Бабуин оскалился, хлопнул по столу ладонью:
— Шизофрения! Один попутчик, которого мы подобрали, интересный парень оказался, раскрыл нам наши же глаза на фильм 'Проклятый остров'.
И — задумался:
— Если не ошибаюсь в названии. Что-то с памятью моей стало. То, что было со мной — не помню. Ну, там ещё Лёнька Дикаприотов снимается в роли психа-маршала. Ведь фильм создатель сего шедевра и нас делает такими же психами. Нам показывают последовательно видение шизоида, а мы — заглатываем, не догадываясь, что этот вид — шизанутый. Например, баба вот так 'пьёт' из руки. Пустой руки. Стакана и воды — нет. А мы — не видим, что рука пуста. Нет, ну, не видим, автоматически восприняли художественное допущение — и чё? Так вот все мы — шизики! Пендосия — помойка! Но мы видим только островки даун-таунов строгого режима, некоторые парадные витрины рекламных авеню, штук пять, и пару столбовых туристических маршрутов из буклетов, для буклетов. Пройди стометровку вбок, зайди за угол — утонешь в человекоподобных монстрах и в грязи! Озлобленные, безумные твари там ежечасно рвут друг друга на части, там идёт тотальная война всех со всеми — не видим! Рай на земле! Мечта всех наших либерастов и остальных шизоидов. Мало того, то, что у нас большая часть страны осталась девственно прекрасна, чиста, экологична — фу! Это ведь у нас — помойка?! Дикая пустошь! Особенно за Срединным, Полуденным Хребтом. Дикость! Мракобесие! Варварство! Срочно завозить вшивых, спидозных, наркоманов, душевнобольных, умственно неполноценных, забывших о своей человечности, латиносов, негроидов, арабов, а ещё лучше — их помесков, чтобы кровь разных рас помескам наверняка крышу отрывала! Срочно! Незамедлительно! Чтобы 'дикие пустоши', непередаваемо красивые в своём первозданном облике — как можно быстрее 'окультурить'. Не жить в них, являясь часть этой красоты, а срочно переделать под себя! Мы — дерьмо, всё срочно — в помойку превратить! Чтоб дым отечества нам стал дорог и приятен! Зловоние помойки! Столица уже у нас — рай на земле. Гниющие каменные джунгли. Компостная куча, в которой переплетён клубок копошащихся розовотелых слепых кокаиновых червей. Надо ещё устроить нам широкие вливания 'цивилизованности', открытые двери, сливные шлюзы, компостные олимпиады и чемпионаты. Чтобы самых прекрасных в мире, наших женщин своей, их — модой, косметикой, отравленной едой и мемо-вирусами в мозгах и чужой кровью в жилах и чужим семенем в чреслах превратить в цивилизованных 'оно'. Нечто! С двойным комплектом причиндал или наоборот — без единого! Чтобы девочка и в сорок пять — не баба-ягодка, а девочка опять! Ни сисек, ни жопы. Ни детей! А мальчик в гроб ложился — мальчиком. Пузатым, жопастым и узкоплечим. И без кадыка! Зато — бриться не надо!
— А как по мне — так это твоя голова компостная куча, — пожал плечами майор, — Где всё свалено в одну кучу, перемешалось и тихо подгнивает.
— Слышь, майор! — усмехнулся Бабуин, — Ты мне подскажи — я обидеться должен или разозлиться? А то я — запутался. В моей компостной куче — всё перемешалось. Я даже перестал понимать людей. Большую их часть. Реагирую неадекватно, не так, как должно, как принято. Так какой должна быть моя реакция? А-а! Вспомнил! Способ вспомнил! Сейчас узнаем, какая должна быть реакция — майор, это твоя голова — куча дерьма, а не моя!
— Твоя реакция была самой правильной, Бабуин, — вмешался полковник, — У всех у нас головы забиты мусором. Ты хотя бы протоптал там себе тропки и уже хорошо ориентируешься в этом хламе, компост начал превращаться в удобренную почву, а мы всё ещё захлёбываемся в ядовитых отходах. Закрыли тему. Возвращаемся к твоим попутчикам.
— О-о! Полковник! Вы опасно себя ведёте! Таких слов, а особенно таких мыслей вам не простят!
— Таких мыслей не простят майору, потому он озвучивает другие мысли. А в слова я обращаю — только положенные по рангу мысли. Генералу допускаются следующие ступени допустимых мыслей и следующие ограничения свободы языка. У некоторых генералов такой разрыв между полётом мысли и свободой её выражать, что ни на что, кроме мата и мычания они — не способны. Потому за ними нечего стенографировать, кроме — 'ну, понимаишь'! Какой облом разведкам всего мира!
Бабуин ржал до слёз. Полковник, видимо, решил добить бедного Бабуина, наклонился вперёд и, весело блестя глазами, тихо сказал:
— Ты бы видел, как они на рыбалке собираются или на охоте! Немое кино! Только переглядки. Даже в кругу только золотопогонных.
Но, слова эти как раз и успокоили Бабуина. Он вздохнул:
— М-да! Так вот! Как я и говорил, всем я обрисовывал своего 'коня'. Не столько, чтобы они помогли мне, а — вдруг? Тот пацифист же помог.
— Перебью, — поднял карандаш майор, — Ты знал, чей сын этот 'пацифист'?
— Мамы с папой? — пожал плечами Бабуин. Услышав фамилию, присвистнул, покачал головой, — У богатых свои причуды! Фрешмобы все эти. Одного не пойму — что он тут делал? Чем ему на его Лазурном берегу так тоскливо, что он сюда припёрся?
— Он — не исключение, — пожал плечами необычно разговорчивый сегодня полковник, — Последнее время наметилась такая тенденция. Слабая пока, но — есть. Наши 'власти' так стремились нахапать и свалить! Так стремились! Кто-то так и покинул пределы страны. Кто — насовсем, кто — челночит меж 'основным местом жительства' и 'местом работы'. Работают тут 'челночным методом'. А вот сейчас для них неприятный сюрприз обрисовался. Их дети, которых они 'спасали от ужасов Рашки' возвращаются в страну, на родину отцов и матерей. И они никак не могут понять — зачем? Да и самим им там, в забугорье, неуютно стало. Местные стали подозрительно смотреть, стали требовать, пока ещё вежливо, но — требовать, подтверждение юридической обоснованности и законности их состояний. Там ещё мина замедленного действия под все эти их замки и особняки вскрылась. Их продают кому угодно, у кого хватило денег. Но, жить в них нельзя, пока не застрахуешь это жильё. А страховщик требует подтверждения юридической обоснованности средствам на приобретение жилья. Деньги — уплочены, а жить — нельзя. Смотри, облизывайся. Издали, как турист, на собственные хоромы. Ну, про санкции к нам, к ним, наверное, и ты слышал. Аресты имущества, счетов, считай — конфискации. А мы их предупреждали! А теперь и дети их — намекают. Лезут в 'Рашку', как экстремалы — на Эверест. Вот и этот — такой же. Экстремал, экстремист. От охраны сбежал. Фамилия — выдуманная. Его набор фантазии невелик — Иванов-Попов-Смирнов. Хотел 'познать' настоящую Рашку, — майор улыбался в предвкушении.
Бабуин не подвёл — поржал:
— И нарвался на меня! Ёканутую Русь! Ха-ха! А ты говоришь — зачем случайно выбирали дорогу? Ну как скудным нашим умишком можно высчитать, что пацанёнок пешком сбежит от охраны и будет именно в этот час, именно там ловить мотор? А?
Посмеявшись, Бабаев продолжил рассказ:
— Мы так вот, случаем, таких интересных персонажей подбирали! А началось-то — с того бедолаги. Мы как-то поначалу и не думали попутчиков подбирать. У нас же не автобус, сами мы не маленькие. Зачем тесниться втроём на заднем? В деньгах не нуждались. Зачем плодить трудности? Но, погода в тот день была смурная. Будто и не лето, а затяжная осень. Серость, бледность, сырость. Тоска! Достоевщина! Ясен пень, что все дрыхли. А что ещё делать? Смотреть на дождь? На серую мерзость? Не захочешь — взвоешь. Или уснёшь со скуки. Маринка была за рулём. Мы — дрыхли. Останавливается на отстое дальнобоев, меня растормошила. Пока я сон прогонял, курил, кофеем отпивался, разминался — затёк, этот подваливает. Нахохлившися, как мокрый воробей. Просит подвести. Даже деньги предлагает. Чудной! Деньги есть, автобусы есть, фуры, вон, в рядок выстроились. Говорит, что он — писатель. Типажи собирает. Маринка при этом — как заржёт! Аж остальных разбудила. Колян, с перепугу, наверное — прозрачным стал. Маринка пересела назад. 'Такого Бабуина ты точно не встречал!' — говорит.
Бабуин криво усмехался, курил:
— Так вот и появился первый попутчик. Начал он было меня опрашивать. Меня? Опрашивать? Ха-ха! Да настолько стандартно интервьюировал, как школяр факультета журналистики, что я его вежливо, ну, для гопаря с раёна — вежливо, отшил. А молчать он, видимо, не умеет. Ему надо гонять словесный понос. Или вкачивать его в себя, либо — изливать. Есть такая категория людей — балаболы. В голове — ипподром, мысль влетела, дала там круга и ей уже не терпится языком вырваться обратно. Вот они и мелят, мелят! Язык, что миксер — молотит, молотит! Сам таким страдаю, знаю. Вот и этот, пейсатель журнашлюшный, такой же. Не дождавшись от меня интервью, он сам стал лить поток сознания. Довольно скоро передо мной в красках предстала внутренняя структура этой стороны жизни нашей страны. Графоманская. Оказалось, так называют тех, кто кропает тексты, как бешенный принтер. Получается, что у этих бедолаг уже некому словесный понос изливать в уши, они его на бумагу кропают. Самое странное, что это — печатают и главное — читают. При этом имеется явный кризис печатного издания. В стране. Да и в мире — тоже. Во-первых, народ значительно меньше стал читать. Вообще. Тогда и я ему сказал, что сжёг все книги.
Бабуин как-то посмурнел весь. Потом отмахнулся:
— М-да. Ну, позже. Так вот! Книг покупают меньше. Издательствам стало тесновато, голодновато, наверное. Иначе — зачем им на средиземный остров сбегать? Не от богатой жизни же? Бедолаги! И народ меньше читает, да и сеть — поджимает. Пиратство — называется. Да и... Был я в книжном. Раскраски купить Дашка просила. Ох, и похудел я от цен на книги! Ну, как они не понимают? Что если книга стоит столько же, сколько бутылка самой дешёвой не палённой водки или полторашный пузырь пиваса — мужик ещё почешет голову. А если дороже двух — даже думать не будет! Удовольствие — такое же, и очевидно же что выгоднее! А средняя цена на одноразовое чтиво — не литр водяры. А два или больше. При этом тиражи такие мизерные, что серьёзный мастер, серьёзно относящийся к своему тексту, работая над ним со всей душой и ответственностью... Говорят, что если мастер 'рожает' одну такую книгу в год — он прям ударник соцсоревнований! Принёс он свою 'нетленку' в печать. Тираж — две тысячи. Авторские — лишь отметить выход книги. И — нажраться. За упокой 'самой читающей'. Если хватит. Вот и получается, что всё это — лишь хобби. Жить мастеру надо с другой работы. А таким вот макаром уже и одна 'нетленка' в год — не выйдет. Притом, что занимаясь писательством халтурно, после основной работы, и получается — халтура.
'Казённые' явно заскучали.
— Другое дело — те, кого этот попутчик назвал 'графомань'. Те клепают чтиво — потоком. Чтиво — соответствующего качества. Даже не халтура, а вовсе 'графомань'. Сам не читал, но судя по тону писарчука — ещё хуже халтуры. Совсем без претензий. Но — много. А окончание '-мань' означает, что такие и без денег клепать будут. Мастер, конечно же — тоже будет. Он же тоже маньяк. Но, реже. Может и одним томом за всю жизнь ограничиться, и просто в стол его бросить. Или в печь, как Булгаков или Гоголь. Вот и получается замкнутый круг — одни книги не покупают, потому что дорого и плохо, а другие такое — печатают, потому как пусть и плохо, но много. И — сходящая спираль. Одни отвыкли от текста со смыслом — 'гля, сложно, заморочено, многа букаф!', другие — тоже не хотят больше напрягаться, над текстом работать, всем надо работать серийными текстовыми маньяками. У всех в глазах пример Стивки Королька, с его потоком сознания, или этой... опять забыл. Ну, женский детектив — один и тот же сюжет — богатей, силиконовая клуша, садовник, меняются лишь имена. Да и имена те — никому не нужны. И так — схавают!
Майор изволил усмехнуться. Бабуин кивнул:
— Как бедняга заливался! Как прорвало его! Спрашиваю — сам он что писал? Оказывается — 'лав стори' — писал. Он любит её, она — другого. А этот другой — того, первого. И эти оттенки голубого — на всю книгу. Томные взгляды на три страницы, влажные сцены на восемь, истерики — на главу. Спрашиваю — чем он недоволен? Шлёпай себе и шлёпай по шаблону. Заливай сладкое ванильное тесто в вафельницу — пусть вафлюют. Говорит, что хочет Главную Книгу написать. Именно так — с заглавных букв и с придыханием.
Бабуин вздохнул, покачал опущенной головой:
— Тоже — с мякушкой. Тоже — больной. Мне на таких — везёт!
Потом поднял голову:
— Только вот такие, одержимые, как раз и — интересны! А подобное — к подобному. Ко мне, отмороженному Бабуину. Мало-помалу, втянул он меня в беседу. Инженер душ человеческих, мастер пера и топора. И языка. Брешет так, что — заслушаешься! И ни разу не матюкнётся, в рот мне ноги! Как телевизор, в натуре!
И махнул рукой — запущенный случай! Безнадёжно воспитанный человек! Интеллигент!
— Он мне и рассказывал своё видение стоящих текстовых или визуальных творений, я ему — своё. Интересно же! Ну, про тот фильм о маршале 'с особенностями' я уже говорил. Так это он мне раскрыл глаза, так сказать. И так — по каждой стоящей вещи. Оказалось, что именно это, способность увидеть ещё один смысл, или — не один смысл — и есть первый признак качества и фундамент 'нетления'. Все люди разные, каждому — своё. Но, все они смотрят один и тот же фильм, читают одну и ту же книгу и каждый находит своё. Не свой кусок текста или свой клип, а — всё целиком. Вот про тонущий пароход. Кому — ванильные влажные вздохи, люблю-асисяй, я вот увидел тут криминальную драму про жуликов и лоха с брюликом, а писарчук этот увидел урок управления толпой для этого самого лоха. Все его эти танцы с той вороватой грымзой — лишь урок. На кристалл ему совсем плевать. Он умеет такие кристаллы зарабатывать — влёгкую! А вот постигать людей — всё ещё учиться. Этот урок — баба. Как говорил ещё один персонаж — познай женщину — толпа упадёт перед тобой на колени. Совсем иначе всё выглядит, да?
Майор лишь пожал плечами. Бабуин повторил жест и продолжил:
— Или та сказка про аутиста-бегуна. 'Мама сказала, что жизнь — как коробка конфет'. Мне — понравилось. Для меня — история о том, что если ты будешь жить по совести, жизнь твоя будет лучом света во мраке. Кто-то увидел, что дуракам — везёт. Кто-то увидел воплощение пендосской мечты — паши, слушайся сержанта, клади на всё и на всех, не выпендривайся и не умничай — и ждёт тебя успех, респект и уважуха. И акции в одной 'яблочной' компании. А вот писарчук говорит, что тот бегунок — прикидывается недоумком. Чтоб так сильно не били. На самом деле он — гений! И, гля, подумав — согласишься! А пересмотрев, поймёшь — это уже другой фильм. Совсем — другой. Тот же, но — другой. А потом смотришь на фото знаменитого физика с языком — согласишься. Придуривается. Следом вспоминаешь 'чудинки' королей, царей и генсеков. Тот же Бровеносец сам про себя анекдоты придумывал. Или твои, полковник, генералы.
— Ты поэтому изображаешь 'гопаря с раёна'? — усмехается майор.
— Нет, не поэтому. У нас в народе тоже есть такие наставления. Будь проще и мухи к тебе потянуться. Прикинься дурачком — все и отстанут. С дурака взятки гладки. Я ничего не изображаю. Я — тот самый гопарь с раёна, — пожал плечами Бабуин, — Я был им. Им и останусь. И как бы я не выжигал из себя того восторженного ребёнка, который брал на абордаж заросли крапивы с кленовой жичиной в руках, как бы не топил в глубине подсознания мушкетёра, полярника, космонавта — они — там! Во мне. Как и в вас — ваши детские наивные образы. Я — пацанчик с раёна. То, что я ещё не разучился шевелить не только руками, но и языком с мозгами — не делает меня интелем. Я — нормальный мужик, реальный пацан, свой в доску и живу по-понятиям. Я — такой, какой есть. Так же, как и три диплома не делают ботана — умным, если он им не был. Знающим — да, эрудированным, может быть, но — не умным. А это — другое. Даже если ботан повяжется сразу тремя чёрными поясами — это не сделает его бойцом. Он или и был бойцом, или — нет. Ну, не будем в дебри. А то я вспомню, что как чекиста или коммуняку-номенклатуру не переодевай в западный костюм и галстук, сколько не запихивай его в трофейные членовозы и в янтарную позолоту царских палат, сколько ему не зачитывай лекций о свободе рынков и прочей либерастской бредовой ахинеи — он так и будет инстинктивно строить централизованное, социальное, народное государство. И молча, в пьяном угаре — противиться исконному, закадычному, заклятому вероятному партнёру. С трезвой головой и при свете софитов — восхваляя биллого друга, призывая благодать богов на заклятого партнёра. А? То-то же! Не будем в дебри!
