И тут же книга у меня в руках рассыпалась, стеллажи над головой заколебались. Картинка схлопнулась и исчезла. Напротив сидела соттрианская тарда и довольно ухмылялась.

— Это потрясающе! Я не думала, что вам так легко удастся войти.

— А можно будет повторить... сеанс? — заискивающе поинтересовался я.

— Да, конечно. Только, я ведь не могу слишком долго пребывать в Трансе, да и учитель может нас... как это?... поймать с поличным. Если хотите, можно попробовать что-то перетащить через меня. Списать то, что вам нужно.

Я закивал, захлебываясь слюнями и потеряв последнее соображение. Чертов маг не зря мариновал меня так долго: от скуки и не так запоешь!

— Можно взять сразу целый раздел или несколько разделов, — продолжала Этын. — Только важно сразу все правильно структурировать, как если бы вы расставляли книги в строжайшем порядке. Тогда вы сможете пользоваться этими знаниями так же, как теми книгами, которые прочитали и запомнили сами. Воспоминания будут даже более ясными, ведь их запечатлевали с помощью специальной мнемотехники.

— Да, — только и повторял я, так и видя перед глазами уходящие в даль ряды полок. — Да.

— Но я должна вас предупредить, — она поджала губы. — Это не слишком приятная процедура. Мой соученик копировал в себя знания таким же образом. Он... ему каждый раз становилось дурно. Вы понимаете, о чем я? Это большое напряжение.

— Пусть. Рискнем.

Через пару часов (или дней, лет?), ползая и содрогаясь в мучительных, выворачивающих нутро спазмах, я пожалел о той легкости, с которой согласился на эту авантюру. В ушах все отдавался голос магички, тараторящий такой немыслимой скороговоркой, что даже самое чуткое ухо не разобрало бы слов.

Потом ко мне в руки как-то попала горлянка с отвратительной солоноватой водой. Стало легче. Вернулось зрение. Магичка все так же торчала напротив и обеспокоенно созерцала мои страдания. Я прикрыл глаза и, преодолевая головокружение, вернулся в воображаемое хранилище. Шкафы кругом были пусты и просвечивали насквозь, как лишенные плоти ребра. Я прошел почти весь зал и тут обнаружил несколько заполненных полок. Там стояли словари. Я снял своего недавнего знакомца, пролистнул. Взгляд машинально цапнул несколько слов. Это были новые слова. Раньше я их не видел. Я вернул книгу на место, сделал глубокий вдох и сказал себе: это теперь мое. Могу выучить соттрианский. Торуанский подшлифовать, он у меня неважный.

Этын, морщась, потирала те места, где крепится челюсть.

— А вы что, этот весь текст... проговариваете? — ужаснулся я внезапной догадке.

— Нет, что вы! Только реперы. Ну, наводящие ориентиры.

— А...

— Знаете, наверное, историю сегодня не стоит. Там объем еще больший...

Я мысленно оглянулся на пустые полки, вспомнил маговы закрома и решительно сказал:

— Нет уж, давайте.

— Вы уверены?

— Да, — сипло упорствовал я. — Весь раздел. Соттрианские я потом смогу перевести. Словари у меня теперь есть...

Магичка закатила глаза под лоб, и рот ее вновь судорожно задергался, изливая поток тарабарщины. Этот звук наполнил все вокруг дребезжанием. От него в голове моей вновь завихрилось и возникло ощущение, словно кто-то с оглушительным звоном встряхивает меня вместе с горстью мелких гвоздочков в большущей миске. Крутило, болтало. Я брякался о стенки, осыпаемый колючей мелочевкой, пока меня, наконец, не накрыла спасительной волною тьма...

Наэро Имм-Ас-Ар

Ну, я, блин, дров наломал, я вам скажу! Самому стыдно. То есть, это еще давно было, пару Тактов Песни назад, я уж было забыл...

А тут чего-то настроение было такое разухабистое. Придумал себе классную Форму, просто супер. Я таких зверушек сделать хотел, но не прижились. Крылатое, но при этом может еще и в воде жить. Спустился в мир, летаю над горами-лесами — балдеж. Красотень такая! Плюхнулся в море, поплавал, рыбку половил, похавал. Вода теплая, солнышко припекает. На корабль на какой-то натолкнулся. Они сперва перепугались, а потом стали, дурни, в меня гарпунами кидаться. Да тьфу на вас! Я крылья раскрыл, ка-ак шарахну по воде и опять взлетел. Они только рты поразевали. Так-то! Нечего охотиться на то, чего не знаешь!

В общем, классно порезвился. Потом смотрю — еще одно море. Ну и приводнился. Плыву, башку высунул, лапами гребу. Благодать. А потом я нырнул. Хотел вдохнуть, набрал полные жабры, раз другой дыхнул — и каюк. Форма сдохла! Сдохла, представляете? Это такое неприятное ощущение, просто не знаю, с чем сравнить... Ну, как если бы стул вдруг под вами развалился... Нет, хуже, я ведь все чувствовал. Чувствовал, как загибаюсь. Ужас.

В чем, думаю, дело? Принимаю другую Форму, поднимаюсь повыше. Ах ты, ёлки драные! Это же то самое море, которое я сварил! Да еще напустил в воду каких-то ионов, сам не помню, чего, но так, что там ничего живое не водится. Сам же вот и напоролся.

А с морем-то барахло вышло, если по правде. Там такие были зафигительные расы! Разумные кальмары, киты-телепаты. И еще была примочка: колония одноклеточных, которая может собираться в любую структуру, и у всех общий разум, вполне недурного масштаба. Типа, роевой интеллект...

Но потом они дурака сваляли. Это кальмары начали. Тесно им, видишь ли, стало! Решили китов на хрен изничтожить. В общем, они между собой перегрызлись, стали всякое оружие изобретать, отраву в воде распылять. А пока я их мирил, одноклеточные разработали свою хитрую тактику. Просачивались, как вирус, прямо в мозги к этим кальмарам с китами и превращали их во что-то совершенно оголтелое.

Впрочем, это бациллы, небось, все и затеяли. Не воевали те два вида раньше. А я-то все понять не мог, чего им взбрело? А это одноклеточные, подлюки, захотели господства над мировым океаном. Я потом их вычищал отовсюду. Они, как паразиты, стали вселяться во всех, кто как-то с морем соприкасался. Схватила чайка рыбешку, а в рыбешке — диверсант. Вмиг размножился и из желудка в мозги переселился. И все. Стала бешеная чайка не службе у одноклеточного воинства. Кошмар.

А для китов с кальмарами все плохо кончилось. Потому что они на меня уже поперли. Ну, и попали под горячую руку... Тут, положим эти бациллы вредоносные просчитались. Откуда им было знать, что я в запальчивости все море стерилизую? Я и сам не чаял, что такое вытворю...

В общем, всех убил.

Посмотрел я на это мертвое море, и такая тоска взяла, хоть вешайся. А тут как раз слышу — призывают меня. Ну, молятся где-то очень усердно. Вот, думаю, пойду к тем, кто меня любит. Хоть душу отведу.

Являюсь туда. Ночь. Капище. Костер горит. Сидят парни молодые, человек двадцать. Один из народов той бракованной расы, где бабы бесплодные. Маленький такой народец, утны называются. Ребята те еще, бродячее ворье, разбойнички. Но меня с уважением поминают. К костру обращаются, как будто ко мне. Огнепоклонники, значит. Ладно, поворошился я на кострище, принял человеческую Форму, да из огня и вышел. А они не испугались, напротив — обрадовались ужасно. Приняли меня, как родного. Стали бражкой и вяленой козлятиной угощать. Ну, а Форма-то человечья. Налакался я бормотухи и давай им плакаться.

— Ребята, — говорю. — Если б вы знали, как мне, вашему богу, тяжко живется! Никто меня не уважает, никто не почитает. На севере и вовсе злым духом обзывают.

А они тоже уже в кондиции были, может даже считали, что я им мерещусь с пьяных глаз. И потому говорили со мной по-простому, без раболепства.

— Ты, Наэ, — один говорит, — их не слушай. Эт' не иначе как кто-то нашептал им такие неправильные мысли. Какой-то твой подлый враг. А мы вот тебя всегда помним и благодарим за пламя священное.

— А я че, вам огонь дал? — спрашиваю.

Не помню ж ни черта.

— Как же? Ты принес нам огонь и учил нас, что надо всегда жить весело и интересно. И чтоб каждый день что-нибудь новое узнавать. Так что теперь мы на месте не сидим.

— Да! Это — точно я. Все правильно сказал. Так и живите.

Славные человечки, понравились мне. А только все равно тоска кручинистая заедает. Видят они, что я терзаюсь, и говорят:

— Ты наш любимый бог Наэ. И нам ты велел никогда не унывать. Как же нам тебя порадовать? Чем угодить?

— А чем мне угодить? — говорю. — Живите себе, наслаждайтесь божьим миром.

— Не будет ли от тебя какого напутствия? Чем почтить нам тебя?

Тут мне, видно, вожжа под хвост влетела. Ну, думаю, шуткану.

— Вот вы, — говорю, — люди вольные да лихие. Живете сами по себе, ни дома, ни родни, только товарищи рядом, да и те — пока в стычке какой не прибьют.

— Так и есть.

— Вот что велю вам. Хочу, чтобы каждый из вас народил детищ, сколько сможет, и каждого из них научил меня помнить и ждать моего возвращения. За то, что вы меня так любите, будет вам моя защита. Что бы ни случилось, род каждого из вас не иссякнет, и потомки ваши будут ловки и живучи, как бесы, и будет им сопутствовать удача. Но только будьте верны мне всегда. Если будут вас гнать и бить за то, что мне служите, то служите тайно, а для виду примите любую веру. А когда понадобится мне помощь и утешение, я буду знать, что есть на земле один народ, на который точно могу положиться.

— Мы исполним это с радостью, — отвечали они. — Почитать ли нам и дальше священное пламя?

— Почитайте. И оставайтесь такими же непоседами. Помните и детям расскажите: богу Наэ угодны люди удалые и бесшабашные. Ну, прощайте теперь. Спасибо за моральную поддержку, — и шагнул было обратно в костер.

— Наэ! — окликнул меня один, самый трезвый. — Ты уж прости, но мы всего лишь слабые смертные. Проснемся завтра после попойки... Как бы не забыть нам твои заветы?

Тут уж меня ржач пробрал. И правда: решат, что с пьяных глаз привиделось.

— Ладно, оставлю вам памятку от веселого бога.

Взял да и шлепнул его огненной лапой пониже спины. Он аж взвизгнул, и все прочие тоже подскочили, точно их ужалило.

— Что это? Что это? — возопили они.

— Утром посмотрите! — расхохотался я, и Форма растаяла в пламени.

Йар Проклятый

Вот уж, чего бы никогда не подумал! Скажи мне кто раньше — только посмеялся бы. Чтобы трубку, да еще с такой ядрено-вонючей травой! Не джарадова трава-то, другая, еще гаже. От одного дыму и за дюжу шагов уж с души воротит...

Однакож курю. Джарад велел. Ничего не попишешь. Глубоко-то вдохнуть невмочь. Так, мусолю только трубку-то егойную. Гаже ничего и придумать нельзя. Все равно, что масла из коптилки хлебануть. Прогорклого.

Ноздри и глотку ровно огнем опалило, дерет. Сижу чихаю, кашлем давлюсь. Слезы текут, сопли текут. По башке звон. Мутит похлестче, чем от отравы колдунской.

Вот те и испытание! Не поищешь теперь грибочков. Убил нюх весь, Господи... Э! Каких грибочков, окстись! Все уж, отпрыгался.

Зажмуриваюсь. Щас вдохну, что есть мочи.

— Не надо так сильно! — господин Наади остерегает. — Будет спазм дыхательного горла! Прикуриваться надо постепенно. Если это эффекта не даст, будем пробовать другие средства. Но уж если подействует, увидишь многое.

— Чего увижу-то? — сиплю.

— Себя видел. — Это джарад из уголка. Он и не встает уж. — Прошлое. Проклятье за то.

— За что... эхе-кхе... проклят? — говорю.

Ну, коль так, уж постараюсь. Если б только понять, что сотворил...

Тяну в себя вонищу из последних сил. Ох, и вывернет сейчас... Ну, ниче, не впервой. Ну-ка, еще разок...

Глядь: уж и в глазах поплыло все... Слышу, как господин Наади кричит:

— Парень, э! Йар! Йааааааар...

И уж глухо, как из бочки, тягуче так:

— Опяааать вывааа-ливааа-етсяа... Нааа-ээрд... Пууль-сааа неэээээт...

Раомо Имм-Ар

Что касается моего любимого коэффициента, должен заметить: результат получился ошеломляющий! Никогда и нигде раньше я не встречал, чтобы исходный смысл данных людям легенд извратился до такой степени! Наэро по-детски обижается на то, что во многих культурах его превратили в анти-божество, в демона зла. (Это создателя-то! О, боги-над-богами!) Но разве не изумительно? Разве я не говорил, что, если не навязывать людям своего мнения, коэффициент искажения может быть просто огромным?!

Наэро выразил свою позицию категорично:

— Суки неблагодарные!

Его Форма, сообразно настроению, ощетинилась множеством острых граней, игл, и клацающих зубами пастей.

— Наэро, дорогой, — утешал я. — Но в этом же вся и суть! Творения сами стремятся к творчеству, и это прекрасно! Вот смотри, во что превратили "исходник" представители желтой расы, которую я вывел.

— Кого это ты вывел, интересно? — сразу взъелся ревнивый братец.

— Я же чистил твою первую пробу, черно-красных людей. Отселял генетически чистых особей, вводил направленные мутации...

— А красные тут причем? — изумился Наэро. — Разве я делал красных?

Сам не знает, чего наваял. Я только головой покачал:

— У тебя получилось две подрасы. Одни меланисты: кожа черная, волосы черные, прямые, глаза круглые, сложение как у атиу. Другая ветка — "красная": они более массивные, тон кожи терракотовый или бурый, волосы чаще курчавые, глаза миндалевидные, широко посаженные. А еще ты не вычистил промежуточную экспериментальную форму. Эдакие низколобые приземистые существа, не слишком обремененные интеллектом. Живут стадами, как животные, создают примитивные орудия, но огня боятся. Кстати, зачем их-то было делать? Ведь у тебя были готовые расчеты на более развитых существ, пусть и с ошибкой в генокоде.

Наэро несколько смутился.

— Ну я это... хотел, чтобы черепушка у них была покрепче.

— Зачем? — я уже устал задавать этот вопрос.

— Ну, чтоб живучие были. Ему вдарят по башке дубиной, а он — ниче, отряхнется только.

— Но ведь слишком массивные кости — это тоже плохо, нарушается кроветворение. А слишком толстый череп...

— Да знаю я! — раздраженно перебил Наэро. — Вот поэтому они и тупые, и живут не долго. Ну и что? Зато добрейшие дурни. Со зверьем хорошо ладят. И меня чтят. Вот. Священную свинью каждый год преподносят.

— С каких это пор ты стал пробавляться кровавыми жертвами? — брезгливо поинтересовался я.

— Какими кровавыми, ты че? — возмутился брат. — Свинолюдам каждый поросенок, как дитё родное. А священного секача разрисовывают в честь праздника, обвешивают ему рога и холку всякими украшениями и пускают бегать по деревне. Типа, мне на радость. Это вроде выступление такое, и секач — главный актер. А вечером все племя соберется, будут плясать и меня поздравлять с моим днем.

Тут мне стало смешно.

— Дай-ка я угадаю, в виде чего они себе представляют своего обожаемого бога...

— Я тебе и так скажу, — братец был невозмутим. — Я — огромный Небесный свинюк. То есть, полу-свинюк, человек-свинья. Но зато они хоть помнят, кто их создал.

Он явно пришел в бодрое расположение, вследствие чего принял Форму свиньи (то бишь, той ящероподобной твари, с толстыми ногами и тремя рогами на уплощенной голове, которую он условно назвал "свиньей") и стал носиться вокруг меня, всхрапывая и фыркая.