Записки грибника часть 3

— Стрельцов видел, которые сейчас приехали? Нет? Тогда найди и приведи сюда. Молви им — Федор зовет.

Чадо кивнуло и мгновенно растворилось в темных внутренностях чужого дома.

Чувство неуверенности колыхнулось — а если? а вдруг? Но с другой стороны, судя по тому, что тут делал поп, отпевал больного, причащал, исповедовал.... Я еще не узнавал, да и знать-то не хочу, других дел навалом, а тут вроде как и руки развязаны. Раненый приготовлен к пути в райский сад.

Пока стоял и разбирался в себе и своих чувствах, послышались шаги людей в подкованных, боевых сапогах и шлепанье босых ног, малолетнего гонца. Скоренько он.

— Так парни, сейчас заходим и начинаем быстро наводить порядок.

— Эй, боец, а ты куда собрался?— дитятко решило слинять по-тихому — Стой здесь, ребята сей миг сор понесут, сопроводишь куда выкинуть можно.

— Так.... Это... — Парнишка почесал давно не знавшую ножниц голову — на двор можно.

— Вот и укажешь.

— Илья, за Агриппиной послал кого?

Посмотрел на десятника.

— Обакумку Иванова, да тезку тваво

— Эт какого?

— Федьку Четвертого, с его ногой, пехом, от него здесь все толку никакого, а на коне, как и при деле.

Нормальный парнишка, ему в той драчке, на поляне, засадили в ляжку вершок железа. Он мало того что обидчику шею свернул, так потом стоя на одной ноге умудрился отбиться от троих и остаться в живых.

— Илья, а за каким лешим мы его Обакмкой с собой взяли?

— А кого я на твои посты поставлю? Сам же велел, что б вокруг деревни дозор ходил.

Да тут крыть нечем, а ежели учесть, что у Обакума прострелена рука....

Я проворчал в полголоса, — блин, инвалидная команда какая-то, а не охрана.

— Фиг с вами золотые рыбки, вперед, нас ждут великие дела.

В комнате ничего не изменилось, хотя нет, Силантий присел сбоку от князя, и они продолжают о чем-то сплетничать. Я подошел ближе.

— Кхм. Княже дозволь....

Силантий не глядя, отмахнулся от меня, да еще пальцем погрозил — тише мол.

Я пожал плечами.

— Илья, вот с этого стола все выкинуть на мусорную кучу, открыть окошки и дверь, надо тут проветрить.

На огромном сундуке, стоящем у стены, взял меховое, толи одеяло, толи покрывало.

Подошел к ложу и бесцеремонно отодвинул плечом Силантия, склонился к князю.

— Василий Иванович, я тебя теплым укрою, мы туточки проветрим малость, а то тебе смотрю совсем худо. Это ненадолго. Может тебе попить чего дать?

Он посмотрел мне в глаза, усмехнулся. Но ответил не мне, а Силантию.

— Митрофаныч, ты на кой ко мне эту наседку приволок? От своих давеча еле отбился, так еще этот....Федор, иди ты в жопу.

В нос ударила волна такого густого перегара, что я подумал сходить на поварню, закуси поискать.

Древность во всей своей красе. Обезболивающего никакого нет, а мед стоялый (судя по выхлопу) за место анальгетиков пошел на ура. Ну, нет, так нет. Будем считать — добро получено.

На всякий случай все-таки накрыл больного, не хватает ему еще до кучи и простуду подхватить. Помрет от лихоманки, вовек не оправдаюсь, его дворня меня живьем сожрет. Дед, блин, в задницу рукой тычет и бухтит еще чего-то за спиной.

— Ну....

— Не нукай не запряг еще. Иди отсель...

Оборачиваюсь и смотрю на своего сотника, глазки влажно поблескивают, один глаз прищурен.... Я принюхался. Чтоб вас обоих, приподняло и прихлопнуло по два раза каждого, алкаши, мать вашу.

Один по-другому тризну справляет....

Оглядываюсь, Илья стоит у меня за спиной и переминается с ноги на ногу.

— Молви.

— Федор, во дворе, немец какой-то криком кричит, он узрел как мы...

— Немец говоришь....

Оглядываюсь, эти уже тихо воркуют, при этом Силантия сердитым шепотом что-то втолковывает князю, а тот отрицательно мотает головой.

Отхожу на пару шагов и даю десятнику пару ценных указаний. Кивнув, он уходит, громко топая, разбитыми сапожищами.

Подходит Осип, местный управ делами, радуюсь ему как родному.

— Во, ты то мне и нужен, скажи есть у тебя туточки, чулан темный и чтоб пустой был? Мне надобно с одним человечком, словом перемолвиться.

И плотоядно оскалился, улыбнувшись голливудской улыбкой. Не принято на Руси зубья показывать, если кто не понял, поясню. Только зверь дикий клыки кажет, чтоб ворога пужать. Оскал признак агрессии, а нам твердят — блендомед, блендомед.

Осип заметно вздрогнул и быстро кивнул.

— В поварню надобно из светлицы, да по мосткам в большие сени с крыльцом, там в подклети, под той поварней анбар, а по другую сторону, в тех же сенях светлица есть с о трех саженях и с углами ....

Я попытался представить маршрут и заблудился в местной географии с её картографией.

Движением ладони остановил. — Не понял где и куда идти, поведешь, Сусаниным будешь.

— Деда маво прозвище — Сусоня было, а не Сусаня.

— Ты смотри, почти угадал. Веди давай — Сусоня.

Я развернул Осипа и подтолкнул к выходу. Уже в дверях оглянулся. Вроде бы все нормально — красное оконце слюдяное закрыли, оставили одно волоковое, бабы домывают пол. Теперь даже заднюю стену видно, а не серое облако дыма. На полу рядом со столом, поставили жаровню, пузатую словно толстая жаба, над ней поднимается марево нагретого воздуха. В подсвечниках поменяли свечи, и они горели ярко, а не коптили как предыдущие, сальные. Стопку чистого (надеюсь) полотна выложили на край сундука. Осталось дождаться нашего фершала, и как она скажет, так и будем делать.

— Эй, Осип, а вода горячая где?

— Греется еще. Печку седня не топили, пока угли вздули, да воды свежей с колодца принесли....

Я махнул рукой.

— Понято, пошли.

Если бы не помощь проводника, хрен бы я чего нашел в этих деревянных катакомбах.

Десять шагов налево четыре шага направо, шаг вперед, нагнулись, в полумраке скрипнула дверка, выпрямляемся и мы пришли.

Ничего, скромненько и уютненько. В углу куча кулей рогожных и мешков с ячменем, какие-то доски непонятные, обрывки пеньковых веревок. Для антуража не хватает запаха затхлости, паутины свисающей с низкой балки и ржавых кандалов, висящих на стене в углу. Что есть, то есть, припахиваю Осипа, и мы вдвоем быстренько готовим нужные декорации.

Через пять минут он убегает за потребными бытовыми предметами, а я иду к нашему дорогому гостю, которого развлекает Илья.

Визгливый голос немца, поносившего стрельца, было слышно даже в глубине дома.

Я выглянул из-за угла. Десятник спокойно, я бы сказал, даже невозмутимо слушает. Перед ним на земле навалена куча снадобий и когда ему показалось что накал криков стал стихать, раздавил ногой один из пузырьков.

Нервно всхлипнув, немец бросается подбирать свое сокровище, лихорадочно собирая это все в охапку, прижимая к груди.

Я коротко свистнул, привлекая внимание Ильи и, когда он обернулся, дал знак — мягкая дубинка обрушилась на затылок склонившегося к земле лекаря.

У меня было жгучее, прямо скажем распирающее желание, накормить уважаемого господина

его же снадобьями. Сначала поспрошать малость, о составе естественно, а не то сдохнет тварь, мне и отвечай за него. А за испуг виру отдам, ради такого удовольствия и червонца не жалко. Давно хотел, а тут такой случай, не упускать же.

Быстро дотащили до заветной кладовки и там раздели догола, привязав в позе Иоанна крестителя к двум доскам. В дверь сунулся было Осип, но я его перехватил и забрав мешок, отправил восвояси.

Илья занавесил куском рогожи маленькое оконце и в клетушке наступила темнота.

Я шепотом объяснил Илье чего ему надо делать. Когда все было готово, стал приводить в чувство немца.

— Проснись, красавица, — и отвесил оплеуху, затем вторую, с третьей попытки фриц пришел в себя.

Сначала он ничего не понял, а потом задергался. Но связали мы его крепко и поняв тщетность своих усилий, он открыл рот чтоб закричать. А вот этого нам не надо, Илья быстро вставил кляп, скрученный из евойного же, немца, чулка. Лекарь блин, воняет как от бомжа. Чулки свои наверно только на табак меняет или с левой ноги на правую.

Дождавшись, когда десятник закончит, передал ему свечу и зеркало. Настольной лампы чтоб светила в глаза, к сожалению нет, вот и приходиться выкручиваться с подручными средствами.

Встав, чтоб в пятно света попадали только руки, принялся выкладывать из мешка, принесенный Осипом хабар. Первыми появились здоровенные кузнечные клещи, пощелкав ими, аккуратно положил на импровизированный столик. Рядом уместились не менее зловещего вида ножницы, ими еще овец стригут. Огромный ржавый тесак с зазубренным лезвием, покрытый пятнами ржавчины, в неверном свете свечи выглядевшими словно кровь. Полоска кожи в два пальца шириной и длиной с аршин, плошка, баклага с водой и три иголки названные так видимо по недоразумению. Приделать рукоять, гарду и сойдет замес-то шпаги. Ступка с пестиком, порожний стеклянный пузырек и парочка банок со снадобьем. Осмотрев получившийся натюрморт, остался доволен.

Все это я делал вдумчиво, показывая каждую вещь со всех сторон, чтоб у нашего гостя было время проникнуться ответственностью момента. Когда на лбу жертвы крупными бисеринками выступили капли пота, а мычание стало достаточно разумным. Понял, время пришло.

— Ганс, я сейчас вытащу кляп, если вздумаешь кричать, засуну обратно и мычи сколько тебе будет угодно. Ферштейн? Я тебя буду спрашать, а ты тихо молвишь. Гут? Вот и хорошо, рыба моя.

Пленник так часто закивал головой, я даже испугался, как бы ни оторвалась от усердия.

Я вытащил заглушку, и немца прорвало, словно плотину в весенний паводок.

Перемежая русские и немецкие слова, брызгая слюной, это чудо стало на меня наезжать. Грозя всяческими карами и пугая близостью к царскому престолу. Фамилии, коими сыпал этот коновал, были достойны внимания. Парочка меня заинтересовала, и даже пришлось уточнить, правильно ли расслышал. Черт, третьего не хватает — секретаря, записывать за этим гавриком. У него сейчас в башке включиться лампада разума и светоч информации потухнет.

Когда уровень шума подошел к критической точке, легонько шлепнул его по губам.

— Тсс. Тихо! Не то пасть заткну. Молви мне Ганс, кто тебе велел князя нашего со свету изжить?

— Я есть Иоганн фон...

— Говна ту кусок. Гансом был, Гансом и подохнешь, ежели будешь пенять мне.

Взяв со стола ножницы, приблизил к самому лицу, покрутил, чтоб можно было рассмотреть. Прижал кончики к верхней губе и стал медленно опускать вниз, стараясь не поцарапать кожу. На шее задержался. Несколько раз, перекладывая с одной стороны на другую, примериваясь к нервно дергающемуся кадыку. Продолжил движение ниже, немец рефлекторно втянул худой живот до самого позвоночника и затаил дыхание....

Я перехватил ножницы за рукоять и коротко размахнувшись, воткнул их в доску рядом с его головой, обошел вокруг и, склонившись к самому уху, прошептал:

— Молви что знать желаю, и твои яйца с тобой останутся. Понесешь хулу на меня, всю оставшуюся жизнь мочиться сидя будешь.

Судорожно сглотнув, Иоганн облизал пересохшие губы и заговорил:

— Велено мне было.

— Кем?

— Помилуйте, он убьет мою жену и детей.

— Он там, я здесь... Я тебя искалечу, переломаю руки и ноги и выброшу в ближайшем овраге волкам на поживу. А чтоб до тебя быстрей добрались дикие звери, оболью свиной кровью. Говори.

— Он пришел ко мне три недели назад. Поставил передо мной корчагу, запечатанную и кошель. Молвил что я выбираю — жизнь моей семьи или лишить живота князя. Князь на охоте поранился слегка, а надобно сделать так чтоб он помер от раны сей. Если де все пройдет складно, мне дозволят и далее жить здесь и денег дадут. За отказ грозился смертью моей семье.

— Что в кувшине том было?

— Отвар, коей мне велено было в питие князя добавлять.

— Так ты зелье не сам готовил?

— Найн, раз в неделю как смеркалось, по темноте приходил человек одетый стрельцом и приносил новый кувшин, а порожний забирал.

— В какой день приходил посыльный?

— Оба раза в субботу, как раз опосля вечерней службы.

— Оставшиеся снадобья кто делал? Мази, притирки кои ты собирал по двору.

— То я сам их готовил.

— И что у тебя там намешано?

— Сало барсучиное, отвар из трав кои в аптекарском ряду были куплены.

— Что за травы?

— Не ведаю, я в лавке молвил — надобно от ушибов — мне и продали.

Разговор о травах, рецептуре и методах приготовления не ко мне. Возвращаемся к нашим баранам, верно будет к одному, барану. Я ласковым тоном начал:

— Уважаемый герр Иоганн, когда управитель османов не доволен своими подданными, он им шлет в подарок золотой поднос с двумя драгоценными вещами.

Продолжая говорить, я положил кожаный шнурок в плошку и залил водой, после этого полов ступку положил стеклянный пузырек. Разбил резким ударом и стал перетирать пестиком, превращая стекло в мельчайшую пыль.

— Этим он оказывает им величайшую почесть, предлагая самим выбрать — как они хотят умереть.

Первая вещь — кофе с бриллиантовой пылью, а вторая шелковая вервека. Спросите в чем здесь выбор?

Все просто уважаемый, в одном случае вы будете подыхать завывая в полный голос, целую седмицу, когда острые осколки располосуют вам утробу изнутри, а с вервицей....

Я помолчал немного и пожал плечами.

— Больно будет первую минуту, потом вас накроет тьма, и вы отбудете в царство небесное, быстро и не страдая.

Весь мой короткий рассказ проходил под скрежет пестика в ступке. Один раз прервал это занятие, поправил мокнущий в миске шнурок.

— Ты уж извини Иоганн, бриллиантов как и кофе у меня нет, но есть вот эта склянка, к стати тобой принесенная в этот дом, поверь смерть будет такая же.

— Не могу я молвить тебе.... Сей час молвлю, а вечером... они придут...

— Да?

— Когда я только начал лечить князя, поведал когда уходил — рана сия для жизни неопасна....

Ночью они выломали дверь, убили пса, избили мою жену и....

Немец замолчал, шумно сглотнул и тихо закончил, — забрали сына. А мне было велено, впредь таких слов не допускать.

— Кто это был?

— Не ведаю. Я скромный лекарь, только три года назад приехал в Московию....

' Врет гад, только во времена Петра иностранцы хлынут в Россию потоком, а сейчас они все (!) приезжают только по разрешению царя или его приближенных'

Я шепнул на ухо Илье: — Заткни ему пасть и накинь на голову мешок, достала уже эта рожа. Мне надо малость подумать.

Чиновничий аппарат высших сановников приближенных к телу государя, известен наперечет их не так много. На слуху гуляет десяток фамилий через которых можно выйти на верх и все, остальные мусор, собирающий крошки с царского стола. Одна из услышанных фамилий меня и заинтересовала — Голтяев. Если это тот о ком я знаю, у князя проблемы несовместимые с жизнью. Этот боярин входит в третий десяток сановников и является дальним родственником правящей династии ни больше, ни меньше. Знаю о нем мало но и того что услышано хватает сделать некоторые выводы — умен, к власти не рвется, жадноват и своего не упустит, для достижения цели (по непроверенным слухам) не гнушается ничем. Во времена Ивана грозного род активно помогал опричнине, имение служило перевалочной базой. Так говорил народ на торгах, в кабаках, площадях и прочих людных местах. Верить такому нельзя, но взять на заметку, можно. С князем расклад прост, он бездетен и уже не молод, его поместье под Москвой и вотчинные владения рядом с Тулой, лакомый кусок. Когда есть возможность быть в первых рядах при раздаче слонов и пряников, шанс получить всякие вкусности, высока, ну а прочее будет утянуто прицепом. Что или кто сможет помешать царскому родственнику творить половой беспредел? Свободная пресса до которой еще прорва лет и столетий? Изобретение демократического строя.... При упоминании этого слова, хочется ругаться последними словами, притом самыми грязными. Демократия составное слово греческого происхождения означает — политический строй, основанный на признании принципов народовластия. Но в греческом языке слово — демос означало свободных граждан имеющих рабов, то есть рабовладельцев, а народ у греков звался — охлос. Может быть — охломон это и не ругательство вовсе?