталась в Ивангороде. В июле Вараксова уже вызывали в часть на целых три недели из-за бригадных учений. Теперь вот опять не дали догулять. В плане отпусков это лето выдалось каким-то несчастливым, многих отпускников отцы-командиры вдруг назад вызывали. Поговаривали, скоро большие манёвры, из-за которых немалому числу небесных гренадёр не повезло уйти в отпуска по графику в августе.
Перекинувшись парой слов с соседом, Елисей и Ирина вошли в квартиру, которая уже давненько не выглядела холостяцким обиталищем. Приехав с двумя чемоданами, Ирина успела обзавестись столькими вещами и безделушками, что квартира теперь буквально кричала, что здесь живёт женщина.
— А знаешь, — сказал Елисей, — вот шли мы сейчас домой, а у меня было такое чувство, точно вернулся я в годы юнкерства. Будто юностью повеяло: вечер, увольнение, барышни, на душе легко и свободно...
— Барышни? — Ирина, ощетинившись, упёрла руки в боки. — Ну-ну!
— Даже песенка наша юнкерская вспомнилась, — он как будто и не заметил её позу и продекламировал:
Гимназисточка к фонтану в белом платьице пришла,
Красны ленты и банты в русу косу заплела!
Фонари, Ночное небо! Под гитару юнкера
Распевают быль и небыль про амурные дела!
А полковник ходит хмурый, его молодость прошла!
Гимназисток на свиданья расхватали юнкера!
Выслушав, Ирина улыбнулась и весело сказала:
— Очень оно надо полковнику за гимназистками волочиться.
— Нда... — наигранно разочаровался Елисей. — Такой реакции я не ожидал.
Она дёрнула плечиком. И с трудом подавила зевок.
— Зеваешь уже? — заметил Твердов. — А чай?
— Ну, нет, — она хитро улыбнулась, — так просто от меня не отделаешься!
— И всё-таки, самовар запаривать?
— Давай уж, спроворь чаёк. А я пока переоденусь и в душ сбегаю.
И уже уходя в спальню — ту комнату, которая раньше у Елисея была закрыта и использовалась как склад не очень нужных вещей, сказала:
— Набралась твоих привычек — пью чай на ночь...
Елисей занялся самоваром и невольно засмотрелся, как Ирина, уже успев переодеться в домашний халат, ненадолго появилась в прихожей и скрылась за входной дверью. Общая на весь подъезд душевая располагалась на третьем этаже и в такое время кабинки обычно пустовали. Многие по привычке называли душевую баней, хоть и было между ними мало общего. Настоящая баня, вернее целый банный комбинат, где можно было попариться и в одиночку и всем семейством, располагался в центре жилой зоны городка. Баню посещали как правило на выходные, но и в остальные дни комбинат редко оставался без посетителей.
В голове звучала мелодия из фильма, мысли крутились об Ирине. Елисею вспомнилось, как непривычно поначалу было лицезреть жену одетой по-домашнему — в халате или ночной рубашке. Непривычно, зато была в этом своя особая прелесть.
Женился Твердов как-то для себя самого неожиданно быстро. Конечно, всё к этому и шло, и супругу он любил, но сыграть свадьбу рассчитывал не так скоро — где-то осенью-зимой. Однако Иринин отчим, что называется, взял быка за рога и, признаваясь самому себе, Елисей был этому даже рад. Ведь и правда, к чему тянуть?
Свадьбу играли в снятом генералом летнем доме детского лагеря, который почему-то вдруг перестал принимать детей. Это летом-то! Тогда это показалось странным, теперь же у Елисея за последние дни начали закрадываться некоторые догадки — то отпуска перестали давать, то отпускников на службу отзывают. Ладно бы большие манёвры, которые, кстати, отродясь в Сувальской губернии не проводились, а вот в соседних белороссийских ‒ часто. Но вкупе с пустующим детским лагерем отдыха, картинка в голове Твердова начала складываться такая, что он даже опасался идти далеко в своих выводах. Что же касается свадьбы, то она удалась на славу. Друзья, сослуживцы, родственники Иры. Только с его стороны никого не было из родни ‒ сиротская доля. Отца и мать он помнил только как некие смутные образы.
Он запахнул занавески на окнах — тоже, кстати, появившиеся с переездом в квартиру Ирины. Впервые попав сюда, она прямо с порога обозвала квартиру берлогой. Елисей был почти равнодушен к быту, такие мелочи, как, например, голая лампочка под потолком без абажура его просто не волновали. В общем-то, раньше у него здесь был свой порядок, хоть вполне возможно и показалось бы кому-то постороннему, что в квартире царит форменный бардак. Ну, не то чтобы бардак в полном смысле этого слова, просто в сравнении с казарменным порядком лежащие в разных местах вещи, будь то планшетка, одежда, забытая на столе чашка или аккуратно сложенное и приглаженное постельное бельё, всё это выглядело бардачно. Однако это только на первый взгляд. Прежний холостяцкий быт Елисея был скорее сродни упорядоченному хаосу, хозяин всегда знал где и что лежит. Ирина же, после обзаведения мебелью и взятия ноши домашнего уюта в свои руки, после каждого очередного наведения порядка так упорядочивала пространство, что Елисей иной раз долго не мог найти нужной вещи. Естественно, это не относилось к форме и предметам личной гигиены, за этим он следил сам.
Открыв решётку, Твердов выгреб маленькой кухонной кочергой пепел из поддона самовара. Затем открыл крышку и зачерпнул из стоявшего в углу мешочка с пустыми еловыми шишками горсть и насыпал в самоварную колбу из тонкой стали. Следом долил из кувшинчика воды, накрыл крышкой и поджёг спичкой шишки — те занялись сразу же. Закрыв решётку, он выставил на стол вареньицу с вишнёвым вареньем, которое Ирина собственноручно приготовила ещё весной, и добавил к сервировке вазочку с печеньем. О самоваре можно забыть минут на пятнадцать, разве что шишек подбросить или подкочегарить — нагнать тяги надеваемым на крышку декоративным сапожком.
Когда Ирина вернулась, он уже переоделся в домашнее, выбрил подбородок и приаккуратил усы, и запарил теперь два заварника. Один с чёрным чаем для себя, другой с зелёным для неё.
Ирина принялась за горячий чай с большой охотой, успев продрогнуть — в душевой водилась только холодная вода. Она сидела взбодрённая, с полотенцем на голове, успев сменить фулярный халат на шёлковую ночную рубашку.
— Не пойму, — произнесла она, — почему ты всегда пьёшь чай до, а не после душа?
— Я не такой мерзляк, как ты, — улыбнулся он, наблюдая, как жена не спеша перекладывает одну ножку на другую, из-за чего и без того недлинная ночнушка ещё больше обнажила бёдра. Намёк был прозрачен, а тут ещё стрельба глазками, в которых светится озорной огонёк.
Из душа он вернулся быстро. Ирина сидела в спальне на кровати и расчёсывала длинные пряди. Её полуобнажённая фигурка смотрелась сейчас целомудренно, словно на полотнах Константина Коровина, изображавших оголённых и даже обнажённых барышень. Можно было без труда представить Ирину коровинской физкультурницей или красной девицей на лоне природы с одеждой из одного лишь цветочного венка. И не было бы в этом пошловатой западноевропейской эротичности. В России культ здорового красивого тела призван был подчеркнуть величие человеческого духа и гармонию с природой. И культ этот был лишён всякого эротизма.
Когда он подошёл к кровати, Ирина сразу изменила позу — самую малость, как раз чтобы истаяла вся целомудренность.
— Странно, что ты не мёрзнешь, — в который уже раз удивилась она, когда Елисей провёл по её голени ладонью. — Ты всегда после душа тёплый.
Он промолчал, прижал её к себе, ощутив как учащённо забилось сердце. Жена выронила гребешок и ответила на поцелуй, уже не разбирая, что он шепчет ей на ухо. Она полностью растаяла от его силы и нежности...
...Долгий и настойчивый звонок в дверь вырвал из сна. Мягко высвободившись из объятий встревоженной супруги, Елисей скользнул в тапки и, чертыхаясь про себя, пошёл открывать дверь.
На пороге стоял боец из его роты с повязкой "посыльный" на рукаве.
— Тревога, командир! — он протянул Елисею планшетку, на которой лежали карандаш и список фамилий с адресами.
Твердов расписался, подметив, что половины подписей в списке пока не хватало.
— Теперь беги, братец, — отпустил он посыльного.
Тот козырнул и загрохотал сапогами по лестнице.
Не теряя времени, Елисей быстро оделся, благо что побриться успел с вечера, и заскочил в спальню.
— Тревога? — спросила Ирина, усевшись посреди постели.
Он утвердительно мотнул головой и, обняв её, поцеловал.
— Ну всё, — произнёс он, вдыхая запах её волос, — я помчал. Время — служба!
— Лети, мой сокол, лети...
Натянув сапоги в прихожей и надев на полевой китель портупею с кобурой и бебутом, он взял тревожный чемодан, перекинул через голову ремень командирской сумки и вышел.
Городок был похож на растревоженный улей. По дворам носились посыльные, по проезжей части протарахтели из парка грузовики, на дорогах и тропинках спешили на плац офицеры и унтеры.
— Твердов, погоди!
Елисей обернулся. Из подъезда одного из домов вышел командир батальона подполковник Нарочницкий, имевший в полку прозвище Атлант за немалый рост и крепкую богатырскую стать.
— Здравия желаю... — начал было Елисей.
Но командир оборвал его, протягивая руку:
— Не в строю, чай.
И уже начав движение вместе, Нарочницкий сказал:
— Молодец, Твердов! Ты супротив меня мелковат, а клешню жмёшь как в стальных тисках. Мою хватку мало кто выдерживает.
Похвалу Елисей пропустил мимо ушей, его заботило другое.
— Большие учения начинаются?
— Они самые, — подтвердил Нарочницкий. — Бригада скорее всего пешкодралом в Сухожец потопает. А там уже узнаем что и как.
Твердова ответ устроил. Ничего неожиданного не намечалось. До Сухожца, где располагался аэродром транспортной авиации, чуть более двадцати вёрст. Как будто всё как обычно — придём, ненадолго станем походным лагерем и будем ждать приказов.
На горизонте в это время занималась утренняя заря.
ЧАСТЬ III
ПОД СЛАВНЫМ АНДРЕЕВСКИМ ФЛАГОМ
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской...
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской...
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их, -
Чу!.. Загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих.
Там, среди шумного моря,
Вьется андреевский стяг, -
Бьется с неравною силой
Гордый красавец "Варяг".
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем.
Борется стойко команда
С морем, врагом и огнем.
Из песни "На гибель "Варяга" слова Я.Репнинского
Норвежское море, 17 августа 1938 г.
Начав свой путь после оперативных манёвров севернее территориальных вод норвежского острова Ян-Майен, британские эскадры вице-адмирала Хортона прошли курсом норд-ост к 77-й северной широте Гренландского моря, затем тремя походными колоннами легли на зюйд-ост к морскому району острова Медвежий и, огибая район, повернули на зюйд-зюйд-вест. К утру 17 августа эскадры вышли к 70-й широте в ста милях от острова Рингвасёй.
Под начало вице-адмирала были отданы немалые силы — 3-я линейная эскадра в составе однотипных линкоров "Кинг Джордж V" и "Дюк оф Йорк" в 36,7 тысяч(1) тонн водоизмещением, постройки 1935 года; 48-тысячетонный "Конкерор" типа "Лайон" и флагман эскадры того же типа "Тэмерер", построенный годом раннее описываемых событий; а также лёгкий крейсер "Ньюкасл" в качестве эскадренного разведчика. Свой флаг Хортон поставил на "Тэмерере". Небо над ордером прикрывали лёгкий авианосец "Викториес" типа "Илластриес" и внесерийный авианесущий крейсер "Фьюриес". Отдельной колонной в ордере шла 1-я эскадра линейных крейсеров: два ветерана Мировой Войны "Худ" и "Рипалс" ‒ старенькие, но всё ещё грозные корабли с хорошим бронированием и 15-дюймовками главного калибра; два односерийных "Инвизибл" и "Инфлексибл", спущенные на воду в декабре 1932-го; разведчик — лёгкий крейсер "Аретьюза"; и флагман "Тайгер" ‒ родоначальник серии проекта G-3, вставший в строй в прошлом году. Односерийники "Тайгера", или как говорят англосаксы — систершипы, видимо, из чувства юмора были причислены к линейным крейсерам. Ведь тактико-технические данные "Тайгера" превосходили иные линкоры — водоизмещение более 48 тысяч тонн, скорость 31 узел, сильное бронирование и 406-мм главного калибра. В силах прикрытия Хортон располагал 5-й флотилией эскадренных миноносцев с лёгким крейсером "Ахиллес" во главе; и несколькими эскортными шлюпами типа "Гринсби" — малыми кораблями с модернизированной в 1937 году силовой установкой, проходящих в русской классификации как Большие Охотники. Но в отличие от Больших Охотников, английские шлюпы вели своё происхождение от канонерских лодок.
