Я вскочил на ноги и только сделал пару шагов, как раздалось тявканье. Я оглянулся. Щенок подбежал ко мне, стал передними лапками мне на сапог и задрал мордочку. У него был умильно-трогательный вид, что я наклонился и подхватил его с земли.
"Уговорил. Назову тебя Талисманом".
Не прошло и двух часов, как мне доложили, что представители Феррары, вместе с сопровождавшим их отрядом, снялись с лагеря. Это было правильно. Подготовка к войне требует время, и Браччо да Монтоне лучше любого воина это знал.
Солнце только встало, а в стане противника уже вовсю бряцали железом. Да Монтоне, выбрав наиболее удобную позицию, перекрыл нам путь на Феррару. Мы подошли к этому месту уже в глубоких сумерках, только поэтому армия маркизата не обрушилась на меня. Я уже был в этих местах раньше и поэтому хорошо представлял себе эту местность. Не спорю — положение армии Феррары было намного выгоднее, чем у меня. Солдаты Монтоне стояли на холмах, и его конница могла набрать приличную скорость для атаки. Я знал приблизительный состав армии, а так же тактику и стратегию итальянских кондотьеров, а в частности Монтоне. Он предпочитал, как и большинство полководцев, наносить первый удар тяжелой кавалерией, а уже затем пойдет пехота в сопровождении легкой конницы. Кстати, это было основным отличием тактики легковооруженных итальянских рыцарей от их французских и немецких коллег: итальянцы традиционно действовали в тесном соприкосновении с пехотой и лучниками, зачастую выполняя не только атакующую функцию, традиционную для рыцарей, но и функцию поддержки пехоты. Тактика пехотных подразделений мне тоже была известна.
У Монтоне пехоту представляли три вида: копейщики, щитоносцы и арбалетчики. На каждую пару щитоносца с копейщиком приходилась пара арбалетчиков. Обычно, на поле боя копейщики и щитоносцы образовывали стену, поддерживаемую сменяющимися стрелками, за которой переформировывалась кавалерия, но нередко бывали случаи, когда им приходилось сражаться с противником в открытом бою. Все зависело от местности и стиля командующего. Я же собирался противопоставить ему швейцарцев и крепость из возов, а кавалерию собирался использовать уже в окончательном разгроме противника.
Не успел я выкатить возы, которые встали следом за швейцарцами, как в стане противника протяжно запели трубы. Я перекрестился.
— Началось, — прошептали мои губы, и вдруг я неожиданно почувствовал, как напряжение стало слабеть.
Эту ночь я спал урывками, просыпаясь и снова проваливаясь в тревожный сон. Проснулся задолго до рассвета, и с самой минуты пробуждения во мне непрерывно и постепенно росло напряжение. Теперь, когда бой начался, оно вдруг начало слабеть. Я стоял в окружении дюжины телохранителей и сотни тяжеловооруженных кавалеристов на левом фланге своей диспозиции. Стоявшие передо мной на расстоянии семидесяти ярдов триста латников графа прикрывали левый фланг деревянной крепости, по ее правую сторону стояла вторая половина латников. Перед возами, выстроенными крутой дугой, выстроились баталии швейцарцев, а за ними стояли арбалетчики. Лучники были скрыты за высокими бортами вагенбургов. Своим неуклюжим построением я показывал итальянскому полководцу свою неопытность и неумение управлять армией. Ведь за год службы наемником я никогда не командовал армией, все время, служа и воюя под чьим-то руководством. На этом и был сделан расчет. Теперь осталось ждать и гадать: какие действия предпримет итальянский полководец, но да Монтоне не обманул моих ожиданий. Атаку начала рыцарская конница. Воины скакали плотными рядами. Над их головами колебался лес копий с цветными флажками. Вот кто-то из рыцарей воинственно закричал, и тысячи людей подхватили этот крик.
Топот тысяч копыт гулом отдавался у меня в ушах, неся с собой тревогу и неуверенность в своих силах. Я смотрел и не мог оторвать взгляда от железной лавины, неумолимо приближавшейся к неподвижно замершим баталиям швейцарцев. Колыхание разноцветных плюмажей и ярких гербов на щитах, блеск доспехов, звон и лязганье доспехов, развевающиеся за спинами плащи только на несколько мгновений отвлекло меня от мысли гвоздем, сидевшей в моем мозгу: насколько будут придерживаться швейцарцы моего плана? По идее они должны были потихоньку поддаваться, даже если бы и могли выдержать удар. Вот смогут ли они имитировать отступление или будут рубиться, забыв обо всем на свете? Вот швейцарские построения — баталии ощетинились копьями, затем в воздухе зажужжали арбалетные болты. Десятка два всадников вылетели из седел, но разве это потеря для полутора тысяч тяжеловооруженных бойцов? В первых рядах швейцарцев всегда стояли лучшие воины. Их было не больше трети в каждой колонне, но все они являлись гордостью кантонов, боевой элитой швейцарской пехоты. Пикинеры принимали всегда бой первыми, а потому были довольно хорошо защищены. Яйцевидные шлемы или бацинеты, спасающие от рубящих ударов сверху. Грудь прикрывали кирасы, руки и ноги — наплечники, наручи, поножи. За ними стояли, вооруженные двуручными топорами с колющим наконечником и заостренным крюком на обухе, алебардщики. Солнце играло на широких заточенных лезвиях. В самом центре баталии развевались знамена кантонов. Сто ярдов. Пятьдесят. Двадцать. Жуткий лязг, громом пронесшийся по полю, ознаменовал начало сражения. Мое сердце дрогнуло. Рыцарская конница, ломала шеренги швейцарцев, разрывая их военные порядки — баталии. Копья проделали изрядный проход в боевых порядках, и разогнавшиеся кони ворвались в скопище людей как смерч, давя, рубя, опрокидывая наземь. Барабаны горцев громко стучали, трубили трубы, призывая держаться, но копья и мечи рыцарей косили людей, как коса срезает буйную траву. Хоть медленно, но швейцарцы начали подаваться назад.
Я же не мог оторвать взгляда от человеческого водоворота, втягивающего в себя все больше людей. Движение бронированной волны замирает все больше, она замедляется. Рыцари все больше увязали, утрачивали разбег, а вместе с ним силу и напор. Каждый шаг давался теперь с неимоверным трудом. Двигаться приходилось по трупам, сбивая и смешивая собственные ряды. Идти, чтобы снова упереться грудью в копья швейцарцев.
"Да поддавайтесь, мать вашу! Пусть прорвутся! Ну! — и тут, словно услышав мои мысли, швейцарцы начали отступление. Сначала медленно, потом все быстрее и вот железный кулак, прорвав баталии швейцарцев, вырвался к возам.
"Давай, Браччо! Успех надо закрепить!".
И да Монтоне откликнулся на мои мысли. Сначала ринулась с холмов легкая кавалерия, чтобы ворваться в разрезанные построения швейцарцев и рубить, рубить.... Следом за ними плотными рядами двинулись копейщики, за ними — арбалетчики.
"Все правильно. Пока все идет как надо".
Итальянские рыцари, прорвавшись к возам, думали одним ударом прорвать линию вражеской кавалерии и рассеять арбалетчиков, как вдруг их неожиданно накрыла лавина стрел и арбалетных болтов, вылетевших через амбразуры деревянных стен вагенбургов. Я услышал крик Уильяма Кеннета: — Бей их, парни!!
Огромные луки натягивались снова и снова, и оперенные белыми гусиными перьями стрелы летели, пробивая кольчуги и ткань. На траве валялись ржущие кони, молотя по воздуху копытами, и вылетевшие из седел всадники. Дикие крики лежащих на земле людей нередко заглушали топот множества копыт, которые втаптывали их в землю. Кони следующего ряда налетали на умирающих людей и животных, скользили, падали, ломали ноги, а их хозяева нещадно били своих жеребцов коленями, пытаясь объехать павших животных.
Вот кубарем вылетел из седла всадник, роняя копье, за ним другой рыцарь падает на круп своего коня со стрелой в горле, за тем еще один... и еще.... Английские луки били точно, а стрелы безошибочно находили цель. За несколько минут перед колесами возов выросла гора трупов из людей и лошадей. С каждой минутой она росла все больше. И все же итальянские рыцари прорвались вперед, чтобы схватиться с солдатами графа де Бресье. Французов было намного меньше, но у них была совсем другая задача: не победить, а только выстоять, удержать и не дать им прорваться к стрелкам. Они стали преградой на пути итальянских рыцарей, которых с возов, почти в упор расстреливали лучники и арбалетчики. Если везде, на поле, шел бой, то здесь у возов сражение превратилось в самую настоящую мясорубку. Итальянцы все еще ожесточенно сражались, но их напор уже гас сам по себе.
Рыцарская атака должна была стать железным кулаком, который ударом тысяч копыт, натиском тяжелых коней и закованных в железо всадников, должен раздавить противника. Раз и навсегда! Рыцари армии да Монтоне, мечтавшие разнести врага в клочья и перебить ошеломленных уцелевших, так же как и их командующий, сделали ставку на это, и просчитались. Не учли новой тактики, вагенбургов и более совершенной конструкции рычага для натяжения тетивы арбалета.
Как только я увидел, что яростная атака противника захлебнулась, то подал сигнал — вскинул вверх руку. Тут же за моей спиной серебристо запела труба, и из-за лесочка вырвался мой последний резерв. Шевалье Гийом Брасси со своими кавалеристами. Они знали, что делать.
"Ну что, Евгений Викторович! Пришла наша очередь! Надерем задницу итальяшкам!".
Я оглянулся, а затем сделал жест, сидевшему в седле, в нескольких ярдах позади меня, Джеффри. Телохранитель склонил голову в уважительном поклоне, затем осторожно развернул знамя, на котором был вышит родовой герб Фовершэмов и вдруг резко воздел его вверх. Ветерок подхватил и развернул легкий шелк знамени. Я счел это хорошим знаком. Развернувшись лицом в сторону противника, я выхватил меч и дико заорал, надсаживая горло:
— Руби!! Без пощады!!
Сотня глоток за моей спиной подхватила мой крик и разнесла его над полем боя. Я всадил шпоры в бока лошади. Мы врезались в ряды итальянских рыцарей, когда те уже начали понимать, что к поражению они намного ближе, чем к победе. Наше неистовство, с которым мы вступили в бой окончательно, погасило воинский пыл горячих итальянцев, и те, один за другим, стали заворачивать коней, стараясь как можно быстрей выйти из рубки.
Хуже всего до этого приходилось швейцарцам, чьи разваленные порядки опустошала легкая кавалерия противника, но как только конники Брасси добрались до врага, картина резко изменилась. При поддержке легкой кавалерии, швейцарцы восстановили боевые порядки и с новой силой бросились на врага. Я не увидел, как Монтоне бросил свой последний резерв — две сотни легкой кавалерии. Это был безумный поступок. Атака не прорвала строй, а ударилась в него, как волна о скалу, разбившись на мелкие брызги. Уже потом я узнал, что резерв повел сам итальянский полководец, но эта атака только продлила агонию его армии. Итальянская пехота, поддерживаемая кавалерией, до этого момента еще как-то удерживала швейцарцев, но когда увидела, что рыцарская конница стала отходить, солдаты дрогнули и начали отступать. Какое-то время их отход сдерживала легкая кавалерия, но когда Браччо да Монтоне погиб, ничто больше не могло сдержать солдат и отступление переросло в паническое бегство. За ними попятам неслись озверевшие от крови швейцарские горцы. Сражение превратилось в резню.
Перестав управлять войском, я превратился в воина, упоенного жаждой битвы. Рубил, колол, преследовал убегающего врага, потом снова рубил и так до тех пор, пока вдруг услышал радостный рев швейцарцев и ликующие крики французов, которые добрались до вражеского лагеря. Остановив коня, огляделся. Первое, что мне бросилось в глаза, то это был холм у возов из трупов и агонизирующих тел, истыканных стрелами и арбалетными болтами. Стрелы торчали из попон, из коней, из людей, даже из копий. Белые перья на их древках слегка дрожали от легкого ветерка. Вдалеке виднелись группы итальянских рыцарей, спешно бежавших с поля боя, за которыми со свистом и гиканьем гнались победители. По полю сражения среди убитых и раненых ходили мои солдаты, собиравшие добычу.
Только сейчас я понял, как вокруг тихо. Не было слышно ни лязга оружия, ни хриплых криков, ни лошадиного ржанья, ни барабанного боя. Только стоны и редкие вскрики, но это мне казалось тишиной. Ветер шевелил упавшие знамена и теребил белые перья торчащих стрел. Все было кончено.
Сунув меч в ножны, я снял перчатки и шлем. Вздохнул полной грудью воздух. Вытер потное лицо.
— Господин!!
Я оглянулся. Ко мне скакал Джеффри с развернутым знаменем в окружении шести всадников. Герб Фовершэмов гордо реял над полем битвы. Он снова, как и прежде, принес врагам поражение и смерть.
— Победа!! — это слово-крик само вырвалось у меня из горла. — Победа!!
Дорога на Феррару была открыта. Спустя два дня я стоял во главе своей армии у стен города. На этот раз на встречу приехал один советник Франсиско Чемаззо.
— Вы опять мне изложите ваши безумные требования?
— Нет. Вы мне заплатите за город сто тысяч флоринов, а затем я хочу официального отречения от всех прав дома д"Эсте на города Модену и Реджио.
— Реджио? Значит, я был прав.
Я с удивлением посмотрел на него, ожидая продолжения.
— Я навел о вас кое-какие справки, Фоверетти, и выяснил, что у вы в свое время служили у графини Беатрис ди Бианелло. Тогда же в ее свите был и Чезаре Гонзага. Вам нужен не столько Реджио, сколько голова Гонзага! Месть! Я прав?!
— Я же сказал, что вы сами обо всем догадаетесь, господин советник.
— Хорошо. Я изложу ваши условия маркизу д"Эсте.
Спустя два дня я получил выкуп за город и соответствующие документы, после чего моя армия двинулась к Реджио.
Не успел я подъехать к стенам города, как ворота распахнулись, и городской совет вынес мне символические ключи от города на бархатной подушке. Слухи, похоже, сумели меня опередить, хотя моя армия шла скорым маршем. Стоило мне принять ключи, как из широко распахнутых ворот повалил народ, чтобы приветствовать своего героя — освободителя. Именно так в своей приветственной речи меня назвал глава городского совета. К удивлению городского совета и горожан вместо ответной речи был задан вопрос, причем крайне жестким и недовольным тоном:
— Где Чезаре Гонзага?
— Э-э... мессир капитан.... Он сидит в подвале городской ратуши вместе с тремя десятками своих приспешников, — ответил растерянно мэр. — Ждем... так сказать... ваших приказаний!
— Будут приказания! А теперь мне нужен человек, который сопроводит меня к замку — тюрьме Льюченце и все объяснит коменданту.
— А пир, господин?! Мы приготовили....
— Потом! Давай сопровождающего! И быстрее!
Одному из городских советников тут же подвели лошадь. Он вскочил в седле и в ожидании уставился на меня.
— Поехали! — скомандовал я ему.
До этого радостно кричавшая толпа, теперь провожала меня недоуменным молчанием.
У ворот мне пришлось простоять некоторое время, пока не появился комендант. Увидев меня в окружении свиты и солдат тот замер, превратившись в статую с выпученными от удивления глазами. Не понимая, что происходит, городской советник в свою очередь так же изумленно замер, глядя на коменданта. В следующую минуту он еще больше удивился, когда комендант бухнулся на колени и пополз на четвереньках к моему коню. Я криво усмехнулся.
