— Налюбовался? — беззлобно хмыкнул парень, плюхаясь на кровать и начиная шнуровать ботинки. — Не пяль зенки, не кобылу выбираешь.
Такого трёпа я не слышал уже лет семь. На этом языке говорили обитатели улицы пожёстче и поопаснее меня: парни из молодежных банд, уголовники постарше, и те, кто старался на них походить. Пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить азы. Кобылами вроде называли проституток.
— Так я сюда не рылом торговать впёрся, смотрю, с кем дело делать придётся. А то вдруг ты на самом разбеге всё запорешь.
В зелёных глазах мелькнуло подобие уважения.
— Где ты так трепаться по-нашему намастрячился?
— На улице, — ответил я, и, предвидя следующий вопрос, добавил: — Бегунок.
Бегунками такие как этот парень называли сбежавших из дома — и не слишком их любили. Беглецы считались непрошеными чужаками на улицах, которые банды почитали своими владениями. Кроме того, они были идеальной мишенью для развлечений, от банальных издевательств до жестоких избиений, иногда заканчивающихся неопознанным трупом в безлюдном переулке: о них никто не беспокоился, никто не заявлял в полицию о не вернувшемся домой ребёнке. Бывали случаи, когда бегунков заставляли работать на банду: продавать лёгкую наркоту, попрошайничать, воровать по мелочи на рынках. После могли и повысить до полноценного члена банды — когда считали, что дух родительского дома уже в достаточной степени выветрился из беглеца, а кулаки товарищей выбили из него большую часть дури. Когда-то меня тоже попыталась "взять на поводок" такая компания. Тогда я смылся из города после первой же драки, не горя желанием видеть главаря, к которому меня обещали притащить за шкирку.
— А не заливаешь? — Чистильщик закончил возиться со шнуровкой берцев и подошёл к железному умывальнику в углу. Ржавый кран прочихался и выплюнул струйку воды, она с дребезжаньем разбилась о металл раковины. Наш будущий проводник с видимым удовольствием умылся, поискал взглядом полотенце, не нашёл и вытер ладони о штаны.
— Сдалось оно мне, — отозвался я, поборов искушение сплюнуть на пол. Нет, это уже совсем свинство. А я-то думал, выветрились уличные привычки. Интересно, долго ли они ещё будут вылезать — в словах, в жестах?
Парень обернулся и уже без уличных увёрток посмотрел мне в глаза. Потом протянул руку.
— Лаан Вейде. Чистильщик. А ты кто?
— Дэй Райнен. Чистильщик.
Ладонь оказалась предсказуемо жёсткой от оружейных мозолей.
— Ты, что ли, командир этих сумасшедших, которые на юг прутся?
— Не я. Но за сумасшедших спасибо.
Мы вышли во двор.
— А твой напарник где? — вдруг сообразил я. — Нас-то ты, положим, проведёшь, а обратно как, не в одиночку же?
— Не в одиночку, — подтвердил Лаан и негромко свистнул. Из-под брезента, закрывающего какую-то машину, выбрался снежно-белый пёс неизвестной породы. Короткошёрстный, темноглазый, со стоячими острыми ушами и свёрнутым в колечко хвостом, в холке он доставал мне до колена. — Вот мой напарник. Шайреш.
— Красавец, — оценил я, но гладить зверя не рискнул. Не похоже было, чтоб Шайреш любил, когда его гладили. Во всяком случае, посторонние — пёс поддел мордой руку Лаана, требуя ласки, и тот, опустившись на корточки, почесал питомца за ушами. Теперь я разглядел на шее собаки самодельный ошейник, кожаная полоса была увешана фигурными бусинами, стеклянными и металлическими. Ну точно, чистильщик. На четырёх лапах и с хвостом.
— Ой, чудо какое, — искренне восхитилась пробравшаяся сквозь толпу Рин. — Как его зовут?
— Шайреш, — представил пса Лаан. — К вашим услугам, леди.
— Привет, Шайреш.
Гладить незнакомую собаку Рин тоже не стала. К тому же Шайреш как раз широко зевнул, продемонстрировав шикарный набор клыков.
— Рин, это наш проводник, Лаан. И его, кхм, напарник.
— Ну, раз проводник, пойдёмте, наши владения покажу. — С появлением Рин Лаан резко воспылал энтузиазмом. Мысленно я сделал себе пометку: разъяснить парню истинное положение дел.
Лаан привёл нас к одной из вышек. Наверху гулял горячий ветер, часовой прятал глаза за пластиковыми защитными очками. Кроваво-красное солнце медленно ползло за горизонт.
— Это всё зачищенная территория. — Парень широко обвёл взмахом руки и дорогу, и дальние развалины. — Вот только её хрен подо что приспособишь, песок сплошной. Поэтому, наверное, дело медленно продвигается, далеко на своих двоих не уйдёшь, да и воды с собой много тащить придётся. А рисковать из-за чего, из-за квадратика песка километр на километр? Если б завод был какой или дом.
— А вон то, белое? — уточнила Рин.
— А, это. Это остатки многоэтажки, там половина перекрытий давно рухнула, а вторая половина собирается за ними следом. Мы её зачистили уже давно, там хрень какая-то творилась. Вроде чувства, что кто-то за спиной стоит. Оборачиваешься...
— Зря, — вполголоса перебил я. Дорожные легенды наперебой советовали не оборачиваться, если в пустой комнате или с заднего сиденья машины, где никого нет, вдруг окликают по имени. Ни в одной истории не говорилось, почему, но ничего хорошего нарушителю этого правила жизнь не готовила. Кто-то просто попадал в аварию, потому что отвернулся от дороги, кто-то без следа исчезал в собственном доме, кого-то из водителей занесло в проклятый город, откуда невозможно уехать.
Говорили, что из-за плеча окликает сама смерть. Говорили, что это один из способов перейти границу между мирами: ты признаёшь существование чего-то неведомого, раз готов откликнуться на зов. Не смотри, а то увидишь. Не ищи, а то найдёшь. Второе предупреждение я часто слышал в свой адрес. Дескать, слишком много вокруг тебя легенд, парень. Ты можешь не ходить на перекрёсток, чтобы узнать свою судьбу, не вызывать духов умерших на кладбище, но однажды все истории о призрачных попутчиках, о баре у дороги, появляющемся лишь в полночь, о несуществующих поворотах и городах, о двойниках, выходящих из разбитых зеркал, чтобы убить тебя, петлёй сдавят твоё горло. Потому что каждая история — это ритуал, и после некоторых уже невозможно остаться по эту сторону.
Я молчал — может, потому что где-то в глубине души хотел именно этого. Дорожные легенды наполняли мой мир жизнью. Я угадывал в толпе тех, кто только прикидывался людьми, я шептал присказки на удачу, благодарил духов дороги и тех, кто жил в покинутых домах.
Я так и не нашёл злых чудес на свою голову, зато их нашёл весь мир. Будто шесть лет назад кто-то открыл кладовую кошмаров.
— ...Там, ясен пень, никого, а чувство взгляда в спину остаётся. Её Шайреш выследил. Смотрел-смотрел на что-то невидимое, потом кидаться начал. А я гляжу, куда он кидается, и в ту сторону стреляю. Вроде даже силуэт прозрачный на фоне стены успел разглядеть, не женский и не мужской. В общем, теперь у нас там перевалочный пункт. Если с задания возвращаешься и в бурю попадаешь, то отсидеться можно. Надёжно, как в погребе. Кстати, ещё из-за бурь далеко не уходим. Никогда не знаешь, где она тебя накроет.
— Мы для вас карту составим, — предложила Рин. — Со всякими развалинами и заправками вдоль дороги, где можно укрыться. То есть мы её составим в любом случае, это часть нашего задания, но я могу вам нарисовать отдельно, до того, как мы эти данные начальству передадим.
— Ох, леди, буду благодарен. Так-то мы по чуть-чуть отгрызаем от пустыни, а с картой сможем нормальные зачистки проводить.
— Подруга или сестра? — спросил Лаан, когда Рин первой спустилась с вышки.
— Подруга, — повторил я в сотый раз за последние шесть лет.
— Жалко, — искренне огорчился он, — если я к ней клинья подбивать начну, ты мне морду начистишь.
— Начищу, — спокойно подтвердил я. А он понятливее, чем казалось.
— Повезло. — Выражение лица у Лаана стало какое-то обиженно-детское. — Не девушка — картинка. Храмовая, с богиней-матерью. И косы, и фигура. И глазищи. Эх, я такую красоту только один раз видел, но та на богиню больше смахивала, ей за тридцать. А может, к сорока подкатывает, кто их, женщин, разберёт.
— Да ты ценитель женской красоты, — не удержался и поддел я. До конца лестницы ещё далеко, как раз успеем закончить разговор.
— Вроде того. На Восточной базе есть такая Эмина. Фамилия, правда, в голове не задержалась, но посмотрел бы я на мужика, у которого вообще хоть что-нибудь в голове осталось, когда он рядом с ней постоит. Фигурка девичья, даже под формой видно, глаза зелёные. Хайры чёрные. Морщинки только тогда углядеть можно, когда близко наклоняешься. Если поцеловать захочешь.
— Сразу захотелось?
— Да ты за кого меня держишь? Я что, дятел, такие дела перед выходом на задание решать? — Лаан сбавил напор и после этого продолжил: — Меня тогда отправили к восточным на помощь, большой группой работали. Зачистили мы этот детский сад, приползли по темноте, усталые, будто на нас ртуть возили, да ещё свои из охраны — новенькие, чуть нас не обстреляли. В общем, я её возле душевой ждал, пока она там мылась и переодевалась. Жалко, думаю, цветов надыбать негде, один репейник растёт, и тот пыльный и дохлый. Подхожу, значит, целую — чего тянуть-то?
По-моему, я уже могу представить себе исход этой печальной драмы. Такой способ подкатывать к незнакомым девчонкам на улице я помнил хорошо. Не пробовал, конечно, но, по-моему, удачно подобные попытки познакомиться заканчивались крайне редко.
— По морде? — участливо поинтересовался я.
— И по морде тоже, — подтвердил Лаан, то ли тогда он не особенно рассчитывал на успех, то ли спокойно относился к неудачам.
Рин.
Мы отправились в путь на рассвете, после короткой и тревожной ночи. Лаан ехал в первой машине, рядом с водителем, показывая дорогу. Шайреш запрыгнул к нему в ноги, и свободного места в просторной вроде бы кабине совсем не осталось.
Нам с Дэем опять пришлось залезть в кузов. Пора привыкать, на ближайшие несколько недель это наш дом. Пропахший бензином, пыльный, душный, но всё-таки дом. Кусочек привычного мира. А вот то, что вокруг, вполне может таить угрозу.
Брезентовый полог опускать не стали, и все могли любоваться двумя отпечатками протекторов на грязно жёлтом-песке. Дорога закончилась довольно быстро, вернее, скрылась под барханами.
А ведь когда-то юг был местом густонаселённым. Я помню фотографии рабочих районов, которые даже приходилось расселять: из-за ошибок застройки многоэтажки лепились так близко друг к другу, что в некоторые квартиры вообще не попадал солнечный свет, а вместо дворов оставались только узкие заасфальтированные аллейки между домами. Ни парковки, ни детской площадки, только клочок пространства, зажатый меж двух стен. Папа говорил, что всё дело в жадности владельцев заводов. Они без конца расширяли производство, строили всё больше предприятий, нанимали всё больше рабочих и пытались в короткие сроки дать всем жильё. Скандал из-за качества этого жилья и нарушений мыслимых и немыслимых правил строительства я запомнила очень хорошо, новостные каналы только о нём и твердили. Сейчас выбирать не приходится, но не хотела бы я жить в таком доме. Особенно после нескольких зачисток в подземельях.
Да, заводов на юге построили много. Не меньше, чем курортов у моря. Что поделать, промышленный регион. "Шестьдесят процентов нашей тяжёлой промышленности сконцентрировано в южных регионах", — вспомнились мне слова учительницы географии. Точно помню, что где-то здесь делали автомобили и добывали песчаник. И ещё — солевые полезные ископаемые, но я забыла, что означает этот термин.
Месторождения нефти были не здесь, а гораздо севернее, там, где море холодное и суровое. А потом кто-то решил, что нам нужны нефтяные платформы, принадлежащие Островам. Три года войны — и мы их получили. Прошлой ночью Дэй пересказал мне историю про бога островитян, услышанную от Стэна. Несмотря на жару, я вдруг поёжилась. Мой отец разрабатывал отравляющие вещества, которые применялись на Островах. Талина, девушка, о которой рассказывал Дэй, передала начальству какие-то важные документы — и почти сразу война закончилась. Слишком много ниточек тянется к этой войне, а в учебниках новейшей истории о ней почти ничего не написали. О нефтяных платформах я узнала не из книг или газет, а от Мэтта Терлена, когда случайно услышала их с отцом разговор.
История походила на старую сказку об искуплении. Отец создавал оружие, из-за которого, возможно, пошатнулся мир, а дочь стала ведьмой, шаманкой, умеющей запирать двери на ту сторону. Всё верно, в сказках всегда детям непутёвых родителей давался некий дар, позволяющий исправить ошибки отцов и матерей. Я сжала виски, пытаясь унять поток смутных ассоциаций. Кровь... Память... Дар, появляющийся не потому что кому-то вздумалось наказать невинного ребёнка, а потому что дар рождается как раз из ошибки старших, а достаётся по праву крови. Если в виновные записать всё поколение наших родителей — кто-то из них воевал, кто-то работал на заводах, военных и обычных, обеспечивая армию — то получается, что мы и есть те самые сказочные дети. Родились как раз в последний год войны, когда ошибка уже была совершена.
И ещё в сказках всегда говорилось, что ребёнок-искупление — это не только человек, восстанавливающий равновесие, но и наказание родителям. Дитя их крови, но слишком изменённое, чтобы его можно было принять.
Что там профессор говорил про ахан? Они рождались в преддверии трудных времён в самых обычных семьях и не были похожи ни на мать, ни на отца.
Стоп, Рин, тебя заносит. Тебе досталось нормальное детство, тебя любили, читали сказки, заботились. Не всегда понимали, но старались понять. Это Дэю не повезло, он оказался не нужен своим родителям. Иногда мне кажется, что я не могу простить их, абсолютно чужих людей, которых никогда не видела. Если бы они хоть немного любили сына... Вот только смогли бы мы тогда встретиться? И какой была бы эта встреча — в студенческом лагере, в университете, в кино? Каким бы вырос Дэй без километров пройденных дорог, без своих историй? Или дороги и легенды никуда бы от него не делись в любом случае?
А кем стала бы я без долгих сомнений, когда мы не знали, что думать о нашем сходстве, без поцелуя в чужой квартире, и того раза, когда мы впервые были вместе, без необходимости держать всё в тайне? Кажется, что с годами ты меняешься только внешне, но, стоит перечитать старые дневниковые записи или в деталях вспомнить свои поступки и слова, и начинает казаться, что несколько лет назад ты был совсем другим человеком.
Внешне... Меняться только внешне... Внешность...
Вот что за бред лезет в голову! Кажется, будто что-то я упустила. Что-то важное. Что-то, связанное с внешностью. Стэн говорил о Фэйлиане, что его лепили словно бы сразу с островитян и наших северян. Талина сказала Дэю, что у него островной разрез глаз, но сами глаза больше, а черты лица куда тоньше, чем у жителей Островов.
Раскосые зелёные глаза и высокие скулы Лаана Вейде, нашего проводника.
Нет. Бред.
Когда Лаан вывел наш маленький караван на границу разведанных территорий, мы остановились на ночлег. Я выпрыгнула из кузова грузовика, надеясь, что обустройство лагеря вычистит из головы нелепые догадки, но прямо у головной машины увидела Дэя и Лаана. Жаль, что на базе, которую мы покинули, не было ни одного большого зеркала. Конечно, они различались комплекцией и ростом. Лаан — мускулистый, крепкий, Дэй — гибкий и тонкий, ниже почти на голову. Но некое неуловимое сходство лиц было, пусть и несколько сглаженное разной мимикой, различием причёсок, манерой держаться. Я подошла к ним, ноги увязали в песке.
