Оглядевшись по сторонам, я не заметил никого теоретически подозрительного. Под описанные данные подходили, вот беда-то, лишь невезучие мы — несчастные герои чужих интриг. Вчера утром лишившиеся последнего своего прикрытия — каравана, оставаться в котором не было никакой мочи.
Совершенная махинация форменным образом жгла мне пятки. Уж не знаю, как это переносят настоящие воры, но мне лично, впервые в жизни решившемуся на настоящую кражу, оставаться среди караванщиков было невмоготу. Керит с радостью поддержал мою идею, и прошлым утром мы покинули расположение гостеприимных горцев. Прощались долго, истинно в горских пышных традициях, дюнкэ Карим лично обнял и меня, и Керита, сердечно похлопав того по спине. Мне показалось, что обреченный принц искренне огорчен нашим отъездом.
Теперь двое грустных путешественников устало слонялись из одного предместья в другое, петляя вокруг Ра-Тусса, как жадный кот ходит кругами вокруг аквариума. Ишь, плавает себе внутри вожделенная добыча, но защищает ее стекло, а единственный вход — сверху. Но если нырнуть в воду, то можно и не выплыть, ведь коты — не выдры, чтоб ловить добычу в воде...
Нас бы зацапали уже на входе в Ра-Тусс. Стражи Стены шмонают, как могут, даже торговые обозы, не говоря уже об одиноких путниках. Конечно, если поднапрячь мозги, можно изобрести хитрый способ проникновения за величественную Стену, если бы не одно НО. Большое такое, кузявое, полновесное НО!
Что, собственно, нам делать внутри городской черты? При условии, что, по словам дюнкэ Карима (которым нет оснований не доверять), в определенный (и очень близкий) момент начнется полномасштабная акция по возвращению развеселого Нижнего под строгую королевскую руку. Оказаться в это время на его территории... Мы с Керитом переглянулись — дураков нет. Как-нибудь в уличных боях и без нас обойдутся. Узнать бы еще точно, когда они начнутся, а главное — найти безопасное место, где можно с комфортом переждать бурю, в том числе и над собственной головой.
Объявление, которое мы, улучив момент, бросили в горящую кучу мусора в каком-то пригороде столицы, еще сильнее испортило нам настроение. Свою приметную одежонку Керит сменил еще в караване на добротный неброский костюм купеческого курьера, а на лицо опустил капюшон, но вот я расстаться со своим линхельваном был решительно не в состоянии. Линхельван — это не просто мой музыкальный инструмент, как средство добывания хлеба насущного. Линхельван — это моя суть. Это единственная, наверное, частичка меня, которая еще никому не продана, не заложена и не обменяна...
Со своей верной шпагой я не расстанусь тем более. Одно зависит от другого: артисты-одиночки имеют право носить благородное оружие. Кроме них, таким правом обладают лишь дворяне.
А по нему, что вполне логично, любой здравомыслящий человек моментально опознает представителя Гильдии Звукосложения, в просторечии — комедианта. Присмотрится к старательно скрывающему лицо Кериту... И максимум через час нас возьмут. Удивительно, что пока еще не взяли...
— А почему в объявлении о розыске не было указано обвинение? — Спросил меня Керит, уныло бредущий рядом. Погода стояла пасмурная, и окраинная улочка какого-то очередного городишки (на Эс-Марте от Ра-Тусса их зашибись, какое количество), так-сяк утыканная деревьями, с которых проливным дождем посшибало все листья, выглядела необычайно уныло. Аккурат под стать настроению.
— Потому что нас обвиняют в коронном преступлении. Сам факт его происшествия считается секретом. Сказано же: "Доносить немедля!". Зачем, почему — знают только в полицейском Управлении.
— Интересно, а королева знает? — Раздумчиво протянул Керит. — Приказ отдан ее именем...
— Сказал тоже — королева! В этой стране все решает человек, носящий высший полицейский чин. От него зависит — что докладывать королеве, что не докладывать...
— А кто обладает властью, достаточной, чтобы оказать сопротивление полиции?
— Никто. Кроме монарших особ, но до них, как известно, далеко... Больше таких людей нет. Разве что эссы... Но им нет дела до людских проблем.
— А есть люди, с чьим мнением полиция должна хотя бы считаться?
— Есть. — Я со всей силы поддал ногой камешек на дороге. — Без санкции монаршей особы нельзя провести обыск и арест в доме Перво-Эсстота, в имении королевского Канцлера, на территории Начальника дворцовой стражи, он же — министр госбезопасности, а также в личных владениях Министра Двора. К кому пойдем проситься на постой?
Керит увял на глазах. Мы продолжали мрачно тащиться по унылой дороге, не хватало только тошнотворного вороньего карканья над головой. Для пущего морально-депрессивного эффекта...
Крупная серо-черная стая пронеслась над головой и оккупировала парочку деревьев у обочины. Рассевшись на разлапистых ветках то ли лиственниц-недоростков, то ли ежевичных кустов-переростков, завела между собой отчаянную перебранку, побуждая выколупать из мостовой парочку булыжников потяжелее и применить их в катапультно-метательных целях. Как назло! Это все Наместник, его штучки-фокусы, не иначе...
— Стратегический запас Таварра по мясу. — Вяло пошутил Керит, перстом указуя на стаю. Я потянулся отвесить ему привычный старшетоварищеский подзатыльник, но стало лень. В конце концов, в чем он не прав? Только в том, что со вчерашнего дня обоим зверски хочется есть?
К сожалению, простой обывательской возможности зайти перекусить в кабак, харчевню или таверну мы были лишены. По одной очень простой причине: в этой системе мелких городков, раскинувшейся на Эс-Марте от Ра-Тусса, все друг друга знали в лицо. В любом заведении общественной кормежки, даже в едальнях для совершенных бедняков, существовал свой круг завсегдатаев.
А нам, в условиях, когда повсеместно расклеены такие вот объявления, привлекать внимание было решительно ни к чему.
Эти застройки возникли в самом защищенном от набегов кочевников предместье столицы. Угроза с Юга вскоре исчезла, но ни один из городков так и не приобрел статуса управляющего или хотя бы окружного, но и селами они быть перестали. Это было целое сообщество поселков, где расстояние между двумя населенными объектами не превышало трех-четырех часов ходьбы. Общего названия официально оно не имело, зато в народе ходило аж несколько прозвищ, начиная от безыскусного Нового Поселения и заканчивая ерническим — Нахаловка.
Более скучного места, наверное, не существовало на все королевство.
Путешественнику здесь было абсолютно нечего делать. Единственными приезжими бывали купеческие гонцы и приказчики, у которых тоже существовали свои заведения для постоя, коих мы, разумеется, не знали. Да и если бы знали... У этой публики острый ум и профессионально-цепкая хватка, в отличие от здешних сонных обывателей. Кроме того, приказчику нечего делать в компании комедианта, а ведь Керит и был одет именно как один из молодцов, разъезжающих с хозяйскими поручениями. Стоит только показаться кому-то из настоящих торговых работников на глаза, как к нам присмотрятся, и...
А уж ежели кому на глаза попадется мешочек, который я таил за пазухой, то причины всекоролевского поиска станут ясны и понятны. Вот только в этом случае, боюсь, мы не доживем даже до полицейского участка. Самое обидное заключалось в том, что у меня подходили к концу деньги. Кошель утяжеляло всего штук пятнадцать медных лихс и серебряных шаккаров. Этого хватит, рассудив стратегически, на пару-тройку двойных обедов, а дальше — все! Прощай, вкусная домашняя кухня, здравствуй, жидкая баланда ночлежки для бездомных. Вроде той, в какой уже приходилось ночевать Кериту. Рассказывал он про нее скупо и очень неохотно, из чего я сделал вывод, что возвращаться туда парень вряд ли захочет. Тем более с таким архидорогим грузом... Настолько дорогим, эсс гир тенге, что ни одного камешка невозможно продать, не наделав огласки! Ни у одного уличного менялы не найдется при себе пятой части той суммы, что стоит самый маленький из Каримовых изумрудов и топазов. Не говоря уже о сапфирах, рубинах и алмазах...
От привычных размышлений о собственных милых сердцу неприятностях меня отвлек Керит, дернувши за рукав. Тихая улочка привела нас к совсем не тихому базару — впрочем, по сравнению с громогласными, грыбски шумными и суетливыми рынками Ра-Тусса это была штилевая заводь. Но все-таки и здесь толкались и кричали люди и продавались продукты, в том числе сразу же годные к употреблению — пирожки с рыбой, вареньем, капустой, печенные прямо здесь, на открытой жаровне, и вполовину более дешевые просяные лепешки. Жалобный взгляд паренька заставлял чувствовать себя последним мерзавцем. Я вздохнул и позвенел кошельком — ладно уж, чего уж там...
— Газеты! Кому газеты! Последние новости из высшего света! Последние новости — только за прошлый день! — Вдруг раздались совсем рядом вопли мальчишки-разносчика. — Господину Нариа обещан чин Министра Стражи за усмирение Нижнего Города! Именем королевы вводится новый налог — налог на проезд по королевской дороге, список дорог прилагается! Министр Двора барон Райджент объявляет бал — Большие Смотрины для своей дочери!
Мы аж вздрогнули. Юркий пацаненок с целым мешком свежеотпечатанных газет подвергся массированной атаке нескольких рук сразу. Ворох газетных листов, лежащий поверх его сумки через плечо, народ размел в момент, насыпав мальчишке полные карманы медной мелочи. Все окрестное пространство заполнилось белыми листами с отпечатанными коричневатыми строками, они в мгновение ока заменили собой человеческие лица. Чуть-чуть в стороне от нас, на небольшом свободном от лотков пятачке собрался неграмотный народ. Какой-то длинный, тощий хлыщ пронзительным голосом зачитывал газету вслух, забравшись на шаткую бочку из-под масла.
Само собой разумеется, что подобный ажиотаж вызвали не светские сплетни — кому там есть дело до всяких баронов да министров? Но вот новый налог — это событие для черни. Событие, напрямую влияющее на ее жизнь. И очень-очень сильно портящее настроение...
— Надо отсюда убираться. Настроения общества непредсказуемы, очень может быть, что скоро начнут бить всех попавшихся на глаза дворян. — Я подтолкнул Керита к выходу на ближайшую улочку. Трудовой народ увлеченно читал "новостное издание", а кто не понимал смысла чеканных юридических формул, тому, как могли, переводили на общедоступный. Некоторые по неистребимой людской глупости пытались дознаться, что правда, что нет, у мальчишки-разносчика. Как будто он может знать больше, чем напечатано в бумажке... Впрочем, ушлый парнишка бойко отвечал страждущим, выдумывая факты прямо по ходу дела. Факты были один другого ужасающей.
Тощий хлыщ на особо пробирающей до костей ноте сверзился-таки со своей бочки, поскользнувшись на скользком донышке. Но бодрости духа не растерял, и даже газету, пройдоха, из цепких ручонок не выпустил...
— Подождите. Дайте монетку! — Вдруг потребовал Керит.
— Зачем?
— На газету, у разносчика еще остались! Потом объясню.
Я дал ему медную лихсу — больше не стоит этот лист дрянной бумаги с потеками дешевой краски из "нутряного ореха". Растолкав народ, мой спутник сунул монетку разносчику и подхватил один из оставшихся листков. Очень вовремя, а то с разных сторон уже начинали раздаваться вопли уличных горлопанов, из наилучших побуждений стремящихся объяснить народу, в пользу кого взимается новый налог, на чье благополучие должны пойти кровные трудовые денежки...
Вот так, господа мои, и начинаются мелкие и крупные бунты. Всего-навсего с россказней щенка — продавца газет, щедро снабдившего официальный текст собственными комментариями.
— Братцы мои! Да вот же они! Кровососы проклятые! — Истерично взвыл кто-то рядом, указуя не столько на нас, сколько на мою шпагу короткими грязными пальцами. — Вот они, бла-ародныя! Кто на шее нашей сидит, кого мы поим, кого мы кормим, на кого день и ночь горбатимся! Да сколько же можно? Доколе?!
— Доколе?! — Подхватила толпа. Шустрый газетный пацаненок в мгновение ока затерялся под ногами — наверняка прижался к стене или залез под прилавок, чтоб не затоптали. И установилась мертвая тишина.
Только десятки бычьих носов с шумом втягивали воздух.
Все замерло.
Морской берег стремительно мелел — подходило цунами.
Вот здесь и сейчас достаточно было одного резкого движения, чтобы вырвать фрикционный шнур из катапультной бомбы, чтобы в полете она взорвалась, во все стороны разбрасывая смертоносные осколки. И этот шнур пришлось вырвать мне...
Наверное, каким-то специфическим менестрельным чутьем (профориентированным на ситуацию "Сейчас бить будут"), я почуял, как за моей спиной сгущается воздух. Керит испуганно пискнул, перемещаясь на шаг вперед. Я медленно обернулся.
У меня позади стоял огромный, на голову выше и в плечах, как телега, заросший черным с проседью волосом мужик в замызганном кровью мясницком фартуке. Сквозь кустистую бородищу и немытые эдак с рождения космы просверкивали блестящие нехорошим огнем маленькие свиные глазки. Мужик улыбнулся — я понял это только по шевелению волос в нижней части лица, — и положил лапищу на эфес моей шпаги. Полностью лишив меня возможности ее выхватить.
Никому из деревенской или городской уличной швали не дозволено прикасаться к благородному оружию. Единственный раз, когда сиволапый черный простолюдин может почувствовать прикосновение рапиры, эспадона или шпаги — это миг, когда обжигающе-холодный клинок пробивает его сердце. Он зря это сделал. Есть вещи, которые не прощаются законами дворянской чести.
Я улыбнулся ему, чего он никак не ожидал. И ударил не кулаком, а костяшками пальцев правой руки точно в горло, сквозь бородищу перебивая ему кадык. Голова мясника запрокинулась, он отшатнулся, убрав руку с моего клинка. Я сделал один шаг назад, вытащил Матушку-Защитницу, поднял ее, приставил хаму между нужными ребрами и нажал. Моя верная и любимая скользнула внутрь, с небольшим усилием преодолев сопротивление кожи и нагрудных мышц. Знаете, это примерно как пробить кончиком ножа тонкую, но упругую и довольно прочную кожицу помидора. Вначале небольшое сопротивление, но потом металл идет легко и свободно, по инерции...
Я вытащил шпагу из готового трупа, который пока даже не понял, что изменил свой статус с живого на мертвый, взмахнул ею, стряхивая капли крови, вложил в ножны и схватил Керита за руку:
— Бежим!!!
Мы успели перевернуть за собой два прилавка с овощами, прежде чем раздался глухой звук упавшего тяжелого тела. И ударил по ушам бессловесный, бессмысленный, по-настоящему страшный объединенный вопль разъяренной толпы. За нами началась погоня.
Не ждите, что буду с упоением описывать развеселую погоню в условиях деревенского рынка. Какой-нибудь там кипящий в жилах азарт, эдакое горячение в крови, слегка отстраненно размышляющее над вопросом: "Поймают или нет?", в то время, как ноги крутят земной шар. Ничего подобного мы не ощущали. Нас гнал вперед страх, обыкновенный человеческий страх перед мучительной смертью от кулаков и копыт толпы, и благодаря этому ноги развивали утроенную против обычного скорость стремительного бега. Мы бежали, лавируя между рядами, спотыкаясь о какие-то ящики, коробки, чьи-то перегораживающие проход лапы, палки, веники и мою собственную длинную шпагу. За нами топотал кошмарный монстр из древних хроник, повествующих об охватывавших целые области мужицких бунтах, монстр был многолап, многорук и многоголов, но вел его только один звериный инстинкт — жажда крови и мести. Этот зверь крушил все, что попадалось ему на пути, он ломал деревянные лотки, рвал полотняные палатки и стремительно втягивал людей в себя, как в водоворот. Ему навстречу поднималась живая стена — тех обывателей, кто не был на площади, кто пока не читал газету, кто желал только одного — защитить себя и свое имущество. Эта стена расступилась перед нами, точнее, мы нырнули в нее, в одну из случайно разомкнувшихся брешей. И, не сбавляя хода, понеслись подальше от рынка, к выходу из того множества улочек, как паутина, образовывавших здешний базар.
