Нега

Завтра мы обязательно попробуем реконструировать хлыстовское радение. Проблема в том, что Игнат и Василь реально в это верят. Василёк поэтически, чувственно, сам не представляя с чем имеет дело, как вся наша дореволюционная интеллигенция. Игнат чёрно и хвойно, как выкорчеванный пень. Классический славянский шатун, который не поднимет обронённый платочек Татьяны, а задерёт её.

Мой же интерес всего лишь интерес исследователя.

Понимает это только Тамара".

* * *

Стол был точно покойник вынесен в сени. Пружинистая кровать оказалась там же. В комнате сразу стало просторно, и лавки особенно близко прижались к прогретым печкой стенкам. Скучившись, застыли комом жители избушки. Никто из них не знал с чего именно нужно было начинать. Знал только Витя, но он стеснялся встать и первым закружиться в лихорадочном танце. Чего доброго посмотрят как на сумасшедшего! Заводила предпочёл лишь вести разговор:

— Вот ещё Платон в ключевом диалоге "Пир" говорит, что раньше существовал третий пол, соединяющий мужчину и женщину. Они сочетали половые признаки друг друга, бранно звались андрогинами и были настолько могучи, что помышляли напасть на богов. Вот богам и пришлось разделить андрогинов на половинки, которые с тех пор ищут друг друга.

— Ну и как, — спросил, затаив дыхание Игнат, — нашли?

Игнат по случаю разоделся, причесался, сводил всех на помывку и теперь ждал чуда. Он весь подрагивал, словно был наэлектризован сам воздух. Вязанные спицами ручища его постоянно сжимались. Гигант шумел, густел, замешивался, обладал странными по отношению к себе глаголами. Он даже трясся, отчего лавка под ним ходила ходуном.

— А почему ты у меня спрашиваешь? — спросил Витя.

— Ну, ты ж всё знаешь.

Томка фыркнула:

— Блин, в каких подписках ты про это прочитал? Половинки ничего не значат, если не представляют собой что-то хорошее. Соедини две половинки червивого яблока, разве любовь получится? Нет.

Витя удивился:

— Ты тоже что ли Пир читала?

— Не-а.

Повисла неловкая, больная тишина, которая обычно натягивается из-за неостроумной шутки. Нужно было приступать к задуманному и Виктор встал, подошёл к даме и произнёс:

— Я приглашаю вас на белый танец. Понимаете, да? Нет... не понимаете.

— В смысле?

— Это был такой писатель Андрей Белый, он в Берлине танцевал страшные, варварские, размашистые танцы...

— Перестань уже! — неожиданно подал голос Василь.

— Да?

— Ну хватит... хватит сыпать именами разных авторов и историков. Я понимаю, что ты не хочешь этим выпендриться, но, Боже мой, нет никакой возможности это слушать! Я и десятой части их не читал, и что? Разве я стал что-то хуже понимать!? Главное чувствовать, сверкать! Сокотать! Вот можешь так?

Василь юлой закружился на месте. Белые рукава рубахи запорхали вокруг тонкой поэтической оси и казалось, что в комнате танцевала живая ромашка. Ещё немного и мальчик стал бы отщипывать от себя лепестки, пока не оказался бы совершенно голым и одуревшим на полу. Но в танец, вскочив и опрокинув лавку, подключился Игнат. Он вертел руками и кувыркался, как безумный, отчего Василь, хохоча, крикнул нараспев:

Вот мельница вприсядку пляшет

И крыльями трещит и машет;

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,

Людская молвь и конской топ!

"Это же... это же из Пушкина", — хотел было довольно сказать Витя, но устыдился. Тем более и чопорную, живущую саму в себе Тамару, утянуло в васильковый водоворот. Стоять в стороне оказалось стыдно и Витя тоже, как с обрыва, прыгнул в людской вихрь.

Он ударился о скалистое дно — это отшвырнул его, как волну, торс Игната. Парень попал в руки девушки, которая закружила в хороводе, где новым лепестком пробился сначала Василь, а потом и Игнат. Затем они разлетелись в стороны, чувствуя, как пьянеет мозжечок, и пол меняется местами с разумом. Со стороны затрепетали напевные стихи, которые задали ритм разгорающемуся танцу.

Витя не заметил, как очутился в руках Игната, который легко подкинул его к потолку. Так его и не достигнув, лётчик с криком оказался на полу, а Игнат швырнул к потолку Василька, а потом, не побрезговав, метнул к закоптевшим балкам даже Тамару.

Все шатались пьяными и никто уже не слышал собственного рассудка. Издалека, с поверхности, неслись какие-то стихи, которые сонно долбили в барабанную перепонку. Взор застилала святая тьма и стало так хорошо, что больше нельзя было ничего различить. Ни лиц, ни пола, ни движений и даже дыхания. Как пестиком мешают болтушку, так неведомая сила, закружив, вырвала из тела дух, который кружился теперь под потолком и смотрел, как бьются, сталкиваясь друг с другом, пустые тела.

Не было света луны. Не было людей. В комнате кружились опавшие листья.

* * *

Блаженно лежалось на струганных досках одним большим дышащим телом. Оно вздымалось не по отдельности, в разнобой, когда по животам как будто скользит волна, а разом, единством, так, что нельзя было отличить мёртвого от живого. Живы были все, но живы настолько, что тело, как перегоревшая проводка, оказалось обесточено. Лениво и даже больно было шевелить пальцами и только дыхание, инстинктивно наполнявшее лёгкие, отличало людей от неживых.

Так они и лежали, слушая, как ветви за окном считают минуты. Лежали странно, поломано, разбросав, как детские игрушки руки и ноги. Конечности вылезали из животов, продевались подмышками, переплетались, тёрлись, сливались друг с другом, отчего в дремлющей полутьме могло показаться, что это не люди на полу лежат, а выброшенный на берег осьминог.

В отекающие члены стала наползать нега. Соловьиная розовая нега, какая впрыскивается в мускулы белым муравьиным семенем. От неё ломило подбородок, скреблось в груди и хотелось заорать вдруг и сразу, чтобы вырвать с корнем зуд, поселившийся в паху. Чтобы расчесать себя криком, разорвать на пополам, разойтись клочками по закоулочкам. Настал миг опадения, разрушения, когда казалось, что всё живое тело изольется, изщерится, изглаголится влагой, сукровицей, спермой, кровью, лимфой, всякой жидкостью, глазной и желудочной, какая только есть в человеке. И вместе с тем придёт освобождение, отшелушится что-то с души, отлетят лепестки через запад на восток, и небо снова станет таким, как будто никто не продался.

Но дыхание разбилось и каждый теперь поднимал живот к потолку по-своему, по-кулачевскому. Органы затекли и тело распалось на части, зашевелилось, пока ещё неслышно, тихо, про себя, но зачесало укромные места, затерло интимные поверхности. Накатила на грудь духота, казавшаяся раньше огненной росой, и ноги с руками стали уползать к своим хозяевам. Андрогин потерялся, перестал лежать на досках распластанным колесом, скукожился до четырёх зачаточных фигур.

Стало одиноко и стыдно.

На окошко вдруг наполз искусственный жёлтый цвет. К нему примешалось механическое фырканье и скоро негу разорвал протяжный, карий звук автомобильного сигнала.

* * *

— Хозяева!? — мужской голос, не дождавшись, снова крикнул, — соседи!?

Игнат уже ломался в сенях, ожидая, когда оденутся остальные. Только когда была застёгнута последняя пуговица великан надавил на дверь и бросил в вечер:

— Кого это принесло?

Внедорожник отрезал у темени чёрное вымя. Из-за света фар погасли звёзды и умерла луна. Игнат, щурясь, приложил руку к глазам, будто отдавал пионерский салют, и мужской голос насмешливо спросил:

— Чего это вы в темноте сидите?

Говорившим оказался мужчина в высоким сапогах с ботфортами, как у мушкетёров. Он был в одет в модный пиксельный камуфляж, который скрывал слегка оплывшую, тяжёлую, уверенную в себе сорокалетнюю фигуру. Гость был не один, а около машины покуривали ещё двое мужчин. Выглядели они точно также, разве что вокруг них с интересом бегала кавказская овчарка, высунувшая язык прямо в ночь.

Из окна автомобиля выглянуло женское лицо:

— Пап, ну кто там?

— А я не знаю, — хохотнул Вадик, — не говорят.

— Люди мы, — ответил с расстановкой Игнат, — отдыхаем здесь. А вам чего надо? Машина сломалась?

— Мы тут в угодьях неподалёку охотимся. Егерь сказал, что вы здесь остановились, а вестей от вас нет. На охоту не ходите, никуда не ездите, вот мы и решили вас по-соседски проверить. Не против?

— Не против, — пожал плечами Игнат.

— Ну вот будем знакомы значит. Меня Вадим зовут.

Нехотя все перезнакомились. Мужики с интересом сжимали ещё молодые ладони парней и менялись в лице, когда видели красавицу-Тамару, смотревшую на них стылым зелёным взглядом. Мужиков звали по-простому, без выдумки: Вадик и два Мишки, а девушка оказалась Галей. Словно приехав к себе домой, компания расположилась в беседке, добыла зажигалкой огонь и уже откупорила бутылки с пивом. Солёный хмельной запах полетел вместе с пробками на землю. Галя, засунув руки в карманы, ходила вокруг бережка, и через несколько минут неловкого общения, показалось, что оккупация давно уже свершившийся факт.

Василёк потерянный стоял на крыльце и в страхе прижимал к себе Тамару. Он словно боялся, что она уплывёт к сильным и здоровым мужчинам. Вдруг в сарае что-то затарахтело и оттуда вернулся довольный охотник:

— Я вам дизель завёл, теперь свет будет. Вы что, не знали как включить?

— Просто не хотели, — зевнул Виктор.

Зажглись лампочки, висящие на проводах, и интимный мрак заимки рассеялся. Она стала похожа на карнавальную площадь, где гулял подвыпивший народ. Мужики деловито, будто обшманывая, слонялись вокруг и выражали недоумение. Они не понимали, где у их соседей стоит машина, почему они отказываются от выпивки и не жарят мясо. И тут же, чтобы подбодрить самих себя, приезжие насильно пихали в руки водку, громко, больше чем того требовалось, говорили, что вот-вот будут жарить "шашлычелло" и вообще закатят такой пир, что любо-дорого поглядеть.

— Игнат, а ты где служил? — уважая размах плеч, спросил Вадим, — в десантуре поди?

— Я не собака, — пророкотал мужчина.

— Что?

— Я не собака, чтобы кому-то служить.

— Мож я не так выразился, звиняй, в армии-то был?

— Был.

— А где долг отдавал? Может мы с тобой вместе в десантуре, побратимы, а?

Игнат сощурился на него:

— Ты воевал?

— Не, Бог миловал.

— Значит вместе мы с тобой... — Игнат поморщился, — не служили.

— А вы когда охотились, медведя не видели? — желая удостовериться, спросил Виктор.

— Не, а чё? Бродит где-то? Егерь вродь молчал. Эй, Галь, иди познакомься с молодыми человеками!

Витя пригляделся к девушке. Ей было около восемнадцати или чуть больше. Она была среднего роста, тугая, вскормленная говядиной и тефтелями. Напоминала резиновую грушу, которая, если срезать одежду, наверняка оказалась бы белой-белой, как кипящее молоко. Голубоватые, слишком слабые глаза не доходили до синего оттенка, а застыли в сером перигее. Светлые волосы явно были покрашены, а их натуральный цвет был тёмным. Грудь тоже не просматривалась, зато бёдра были крутыми, даже слегка полноватыми. Дама походила на древнюю Венерину статуэтку. Галя не смотрелась девушкой, а была самой настоящей самкой: готовой совокупляться, рожать, полнеть, выстреливать из себя младенцев и раздаваться вширь. Было очень странно, даже пугающе видеть это качество в молодой ещё, красивой женщине.

Вадик выкрутил колок в машине, и когда оттуда запела Елена Ваенга. Василь тут же заплакал и ушёл в дом.

— Чего это он заныл? — спросил один из Мишек, — огорчили чем?

— Всем, — впервые подала голос Тамара и ушла вслед за любимым.

В доме от генератора тоже зажглись электрические лампочки и он сиял, как новогодняя ёлка.

— Без обид, — продолжил другой Мишка, — но вы какие-то странные, вообще. Вы же молодые, развлекаться надо. Лес какой, угодья! Встали рано по утру, ружьишко в руки и в лесок шустрить. Там дичи — во! Стреляй не хочу. Можно даже лося выстегнуть. Мы позавчера такого рогача завалили! Пришлось егерю отвалить чутка, но зато в хату себе чучело забацаю. Представь тока, парниша, сидишь, значит, зимой в своей берлоге городской, отдыхаешь после работы, а на стене голова убитого тобой лося. Сразу чувствуешь, что не зря живёшь, что ты охотник, мужик. Понимаешь? А вы кислые какие-то, вялые. Мы к вам со всей душой: думаем познакомиться, потолковать за жизнь. Выпить принесли. Нельзя так, не по людски.

— А как с вами ещё говорить, да? — пожал плечами Витя, — я не очень понимаю.

— Как-как, по людски.

— Так вы ж не люди, — и Витя впервые за всё время криво улыбнулся.

Сразу всё поняв, Игнат неспешно, будто кот, сунул руку за пояс. Там у него лежал тот самый нож. Наверняка в разгорающемся споре появился бы острый аргумент, если бы из-за бани не раздалось поскуливание.

— Это же Симка!

Когда народ подтянулся к месту происшествия, то со стороны мужиков послышались одобрительные смешки и поцокивание. На белой суке сидела охотничья овчарка. Она высунула язык и ёрзала тазом по питомцу Тамары. Та припала на лапы и, повизгивая, отклячила зад. Собаки, не обращая внимания на людей, продолжали бешено совокупляться.

— Во кабель, — уважительно протянул Вадик, — чья сука-то? Твоя, парень?

— Ваша, — Витя искоса поглядел на Галю.

Девушка без энтузиазма интереса наблюдала за животным сексом. На её кругловатом лице не отразилось никаких эмоций. Будто бы она смотрела на собак и безвольно соглашалась с тем, что когда-нибудь и её без спроса выберет мощный, уверенный в себе мужчина, бросит в постель и сделает то, зачем существуют у Гали небольшие крепкие груди и сильные, смелые бёдра. И будет лежать Галя не постели и невидяще смотреть в потолок, и чувствовать кисловатое дыхание на шее, и скрестит руки на спине оплодотворителя, так, не из чувств, но по древнему женскому инстинкту. А когда тот закончит, то останется Галя лежать на спине, совсем не чувствуя, как в неё стекает белая жидкость. Она вообще не будет ничего чувствовать. Разве что встанет, пойдёт на кухню, поставит чай и разорвёт упаковку с мятными пряниками. Вот и вся Галя. И больше — ничего.

— Пшёл! — Игнат зарядил ногой по боку пса. Тот, взвизгнув, отлетел в сторону, — и вы, пшли!

Пёс, оскалившись, не стал нападать, почуяв в мужике неприручённую волчью породу. Пинок был такой силы, что у собаки чуть не оторвался член, прилипший к сучьему влагалищу. Симка, залаяв от боли, уползла в сухостой. Непонятно от чего рассвирепевший Игнат наступал на охотников, которым алкоголь вовсе не придал отваги. В руке у бородача Витя разглядел заточку.

— Мужик, ты чё, офанарел? Друган, скажи ему, чтобы перестал. Да тебя наш пёсик порвёт!

Но овчарка не спешила нападать, а пристыжено крутилась вокруг машины. Игнат обезумел и не успокоился, пока не загнал в автомобиль всю компанию, особенно следя за псом. Тот со страхом смотрел на мужчину и, покорно поджав хвост, запрыгнул в кузов. Мишки всё хорохорились про себя, пытались огрызаться, но их прервал водитель.

— Мы с вами по доброму, по соседки, — обиженно сказал Вадим, — а вы... ну так вообще непринято у людей.

Когда машина уезжала, Витя заметил, как натурально, не притворяясь, на заднем сидении зевнула Галя. Это вызвало в теле странную пугающую дрожь. Игнат с широко открытыми глазами стоял на дорожке и смотрел вслед непрошенным гостям. Ноздри его хищно, по степному раздувались, будто он почуял запах крови.