А вслед за ними потянулись сотни других мыслей — там, где центральный разум отвечал непрестанно бьющим потоком из всех ощущений только вообразимых разумом и из всех триллионов непознаваемых эмоций, чуждых самой человеческой природе и естеству самой реальности — миллиарды меньших эмоций и разумов вторили ему. Там, где центральный разум был подобен необъятной картине созданной из смешения всех красок возможных в мире — каждый из подспудно следующих за ним голосов был единичным, мелочным, и удивительно простым — как будто бы способный исключительно на передачу простейших мыслей, в бинарном формате "нет" и "да". Однако их число было непредставимо — настолько, что даже разум Аинза, отсекающий благодаря его природе нежити все эмоции, автоматически превращая их в логические факты, замер, не в силах подсчитать даже порядок величин.
В обоих случаях Аинз мгновенно смог осознать природу самой Тиамат, непознаваемой матери всего сущего, и достаточно легко продолжить логическую цепочку и определить, что миллиардами мелочных искр было черное море Тиамат — каждая простейшая "клетка" этого моря была способна лишь на саму. простую эмоцию, если ту вообще можно было назвать эмоцией, но их простой объем был сам по себе слишком грандиозен для человеческого разума.
К счастью, до того, как Аинз бросил бы попытку связаться с разумом Тиамат, признав попытку взаимодействия с той совершенно бесполезной — разум Аинза смог уловить несколько, буквально парочку исключений — и именно благодаря тому, что те были единственными исключениями в подобном невероятном массиве — они и стали для Аинза столь яркими путеводными звездами.
Две из них оказались связаны между собой, переплетены словно бы в единой роли — похожи друг на друга, но вместе с тем несмотря на свою абсолютную схожесть те подобно однополюсным магнитам только сильнее отталкивались друг от друга. Иными словами осознать в двух источниках мучительной тяготы две версии Медузы — саму Медузу младшую, как решил ее теперь называть Аинз, и Горгоны было легко. И безусловно, если Аинз планировал все же определить, как именно были связаны друг с другой Медузы и Тиамат, и как именно началось проявление Тиамат в этом мире, и действия Мерлина, что запечатали ее в этом состоянии, то Аинзу определенно следовало коснуться мыслей двух Медуз. Однако на этот момент внимание Аинза привлекли не две девушки, что сильно выделялись на общем фоне, но по крайней мере Аинз мог осознать их природу с одного взгляда, а голос, сознание даже, что Аинз не смог определить мгновенно приковал его внимание к себе. В конце концов, возможно, именно в неизвестных деталях крылся возможный ответ на вопрос Аинза о том, как именно он мог разрешить текущую проблему перед ним.
Поэтому, не слишком понимания, как именно он действует в данный момент, но отдаваясь полностью наитию, Аинз потянулся своим разумом к разуму, что за неимением лучшего описания... Блуждал в потемках.
Словно бы он был связан с Тиамат и вместе с тем на финишной прямой, на которой все живые существа связывались с Тиамат он словно бы проходил чуть вскользь от центрального непознаваемого сознания самой Тиамат и по итогу терялся на фоне сознаний, действительно связанных с природой самой Тиамат. Словно бы он единовременно был связан с ней и вовсе не был, словно бы он на каком-то уровне просто не мог быть связан с Тиамат...
Однако, если предыдущие действия Аинза по столкновению с титаническим и совершенно чуждым всему человечеству и самой природе живого мира разумом Тиамат по итогу закончились без проблем, то почему он должен был сдерживать себя в данный момент?
Поэтому он протянул свой разум к единственному потерянному голосу среди миллиона сознаний в разуме Тиамат, и, мгновенно коснувшись, услышал единственный голос, что мог легко принадлежать как мужчине, так и женщине, настолько, до стирания любых отличительных признаков, тот был андрогинен — "Моя мать... Почему ты покинула меня?"
* * *
Жак пронаблюдала за тем, как в очередной раз, точно также, как и вчера, усталые солдаты проходят еще один раз по высоким стенам, на пробу тыкая в упавшие куски черноватой склизкой массы, свалившейся из тел монстров Тиамат в тех местах, в которых они были ранены, иногда сбрасывая ошметки тел уничтоженных созданий со стен, и утаскивая павших собратьев дальше, на похороны и для опознания тех. Точно такая же картина, что Жак наблюдала уже не раз после окончания борьбы с Тиамат после ежедневного нападения монстров. А затем вновь вечером и ночью те, кому повезло пережить сегодняшний день будут смеяться, пить до упаду и рассказывать друг другу байки, пока завтра утром не примут пополнение из новичков, не державших до этого момента меча в бою, после чего погрузиться в непрекращающееся сражение вновь. И еще, и еще, и еще — день за днем, как в дне сурка.
Без всяких стеснений можно было сказать, что с точки зрения исполнения своей функции созданное Гильгамешем государство определенно было близко к совершенству — эффективная система смены гарнизона и организации подвоза припасов была отточена и готова к использованию — Гильгамеш создал великолепную машину по противостоянию Тиамат, способную даже на столь несовершенной природе, как человечество противостоять существу намного превосходящему богов — один этот факт означал, что Гильгамеш фактически совершил невозможное. Однако как бы ни было эффективно управление государством и исполнение функции королевством — только этого было совершенно недостаточно для человека, точно также, как человек, живущий руководствуясь исключительно рациональной подоплекой всех действий и своей природы никогда не сможет называться полноценным человеком, почему столь чуждой для человека и неправильной фигурой является именно машина, так похожая на человека и совершенно неспособная к пониманию его эмоций или стремлений. В конце концов, даже если создание оказалось идеально заточено для исполнения одной единственной функции... Что произойдет после того, как эта функция будет исполнена?
Конечно же можно было, даже легко было сказать о том, что Гильгамеша совершенно не интересовал ответ на этот вопрос — что он видел человечество исключительно в качестве шестеренок механизма по защиту от Тиамат, однако, удивительным образом, это было не так. Если быть более точным, то праведный король, выступающий за спасение человечества ценой любых, даже самых тяжелых жертв, был бы очень близок к этой позиции, что время как сам Гильгамеш был от нее бесконечно далек.
Можно было бесконечно говорить о том, насколько Гильгамеш был тираничен, как немало его заботили жизни своих подданных и с каким презрением он относился к тем — и это, безусловно, все было бы абсолютной правдой — но никто не смог бы сказать, что Гильгамеш не был человечен. Наоборот, там, где прославленные герои казались отдаленными от человечества сверкающими символами — упивающийся своей властью, силой и эмоциями Гильгамеш был парадоксальным образом невероятно близок к человечеству, а потому просто не смог бы "не понять, что человечеству нужно найти не только способ, как жить, но и причину, для чего жить."
Иронично, но это роднило Гильгамеша, тирана, равного которому нет и не было во все времена, вместе с удивительно непохожей с первого взгляда с ним фигурой.
-Ураааа! Мы победили! То есть...— раздавшийся звонкий голос богини, парящей устроившись на своем летающем луке, Иштар, был ярким и звонким, прежде чем та спохватилась, обнаружив, что говорит что-то, идущее наперекор ее персоне могущественной и мудрой богини и, откашлявшись, попыталась произнести куда более степенно и чуть более глубоким голосом,— Кхм, возрадуйтесь, смертные, ибо вы присутствовали и были свидетелями того, как великая Иштар, покровительница всех земель Вавилонии и города Урука, низвергла полчища врагов обратно в бездну, где и сам самое и место!
После этих слов, собрав все возможные клише, что только сама Иштар могла себе представить о богах, та задрала вверх свой нос, вызвав пару неловких смешков от солдат внизу, на стенах, что тут же заставили Иштар гневно бросить взгляд вниз, стараясь найти того невежественного дурака, что посмел не восхищаться самой прекрасной из всех прекрасных.
Всего несколько часов назад Иштар своими ударами громила армии Тиамат, и за прошедшие часы вряд ли утеряла эту способность, как и наблюдающие за ней люди вряд ли забыли об этом. Однако прямо сейчас бросающаяся вниз на людей взгляд Иштар, хотя и старалась изо всех сил выглядеть разозленной, демонстрировала скорее человеческую эмоцию досады, чем божественный гнев. Как бы ни была ослаблена или низведена до статуса Слуги Иштар — она в конце концов оставалась Слугой, причем крайне могущественной — для божества согласно его статусу было ближе испепелить тысячи людей, стоящих сейчас под ней за один намек на то, что кто-то из них мог проявить к ней непочтительность — чем достаточно часто и были известны старые боги. Не говоря уже о том, что богиня вряд ли бы изначально решила присоединиться к людям в их стремлении защитить друг друга и пойти под командование царя, будь тот хоть десять раз Гильгамешем.
Равным же образом люди, прямо сейчас неловко пытающиеся своим взглядом уткнуться куда угодно, кроме нахмуренно-красного лица Иштар, не были в данный момент похожи на людей, что оскорбили божество и должны были понести жестокую кару за свою непочтительность. В лучшем случае те выглядели как люди, старающиеся не попасть под руку к возмущенной "молодой госпоже" — и хотя Иштар действительно являлась "госпожой Небес" — в данном случае это выглядело не слишком похоже на эту трактовку ее божественного титула.
Иными словами Иштар, относившаяся к Гильгамешу с значимым презрением — об этом факте Жак была осведомлена из мифологии, как и о том, что Гильгамеш отвечал на ее презрение большой взаимностью — была похожа на него своей близостью к человечеству.
Иштар была мелочной, откровенно говоря — жадной и глуповатой, можно было даже сказать, по-детски наивной богиней — совершенно не совпадающей с непозноваемыми ужасами космоса или возвышенным и всепрощающим распятым богом, однако именно поэтому она была так близка к человечеству. Потому, что сутью человечества были не возвышенные идеалы, и приземленные пороки, не героические эпосы, а мелочная возня человеческих отношений — все то что одна из самых древних богинь человечества, Иштар, олицетворяла в себе. Кто иначе, кроме нее, столь идеально подходил человечеству, что только отмывшись от крови и черной монструозной слизи уже начинали бахвально рассказывать друг другу байки о том, кто и сколько из них прикончил врагов сегодня, не обращая внимания на потерянных при защите, и думая о том, как они напьются сегодня вечером, нежели о том, как они будут сражаться завтра утром...
-Эй, Жак! — голос Иштар вывес Жак из размышлений и та нашла взглядом Иштар, висящую в воздухе, что смотрела на нее с вопросом, ее возмущение людьми всего пару секунд назад совершенно по-детски забыто, как человечество уже забыло о проходившем всего несколько минут назад бое,— Ты пойдешь...
Спустя еще мгновение вновь откашлявшись, Иштар сделала вид, что не начинала до этого говорить никакой фразы и использовала свой самый помпезный голос из возможных,— То есть, эта возвышенная богиня передает тебе повеление явиться на праздничный ужин со мной!
Жак же, глядя на эту трогательную невинность, только кивнула головой, после чего чуть расплылась в улыбке, быстро скользнув взглядом по головам людей, уже удаляющихся от нее прочь, громкими голосами обсуждающими свои очередные подвиги и свершения.
Действительно...
Человечество было завораживающим объектом для наблюдения.
* * *
Карна молчаливо взглянул на приближающееся к его голове копье, прежде чем уклониться, уведя чуть в сторону свою голову — конечно, удар подобного уровня не смог бы пробить его броню — или точнее, его кожу, что по сути и являлась его броней, сплавленной с его телом — однако во время этого спарринга ему следовало считать, что он не обладал его защитой — не говоря уже о том что, в теории, если он решится проигнорировать атаку своей соперницы, то та сможет наказать его за подобную оплошность. Не убить на месте, впрочем, а значит в дальнейшем Карна сможет оправиться от любого нанесенного ему ранения, однако это опять же шло против сути объявленного спарринга, и менее всего на свете Карне хотелось расстраивать свою оппонентку тем, что он нарушил условия происходящего спарринга.
Тот факт, что при этом сам Карна совершенно не соглашался с условиями этого спарринга и в целом был вовлечен в тот скорее помимо своей воли значил слишком немало для "героя нищих", чтобы его вообще упоминать.
Копье вновь свистнуло рядом с лицом Карны, затем направилось редким в любой иной практике сражения с копьем рубящим ударом вниз, а когда древко врезалось в подставленное древко копья самого Карны — резкое нажатие на длинное плечо рычага подняло острие копья вверх, направляя то в шею Карны. Еще мгновение — и острие уперлось в его кадык и голос Скатах произнес спокойно,— Ты проиграл.
Карна на эти слова только молчаливо кивнул, признавая их правдивость — правда правдивость вовсе не была обязательным элементом для того, чтобы Карна признал их правоту — чуть оцарапав свою шею об острие копья, после чего сделал шаг назад и воззрился на свою соперницу, прежде чем произнести сдержанно,— Большое спасибо за спарринг.
На эти слова Скатах отнесла обратно свое копье, глядя на шею Карны, что даже не была ранена движением копья — и осмотрела того внимательно,— Ты крайне сильный противник.
Карна на эти слова только чуть кивнул, приняв те как комплимент, после чего замечал и перевел взгляд в сторону.
Вообще-то Карна изначально думал, что он отправится в новую Сингулярность вместе с призвавшим его Аинзом — в конце концов это было абсолютно логично, особенно учитывая то, что Сингулярность официально была сложнейшей на данный момент, требующей присутствия наиболее сильных Слуг в рядах Аинза, и сам Карна по общему консенсусу входил в список этих "сильнейших." И — хотя сам Карна не в коем случае не стал бы говорить, что он знает все факторы, влияющие на решение Аинза и потому знает о том, что ему лучше было предпринять на его месте, чем сам Аинз — поэтому Карна думал, что именно он окажется одним из тех, кто отправится в Сингулярность Вавилонии. Однако вопреки его размышлениям — это было не так.
Что, в общем-то, полностью устраивало самого Карну — не в смысле того, что он предпочел бы предаваться безделью и ничего не делать в данный момент — наоборот, как Слуга, смысл его существования был исключительно в том, чтобы следовать приказам его Мастера и выполнять его поручения, однако если его Мастер выбрал в качестве своего решения не обращать внимания на своего Слугу — что же, это тоже в каком-то смысле было приказом, который Карна должен был исполнить со всей тщательностью и рвением.
Однако в то время, как сам Карна после ухода Аинза и избранных им Слуг в Сингулярность погрузился в размышления о том, как же именно ему необходимо было действовать в дальнейшем, пока он находился в Халдее — то есть, требовалась ли его помощь какому-то другому Слуге или человеку и должен ли он был предложить ту проактивно людям или же подобная навязчивость могла быть расценена негативно — Скатах появилась на пороге его комнаты и объявила о том, что она желает провести с ним спарринг. Карна, как обычно, не нашел причины отказать той в этом стремлении — и вот уже третий час сражений Карна продолжал скрещивать копье как мастер копья с копьем другого мастера копья.
