Элиза с надеждой воззрилась на понурого инквизитора в надежде, что он понял ее и не подверг сомнениям ее исповедь. Ренар и впрямь внимательно прислушивался к ее словам и, как только речь зашла о Вивьене, заметно помрачнел. Элиза открыла было рот, собираясь сказать что-то еще в свое оправдание, но он отмахнулся:
— Да верю я тебе, не тараторь. Я так и думал, что он спешит с выводами. Боже, Вив, ну зачем… — Не договорив, Ренар, к удивлению Элизы, болезненно зажмурился, склонив голову, как будто заблуждения друга о чувствах возлюбленной приносили страдания и ему самому.
Элиза растерялась. Она знала, что Вивьен — редкий, если не единственный человек, к которому Ренар проявляет участие и столь нехарактерное для него сочувствие. Но чтобы Ренар Цирон всерьез переживал за любовные похождения своего друга? Это было на него совсем не похоже.
— Так... — Она приблизилась, нерешительно протянув руку, чтобы положить ее внезапно помрачневшему Ренару на плечо. Он не отстранился, и Элиза окончательно убедилась, что злости он не испытывает. Скорее, он был… в отчаянии. Но почему?
Элиза вновь ощутила в горле тяжелый ком, сковавший ее голос и сделавший его надтреснутым:
— Что «зачем»? Он поверил и решил, что я забыла и разлюбила его? Это не так! Это чудовищная ошибка, и я хочу ее исправить как можно скорее! — Элиза попыталась смягчиться, не понимая толком, кого из них двоих собирается успокоить. — Я бы хотела поговорить с Вивьеном. Если он захочет со мной разговаривать, конечно. Если он уже не хочет иметь со мной никаких дел, то, может, согласится хотя бы выслушать…
Ренар молчал, отчего-то избегая смотреть на нее. На почтительном расстоянии от них проходили редкие прохожие, ветер гнал по каменистой мостовой темные жухлые листья и пыль, поднимая ее к серому, затянутому облаками небу. Ветер пускал волны по скромному платью и плащу Элизы, развивал подол сутаны замершего Ренара и трепал падающие ему на лицо волосы. Элиза отметила, что светлые пряди отросли, опускаясь ему на глаза, но он не отстригал и не убирал их. Как будто не замечал, что они мешают смотреть вокруг.
— Ренар, — обеспокоенно обратилась Элиза, видя, что с каждым ударом сердца он все глубже погружается в свои мысли. — Я вернулась в Руан и не собираюсь больше никуда убегать. Я догадываюсь, что то, как всё… закончилось в прошлый раз, причинило боль вам обоим. Поверь, мне это причинило не меньше страданий. Но я все же очень рада вернуться и рада, что встретила тебя сразу же, как пошла в город. Прошу, скажи мне, где Вивьен! Как мне его увидеть, когда встретиться, чтобы не помешать его делам? Может, подождать на постоялом дворе? Или здесь, рядом с отделением? Я бы не хотела привлекать к себе внимание, но если ему так удобнее…
— Ты не сможешь с ним поговорить, — глухим голосом сказал Ренар, все еще избегая смотреть на нее.
— Почему? — похолодела Элиза. Что-то тяжело сдавило ей горло, но она постаралась взять себя в руки. — Он… не хочет видеть меня? Или он в отъезде? Или с другой женщиной, что разозлится при моем появлении? Он…
Ренар отрицательно качнул головой, поджав губы. Элиза почувствовала, как ее сердце начинает биться чаще от тревоги, ведь она никогда прежде не видела на лице этого человека такого мучения.
— Но почему же тогда?! Ренар! — Она повысила голос, невольно сжав руку и вцепившись в рукав его сутаны.
Ренар, наконец, пошевелился. Повернувшись, он накрыл ее ладонь своей и серьезно, с небывалой горечью проговорил:
— Ты не сможешь с ним встретиться, Элиза. Его нет.
— Как нет? Куда же он делся?
— Он мертв.
Элиза не сразу смогла осмыслить то, что услышала. А когда поняла, лишь недоверчиво мотнула головой:
— Что? — Этот вопрос прозвучал не громче шелеста ветра. А затем ее голос вновь начал набирать силу: — Ты, верно, шутишь. Вы решили меня разыграть, да? Это такая…
— Не шутка, — строго ответил Ренар. — Ради Бога, Элиза, стал бы я так шутить?! Вивьен Колер мертв. Он был казнен за хранение запретной литературы, впадение в ересь и другие преступления перед Церковью.
Элиза слушала его, приоткрыв рот, словно он произносил слова на малознакомом языке.
— Ренар, что же ты такое говоришь? — Она помотала головой, глядя на него со смесью страха и осуждения.
— Я говорю, что Вив был казнен за ересь, — мрачно повторил он. С каждым разом эти слова пытались укорениться в голове Элизы, но сердце отчаянно отвергало их.
— Ересь? Этого не может быть! Вивьен не... Он не еретик, никогда им не был, ты знаешь это не хуже меня! Кто мог казнить его за то, чего не было?
— Я казнил.
— Что?! — Элиза решила, что ослышалась, но невольно сделала шаг прочь от молодого инквизитора, заставив его поморщиться, словно от боли.
— Я… мы сожгли его на заднем дворе тюрьмы. Так было нужно, хотя я, — он осекся, проглатывая тяжелый ком, — я этого не хотел. Он был еретиком и преступником, его вина доказана. Я знаю, тебе сложно в это поверить. Я тоже не верил, пока самолично не услышал признание. Но это правда. И постарайся не произносить громко его имя, особенно вблизи отделения. И свое тоже пореже называй. Привлечешь внимание, а ты этого, кажется, не хотела.
Ренар пронзительно и строго посмотрел в глаза Элизе, надеясь, что она не позволит эмоциям, которые вот-вот должны были нахлынуть на нее, затмить разум.
— Этого не может быть, — беспомощно повторила Элиза.
Она ждала, что Ренар все опровергнет. Что это жестокая шутка, наказание за ее побег, сговор с Вивьеном, какая-нибудь проверка — да что угодно! Что угодно, только не беспощадная правда, принять которую она была не в силах.
— Ренар, я не верю, — упрямо покачала головой Элиза. — Он же твой лучший друг! Я видела, как вы друг к другу относитесь. Даже будь он еретиком… ты не мог так хладнокровно… ты не мог в этом участвовать!
— Я был обязан.
Элиза похолодела. Снова это объяснение. Что за обязанность такая могла побудить Ренара участвовать в казни лучшего друга? Тем временем он продолжал:
— Если бы не я, было бы еще хуже, поверь, — вкрадчиво проговорил он, продолжая заглядывать ей в глаза.
— Нет… — прошептала Элиза, чувствуя, как неконтролируемая дрожь начинает пробегать по ее телу. Подавившись собственным вздохом, она отскочила от Ренара. — Как ты можешь так говорить? Как так вообще могло выйти? Я не могу понять, не могу поверить, это не… не…
Она осеклась, будто только теперь осознала, что никто не пытается жестоко подшутить над ней. Полные безысходной боли глаза уставились на светловолосого инквизитора.
Ренар устало вздохнул. Эта женщина — единственный во всем мире человек, который мог понять, каково тосковать по Вивьену Колеру. Единственная, с кем Ренар мог разделить поглощавшую его печаль.
«Я не имею права рассказывать. Не имею права раскрывать подробности дела. Но не все ли равно? Что это поменяет, на что повлияет? Да к черту!»
— Я объясню тебе все, но тебе придется поверить мне. Это очень непростая история. Мне жаль.
Он двинулся мимо нее, кивком указывая, чтобы она последовала за ним в более подходящее для разговоров место. Элиза, невидящим взглядом уставившись вперед, повиновалась. Она молчала, словно вмиг лишившаяся дара речи, способности мыслить и даже чувствовать. Будто вся тоска и печаль, пережитые ею за жизнь, теперь не переполняли ее, как можно было того ожидать, а перегорали вместе с душой и сердцем, оставляя лишь серый пепел и тлеющие угли там, где до этого была жизнь.
Ренар остановился под дубом на площади, чуть не задев одну из его голых ветвей, опускавшихся ниже кроны, и выругался, потерев глаза. Казалось, от столкновения его спасло только то, что он много лет ходил здесь и слишком хорошо помнил, где может находиться препятствие. Элиза встала рядом с ним:
— Ты не заметил эту ветвь? Может, тебе убрать волосы с лица? Они, наверное, мешают видеть, особенно зимой, когда день короток и света мало.
— Не поможет, — буркнул Ренар, хотя и сдвинул со лба упавшие на него пряди. — У меня с этим… проблема. Плохо вижу. — Он передернул плечами, не желая смотреть на Элизу, зная, что ощутит ее сочувствие. — С каждым днем все хуже, честно-то говоря. Я слепну.
— Вот как, — печально проговорила Элиза. — А почему не сказал сразу? Я могу попробовать помочь.
— Не сказал, потому что тебя здесь не было.
— Это началось, пока меня не было, или раньше?
Ренар цокнул языком, но не ответил.
— Раньше, значит, — заключила Элиза, посмотрев на него с осуждением. — Как же вы, мужчины, не любите вовремя обращаться за помощью!
Оба резко затихли, понимая, кого она вспоминала с этим укором. Ренар медленно вздохнул. Вновь омертвевшим взглядом Элиза уставилась прямо перед собой и спросила:
— Это действительно правда? Его нет? Я больше его не увижу?
Ренар кивнул, на миг прикрыв глаза.
— Не заговорю с ним. Не дотронусь до него. Не загляну ему в глаза, не услышу его голос, не засну и не проснусь рядом с ним. Никогда… — Элиза вдруг горько улыбнулась задрожавшими губами и качнула головой из стороны в сторону, словно признавая изощренность жестокой шутки, которую играла с нею жизнь. — А ведь я так боялась чего-то, сама не знала, чего. Я приучала себя жить без него, я привыкла, что его нет рядом, и меня преследовал страх. И сейчас, — она нервно усмехнулась, — я даже не удивлена! — Лицо ее скривилось, а глаза начали поблескивать и мутнеть. — Проклятье, я даже не удивляюсь! Я даже не могу... не могу… — Элиза всхлипнула, подняв взгляд к небу в попытке загнать слезы обратно. — Я даже не могу толком ужаснуться! Я... не могу... я даже... — Слезы потекли по ее щекам, а голос надломился. — Я потеряла его еще тогда! Вивьен, почему, почему я ждала так долго, почему я медлила? — Рыдания прокатились по ее телу судорогой, лишив способности говорить.
Ренар молча стоял рядом, не зная, как ему себя повести. Проявить сочувствие? Утешить? Но как утешить человека, если его горе нельзя исправить, и, тем более, если ты это горе разделяешь?
— Ты... расскажешь мне... все? — сквозь всхлипы проговорила Элиза.
— Куда я денусь, — буркнул Ренар, отметив про себя, что еще поразмыслит, пересказывать ли ей подробности допросов, на большинстве из которых Вивьен молчал. — И, если тебе от этого полегчает — то, что ты медлила, ни на что не повлияло. Вернись ты раньше, лучше бы не вышло, поверь. Это первое, что я могу тебе сказать.
Элиза покивала, вытирая рукавом лицо. Она понимала, что никого не смущает своим видом: в городе, переживавшем чуму, в стране, с редкими передышками ведущей войну, мало кого удивил бы вид плачущей женщины. Не удивил бы никого и священнослужитель рядом с ней. Случайный наблюдатель решил бы, что она обратилась к нему за утешением или благословением. Впрочем, Элизу не волновали взгляды посторонних людей. Просто за жизнь она, незаметно для себя, приобрела странную выдержку, привычку, велящую ей быстро брать себя в руки, не позволяя горю поглотить ее. Видит Бог, о подобной выдержке она не просила, и теперь ненавидела себя за то, что не может дать волю боли, как не могла бы вдохнуть полной грудью, если бы слишком узко затянула связки на платье.
— Я подумаю, как можно помочь тебе со зрением, — с деланным спокойствием пообещала она, подбираясь и стараясь не шмыгать носом.
— Спасибо. — Ренар почувствовал облегчение оттого, что Элизу не пришлось утешать. По крайней мере, пока. — Знаешь, что нам обоим не помешало бы сейчас? Эти твои успокаивающие травы, залитые кипящей водой. Да покрепче заварить.
Элиза едва заметно улыбнулась. На лице с покрасневшими от слез глазами вышло вяло, но Ренар к подобному никогда не придирался.
— Думаю, это отличная идея, — поддержала она.
— И имей в виду: ничего не буду рассказывать, пока не сядем в твоей лачуге, вдали от любопытных ушей. Надеюсь, ты способна понять, почему.
— Не рассказывай, — поежилась Элиза. — Не уверена, что сразу же готова слушать.
— Кстати. Я тоже рад тебя видеть. — Ренар сделал шаг к Элизе и обнял ее. Он тоже успел соскучиться по светловолосой язычнице. К тому же, теперь она была своеобразным напоминанием о Вивьене и той жизни, которую они вели до всех случившихся несчастий. Ренар был благодарен ей хотя бы за то, что она сейчас не повела себя опрометчиво и не вынудила с собой возиться.
Притихшие, они направились в ее жилищу в лесу.
* * *
Короткий зимний день уже склонился к закату, когда Ренар завершал свой тяжелый, хронологически сбитый рассказ. Он думал, что будет краток, лишь сухо перескажет Элизе цепочку событий, но быстро осознал, что не сможет сократить эту историю до разрозненных частей так, чтобы она поняла. А Элиза, не понимая чего-то, тут же начинала задавать вопросы, возвращая его к той или иной ситуации, со строгостью, которую привыкший к ведению допросов инквизитор не мог не оценить по достоинству.
В пронзительном, требовательном любопытстве Элизы, пересиливавшем даже ту скорбь, что приносил ей рассказ, было нечто, напоминавшее Ренару его казненного друга. В стремлении к знанию Элиза была схожа на Вивьена. Памятуя, как тот всегда добивался правды, Ренар решил рассказать Элизе все, не щадя ее и не утаивая подробностей.
Он рассказал, как Вивьен тосковал по ней, как злился и как обходился с другими женщинами, которых подозревали в колдовстве. К его удивлению, Элиза не проявила ревности, словно злость и тоска Вивьена льстили ей и служили доказательствами любви, несмотря на то, каким образом он это проявлял. Лишь когда Ренар упомянул Эвет, Элиза заметно напряглась. Жгучее, мучительное чувство, которое она когда-то умела скрывать, не посещало ее рядом с Вивьеном, и теперь, после такого большого перерыва, оно показалось почти невыносимым.
— Он признался в ереси, которой не следовал, только чтобы допрос не продлили и не узнали про тебя, — с легким укором напомнил Ренар, как только Элиза начала погружаться в свои переживания. — Так что на твоем месте я бы не сомневался в его чувствах. Только не взваливай на себя вину за это, — добавил он, поняв, что Элиза вот-вот упадет без чувств. — Не сделай он так, его бы это не спасло. Архиепископ задался целью его погубить, и он сделал бы это рано или поздно. Можешь считать, что, спасая тебя, Вив немного сократил и свои страдания, только и всего.
Не сдерживая неприязни, Ренар рассказывал о Гийоме де Борде и о деятельности, которую тот развернул в руанском отделении инквизиции. Также он рассказал далекой от церковной иерархии лесной отшельнице, почему Вивьен был вынужден по приказу де Борда сжечь Рени и почему нельзя было этого избежать.
