— О, о мире я знаю много! — авторитетно заявил Отшельник. — Даже слишком много! Ты думаешь, я всегда был Отшельником? Нет, смею тебя уверить! Раньше я был куда более значительным персонажем в Пьесе! Когда-то я тоже верил во всякие там общественные идеалы, верил в эту чепуху про равные права, и про равные возможности. Чего-то пытался добиться, чего-то достичь. Но все время натыкался на всякие ограничения: "этого тебе нельзя!", "это тебе еще рано!", "этого таким, как ты, не положено!" А кому положено? Кучка влиятельных "артистократов" присвоила себе право монопольного участия в Пьесе! И время от времени грызутся между собой — из-за "понтов", из-за власти, из-за возможности лишний раз на Сцене монологом каким-нибудь блеснуть. Но как только кто-нибудь не из их круга попробует втиснуться в их тесную компанию — они тут же объединятся, чтобы дать ему дружный отпор.
Он на минуту замолчал, целиком сосредоточившись на сражении с каким-то особо опасным и чрезвычайно живучим монстром, а потом продолжил далее:
— Что мы можем в этом так называемом реальном мире? Ну, допустим, заработать кучу "понтов". Ну, допустим, стать Королем. Ну, допустим, всю жизнь свою провести на Сцене, стяжая славу гениального актера. А сколько жертв надо принести, чтобы добиться этой амбициозной цели? А сколько сил нужно будет затратить на то, чтобы сохранить достигнутое? А стоят ли эти жертвы такого результата?
— Наверное, стоят! — заявил я.
Мой ответ до того изумил Отшельника, что он чуть не отвлекся от экрана своего Компьютера.
— Что, ты уже успел вступить в какую-нибудь партию? — спросил он меня с некоторой неприязнью.
Теперь уже настала очередь удивляться мне. Я поинтересовался, что он имеет в виду.
— Есть такая штука, — охотно взялся объяснять мне Отшельник. — Называется — Политика! Борьба за влияние в Пьесе, за влияние в межсценной жизни. Даже самым самолюбивым персонажам в одиночку своей цели не добиться. Слишком много конкурентов. Вот они и вербуют из других, менее амбициозных персонажей, своих сторонников. Кого "понтами" заманят, кому пообещают значительность роли в Пьесе повысить. Кого-то банально шантажируют. Да мало ли... В общем, это и значит — вступить в партию. Положить свою сценическую судьбу во имя интересов какого-нибудь постороннего деятеля. Ради блага которого, как правило, нужно совершать какие-нибудь гнусности. И этот деятель тебя же потом и подставляет! Продает, таким же образом, как и купил! Тебе такое не знакомо?
Сам Отшельник, хотя и пытался принять вид отрешенный, все же не мог скрыть своего личного отношения к только что изложенному. Судя по всему, он действительно знал об окружающем мире побольше моего. Несомненно, он только что поделился со мною частью своего собственного жизненного опыта. Такого опыта, который, вне сомнения, в его собственной судьбе сыграл трагическую роль.
Мне вспомнились туманные намеки Короля, таинственные махинации Герцога. И цель их, в свете изложенных Отшельником соображений, предстала передо мной со всей своей очевидностью.
Отшельник, между тем, не ждал, пока меня отпустят захватившие мой разум переживания.
— Вот и верь после этого в справедливость! — доносился до моего сознания его голос. — И я плюнул, в конце концов, на все это. Думаю, копошитесь вы сами в своей Пьесе! Хоть глотки друг другу перегрызите! Совестью торгует тот, кто ее не имеет. И это, как ни смешно — наиболее общее правило в реальной жизни! Тому, кто хочет навязать жизни свои правила, сначала самому нужно принять эти правила от нее. Выходит, что жизнь наша — та же самая игра, только правила в ней устанавливаем не мы.
Он вдруг взглянул на меня, но только лишь на краткий миг, и я не успел поймать его взгляда.
— Чтобы иметь возможность выжить в этом мире, тебе ежедневно приходится переступать через свои принципы. А чтобы преуспеть в этом мире, нужно вообще отказаться от каких бы то ни было принципов. Ну, а того, кому дорога собственная совесть, кто не хочет разменивать ее на сомнительные преимущества и блага, ждет пожизненное изгнание в мир собственных фантазий и грез.
Я молча внимал Отшельнику. Он продолжал:
— Поэтому лучше уж изобрести свой собственный мир, где все его правила устанавливаешь только ты. Игру, в которой участвуешь только ты. Не надо никого завлекать сюда — мир этот только для тебя. И только здесь, в созданном тобою мире, ты получаешь истинную свободу. Видишь, хочу идти направо — иду направо. Хочу идти налево — пожалуйста! И никто мне не указ! Тут только я — главное действующее лицо!
Лик его, насколько я мог судить об этом по его профилю, занавешенному давно не стриженными волосами, приобрел великую торжественность. Это значило, что лекция о вреде реального мира и о пользе мира виртуального закончена.
Логика данной философской концепции была почти безупречна, и это вызывало мое возмущение больше всего. Что-то было похожее в мировоззрении Отшельника и Дворника — вероятно, сказывалось их близкое соседство. А, может, одно и то же пренебрежительное отношение к Пьесе роднило всех обитателей Желтого сектора. И, с одной стороны, можно было бы признать это просто желчным выпадом в сторону более творчески одаренных обитателей этого мира. А с другой стороны — была, возможно, в этом какая-то часть истины...
— Как мой Компьютер? — спросил я, с некоторым усилием освобождая свое сознание от гипноза компьютерной игры и прослушанной только что лекции.
— Все в порядке! — бодро рапортовал Отшельник. — Произвел я небольшой ремонт, так что с тебя еще восемь "понтов"!
Я оглянулся по сторонам, и отыскал взглядом свой Компьютер, стоящий в одном из углов комнаты. Не говоря больше ни слова, встал со своего места, взял свой Компьютер и, стараясь не смотреть на экран, где нарисованный рыцарь крошил нарисованных чудовищ, прошествовал к порогу. Покинул комнату я молча, не оглядываясь. Я уверен, что и Отшельник ни на миг не обернулся на скрип закрываемой мною двери.
Я медленно шел по пустому коридору, в обнимку с Компьютером. И в ушах моих все звучали слова Отшельника. Неприятные слова. Вот так, по ходу жизни, какой-то балабол облил ведром грязи весь окружающий меня мир, при этом ни на секунду не отвлекаясь от своей забавы. А мне теперь жить в этом облитом грязью мире. И грязь это такого свойства, что ее откажется убирать Дворник. Это та самая грязь, которую Дворник и сам терпеть не может, но против которой бессилен. Но Дворник, для своего душевного спокойствия, может просто не замечать ее. А что делать мне?
И как вообще может существовать в этом мире такой тип, как Отшельник? Для чего он нужен тут, раз он не занят ни в Пьесе, ни в Спектакле, ни в какой-либо сфере общественной жизни? Неужели все дело только в том, что он лучше всех разбирается в Компьютерах?
Вот Барон тоже понимал все несовершенство этого мира. Но он воспринимал это его состояние как ненормальное. Он искал выход, он искал способ его устранения. Он не нашел этого способа, но он пытался!
А Отшельник... Этот человек, отгородившись от мира, яростно его критиковал, и, тем не менее оставался жив. Отрешиться от этого мира легко, гораздо легче, чем принять его неприятные правила. Но еще сложнее — заставить мир жить по своим правилам! Изменить мир в соответствии со своими жизненными идеалами.
Да, хорошо сказано. Однако, я не дальше Барона продвинулся в своей концепции переустройства мира. Этот мир надо менять, но я еще не знаю, как. И вообще, я оказывается, еще не все знаю о самом мире. К примеру, эти самые звезды в Центральном Зале...
В это время я как раз проходил по просторам Центрального Зала, и поэтому остановился, подняв голову вверх, и воззрившись на эти блестящие точки. Освещение было не то — слишком ярок был дневной свет, и звезды смотрелись не столь эффектно. Но все равно они тускло поблескивали оттуда, с высоты черного потолка, чувствуя себя весьма неплохо в своей абсолютной недоступности.
Однако, долго стоять вот так, посреди огромного Зала, с запрокинутой головой, а тем более, с Компьютером у груди, было глупо, и я поспешил продолжить свой путь.
Придя в свою комнату, я, довольно для себя неожиданно, обнаружил там Маркизу. Хотя, вроде бы, она все еще должна была находиться на репетиции очередного Акта Пьесы. Но вместо этого она сидела с ногами на кровати, а весь ее внешний вид говорил о том, что она явно чем-то расстроена.
Я поинтересовался у нее, что произошло. Но она только неопределенно всхлипнула в ответ.
— Что случилось? — спросил я у нее еще раз.
— Шут! — ответила Маркиза. — Шут сорвал репетицию!
Из ее уст это слышалось, как нечто неописуемое! И, вне сомнения, это являлось таковым. Я проявил интерес к подробностям произошедшего.
Оказалось, в то самое время, когда я подвергся проповеди Отшельника о суете и тщете этого мира, в самом мире произошла весьма неприятная коллизия.
Первая репетиция очередного Акта Пьесы должна была состояться с участием довольно большого числа актеров, в том числе и Шута. Когда все остальные актеры уже были в сборе, обнаружилось отсутствие этого персонажа. Что, впрочем, никого особо не удивило, и даже не могло отменить намеченное мероприятие. Тем более, что роль Шута в очередном Акте Пьесы, как ей и подобает, была эпизодической.
Репетиция благополучно началась. Что касается отсутствующего Шута, то предполагалось, что он появится позже. Но и через час он не появился. Та сцена, где ему надлежало провозгласить серию искрометных каламбуров, неожиданно выпала из репетиционного процесса. А это уже было делом возмутительным.
Следуя за живописным изложением воспоследующей сцены, у меня в воображении возникли следующие художественные образы:
— Да где же он? — недовольно вопросил Король, вращая глазами и головой, так что частица обвинения в вопиющем нарушении общественного порядка досталась каждому из присутствующих.
Никто не ответил ему, и в воздухе повисла тягостная тишина. В которой вдруг стали слышны чьи-то шаги — неуверенные и неровные. В Актовый 3ал вдруг ввалился тот, кого все давно уже и с нетерпением ждали. Король, на правах генерального администратора, явно собирался разразиться гневной тирадой в адрес возмутителя общественного порядка, но неожиданно не смог вымолвить не слова.
Вид появившегося в Зале персонажа потрясал. Фигура его колебалась в окружающем ее пространстве, и даже ноги, на которые она опиралась, мнилось, были неестественным образом выгнуты, чуть ли не коленями назад. Взгляд, устремленный на Сцену, горел каким-то нечеловеческим огнем.
Он стоял в проходе между креслами, немного пошатываясь, и обводил всех присутствующих своим убийственным взглядом. Наконец, рот его осклабился, и на подбородок медленно поползла какая-то бурая пена. Зрелище было откровенно противное.
— Ага, все уже здесь! — наконец, сказал он, и взгляд его заскользил в обратном направлении. — А где наш Шут? — вскричал он громко, так, что Герцогиня тихо, но явственно взвизгнула. Никто не ответил ему, ибо не нашелся, что.
— Где наш Шут? — еще более повысил свой голос Шут, продолжая блуждать своим пронзительным взглядом по лицам сгрудившихся на Сцене актеров. Этот взгляд каждого, на кого он был обращен, как будто приковывал к месту. — Что-то я его здесь не вижу...
И, не обращая внимания на присутствующих женщин, весьма неопрятно выругался.
Никто не мог сказать наверняка, в себе ли он, или просто притворяется. Не видеть себя среди собравшихся может любой, но ведь никого же это не удивляет. Все привычно смотрят на других, но на себя — никто.
И вот после этого все и началось. Раздавшиеся из уст Шута ругательства произвели на собравшуюся публику как раз обратное действие, чем его суровое молчание вначале. По мановению руки Короля, Генерал и Гвардеец мигом вышли из оцепенения и бросились к Шуту. Кто-то из женщин пискнул что-то жалобное, и в этот самый миг на существо бедного Шута обрушилась вся мощь сил охраны общественного порядка. "Так его, поганца!" — санкционировал эту акцию Король.
Впрочем, избиение продолжалось недолго. Шут упал от первого же удара бравого Гвардейца, а потом его просто несильно попинали в бока. Теперь он лежал на полу, среди зрительских кресел, скрючившись и обхватив свои плечи руками, и тихо выл. Пена продолжала истекать из его рта прямо на пол. Над ним стояли, окружив, радетели общественных норм приличия, и не знали, что же им надлежит с ним делать дальше.
— Давайте его сюда! — распорядился Король, уже приобретя своеобычный осанистый облик.
Приспешники с готовностью подхватили Шута подмышки и поволокли по полу прямо к повелителю. Шут выглядел жалко, и продолжал выть, делая перерыв только для того лишь, чтобы набрать в легкие воздуха. И с каждым заходом вой становился все протяжнее и пронзительнее. Король поморщился:
— Да заткните же его!
Шут получил еще один удар по ребрам, как раз на вдохе, подавился собственным воем и закашлялся. Король снова поморщился, уже брезгливо.
— Нажрался, значит! — сказал он, с омерзением разглядывая Шута, который все никак не мог унять свой кашель. — Опять нажрался этой своей дряни! Совсем сбрендил!
Шут продолжал кашлять, опустив голову в пол. Иногда он пытался что-то сказать. Из его рта, в промежутках между кашлями, пробивалось малопонятное:
— Меня зовут... Меня зовут...
Но кто и куда его зовет, так и осталось невыясненным.
— Тебя сколько раз предупреждали! — продолжал Король гневное свое выступление, но вдруг как будто смягчился и, помолчав, с ухмылкой произнес. — Распоясался, значит? Решил, что тебе общественные правила не указ? Эй, где тут у нас Судья?
Судья неохотно обнаружил свое присутствие, выдвинувшись из-за спин других молчаливых свидетелей этого неприглядного действа. Король неумолимо водрузил на него одну из главных ролей текущего эпизода.
— Что мы можем сказать о происшедшем, с точки зрения Общественных Установлений?
Судья проявил свою неуверенность. Вид его был бледен, взгляд — нервозен, голос заметно дрожал:
— Я думаю, — сказал он, глядя почему-то не на обвиняемого, а на Короля. — Я думаю, что данный поступок является грубейшим нарушением Общественных Установлений!
Король удовлетворенно кивнул.
— Куда уж грубее! — сказал он, и тут же снова задал Судье вопрос. — Вина обвиняемого очевидна, и в доказательствах не нуждается, не так ли?
— Точно так! — поспешно согласился с этим утверждением Судья. — Вина обвиняемого очевидна, и всякие ее дополнительные доказательства можно признать излишними.
— И какое же наказание для нарушителя Общественных Установлений изберет наш многоуважаемый Судья?
Судья затруднился с ответом. Он открыл рот, и застыл с таким выражением лица, как будто это он задал Королю тот же самый вопрос. Король, впрочем, выразил полную готовность самолично вынести окончательный вердикт.
— Я думаю, неделя изоляции будет в самый раз. И исключение из Сценария Пьесы, не менее, чем... — Король немного задумался, воззрившись на потолок. — Не менее, чем на три Акта!
— Да, да, совершенно справедливо! — поспешно согласился с этим приговором Судья.
