Гул

— Как там у нас поётся? Догорай, моя лучина? — слабо улыбнулся вождь.

От радости Жеводанов клацнул зубами. Он вообще любил клацать, представляя, как вырывает у мира часть предвечной тайны. Решил вояка, что сегодня ярким июльским полднем Виктору Игоревичу Жеводанову, одному из бесчисленных миллионов людей, в бесчисленный миллионный раз откроется, что же такое сражаться, когда кругом нет и намёка на надежду. Быть может, свершится настоящее чудо, которое превратит скучную солдатскую жизнь в сияющее житие? Тогда Виктор Игоревич посмотрит свысока на умников, начитавшихся книжек, и ещё посмотрит на бородатых любителей Псалтыря. Вот, высоколобикам не открылось, а Жеводанову, вопреки скрежету зубовному, повезло. Прав оказался солдафон с железной челюстью. Всего и требуется, что подставиться пуле. Поскорее умереть — вот первое желание русского человека. Вот чего хотел Жеводанов.

Рядом с офицером, винтовка к винтовке, прилёг Елисей Силыч:

— И не надейся. Ты суть самоубийца, а им прощения не отмерено. Ентого я не позволю.

— А ты гордец, сел гузном на огурец, — рассмеялся офицер.

Старообрядец личное чудо нащупал, а мятежные стремления Жеводанова, невоцерковленные и нестрогие, неодобрял. Офицер хотел к раю наискоски выйти, а нужно было кружным путем, через посты и молитвы. В свою очередь, Виктор Игореви не любил проповеди. Раз такой набожный, чего тогда фабриками владел? Что ж ты людей учить стал, когда нужда к стенке припёрла? Почему раньше молчал? Так и враждовали партизаны. Требовался Елисею Силычу и Жеводанову кто-то третий, чтобы их спор разрешить.

Бой был скоротечным. Вспахали песчаную отмель тупорылые снаряды. Сначала рвались они слишком далеко или вязли в болоте, потом стали ложиться кучно, один к одному. Из снарядов выскочила не шрапнель, а железный газ, ошкуривший легкие. Окутал он ладаном камышовую церквушку, заполз в землянки, причащая тифозных больных. Забили по визжащим бабам пулемёты, и, хоть шли очереди над головой, женщины, не выдержав, бросились вплавь. Обманчиво выглядела неширокая река Ворона. Потонуть не потонешь, но бурный поток вырывал привязанных к груди детей и навсегда уносил их вниз по течению. Там, поговаривали, лучшая жизнь обосновалась.

Улюлюкая, налетела на лагерь конница. Кто в омут рухнул, коню ноги переломав, кто на острогу насадился или был сбит винтовочным выстрелом, однако пробились эскадроны к болотному стойбищу. Началась рукопашная. Антонова с братом спасли густые заросли, где раненые вожаки пересидели облаву.

Кикин, Гервасий, Жеводанов, как и многие другие, уцелели. Виктор Игоревич кричал, рвался под сабли, потрясал гранатой немецкой конструкции и хотел умереть среди безымянного камыша. Там что-то гудело, звало к себе, и Жеводанов в порыве боя жадно разгребал осоку волосатыми руками. Вместо довлеющей силы в зарослях обнаружилась молодая голова в буденовке. Виктор Игоревич с наслаждением полоснул её по горлу. Когтистые руки окатило кровью. Гул зашептал справа, и офицер ринулся вбок. Там опрокинул всадника, которого утопил собственный конь. Гул заворочался сзади. Вояка сразу же бросился на зов. Так бы и сгинул в трясине Жеводанов, если бы его не оглушило близким разрывом.

Елисей Силыч увидел, как офицера вышвырнуло на отмель. Гервасий твёрдо знал, что за други своя нужно выкладывать жизнь, поэтому, как ни пытались его остановить, бросился на выручку. Старообрядец преодолел речку, взвалил на спину тяжеленного Жеводанова и кое-как выплыл к своим. Народ дивился: Елисея Силыча не посекло чудом. Возможно, божьим.

Повстанцы окопались в прибрежном леску и замерли. Большевики собирали на болоте убитых, построили пленных в колонну, где и баб с ребятишками было полно, и здоровых мужиков. Только не было среди спасшихся Антонова. Он, дыша через трубочку, пару часов просидел под водой, пока красная пехота ковыряла штыками кочки. Иногда они вскрикивали и оттуда доставали окровавленного человека. Израненного вождя вытащил на берег родной брат. Отдышавшись, атаман приказал войску разделиться. Антонов ушёл к деревеньке Нижний Шибряй, прихватив самых верных товарищей. Полгода назад, на пике восстания, их было под сорок тысяч — теперь не набралось и двух десятков. Остальные решили выбираться лесом.

Опираясь на товарища, оглушённый Жеводанов оскалил вставленные зубы:

— Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Да, Елисеюшка?

В ответ стали рваться снаряды с газом: повстанцев выкуривали на берег. Елисей Силыч увлекал контуженого Жеводанова вглубь леса. За ними потянулись те, кто не хотел делать крюк в пятьдесят верст до Нижнего Шибряя, а желал поскорее добраться до родной избы. Всё ближе к реке подтягивалась ненавистная артиллерия, и ходил средь пушек мужчина большого живота. Видно: гордится пушечный командир. Хорошо у него получается. Махнёт рукой — падают в лес снаряды. Чередует газ со шрапнелькой. А один снаряд угодил прямо в деревеньку Кипец по соседству с островом, и подбросило вверх деревянный домик вместе с удивившимися на крыше мальчишками.

— Чтоб тебе пусто было, — оглядываясь, зарычал Жеводанов. Очень не любил офицер дистанционную смерть.

Угроза не рассеялась в воздухе. Зацепил их прямой, совсем не корявый сук. Подтянул к себе, засунул в дупло, и колыхнулось по лесу опушечное эхо. Меж корней, старя листву, рвались снаряды с газом, а лес продолжал обдумывать слова, сказанные отступающим человеком.

IX.

Газ снесло вниз по течению. Тела на берегу лежали красные, обветренные. В обвалившейся землянке жутко выла позабытая баба. Она верещала на непонятном языке. На таком говорят речные чайки. Время от времени вскрикивала болотная кочка, когда в неё всаживали любопытный штык. В воронках со ржавой водой валялись разбитые зарядные ящики. Так уж водится на войне, что в воронках непременно должны валяться разбитые зарядные ящики. Разодранная лошадь отползла к бережку попить водицы, да не хватило пары вершков. Кобыла принадлежала Кикину.

Остатки банд скрылись в лесу. Так доложили Мезенцеву. Комиссар хмурился: дерево подступалось к дереву — не прострелить винтовочкой, не колупнуть штыком, только артиллерией взять и можно. Пушечному начальнику приказано было скорректировать огонь. Над головой провыли снаряды, и вдалеке, где взгляд поддевали хвойные пики, разорвалось жёлтое облачко.

— Потери?

К Мезенцеву шагнул Вальтер Рошке, подтянутый, как число до нужного знаменателя. Немец любил точность, логарифмы и когда неуверенную человеческую жизнь ломало прямое, арифметическое железо. Сверкали на лице круглые очки. Посмотрит на кого Рошке — вмиг все тайны узнает. Наряду с Евгением Верикайте тамбовский чекист замыкал революционную тройку, посланную на усмирение злобандитской Паревки.

— Семь убитых, двенадцать раненых.

— Что с пленными?

— Пара сотен. Точно ещё не сосчитали. Я приказал сформировать отряды и срочно отправить пленных в Сампурский концлагерь.

— Получается, нас девятнадцать человек пострадало?

— Так точно. — Рошке первому хотелось выразить сумму.

— Хорошо, — кивнул комиссар и носком сапога ткнул в закоптившегося от газа антоновца.

С лица полетела запёкшаяся шелуха. Хотел было ткнуть Мезенцев ещё куда, чтобы забыть о лютой головной боли, но Вальтер Рошке поправил командира: не хорошо, товарищ Мезенцев, а удовлетворительно. Антонов в глухой лес ушел. Опять три недели его ловить. Минимум.

Рошке не любил нечетные числа. Их было трудно делить, итог получался дробным, неравным, похожим на партии в упразднённой Государственной думе. Каждое число выделялось, хвасталось своей запятой и не хотело объединяться в единое целое. Трудно поверить, что такие мысли занимали голову человека, подсчитывающего обезображенные войной трупы. Да только Рошке в первую очередь был немцем, чего втайне стыдился, а потом уже кем-то ещё. Рошке стыдился за поволжское прошлое, в котором выписанные из-за границы сектанты-трудовики от зари до зари работали в поле, а затем отмаливали земляные грехи в аккуратной кирхе. И так из века в век, не отвлекаясь ни на токующую в траве дрофу, ни на малейший бунт, какой часто прокатывался по волжским степям. Из немецкой колонии передалась Рошке не только исполнительность, но и ненависть к тем, кто всю жизнь кланяется перед колоском. Ничего бессмысленнее чекист и представить не мог, поэтому, списывая оскорбление на акцент, полупрезрительно называл крестьян "крестьяшками". Мечтой его было превратить Тамбовскую губернию в индустриальный Рур, где после кандальной молодости познавал Вальтер азы рабочего движения. На полях виделись Рошке заводы, а вместо осевших изб с крестьяшками — удобные домики и люди в красивой униформе. Круг истории разомкнётся, образует прямую линию, и освобождённый народ начнет восхождение к великому зданию коммунизма.

— Товарищ комиссар, — крикнул прискакавший с батареи вестовой, — товарищ Клубничкин просит сообщить, что у него заканчиваются снаряды.

Рошке повернул сухую, ещё даже не тридцатилетнюю голову в сторону Змеиных лугов. Там ухала артиллерия. Он не любил начальника дивизиона из-за хохотливости, живота, похожего на сдобную булку, масляных усов, в общем, из-за того лавочного, купеческого видка, которому зачем-то доверили орудия, требующие знаний о благородных катетах. А ещё ненавидел Рошке саму фамилию Клубничкин, которая казалась ему издевательством над пролетариатом. Другое дело Беднов, Смолин, Головеров да вот хотя бы Мезенцев, которого Рошке почитал за строгость и выдержку, но... Клубничкин? Здесь же не рандеву с барышнями! Не фельетон! А он, поди ж ты, Клубничкин.

— Согласен, — кивнул комиссар. — Всё равно толка нет.

Батарея затихла. Солдаты стаскивали в кучу погибших бандитов. Самые обезображенные тела Мезенцев приказал отвезти в Паревку, прямо к церкви, как напоминание о пагубности любого сопротивления. Пора было Паревке святыми мощами прибарахлиться. В упряжи и подсумках копался обозник Федька Канюков. Он ловил уцелевших коней, присовокупляя их к общему табуну. Мимоходом смотрел на трупы. Мёртвые лежали густо и без особого толка. Парню пришлось постараться, чтобы найти павших не зазря, а красиво, как будто напоследок люди не землю под собой раздвигали, а райские кущи. Рядом слонялись братья Купины. Известные близнецы-балагуры, лупоглазые, курносые, толстые, даже немножко раздутые, перехваченные для надёжности специальными ремнями. Сегодня братья в ближнем бою не участвовали — так, постреляли из пулемёта с шестисот шагов. Под конец войнушки лучше не подставляться: дома бабы овдовевшие ждут и поспевшие ягодки-сиротки.

— Малой, — в шутку крикнули Купины. — Ты баб, баб ловил! Чего нам твои кони?

Федька схватил за узду лошадь, увязшую в яме, шепнул пару ласковых и помог животному выбраться из омута. Доброе дело понравилось. Улыбнулся Канюков ртом-веснушкой и покосился на командиров. Рошке суеты не одобрял, прикрикнул на Купиных, и тихого подвига не заметил. Мезенцев смотрел в бинокль то на лес, то на деревеньку Кипец. Рука сжимала обыкновенную тростинку. Комиссар срезал её, когда забрёл по колено в воду.

— В Кипец ушёл эскадрон?

— Так точно. Докладывают, что бандитов нет. Я обязан высказать предположение, что преступники знали об атаке. Их предупредили, поэтому они улизнули вместе с вожаком. Естественно, их предупредили паревцы. Согласно приказу сто семьдесят один, целесообразно применить меры высшей социальной защиты...

— Вот что, Вальтер, — ответил Мезенцев, — мы не можем решать такие вопросы без непосредственного командира. Без его подписи любой приказ недействителен. К слову, вы не задумывались, почему у Верикайте женская фамилия? Никак не могу взять в толк...

— Женская? — удивился Вальтер и почему-то подумал о себе.

Пистолетное имя у Рошке тоже было неспроста. Чекист носил в кобуре соответствующее инициалам оружие.

— Не обратили внимание? Странно... Впрочем, как бы вы, Вальтер, в разгар боя перебрались на тот берег?

Комиссар явно рассуждал о чём-то своём. Немец счёл это следствием мандража от первого за долгое время боя. Ещё в Тамбове, командируя Рошке к Верикайте и Мезенцеву, чекисту посоветовали смотреть за комиссаром: после ранения в голову тот страдал душевной тревогой.

— Не понимаю смысла задачи. Переплыл бы. В чём вопрос?

— А вот и неправильно, Рошке. Это же бандиты, а они всегда держатся за вожака. Случись что или измени он кому — сразу за ножи. Нельзя Антонову в воду. Не поняли бы. Особенно он не понял бы. Нет, Вальтер... Антонов с братцем, пока мы здесь лясы точили, сидели у нас под боком. А потом тихонько, когда всё улеглось, ушли.

— Где они сидели? — хмыкнул Рошке, — мы всё просмотрели. Я лично командовал.

— Под водой, в камышах сидели. А вот и пуповина.

Мезенцев протянул чекисту тростинку. Она оказалась полой. Через неё можно было свободно дышать.

— Почему вы так уверены?

— Какая смелость нужна, — продолжал Мезенцев, — чтобы спрятаться от нас у нас же на загривке!

— В таком случае блохи тоже очень храбрые, — заметил Рошке холоднее, чем нужно, — и почему вы так уверены, что Антоновы залезли, как вы выразились, к нам в холку? Вы считаете, что их побег моя вина? Что я неправильно организовал прочёсывание?

— Рошке, — Мезенцев поморщился от боли, — вас вообще невозможно ни в чём обвинить. Это даже пугает. Просто мне нравится, когда люди не бегут.

— Как они через это могли дышать? — спросил чекист, презирая тростинку.

— Мы такие трубки в детстве мастерили. Затаишься в зарослях и ждёшь, когда девки купаться прибегут. Визгу-то сколько потом. Прямо как тут, у нас. Люди всегда визжат.

Вальтер поправил очки:

— Мы так не делали.

И бросил тростинку на песок. Давить ногой не стал, дабы не показать раздражения. При чём тут глупые русские трубочки? Мы давим кулацкий мятеж! Рошке вырос с примесью немецкого масла, для него революция — часовой механизм, который надо почистить от пыли, отрегулировать, отладить, чтобы он начал биться, работать, свистеть, чтобы крутились жернова, а для этого надо ошкурить его от ржавчины, ржавчина же — это засохшая кровь. А тут срезанная трубочка, через которую целое повстанье дышало! Неужели правду сказали в тамбовской ЧК, что от войны голова Мезенцева окончательно раскололась?

Втайне от комиссара попробовал Рошке вытащить кончик травинки из стебля. Та заскрипела, не поддалась. Рошке дёрнул сильнее, и зелёная сабелька рассекла чекисту палец. Не дрогнув в лице, Вальтер приложил к пальцу платок, которым обычно протирал очки. Крови было немного, так, всего полосочка, но показалось Рошке, что разом уставилось на него всё болото: лопоухие красноармейцы, трупы, сложенные штабелем, Мезенцев, кони, камыш с головастиками и неугомонные братья Купины, которые вот-вот заржут, прославив чекистский конфуз. Только никто и не думал смотреть в сторону образцового коммуниста Вальтера Рошке. Его и правда не в чем было обвинить. Рошке незаметно спрятал испачканный платок в карман.

Суета на болоте стихала. Федька Канюков доловил последних лошадей. Беременную кобылу с разодранным животом трогать не стал. Побоялся, что она может быть жива. Прозвучала команда строиться. Отряд двинулся в Паревку.