— Вы стольким обязаны испанскому королю, — удастся ли вам сохранить независимость? — спросил Энтони. — Мне бы очень не хотелось служить испанцам, — я англичанин!
— Дайте мне стать королевой Англии, а там увидите! — глаза Марии сверкнули. — Я никому не позволю помыкать собой, надо мною нет господина, кроме Бога!
— Ваше величество, — Энтони приложился к её руке.
Роланд дёрнулся и заржал.
— Спокойнее, скоро поедем, — Мария похлопала коня по шее. — Нет, я не убегу, — продолжала она, — и сэр Френсис это знает. Следовательно, его надежда — на заговор, который я составлю. Тогда можно будет предать меня суду за государственную измену, — боже мой, за измену, в нашей-то стране! — и приговорить к казни. Елизавете ничего другого не останется, как утвердить приговор, и она его утвердит: пусть моя кузина и трусиха, но не дура.
— Выходит их замыслы совпадают с нашими, — задумчиво произнёс Энтони.
— Но не в отношении моей казни, — холодно улыбнулась Мария. — Сэр Френсис предоставляет мне свободу для составления заговора — отлично! Заговор будет составлен, однако неизвестно, кто из нас проиграет, — я надеюсь выиграть. Мне некуда отступать; годы идут, и хотя я на десять лет моложе Елизаветы, но я не хочу увянуть в заточении. А если она победит в войне с Испанией, кому я вообще буду нужна? Меня сошлют в какую-нибудь дыру похуже нынешней и там медленно сведут на тот свет...
— Мы не допустим этого, ваше величество! — вскричал Энтони.
— Тише, тише, милорд! Как вы разгорячились; в первый раз вижу вас в таком волнении, — Мария огляделась по сторонам и прошептала:
— Что вам удалось сделать в Лондоне?
— Как я сообщал вам, мне удалось найти надёжных людей среди придворных, среди банкиров и даже среди служителей англиканской церкви. Более того, я вошёл в доверие к ближайшей фрейлине Елизаветы.
— Что же вы обещали несчастной девице, — видимо, неземную любовь?
— Я обещал жениться на ней.
— Нехорошо обманывать девушек, милорд.
— В достижении благой цели все средства хороши, — так учат нас борцы за апостольскую веру из ордена Сердца Иисуса.
— Продолжайте.
— Расположение звёзд явно благоприятствует нам: ещё одна хорошая новость — у Елизаветы появился новый фаворит, племянник графа Лестера.
— Как, в самом деле? Племянник сэра Дадли? — рассмеялась Мария. — Если он пошёл в дядюшку, Елизавету можно лишь пожалеть. В жизни не встречала более бесхребетного и невезучего мужчину, чем Дадли. Елизавета нянчилась с ним, как с малым ребёнком, без её помощи он пропал бы... Так она решила сменить дядю на племянника? Интересно. Сколько же ему лет?
— При дворе говорят, что он ещё не вырос из детской курточки. Ему едва минуло двадцать.
— Пресвятая Дева! На тридцать с лишним лет моложе Елизаветы! Чем больше она стареет, тем милее ей мальчики: с ними она чувствует себя моложе... Чем же хорош для нас этот юноша?
— У меня есть кое-какие планы на его счёт, — и мне кажется, я знаю, чем его зацепить. Он может сослужить нам неплохую службу.
— Боже, что за тайны! — воскликнула Мария. — Ладно, я не буду у вас ни о чём допытываться, но скажите, хотя бы, каков будет итог?
— Когда всё будет готово, мы выступим, — решительно проговорил Энтони. — Мы захватим Елизавету, я не сомневаюсь, — но что с ней делать дальше? Пока она жива, трудно будет возвести вас на престол и ещё труднее удержать Англию в покорности. Елизавета популярна в стране, — какие бы ни были на то причины...
— Нет, я не желаю вас слушать, — Мария зажала уши. — Елизавета — еретичка, порождение греха и грешница, но я не собираюсь покушаться на её жизнь. Монастырь и раскаяние — вот что её ожидает!
— Для этого вначале нужно восстановить в Англии монастыри, — возразил Энтони. — Однако боюсь, что пострига будет недостаточно для Елизаветы. Прислушайтесь к моим словам, ваше величество, — пока она жива, вам не знать покоя.
— Нет, нет, сэр, не смейте помышлять о её убийстве! Я запрещаю вам. Я не хочу, чтобы моё правление было замешано на крови, — твердо сказала Мария. — Не спорьте, это моё последнее слово. Возвращайтесь в Лондон, готовьтесь к выступлению, но Елизавета должна жить.
— Вы чересчур добры, ваше величество! — проговорил Энтони, не скрывая возмущения.
— Пусть так, сэр, но кровь Елизаветы не падёт на мою голову, — Мария взяла у него уздцы коня. — А теперь мне пора возвращаться. Известите меня, когда придёт время.
— Вы чересчур добры, ваше величество, — глухо повторил Энтони, глядя ей вслед.
* * *
Любимым местом Марии в замке была мыльня. Она располагалась в полуподвале, вход в который вёл через открытую террасу, а вокруг неё усилиями королевы был разбит чудесный маленький садик. Здесь росли душистый горошек, фиалки, водяные лилии и розы, но из всех цветов Марии больше всего нравились лаванда и розмарин. Лаванда была связана с небесной покровительницей королевы, ибо прекрасный аромат этому цветку был дарован самой Пресвятой Девой в благодарность за то, что на кусте лаванды сушилась одежда маленького Иисуса. Розмарин же был цветком памяти и верности, а кроме того, символом женской власти; на своих вышивках Мария часто изображала розмарин.
Полуподвал, запущенный и грязный до того как Мария прибыла в замок, был приведён в идеальный порядок за последние годы. Его обшили ореховыми панелями, на потолке выложили две большие мозаики из разных пород деревьев, а пол застлали известняком, по которому приятно было ступать босыми ногами.
Посреди подвала стояла купель для купания: ванна из просмоленных дубовых досок, тесно подогнанных, как при строительстве корабля; она была устлана льняным полотном, чтобы в ней было мягче сидеть. Возле ванны был поставлен открытый шкафчик, где хранились всевозможные протирания, белила, румяна, сулема, квасцы, уксус, духи, миндальное молоко и прочие вещи, необходимые для туалета королевы. Тут же находился стол с зеркалом, перед которым королеву причесывали после омовения и накладывали ей грим на лицо. На столе были разбросаны благовония, эссенции, гримировальные средства, помады и пудры; помимо этого, на нём лежала открытая книга герцогини Екатерины Сфорца, в которой описывался наилучший процесс наложения красок на лицо, а также давалась детальное описание средств, инструментов и приёмов работы при нанесении макияжа.
Вернувшись с верховой прогулки, Мария с наслаждением погрузилась в горячую ванну с отрубями и молоком. Служанки протёрли ей лицо водой с лимонным соком, взбитыми яйцами и ячменным тестом, — незаменимое средство для белизны и мягкости кожи, — а потом ушли за составом для маски, который был приготовлен по рецептам лучших парфюмеров из Капуи. Его приготовление занимало пятнадцать дней, а входили в него тушки птиц, которых откармливали сосновыми семечками, топленое свиное сало, телячьи мозги, мякоть белого хлеба и миндальное молочко. Действие маски было поистине волшебным: лицо королевы выглядело свежим и юным, как в восемнадцать лет, — так что стражники замка втихомолку судачили о ведьмовских чарах Марии.
Дожидаясь служанок, королева весело болтала с Бесс; фрейлина отметила про себя, что настроение Марии значительно улучшилось после прогулки.
— Какое блаженство! — восклицала королева, томно вытягиваясь в купели. — Что может быть лучше ванны, какой прекрасный отдых для тела и души! Когда я жила во Франции, меня поражало, что французы, с одной стороны, обожают своё тело и постоянно думают, как бы его ублажить, а с другой стороны, не любят мыться. Диана де Пуатье, возлюбленная короля Генриха Второго, была исключением из общего правила. О, она знала сотни способов "омовения молодости" и до шестидесяти семи лет, до самой своей гибели, была молода и красива! Увы, её примеру следуют немногие, — когда я попросила дать мне для омовений серебряную ванну Карла Смелого, взятую как трофей французскими войсками ещё при Людовике Одиннадцатом, на меня посмотрели с огромным удивлением, — зачем, мол, я хочу мыться? Не гложет ли меня смертельная болезнь, не готовлюсь ли я к последнему причастию?.. Ты смеёшься, Бесс? Но это чистая правда, — французы так боятся воды, как будто могут растаять от неё.
Моя кузина Елизавета, впрочем, тоже страдает водобоязнью, — это издержки плохого воспитания. Отец не любил её, — он ждал рождения сына, — а после того, как Анна Болейн изменила ему со своим двоюродным братом и была казнена, он и вовсе возненавидел Елизавету.
Она росла вдали от двора, без должного надзора, — некому было приучить её к чистоте. Она не следит даже за своими зубами, из-за чего их осталось мало, да и те — в ужасном состоянии. Мне рассказывали, что однажды епископ Лондона предложил Елизавете удалить на её глазах свой зуб, чтобы доказать, что это вовсе не страшно. Но она предпочла оставить всё, как есть, — а дабы отбить запах изо рта, непрестанно жуёт ароматные конфетки; мне кажется, она и не подозревает, что нужно чистить зубы золой розмарина, положенной в льняной мешочек.
Всякая другая дама с такими зубами, как у Елизаветы, постыдилась бы смеяться, чтобы не показывать их, но ей всё нипочём! Она смеётся во весь рот, — однако при её дворе это никого не смущает. Там царят такие нравы, что неприлично даже говорить об этом. Вот один случай, из самых невинных. Граф Оксфорд, кланяясь Елизавете, вдруг издал некий громкий звук, который исходит обычно из задней части тела и не может быть одобрен в обществе. Говорят, что находившиеся при этом люди хохотали так, что дрожали окна, но громче всех смеялась Елизавета. Однако этим дело не кончилось: когда граф Оксфорд явился к ней после длительной отлучки, Елизавета сказала ему: "О, дорогой Оксфорд! Как долго вас не было; я уже успела забыть ваш...", — я не могу повторить то слово, что было произнесено.
Возможно ли, чтобы нечто подобное произошло у меня в Холируде? Там были изысканные манеры; там не было и тени пошлости!
— Моя мама несколько раз бывала в вашем замке, когда вы жили в нём. Она всегда с восторгом вспоминала о тех праздниках, что проводились вашим величеством в Холируде, — сказала Бесс.
— Это был самый прекрасный уголок в Шотландии! — подхватила Мария. — В Холируде царило светлое веселье, и музы слетали с небес, чтобы присоединиться к нему! Во всей Европе не было такого блестящего и утонченного двора; моя свекровь Екатерина, мать моего первого покойного мужа, сгорала от зависти... Ты слышала о роде Медичи?
— Да, мадам. Вдовствующая королева Франции, о которой вы упомянули, из этого рода.
— И это всё что ты знаешь о нём? — усмехнулась Мария. — Медичи — род торгашей и спекулянтов, одержимых властолюбием и помешанных на утверждении собственного величия. Даже святой папский престол не избежал их притязаний, — но не будем об этом... Лоренцо, отец Екатерины, считал себя покровителем искусств, французы называют таких "эстетами"; его дочь тоже старалась прослыть тонкой натурой, но всякий кто её видел, сразу понимал, что торгашество у неё в крови. Она одевалась роскошно, но вычурно, стремясь удивить людей богатством наряда, а не своим вкусом; будучи маленького роста, Екатерина заказывала туфли с каблуком не меньше четырёх дюймов и вышагивала, как на ходулях. Некрасивая, с длинным носом, она клала на лицо несколько слоёв грима и носила вуаль.
Екатерина долго не могла забеременеть, она обращалась к лекарям и магам, — ничто не помогало. Наконец, великий чародей Нострадамус дал ей дельный совет: она должна была каждое утро пить мочу мула и носить на нижней части живота навоз коровы, перемешанный с порошком оленьих рогов. Применив это средство, Екатерина обрела такую сильную способность к зачатию, что начала рожать детей одного за другим, в том числе родив двойню.
Частые роды состарили её и она сделалась более некрасивой, чем раньше. При французском дворе она была курицей среди павлинов; пока был жив её муж, Генрих Второй, её никто не замечал, а сам он проводил время с прекраснейшей Дианой де Пуатье, о которой я тебе уже говорила. После гибели Генриха — он погиб нелепо: на турнире щепка от копья попала ему в прорезь шлема, прямо в глаз, и пробила мозг, — Екатерина своими цепкими ручками захватила французский двор. Не имея достаточно ума, чтобы править как должно, она использовала известные мужские слабости: для того чтобы подчинить себе влиятельных мужчин, Екатерина обольщала их, — нет, нет, не сама, куда ей! — а с помощью своих фрейлин.
Прости мне боже, но таких бесстыдных девиц мир ещё не видел! Куртизанки Венеции, известные своим крайним развратом и изощрённостью в плотской любви, должны были признать своё поражение перед фрейлинами моей свекрови. Они сопровождали её повсюду; когда она отправлялась для переговоров к кому-нибудь из своих противников, эти девицы ехали вместе с ней, верхом на белых иноходцах. Шляпы фрейлин были украшены великолепными перьями, — взлетая вверх и паря вслед за несущимися всадницами, они словно взывали к миру или войне.
Мой свёкор Генрих любил меня, как родную дочь; ещё не выйдя замуж за его сына, я уже жила на положении королевы. Заботясь о моём образовании, Генрих нанял для меня лучших учителей, — с ними я изучала французский, испанский, итальянский, древнегреческий языки и латынь, произведения античных и современных авторов. Я также научилась петь, играть на лютне и полюбила поэзию. Я уже рассказывала тебе, что мною восхищался Ронсар, из-за меня дрались на дуэлях.
Свекровь внешне относилась ко мне хорошо, всегда была приветлива и любезна, — однако в глубине души она терпеть меня не могла. Помню, как она сказала: "Нашей маленькой шотландской королеве стоит лишь улыбнуться, как все французские головы обращаются к ней". Да, все французские головы обращались ко мне! Если бы не преждевременная смерть моего мужа, кто знает... — вздохнула Мария.
— А во что Екатерина превратила Францию! — продолжала она. — Эта прекрасная страна разорена, погибла, гражданская война скоро уничтожит остатки её населения. Екатерине нужно было всего лишь слушаться советов Гизов, опираться на Католическую Лигу, — и всё было бы замечательно! Французы — добрые католики и весёлые люди; сумрачная ересь Лютера и жестокие проповеди Кальвина одинаковы чужды им. Лишь такие сумасброды, как Генрих Наваррский, могли увлечься во Франции протестантскими бреднями. До чего же надо было довести не склонных к крайностям французов, чтобы они устроили эту страшную резню в ночь святого Варфоломея!
При моём дворе никогда не могло случиться подобного. Человеколюбие и преклонение перед искусством — вот два закона, определявших его жизнь. К нам приезжали с континента лучшие поэты, музыканты, скульпторы, философы и просто изящные кавалеры, отличающиеся превосходным обращением. Разве можно было сравнить мой Холируд с Лувром Екатерины или с Вестминстером Елизаветы? Варварство и грубость делают двор Елизаветы посмешищем для всех цивилизованных стран.
— Принесли раствор для маски? — спросила Мария служанок, вернувшихся в мыльню. — Хорошо. Он должен остыть, поставьте его на столик. Давайте займёмся пока моими волосами; парикмахер придёт позже, — а мог бы совсем не приходить, я трепещу от мысли, что за причёску он мне соорудит! — однако до его прихода нам надо вымыть голову и осветлить волосы по нынешней моде. Приступайте, мои дорогие, берите сначала душистое мыло, а потом настой шафрана, лимона и ромашки.
