Воспоминания о революционной работе

Вопр. — По какому поводу была конференция?

Отв. — Не помню, это было в конце 1907 года. [25]

В Полазне был небольшой кружок, когда я приезжал, в этом кружке участвовал мой брат Иван Власов, который был потом арестован и сидел долго в тюрьме, освободили его для того, чтобы послать на фронт в германскую войну, где он и был убит. Когда я приехал в Полазну, братишко собрал этот кружок, к нему ещё примкнул кое-кто, и я делал доклад о с"езде. Собрание было у нас на поле, в колке, собралось человек около 20-ти с лишним. Таким образом, тут была уже организация, Зелёный до этого ещё связался с ними. Я пробыл там только три дня и вернулся обратно.

Вопр. — После с"езда Вы видели Назара?

Отв.— Нет, не видал, потом когда я приезжал в 1912 году Александра Фёдоровна говорила, что Назар отошёл от партии и стал просто буржуазным интеллегентом.

И снова я проводил работу в Миньяре, бывал я в Свердловске, ездил сюда и видел, что революционное настроение было яркое, но тогда организация не давала выхода этому настроению, и оно выражалось в виде лбовщины, в виде тех выступлений, которые были в Миньяре. Настроение было очень революционное, но был о плохо использовано, не по большевистски.

В конце 1907 года началось движение против интеллигенции, об"яснялось это тем, что многие из интеллигенции, примкнувшие в 1905 г. и игравшие в организации некоторую роль, начали от нас отходить. Причём помню, у нас были такие рассуждения, что если к нам попадает интеллигент, хотя и недоучившийся в гимназии, перейдя в партию, он непременно хочет играть в партии какую-то руководящую роль, а не роль рядового партийца. И это было резко выражено, это вызывало недовольство рабочих.

Затем относительно рабочих уральцев — я знал рабочих Иваново-Вознесенских, затем южных рабочих, затем особенно перед революцией я бывал в городских и заводских районах. Иваново-Вознесенские ткачи — я помню, что в их работе самым тяжёлым было связывать нитки, работа шла чисто автоматически, без применения мускульной большой силы и опасности, и у них психология была такова — они легко воспламеняются, они быстро воодушевляются, идут, поют песни, но быстро разбегаются при появлении тех же казаков. Рабочие же, особенно уральские, туго поддавались раскачиванию, для того, чтобы они вошли в организацию, нужно было их обхаживать, всё им доказывать, но войдя в организацию, они крепко за неё держались и сколько было здесь [25об] у меня примеров, когда наезжала полиция, то такой беготни, как там, здесь не было. Было другое отношение. Затем меньшевики в городских районах очень много любят говорить, рассуждать, обсуждать иногда нестоящее дело, там рабочие были более развиты, а здесь на Урале меньшевиков я встречал очень редко, они были единицами. Может быть они и были в тех организациях, где я не работал, но там, где я работал, я встречал только большевиков.

В 1908 году я уехал в Ташкент, организация там была очень слабенькая. Были, помню, два гимназиста — один Бродский, другой Вельяминов. Из Миньяра пришлось уехать потому, что там было усиленное желание меня арестовать, меня знали в лицо почти все, благодаря моим многим выступлениям на больших митингах, было неизбежно, что я буду арестован, и я уехал в эту сторону.

Там был один рабочий — участник вооружённого восстания в красноярских мастерских, я забыл его кличку, или "дядя", или "старик". В организацию входили рабочие железно-дорожных мастерских и городская публика, но организация была слабая. Помогала много организации одна дама, которая в эту организацию не входила — Мария Захаровна.

Вопр. — Не помните явку туда?

Отв. — Была явка, но не помню, куда она была дана мне в Уфе, уфимская организация охватывала Златоуст, Миньяр.

Пришлось нам поголодать, денег нет. Наконец, я устроился на железной дороге слесарем в ремонтных мастерских службы пути. Там я пробыл не особенно долгое время, месяцеы пять-шесть. Организация настраивалась плохо, там был парень Махно (однофамилец этому Махно), который все время напирал на необходимость террора и экспроприации и внёс некоторый разброд в нашу организацию (потом он, кажется, был не то убит, не то повешен), это было в 1906-09 году.

Оттуда я уехал в Баку. Явка там была в Городскую Управу в статистическое бюро. В Ташкенте мне пришлось работать с гимназистами и гимназистками, что мне было не по нутру, и подход у меня был не такой, как следует, и вообще работа была не для меня, там всё было насчёт теории и тонкостей.

В Баку я встретил Александра Митрофановича Стопани, которой работал в Совете с"ездов нефтепромышленности в статбюро, потом его сестру Анну Митрофановну, с которой я был знаком по работе в Казани, она была фельдшерицей. Потом там был в это время доктор Василевский, не член партии, но близко к ней стоящий, который жил в одном доме со Стопани, он был заведующим врачебно-санитарным бюро [26] городской Управы и через него наши ребята устраивались, куда только можно. Тогда в Баку была масса нелегальных, один из них Михаил Рохлин, настоящей фамилии его я не знаю, он заведывал Городской дезинфекционной камерой, и он устроил меня дезинфектором. Познакомился я там с местными ребятами, помню Алёшу Джапаридзе, одного из расстрелянных комиссаров, который был одним из самых крупных работников в то время в Баку. У него была жена Варвара Михайловна, красавица (редко такую красивую можно увидеть), она была учительницей, и он жил иногда у неё, иногда в городе. Там, где она жила, жил ещё партийный Шигаионисиянц. Запомнилась эта фамилия мне потому, что я часто там бывал, он служил в Московско-Кавказском товариществе. Был там Богданов, Красин, был Николай Иванович, фамилию я его забыл. Работа велась довольно широко, тогда были кружки пропагандистские повышенного и пониженного типа, велась работа на промыслах, в то время там было большое количество крупных работников, занимались отчасти агитацией. Я, главным образом, там учился.

В один прекрасный день приехал молодой человек из Ташкента, некто Иван Иванович, фамилию я его забыл сейчас, он женился на сестре Миши Рохлина. Он явился ко мне с явкой из Ташкента, в то время в Ташкенте было восстание сапёров и он был один из участников этого восстания. Молодой, довольно интеллигентный парень, мы его устроили служить куда-то не то конторщиком, не то бухгалтером. Из него выработался хороший работник. Потом приехал ко мне из Козловских мастерских после разгрома некто Вася Разин, очень славный парень, революционно настроенный, большевик, и это были мои приятели.

Работал я сперва в дезинфекционной камере довольно долго, оттуда перешёл в Городскую Управу, в химико-бактериологический кабинет, работал химиком, потом работал в Московско-кавказском т-ве на вышках — надзирателем вышек, при чём на моей обязанности лекал учёт добываемой нефти. Там запомнились мне вот что: некоторая отчуждённость даже между партийцами между грузинами и армянами, потом в то время была ещё сильна ненависть между персами и армянами — происходили целые перестрелки. И довольно близко познакомился с армянами в уездах, где я бывал, одно время я ездил с обследованием быта переселенцев. Эти армяне в силу, очевидно, исторических причин и условий, из них вырабатывался такой тип: грузин, если он осердится, он идёт прямо с кинжалом, а армянин, если ему дать по лицу, он стерпит, но убьёт из-за угла. Между собою армяне живут плохо, могут друг друга в ложке воды утопить и масса [26об] таких отрицательных качеств. Правда, есть среди них очень хорошие ребята, хотя бы взять того же Шигоионисьянца, но как масса они стояли гораздо ниже, чем грузины, и в революционном отношении среди них и тогда был развит шовинизм, дескать мы — армяне.

В то время в Баку практиковались случаи кражи богатых людей. Укради там Муссу Нагиева, миллионера, увезли его в горы и требовали выкуп; если, дескать, не выкупят, то убьют его. Это практиковалось и было развито довольно широко. Назначили в Баку градоначальника полковника Мартынова, который был отчаянным человеком, и он начал действовать против этих бандитов, но попадало и нашим организациям. Причём эти бандиты, это было характерно для Баку того времени, не ограничивались тем, что грабили богатых, но и рабочие после получки с приисков ходили группами, иначе у них отбирали всё до последней копейки. Некоторые прииска были обложены данью, было несколько человек бандитов, которые знали всё в городе — атаманы этих разбойничьих шаек, которые получали деньги с владельцев приисков, а если они не заплатят, то сжигали вышку.

Среди рабочих, кроме нашей партийной работы, велась довольно широко профессиональная работа. Я, помню, выступал на собрании рабочих нефтяных промыслов. У союза был свой клуб, и в этом клубе работал, я забыл его сейчас, один рабочий, красноречивый парень, умеющий поговорить, с прекрасным мышление, но с определённым уклоном махаевца, и такая линия махаевщины велась. У нас спецеедство было, но то было ещё гораздо хуже, даже интеллигентов не хотели слушать только потому, что он интеллигент. Это было уже начало реакции. Она намечалась в конце 1907 года на Урале, а в Баку позднее — в 1909-1910 году.

Из Баку я ездил в Муганскую степь: там было много переселенцев, и были сведения, что им живётся очень плохо, и я на арбе об"ехал весь район от Петропавловска до Ленкорани, из"ездил всю степь.

Кроме того, там происходила такая история — проводили новые арыки, давали на льготных условиях землю новосёлам, которае были, главным образом, с Северного Кавказа и частью из Малороссии. В Муганской степи разводился хлопок, но в то же время эта степь отличается тем, что дождей там не бывает, и хлопок родится только там, где есть искусственное орошение. Между тем хлопок требует, чтоб на нём стояла вода, вода эта загнивает, покрывается зеленью, и получается рассадник малярии. Арыки, по которым идёт вода для орошения полей, служили в то же время и для питьевой воды. Вода с полей просачивалась [27] в арыки. Иногда бывало так, что село построят от главного арака за несколько вёрст и воду для питья берут из малых арыков, благодаря этому свирепствовала малярия. Я наблюдал это и писал до этому поводу в газете, что заедешь бывало в какое-нибудь село, а там поголовно все лежат больные, некому воды подать, вымирали целыми семьями. Особенно вымирали выше по Куре, где дёшево продавали земли местные беки, крестьяне их покупали, а приезжая туда, вымирали целыми селениями.

После нескольких моих корреспонденций меня нащупали в Петропавловске и предложили в 24 часа покинуть пределы Мугани, пришлось оттуда уехать, я и сам захватил малярию. В Баку, как я уже упоминал, свирепствовал Мартынов. Одно время месяца три тянулась сессия военно-окружного суда, и было вынесено очень много смертных приговоров. Это было тогда ещё, когда я служил в Городской Управе. Заседания происходили в этом здании, и я часто на них бывал. Очевидно, и это меня подорвало. Помню, когда читали, как дьячок на клиросе, что такой-то приговаривается к смертной казни и т.д., и т.п., как будто дело не идёт о том, чтобы трёх-четырёх человек повесить, у меня в один день случился нервный припадок. Я сильно заболел и после этого несколько лет я уже был, так сказать, измочаленным человеком. Я лежал в больнице и даже пробовал покончить жизнь самоубийством. На мне отразилась и реакция, и развал и т.п. Работал я в Баку очень много, ходил в организацию, увлекался работой на приисках, я был активным членом, но когда я заболел, я лежал в больнице целыми месяцами, у меня была расстроена психика, и толку от меня было слишком мало.

В 1912 году по совету врача я уехал из Баку. Маршрут оттуда я наметил себе — ехать туда, где было бы мне легче прожить те годы. Денег со мною было очень мало. Доехал я до Харькова, проработал там несколько времени; в то время там была газета "Утка", подработал я себе денег на дорогу и отправился дальше. Доехал я до Уфы, в Уфе я застал старых товарищей, Анну Фёдоровну Блусевич. Организация в то время там разваливалась. Я узнал, что в Миньяре была масса арестов, Заикина уже там не было, Филиппа Ивановича тоже, Сорокина, о котором я забыл упомянуть, также не было, вообще был полный разгром. В Уфе был также разгром, настроение было подавленное, и оставаться тут не было смысла. Встретил я там старого товарища Арцыбашева, который постарел, похудел, выглядел преотвратительно. [27об]

Отправился я дальше, уехал я в Омск. Там проработал недели полторы-две в газетах — там был в то время "Омский телеграф". У эсдеков денег в то время не было, они мне говорят: "Пиши фельетоны для кадетской газеты". Набрал я денег на дорогу, поехал дальше, доехал до Красноярска. Там также было две газеты: одну издавал Замощин, который сам сидел голодом, денего у них совершенно не было. А другая газета была кадетская с правым уклоном, что мне совершенно не подходило. Ехать куда-нибудь было не на что. Встретил я там Патлых Н.П. — он служил в обществе врачей бухгалтером, Ольга Ивановна, его жена, была там же. Был там доктор Либман. У меня сохранилась бумажка, что я работал дезинфектором, и при помощи Либмана я устроился дезинфектором города Красноярска, а потом получил повышение в помощники санитарного врача.

В Красноярске, кроме Патлых, было много ссыльных: Щербаков Костя (меньшевик, потом перешёл в большевики), Стромский Владимир Болеславович, Шумяцкий Борис. Это было во время войны. Работы особенной там в то время не велось, там меня застала империалистическая война, я там прожил до революции. Я приехал в декабре месяце 1912 г., а в мае месяце 1915 года был призван на военную службу, причём я служил на военной службе помощником санитарного врача в лагере военно-пленных. На фронт я не попал. Военно-промышленный комитет там был, но я в нём не работал.

Во время февральской революции я служил в 14 Сибирском запасном полку, работал в госпитале. Настроение среди войск было революционное. Мы вели агитационную работу: я вёл работу в одном батальоне, а Борис Шумяцкий вёл работу в батальоне, который стоял в музее. Мы получили известие относительно переворота в Петрограде просто частными сведениями. Связи у меня были с многими ротами, и мы, несколько человек, пошли и собрали других ребят, вывели их на улицу. У нас была связь с казаками, казаки были также хорошо настроены. В организации работал один фельдшер (я работал также фельдшером) — мы вывели солдат на улицу, и Шумяцкий привёл своих. Пришли мы в железно-дорожные мастерские и устроили митинг, где выступал Окулов Алексей, хороший оратор, Дубровский, Шумяцкий. Мы дали распоряжение по ротам. Я был выбран в первый совет солдатских и рабочих депутатов. Всё это прошло без особых трений и недоразумений. Быстро арестовали губернатора (в то время там был Гололобов, известный по убийству Кузьмина-Караваева). Потом потянулось лето. Были тогда и большевики, и меньшевики, и эсеры, был Колосов. Выступал на митингах Свердлов, когда проезжал [28] из ссылки. Каменев жил в Ачинске, но там не работал, вёл тихий и мирный образ жизни. В это время начали выясняться разные противоречия между большевиками и меньшевиками, и эсерам, особенно резко я на них не реагировал, на избиение большевиков в Петрограде.