Колос времени

Рыцарь фон Тротта перекрестился и сплюнул.

— Проклятая ведьма! Видали, сир Жульен, как она на вас глянула? — спросил он, потирая раненную ногу. — Когда вернетесь в Мариенбург, не худо бы вам отстоять молебен в церкви Святой Марии, нашей покровительницы, да пожертвовать десять серебряных марок, дабы уберегла вас от колдовства. На месте барона я уж давно перетопил бы всех лэттских ведьм... Виданное ли дело...

— Есть ли у барона дети? — Жульен пропустил эти слова мимо ушей, занятый своими мыслями. Рыцарь поглядел на него с удивлением.

— Есть, как не быть. Сыновья, правда, умерли младенцами, остались две дочери, фрейлейн Элиза и фрейлейн Мартина. Красотки, каких поискать. Да вы сами увидите, когда приедем. Уже недолго осталось...

За холмами послышался волчий вой, тоскливо растекшийся по округе, и рыцарь снова перекрестился.

— Помилуй нас Господь и святой Николай... Поистине сатанинское семя упало на эту землю! Говорят, здесь вервольфы живут целыми деревнями и ходят в церковь, не боясь креста. Слышали ли вы, мессир Жульен, о волчьем пастухе? Его встречали в этих краях — хромоногий мальчишка с желтыми глазами и железным кнутом. Эй, Феринг, правда ли? — окликнул он кнехта.

Тот угрюмо дернул головой и отвернулся.

— Вот-вот... А на прошлое Рождество волчьего пастуха видели в окрестностях Кирремпе — там он бродил повсюду, созывая сторонников дьявола на тайное сборище. Говорят, собрались многие тысячи, и все они стали волками. Они набрасывались на стада коров и овец, но не имели власти умерщвлять людей. Они пробыли волками двенадцать дней, после же волчьи шкуры исчезли, и к ним вернулся человеческий облик.

— Бабские россказни! — презрительно ответил Жульен.

Дорога резко вильнула вправо, и они подъехали к замку.

Мост надо рвом был опущен и тяжелые створки внешних ворот отворены, но вход преграждала решетка, и бдительная стража с надворотной башни еще на подходе осведомилась, кого это принесло в замок на ночь глядя.

Спешившись, гости долго стояли в сыром и темном придворье, ожидая, пока их пустят внутрь. Рыцарь фон Тротта, отдуваясь, потирал раненую ногу, Жульен молчал, недовольно поджав губы, кнехт равнодушно глядел перед собой. Наконец дубовые ворота со скрипом отворились. Конюх-латгал принял у них лошадей.

Жульен огляделся. Замок, почти разрушенный при прежних владельцах, теперь радовал глаз новыми постройками. Сохранилась лишь часть старой крепостной стены и донжон из серого, изъеденного временем камня. Для себя и своих домочадцев барон выстроил палас в три этажа, из красного кирпича, под черепичной крышей. К его углам прилепились четыре легкие башенки с резными фигурами на тонких шпилях. Забранные свинцовыми переплетами окна призывно светились.

Едва гости оказались внутри, как раздался звон колокола, зовущий на вечернюю трапезу. Ливонец довольно потирал руки:

— Ну, что я вам говорил, мессир Жульен? К самому вечернему колоколу! Ох, я уже чувствую запах жаркого и соусов, вдыхаю аромат рейнвейна!

Жульен бросил на него надменный взгляд. Рыцарь фон Тротта громко сопел и переваливался, припадая на раненную ногу. Рядом с ним Жульен чувствовал себя образцом благородства и грации. Он расправил плечи и гордо вскинул подбородок. Когда гости вошли в верхний зал, француз заметил, что взгляды присутствующих сразу сошлись на нем.

В трапезной было светло и тепло, даже душно. В камине под фамильным гербом Унгернов гудело пламя, а по углам стояли набитые углями жаровни. Два напольных подсвечника, по десятку свечей в каждом, освещали обшитые дубовыми панелями стены, стрельчатые окна с цветными стеклами и огромный стол, за которым восседал хозяин с домочадцами. Кроме барона, здесь были две его дочери, их тетка, дальняя родственница покойной баронессы, и капеллан. Поодаль скромно пристроился высокий мужчина в темно-синей мантии ученого — единственный из всех, он держал в руке двузубую вилку.

— Слава Господу Иисусу Христу! — отдуваясь, произнес рыцарь фон Тротта.

— Слава Господу, — кивнул барон. — Прошу, любезный брат Вильгельм, вы как раз к ужину, впрочем, как всегда... Кто это с вами?

— Французский дворянин, гость нашего Ордена, господин де Бре де Мерикур. Он — родич самого герцога Савойского.

— И что нужно родичу герцога в Ливонии? — спросил барон, внимательно разглядывая молодого француза.

— Он тут по делам своей фамилии, — ответил Тротта. — Я привез его в Зегельс, ибо где еще иностранцу покажут, что есть настоящее ливонское гостеприимство? А у меня к вам вести от фогта.

Барон кивнул.

— Славно, брат Вильгельм! О делах поговорим после. Сейчас вы не откажетесь от жареной ветчины и старого вина из моих подвалов, хоть это и противно вашему обряду. А вы, господин де Мерикур, садитесь подле капеллана.

Одна из дочерей, приподнявшись, что-то тихо сказала отцу. Жульен бросил на нее короткий взгляд, потом еще один, более пристальный. Нежная кожа девушки сияла в ярком ореоле свечей, а карие глаза блестели, точно кусочки янтаря. Мягкие белокурые волосы были перевиты черными и серебряными нитями, зеленое платье облегало приятно округлые формы.

Жульен улыбнулся краем губ и поймал на себе взгляд второй дочери барона. Она была схожа видом с сестрой, но в ее облике проглядывало что-то томное, чуть капризное, как у разоспавшегося ребенка. Даря улыбку гостю, девушка как будто улыбалась еще кому-то.

Узнав, что один из гостей ранен, барон стукнул кулаком по столу и во всеуслышание поклялся содрать кожу с латгальских лесников, осмелившихся поднять на вилы благородного рыцаря. Между тем мужчина в мантии отложил вилку и поднялся. Он оказался еще выше, чем представлялось. Широкое одеяние висело на нем как на пугале, длинные полы шевелились сами собой, словно крылья огромной летучей мыши. В отличие от светлокожих немцев он был очень смугл, а короткие седые волосы и курчавая борода странно контрастировали с темными, как маслины глазами и широкими черными бровями.

Глянув на него, рыцарь фон Тротта опять перекрестился.

— Господь Всеблагой и святая Мария! Откуда взялся этот черномазый язычник?

В глазах ученого промелькнула насмешка, и он ответил, слегка растягивая слова:

— Как, достославный рыцарь, вы меня не узнали? А это ведь я лечил вас в праздник Преображения Господня, когда вы вусмерть упились рейнвейном.

— Ну же, брат Вильгельм! — воскликнул барон. — Неужто не помните доктора Порциуса Гиммеля? Ведь это он влил вам в глотку одну из своих настоек, от которой выпитый рейнвейн вы, точно кит, фонтаном извергли наружу!

— Помню! — воскликнул рыцарь. — Вкус его поганой настойки до сих пор стоит у меня во рту!

Доктор Порциус слегка поклонился.

— Officium medici est, ut tuto, ut celeriter, ut jucundo sanet*, — заметил он. — Если благородный рыцарь не побоится вновь отдать себя в мои руки, я забуду о том, что он назвал меня язычником, и окажу ему всемерную помощь. Идемте, господин фон Тротта, пока в вашей ране не завелись черви.

Когда оба удалились, слуга поставил перед Жульеном прибор и наполнил вином высокий кубок.

— Попробуйте старого вина, господин де Мерикур, — предложил барон. — До сего дня оно хранилось в моем погребе в бутылке под зеленой печатью. Брат Вильгельм, несмотря на свои обеты, знает толк в нем толк... Что это ты встала, фрейлейн Мартина? — вдруг резко спросил он дочь, которая поднялась, желая потихоньку уйти.

Девушка на миг опустила глаза, но тотчас же без всякого смущения глянула на отца.

— Я хочу помочь доктору Порциусу, батюшка.

— Сядь на место! — побагровев, прикрикнул на нее барон. — Порциус Гиммель, хоть он и доктор богословия, а не медицины, знает о ранах побольше тебя! И не смей дуться, а то, видит Бог, не сдержусь и оттаскаю тебя за косы!

— Говорила я, Клаус, что девицам следует воспитываться в монастыре... — подала голос тетка.

— Тогда какой прок от тебя, Текла? Приглядывала бы за племянницами как следует, а то повадились шастать к доктору в башню невесть зачем. То одна прошмыгнет, то вторая, будто им медом намазано!

Вторая сестра продолжала исподтишка поглядывать на молодого француза. Ее взгляды и едва уловимая улыбка щекотали Жульена, будто шелковая кисточка.

— Что привело вас в Ливонию, мессир де Мерикур? — спросила она на ломаном французском и, подавшись вперед, оперлась подбородком на сплетенные пальцы.

Барон с гневным изумлением дернул дочь за рукав.

— Что я слышу, фрейлейн Элиза? Кто разрешил тебе первой заговаривать с мужчиной? На каком языке ты сейчас чирикала?

— Это французский, батюшка, — пояснила девушка.

— Чтоб я больше не слышал этого! Говори по-немецки, по-польски, да хоть на той же латыни, чтобы тебя понимал твой отец!

— Хорошо, батюшка, — кивнула дочь, пряча усмешку под ресницами.

— Так-то. Так что ты там говорила?

— Я спросила господина де Мерикура, по каким делам он прибыл в Ливонию...

— Господь всемогущий! Нет, эти девчонки сведут меня с ума! Тебе-то что за дело до этого? А, правда, господин де Мерикур, что вам у нас понадобилось?

— Семейные дела, господин барон, — сухо ответил Жульен, с сожалением оторвав взгляд от гладкого лица Элизы.

— Вот как? — хмыкнул барон, исподлобья оглядывая гостя. — Какие же дела могут быть у вашей фамилии в наших местах? Что-то не слыхал я о Мерикурах, хотя, видит Бог, народу здесь побывало порядком.

Молодой человек со скучающим видом извлек из-за пазухи пакет, обернутый в тонкую кожу, и повертел в руках.

— Что до моих дел, — произнес он небрежно, — то, полагаю, гораздо лучше меня о них расскажет вам казначей Ордена в этом послании. Надеюсь, ваши дочери простят меня за то, что не смогу удовлетворить их любопытства. Увы, дела эти столь скучны, что не подобает говорить о них в присутствии дам.

— Орденский казначей? — недоверчиво переспросил барон, принимая пакет. — С чего казначею писать мне?

— Полагаю, вам нужно прочесть послание... Впрочем, это можно сделать и после, я не спешу. Пока же позвольте мне насладиться вашим гостеприимством...

— Конечно, мессир де Мерикур! — воскликнули хором барышни Зегельс. — Вы погостите у нас, правда, батюшка?

Барон потемнел лицо, и на лбу его вздулись жилы.

— Уведи их отсюда, Текла! — приказал он и стукнул кубком о стол. — И пусть святой отец прочтет им проповедь о благонравии!

Испуганная тетка, затрепетав, потянула племянниц за собой. Когда дамы удалились, а следом серой тенью ускользнул капеллан, барон фон Зегельс, одним движением разодрав пакет, принялся читать послание. В трапезной воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине и тяжелым дыханием хозяина.

Жульен, прищурившись, глядел на огонь. Изысканно-любезная улыбка еще играла на его лице, но и она понемногу уступала место гримасе недовольства и усталости. Морщась от боли, француз незаметно растирал поясницу.

Барон закончил читать и задумчиво пошевелил толстыми пальцами.

— Не пойму, что нашло на брата Дитриха? — наконец сказал он. — Мы много лет назад договорились...

— Он написал вам по моей просьбе, — негромко ответил Жульен.

— По вашей просьбе? Он так хорошо знает вас, господин де Мерикур? Иначе с чего бы казначею Ордена исполнять ваши просьбы?

— Моя просьба была поддержана ручательством герцога Савойского.

— Ах, вот оно что! Ваш родич! Хорошо иметь в родне герцогов, пусть даже кто-то из твоих предков зачат не с той стороны простыни... А, господин де Мерикур? Стало быть, вы знаете, что в этом письме?

— Полагаю, брат Дитрих просит отдать мне одну вещь из тех, что были оставлены вам... хм, на хранение, господин барон.

— Не просто вещь! — скомкав письмо, прорычал барон. — Любую вещь! Любую по вашему выбору! Святые угодники, с каких пор брат Дитрих сделался столь щедр?!

Жульен через силу улыбнулся.

— Он знал, что его щедрость не пойдет во вред Ордену. Право, господин барон, ваши заботы об орденском имуществе достойны восхищения. Будь это ваша собственная казна, вы и то не пеклись бы о ней с таким усердием... Не беспокойтесь, я не собираюсь вас ограбить! Сто лет назад мой предок Гийом де Бре, сражаясь за Орден при Танненберге, был ранен и взят в плен. Братья заплатили выкуп, но ему пришлось оставить в залог кое-какие фамильные ценности, бывшие при нем... Внук Гийома, Этьен де Бре сумел выкупить ценности, но, на свою беду отправившись домой по морю, был захвачен пиратами у берегов Швеции. Посредниками в переговорах о выкупе стали ливонские рыцари, а в залог снова пошли ценности, выкупленные у тевтонцев. Со смертью моего дяди мужская линия рода де Бре прервалась, и ныне я, единственный наследник, выполняю волю моей несчастной матушки, собираю осколки былого величия...

Барон хмыкнул.

— Сказочник из вас превосходный, господин де Мерикур! Наложили, как говорят поляки, целый мешок да еще с верхом.

Француз оскорблено вскинул голову.

— Что это, шутка, господин барон фон Зегельс? При французском дворе, как и при савойском, в ходу более тонкое обращение. Если вы желаете меня оскорбить, делайте это изящно, помня о том, с кем говорите!

— Да вы вспыхиваете, точно порох! Ну-ну, уймитесь, — барон похлопал пухлой ладонью по столу и снова взялся за письмо. — Не кичитесь своим родством, господин де Мерикур! Наш род Унгернов тоже куда как знатен! Вот увидите... когда доктор Порциус сподобится закончить наше родословное древо, для коего дела я его нанял...

Француз пристально поглядел на немца. Как смеет этот жирный бюргер тыкать ему в нос подложной родословной? Сравнивать себя с дворянином самого древнего и благородного рода? Старый мерзкий торгаш! И от него сейчас зависит будущее Мерикуров! Это невыносимо... Жульен вспомнил орденского казначея: и тот юлил, бормотал что-то о проверке старых счетов, о пересчете процентов, о вмешательстве поручителей, а его блеклые рыбьи глаза все время бегали по сторонам. Каким наслаждением было бросить в плоскую физиономию о том, кто является поручителем — великий герцог Шарль Савойский, князь империи!..

Молодой человек перевел дыхание и расслабил стиснутые на подлокотниках руки. Барон наблюдал за ним, выпятив жирные губы.

— Стало быть, вещица, о которой вы просите — ваше фамильное достояние? — промолвил он. — Ну-ну... Вопрос о залоге вы, вероятно, обговорили с братом Дитрихом?

Жульен чуть слышно скрипнул зубами. Каким блаженством было бы разбить в кровь эту багровую лоснящуюся рожу...

— Совершенно верно.

— Тогда беспокоиться не о чем... Речь об одной вещи, так ведь? По вашему выбору, если, конечно, вы знаете, что выбирать...Когда желаете получить свое наследство, господин де Мерикур?

— Сейчас, — процедил Жульен. — Немедленно.

— Что ж, воля ваша. Пойдемте!

* Долг врача — лечить безопасно, быстро, приятно.

Они поднялись. Барон запахнул полы старомодного коричневого упелянда и зашагал вниз по лестнице, тяжело печатая шаг. Широкие башмаки, что зовутся "медвежья лапа", звучно шлепали по каменным плитам. Чуть помедлив, Жульен проследовал за ним.

Они миновали нижний зал, уже почти пустой и вышли во двор. Барон вынул два факела из стоящей у двери железной корзины, зажег их и передал один Жульену. В молчании они пересекли двор, поднялись на галерею, а оттуда к входу в донжон.