— Давай, друг Силантий, — подмигнул Григорий, — лошадку мы твою вполовину разгрузим. Мешки на закорках сами на сухое место перенесём. Потом лошадку переведём. Всё у нас получится в лучшем виде. По твёрдой дороге твоя кобылка потянет же? Думаю, за час мы управимся даже с перекуром. Ты покурить то как?

— А есть? — в голосе Силантия звучала надежда.

— А то! — Григорий, хоть и не курил, но понимал, что табак иной раз служит ключом к сердцу любого курильщика.

...

На самом закате Григорий и Силантий вышли на околицу посёлка. Пока таскали мешки, разгружали телегу и грузили снова, было не до разговоров. Зато после мужики шли как добрые приятели. Дождь перестал и на дворе заметно похолодало. Тревожные крики неясыти доносились из березового колка. Собаки в крайних дворах почуяли чужого и лаем обозначили своё присутствие. Мол, чужой, знай, мы тебя услышали, мы на чеку и порвём, если что.

Пока шли, Силантий рассказал Григорию о событиях в Беспаловском.

— В этом году продотряды совсем распоясались, — жаловался он. — В нашем посёлке выгребли почти всё, даже семена забрали. Сволочи! Что на следующий год сеять, никто не знает. Я лично спрашивал командира этих чоновцев. Говорит, что весной купят в Китае и всем раздадут. Кто сколько сдал, тому столько и выдадут. Егор, как ты считаешь, правда, выдадут?

— Ага, догонят, и ещё выдадут. За какие шиши они будут у китайцев покупать?

— Вот же с-суки, как всегда, нашего брата наебать норовят.

— Сколько у вас народу то в посёлке? — потихоньку начал выведывать Григорий, вспомнив о своей главной задаче. — Мужики то остались, али бабы одни?

Оказалось, что посёлок маленький, всего дворов полсотни. Мужиков после германкой и колчаковской мобилизации осталось мало. Силантий долго морщил лоб, шевелил губами и загибал пальцы:

— Человек тридцать ещё осталось, из них два инвалида. — Подвёл он итог подсчётов. Стариков человек сорок. Баб — штук сто, да ребятни обоего пола штук тридцать наберётся. Даже против роты нам не устоять, сомнут враз.

— А власти кто у вас представляет?

— Да, почитай и никто. Вроде как есть у нас поселковый совет с председателем. Вот только председатель наш, Венька Комаров — запойный. Бывает по неделе в запое. Потом выходит такой: «А? Чо? Каво?». Где был, что делал, ни хера не помнит. И остальной Совет такой же, сплошные забулдыги.

— Зачем таких выбрали то? Сами же над собой пьянь поставили. — Удивился Григорий.

— Так все нормальные мужики работу работают, им некогда в концелярии штаны протирать. В поле всегда работы хватает, а ещё огород, дом, подворье... Бражникам то, всё равно, им бы нализаться. Поэтому в совете сидеть для них самое милое дело. Народ на них у нас дюже злой. Эти же падлы ходили вместе с чоновцами и докладали у кого из соседей ещё зерно оставалось.

— И никто из деревенских им ничего не сделал? — опять удивился Григорий. — Так они у вас и детишек съедят, а вы и не пикните.

— Мы бы их давно бы... — Силантий чиркнул большим пальцем поперёк горла, — так ведь тут же из Змеиногорска чекисты прискачут, похватают непричастных, расстреляют, кого попало.

— Вот интересно ты, паря, толкуешь. — Перебил Григорий собеседника недоверчиво. — Как они так быстро могут узнать, что в вашей деревне происходит?

— Темнота ты, хоть и из Барнаула! — усмехнулся невесело Силантий. — Слыхал про таку штуковину — ти-ли-хвон называется. Летом, после того, как город бандиты с наскоку взяли, власть озаботилась связь обеспечить. По всем посёлкам в избы, где советы заседают, такие черные коробочки с рожками поставили. Я сам не трогал, но говорят, что можно в один конец трубы говорить, а в городе слышно. О, как! В сентябре у нас поставили, и в Черепановском, и в Лазурке, даже в Колывани. Теперь не забалуешь. Чуть что, сразу скачет чекистский взвод. Палят без предупреждения.

Так за беседой мужики дошли до избы Поповых.

— Тебе сюда, — махнул рукой Силантий по направлению к темному пятну забора. — Мой дом прямо в конце этой улицы. Самый последний. Может, зайдёшь?

— А в какой избе у вас Совет заседает?

— Тебе зачем? — недобро покосился на нового приятеля мужик. — Нас под монастырь подвести хочешь?

— Есть у меня мысля интересная, хочу вашим советчикам её рассказать. Думаю, им понравится.

— Тогда хорошо. Вон туды смотри. — Силантий начал размахивать рукояткой кнута как указкой. — Колокольню видишь? Если отседа идти, то рядом с колокольней крепкую избу увидишь. Это изба батюшки покойного, отца Никодима. Вот в поповской избе Совет и сидит каждый день. Изба то уж больно хорошая, на каменном подклете, с железной крышей...

На том и расстались.

...

Григорий первым делом зашёл в сарай и выбрал на ощупь пучок соломы. Высек кресалом искру и поджёг. Солома сгорела быстро. Он зажег ещё, потом ещё. Наконец удача улыбнулась ему. В углу сарая он обнаружил шахтёрскую лампу, в которой, судя по звуку, оставалось немного масла. С помощью этого нехитрого прибора удалось найти печь и дрова. Топливом послужили обломки досок, найденные всё в том же сарае. Скоро в избе стало тепло и уютно. Во дворе нашёлся и колодец. В карманах — сухари. Этого мало для здорового мужика, но лучше, чем ничего. Проситься к соседям на постой Григорий поосторожничал.

На следующее утро он затемно покинул избу. По указанному Силантием пути еще по темноте дошёл до поповских хором. На двери красовалась косо нацарапанная вывеска — «Сельский Совет п. Беспаловский». Посчитал окна и двери. Прикинул высоту крыши. Для верности постучал. Никто ему конечно не открыл. Григорий удовлетворённо хмыкнул и пошёл уверенным шагом в сторону партизанского лагеря. В голове у него уже созрел план взятия посёлка. И даже не один.

10. ЛИСТЬЯ ПРЯЧУТСЯ В ЛЕСУ

(посёлок Беспаловский, окрестности Змеиногорска)

Вениамин Никитич Комаров, председатель Беспаловского сельсовета, проснулся поздно. Да и с чего бы ему просыпаться рано? Вечор они, как обычно, всей комбедовской компанией засиделись допоздна. Он даже не помнил, когда ушли приятели. Как обычно, пили самогонку, которую исправно поставляла бабка Мирониха из Змеиногорска. Эта старая стерва, гнала пойло из какого-то говна. Голова потом разламывалась так, что хотелось умереть. — Не дождётесь, — процедил про себя Комаров и усилием воли оторвал голову от стола.

Он окинул затуманенным взглядом бывшую поповскую горницу. Свидетели вчерашнего веселья, стеклянные четверти, пустыми валялись по углам. — Это мы что же, полведра усидели вчера? — сердце Веньки наполнилось гордостью за свои питейные способности. Он тяжело поднялся и оглядел стол в поисках рассола, или хотя бы воды. Все жестянки, стоявшие в беспорядке на толстом деревянном столе, забиты пеплом и окурками. Ему тут же страсть как захотелось курить. К счастью горсть махорки осталась прямо посреди стола. Вот воды найти так и не удалось.

Комаров трясущимися пальцами оторвал клочок бумаги от старой газеты, насыпал махры, завернул, провёл языком. Язык был сух, и бумага не склеивалась. Вот же сука, — с досадой пробормотал Комаров, — смачно всхрапнул носом и плюнул на бумагу. Язык стал влажным. Самокрутка наконец-то получилась. Он сунул её в рот, кое-как поджёг и с наслаждением втянул в себя вонючий дым.

Зажав зубами чадящий окурок, Венька накинул на плечи выгоревшую старую шинель и, как был в грязных исподних, побрёл на двор. Прямо из бочки зачерпнул горстью воды и размазал по лицу. Потом нагнулся губами к воде и втянул в себя струйку с ломкой ледяной корочкой. От студёной воды сразу заломило зубы.

Тут же, не отходя далеко, справил малую нужду. Только собрался подтянуть кальсоны, как чьи-то сильные руки зажали ему рот и оттянули голову к спине. Под челюсть тут же упёрлась холодная острая сталь. Венька инстинктивно дёрнул голову в сторону, но сталь тут же пронзила кожу. По шее тоненькой горячей струйкой побежала кровь. От страха у Веньки пропал дар речи. Впрочем, незнакомец держал его так крепко, что даже дышать получалось через раз.

— Только пикни, с-сука! Враз жизни лишу, — тихий злой шёпот ожёг ухо. — Шагай в избу, потом штаны натянешь.

Да... как... ты... Да, я тебя... — Через мгновение страх отпустил, и к Веньке вернулась обычная пьяная удаль. Для крика ему не хватало воздуха, но шептать он мог, — Тебя же, сволочь кулацкая, сёдня же расстреляют. Я сам тебя расстреляю.

Неизвестный не смог сдержать смеха и сдержанно захрюкал в плечо жертвы. — Молчи, гнида! Расстреляет он... Стреляные мы... Шевели ногами, паскуда, — для вразумления он сделал ещё один короткий надрез на шее председателя.

Нежданный гость — никто иной, как Степан Русаков, который с пятёркой отчаянных парней прибыл в Беспаловский для подготовки посёлка к вселению волчихинского отряда. Накануне батька Гришан доложил обществу, что посёлок достаточно велик, что занять его можно. Расположение его рядом с городом увеличивало безопасность. Как сказал дед Пахом — то, что спрятано на видном месте, найти труднее.

Русаков следил за поповской избой еще с вечера. Видел, как пропойцы, шатаясь и громко матерясь, разошлись по домам. Хотел схорониться в избе, чтобы дождаться там утра, но дверь уже оказалась заперта изнутри. Комаров, хоть и был в дымину, но закрыться на засов не забыл. Пришлось дожидаться, когда нужда выгонит председателя во двор. Мужики замерзли как цуцики, устали и проголодались. Изматерили хозяина, но дождались его пробуждения. Это вынужденная холодная ночёвка обозлила их до такой степени, что Русаков едва сумел их удержать от немедленной и зверской расправы.

— Что ты с ним цацкаешься? — Крикнул Никодим Поспелов, — вали его к хренам. Хорошо бы с этой гниды кожу живьём спустить, но времени нет цацкаться, да и кровищи будет море.

— А ить и то верно, что нам с тобой чикаться? — сказал, обращаясь к побелевшему председателю, Русаков.

— Пощади, отец родной! — сдавленно запричитал Комаров. — Я вам и трёхлинейки с патронами отдам и деньги все, какие есть. Мужики побойтесь бо...

Русаков резко полоснул ножом прямо по горлу председателю. Раздался хлюпающий звук, из раны брызнула и потекла пульсирующей струёй кровь. Комаров забился в тисках крепких крестьянских рук, но скоро глаза его закатились, челюсть отвалилась, и он затих навсегда.

— Надо в сердце пырять, — проворчал Никодим, — уделали тут всё в кровище. Ты же, Степан, хотел здесь собрание собирать.

— Ошибочка, вышла, — извиняющимся тоном выдал Русаков, вытирая тесак о шинель зарезанного председателя. — Всё равно бы здесь все не поместились. Помоги лучше в сторону оттащить. Сейчас сюда его дружки придут.

— Их тоже в ножи? — спросил самый молодой из партизан, Никитка Сомов. Ему ещё не доводилось убивать собственноручно.

— Нет, мы их зубами будем грызть, — пошутил Русаков. — Ты, Никита, если робеешь, в закуте23 посиди. Не ровён час, сделашь что-нибудь не то...

— Не годится так, дядька Степан, — обиделся Никита, — мне же надо учиться.

— Вот этому делу хорошо бы и не учиться, — вздохнул Русаков, — но время ноне такое, что и в самом деле лучше уметь и горло врагам резать.

Чуть солнце перевалило зенит, к поповской усадьбе начали подходить собутыльники покойного. Сторонний наблюдатель мог бы заметить, что каждый из них толкал плечом дверь, вваливался внутрь, но обратно не появлялся.

...

Хорошо, что сильных морозов ещё не было, а земля не успела промёрзнуть. Под опавшей листвой она даже тёплая. Заступу поддавалась легко. В ограде поповской усадьбы волчихинцы выкопали яму для братской могилы и также быстро закидали тела мокрыми комьями. Оставшийся холмик просто замаскировали палой листвой и прочим мусором, которого на дворе в достатке. На этом с большевизмом в Беспаловском было покончено.

Завершив похороны, партизаны собрались за грязным столом в горнице. Найденные бланки мандатов тут же пошли на самокрутки, и вскоре комната наполнилась густым и смрадным махорочным дымом.

— Что друзья-товарищи, взяли власть в посёлке? — криво усмехнулся Русаков. — Надымили, начадили, дышать не возможно...

— Ага, взяли, только об этом посёлок не догадывается... — поддержал шутку Никодим Поспелов. — Может и пусть не догадывается? Глядишь и не заметит никто. Это я шутю так. Тока жителев местных лучше не в избе собирать, а на свежем воздухе, перед церковью, хотя бы.

— Тут нам шестерым едва развернуться, где ж ты ещё хочешь полсотни рыл поместить? — поддержал приятеля Николай.

...

Товарищи беспаловцы! — Громко выкрикнул в толпу Григорий Рогов. — Я, партизанский командир Григорий Рогов... — Толпа удивлённо загудела. Послышались возгласы: — Чай брешешь! Рогова, говорят, чекисты кокнули...

— Спасибо вам, братья, что Вы не забыли меня, когда меня бросили в тюрьму волки в овечьей шкуре. Теперь моя очередь вам помогать.

Товарищи. Я все перенес с вами в тайге, борясь за свободу равенство и братство трудового народа. С вами я пойду против всех врагов. Товарищи, организуйтесь в истинную трудовую коммуну без участия белоручек и кулаков. Сплачивайте ваши трудовые ряды плотнее, и в нужный момент выступим сплоченными рядами добывать свободу. За свободу, равенство и братство, смело вперед!

В тайге белых нет, они все уже покраснели и сидят по городам в законодательных учреждениях. Они и издают для вас суровые законы. В тайге же те же ваши братья, крестьяне и рабочие, которых преследуют одинаково, что Николай, что Колчак, что коммунисты, именующие себя народной властью. Я выступаю открыто против всякой власти с оружием в руках. Ни одного сына в солдаты, ни одного фунта хлеба дармоедам, возьмите оружие, прогоните всех комиссаров-приказистов.24

Так что, дорогие мои! Не слухайте большевистское враньё. Я свою личность могу доказать. Доказать делами. Делами то оно лучше, чем бумажками какими-то. Верно? Вот смотрите, я пришёл в ваш посёлок для того, чтобы освободить вас от кровавой тирании Ленина и Троцкого. Местных коммуняк мы уже ликвидировали. Теперь сельский совет будем мы. Извиняйте, что без вашего выбора, но, вон Силантий не даст соврать, вам-то всё равно же... Только у меня к вам просьба, не надо бежать сей момент в Змеиногорску милицию... — В толпе послышались смешки. — Что? неужели уже? Это ничего, мои караулы на выходе имеют от меня приказ, стрелять без предупреждения. Так что извиняйте дядьку, если чей сродственник домой сегодня не вернётся.

Акромя того, меня для вас две новости имеются, одна плохая и одна хорошая. Хорошую я вам уже обсказал, а плохая... — Григорий на мгновение сделал паузу, — не так уж она и плоха, мне кажется.

— Говори уже, что телишься? — раздался голос старого знакомого Силантия Мамонова, — лучше рубани правду-матку, чтобы уж знали чего от тебя ждать.

— Прав ты, Силантий. Как есть — прав! А новость у меня такая — привёл я вам защитников и помощников триста двадцать четыре человека. Это бывшие жители села Волчиха. В основном бабы и детишки разного возраста. Мужики тоже имеются, целых 120 душ. Правда, сейчас они в большинстве в караулах стоят, ваш покой оберегают. Провиант у нас есть, с сотню пудов зерна и картошки столько же. А вот жить нам негде. Придётся вам потесниться, пустить на постой наших детишек и стариков. Раненные если появятся, тоже будут у вас хорониться.