Эсташ Доже и его дьявол

— Дружище, — тихо сказал он Эсташу, — если ты рассчитываешь на помощь и поддержку Монсеньора, ссора с шевалье де Лорреном — не то, с чего следует начинать. Если ты не можешь смотреть на него немного приветливее, лучше скройся.

И Эсташ в самом деле покинул общество, тем более, что у него имелись свои заботы. Их с Гишем слуги остались в Руасси-ан-Бри, и Эсташ успел сполна вкусить трудности существования без лакея. К счастью, в Пале-Рояле было полно челяди, слоняющейся без дела, и Гиш уже успел временно нанять какого-то малого. Эсташ собирался сделать то же самое, благо, деньги у него в кои-то веки были.

Он бродил по дворцу, выискивая кого-нибудь подходящего, и сам не заметил, как забрел на кухню. Тамошняя обстановка нимало не напоминала праздную, блестящую и беспечную атмосферу остального Пале-Рояля: не менее сотни человек одновременно резали, рубили, шинковали, мешали, месили, взбивали, жарили, варили, снимали пенки, ошпаривали кипятком, чистили, ощипывали, драили посуду, раздували огонь с помощью мехов. В воздухе висели клубы дыма. Запах жареного лука смешивался с тонкими кондитерскими ароматами. На полу рыбья чешуя и птичий пух намокали в лужах крови, натекшей из разрезанных шей молочных поросят. С потолка свисали связки колбас и огромные окорока. На столах громоздились груды овощей, от вульгарных лука и репы до связок ранней оранжерейной спаржи и изумрудных артишоков.

И вот среди этого хаоса Эсташ заметил человека, который энергично растирал в ступке ароматные травы. Сперва он решил, что это обман зрения. Потом подумал: случайное сходство. Но человек поднял голову, и на Эсташа уставились разноцветные глаза, один светлый, другой — темный.

— Что ты тут делаешь? — выдохнул Эсташ.

— То же, что и вы, — улыбнулся Лазар. — Прячусь. Я тоже подумал, что лучше двора монсеньора Анжуйского места не найти.

— Однако, неплохо ты устроился. И как скоро!

— О, меня просто взяли на кухню помочь. И не сказал бы, что эта работа по мне. — И Лазар вдруг вкрадчиво попросил: — Вот если бы вы, сударь, приняли меня к себе на службу...

— Но зачем ты мне нужен? — рассмеялся Эсташ. — И ты сам понимаешь, что мое положение сейчас несколько... э-э-э... неопределенно. Таскать за собой личного чародея мне совершенно не с руки.

— Я могу быть просто вашим слугой. Уверяю вас, сударь, я умею все необходимое. И я обойдусь вам недорого. Мне будет достаточно, если вы станете кормить меня, дадите новую одежду, когда эта износится, и позволите называться слугой господина Доже де Кавуа. Хочу начать новую жизнь. Впрочем, если вам понадобятся особые услуги...

Если Эсташ и согласился на это странное предложение, то главным образом из-за них — из-за особых услуг. Коль скоро Лазар смог устроить ему карточный выигрыш, то, наверное, сможет и привлечь к нему благосклонный взор Месье. При мысли об этом Эсташа бросило в жар и холод, колени обмякли, во рту пересохла слюна. Если раньше он вожделел принца как недоступное божество, то теперь ему открылось, что в этом божестве нет ничего недоступного, и все может случиться. Господи боже. Господи боже.

— Я сразу понял, что вы человек без предрассудков, сударь, — сказал Лазар, следя за тем, как его новый хозяин меняется в лице. — Еще при первой нашей встрече, когда вы были так добры, что спрятали мои книги, хотя тогда вы еще меня не знали и не могли предвидеть, что я вам пригожусь. Тогда я и подумал: вот бы мне такого господина.

С улицы через открытые настежь двери кухни донесся конский храп, цокот копыт и шум экипажа.

— Вот и Монсеньор вернулся, — прокомментировал Лазар. — Боюсь, сударь, что он сообщит вам не самые лучшие новости.

Эсташу было плевать на новости. Гораздо больше, чем собственная судьба, его занимала возможность снова увидеть герцога Анжуйского, и он бросился навстречу, молясь и надеясь, что не успел пропитаться гадкими кухонными запахами.

Скромно (по своим меркам) одетый, Месье выглядел ужасно юным, а темный кафтан почти без украшений делал его силуэт еще более тонким и хрупким.

— Увы, господа, мне нечем вас обрадовать, — сообщил он Гишу и его другу. — Король намерен раздуть ваше дело в назидание всему свету. Не могу представить, почему он настроен столь сурово. Мне казалось, что после окончания поста он станет несколько человечнее, но он, видно, еще не успел. Герцог де Фуа и другие ваши друзья уже в Бастилии, кроме брата герцога, которого, ввиду его юных лет, передали под надзор родни. Мне очень жаль, милый Гиш.

— Умоляю, монсеньор, не говорите так. Я всей душой признателен вам за хлопоты, — Гиш поцеловал затянутую в перчатку руку Месье. Он выглядел совершенно спокойным, разве что самую малость расстроенным, будто новость ему сообщили хоть и огорчительную, но не касающуюся его напрямую. — Вы сделали все, что могли.

— Пока еще нет, — скорбно покачал головой Месье. — Но непременно сделаю все. Клянусь вам, я этого так не оставлю. Вы меня знаете, мой дорогой: меня гонят в дверь — я лезу в окно. Я бы и не уехал из Сен-Жермена без положительного решения, но мой брат и Мазарини навалились на меня вдвоем, представляете?

— Жуткое, должно быть, было зрелище.

— Ах, что и говорить. Как несчастны мы оба! Что же делать теперь, ума не приложу.

— Сдаваться, разумеется, — бесшабашно откликнулся Гиш. — Ты как, Доже? Придем в Бастилию сами и постучимся в ворота или дождемся, когда нас арестуют? Я лично за первое: терпеть не могу, когда арестовывают.

Почему-то именно после этих слов друга на Эсташа навалилось ощущение кромешной безысходности. Встреча с Лазаром наполнила его сладостными предчувствиями, в мечтах он уже видел исполнение всех своих желаний и запускал пальцы в смоляные кудри герцога Анжуйского (а что еще и куда он запускал, о том умолчим)... И вдруг оказалось, что вместо этого счастья его ждет Бастилия. Эсташ не мог смотреть на такую перспективу так же спокойно, как Гиш. Он еще ни разу не попадал в Бастилию и сразу вообразил себе множество всяких ужасов. Гиша, может, и выпустят, а он уж точно останется там на годы, если не навсегда. Родители не станут хлопотать за него, скорее, отрекутся, узнав, где он оказался и по какому обвинению. Герцог Анжуйский еще не отведал приворотного зелья и завтра же о нем забудет... Словом, так ужасно было это падение с небес на землю, что у Эсташа даже впервые в жизни кольнуло сердце. Он побледнел и схватился за грудь, и это не укрылось от внимания Месье.

— Боже мой! — воскликнул тот. — Держите господина Доже, он же сейчас лишится чувств! — и сам, первый протянул к нему руки, готовясь подхватить, хотя едва ли Месье, такой маленький и тоненький, смог бы удержать Эсташа.

Принц простер участие до того, что даже собственноручно промокнул своим благоуханным платочком испарину со лба бедной жертвы, приговаривая:

— Бедный юноша!.. Хорошо моему брату творить зло, заперевшись с Мазарини в тихом кабинете. Если бы он хоть столкнулся с последствиями своих жестоких решений, интересно, смог бы он так легко обрекать на муки заточения живых людей?

— Да наш друг просто растерялся от неожиданности и сейчас придет в себя, — со смехом заявил Гиш. — В самом деле, Доже, неужели ты рассчитывал прожить жизнь в свое удовольствие и ни разу не увидеть, как Бастилия выглядит изнутри? Раньше или позже, а тебе этого не избежать, старина.

— Не говорите так, Гиш, — вскинулся Месье. — Не все такие толстокожие, как вы, и не всем, представьте себе, нравится сидеть за решеткой. Не волнуйтесь, сударь, — это было уже сказано Эсташу, — я не отдам вас. Знаете, что? Оставайтесь у нас, а мы будем вас прятать.

И начался один из знаменитых монологов Месье, который нельзя ни сократить, ни пересказать своими словами, а можно только привести целиком, не меняя ни слова:

— Однажды у нас уже вышел такой номер. Шевалье прикончил на дуэли... кого же? Ох, не помню. Шевалье! Где вы, мой ангел?.. Так что же вы думаете, сударь? Мы укрывали шевалье почти месяц, до тех пор, пока не подоспело прощение. Когда за ним приходили, он прятался, случалось даже, у меня под кроватью. Но, конечно, шевалье не был бы шевалье, если бы смог усидеть в четырех стенах и не дерзнул однажды осчастливить Париж своим преждевременным появлением за стенами дворца. После этого мы все стали свидетелями поразительного зрелища: наш дорогой друг со всех ног несется по улице Сент-Оноре, а за ним по пятам гонится отряд гвардейцев. Шевалье успел добежать до цели и ворвался в ворота, точно дева из баллады, преследуемая злым волком, которая ищет спасения в церкви. Гвардейцы, в отличие от волка, унялись не сразу. Они имели наглость войти сюда, хотя им объясняли, что никакого шевалье тут никогда не было, нет и быть не может. Дошло до того, что я сам был вынужден выйти и велеть им убираться. Кстати, каково было мое удивление, когда я увидел, что отрядом командовал виконт де Марсан. Ну, как вам это понравится? Гонять свою родную кровь по улице Сент-Оноре! Ох уж эти старшие братья, которые во что бы то ни стало хотят наставить младших на путь истинный! Я знаю, о чем говорю, я сегодня сполна омыл душу в сладостных водах братской любви. Незабываемое удовольствие. Если бы вы только знали, Гиш, что мне пришлось выслушать по вашей милости! Я его позорю. И себя позорю. Мой двор погряз. Доколе? Он не потерпит. Кстати, господа! — это было уже адресовано свите. — Король столько мне о вас рассказал! Не знаю, как так получилось, но он знает каждого из вас лучше, чем я. Многое стало для меня откровением. Вард, это правда, что второй сын мадам де Шамон родился от вас?

— Монсеньор, с таким же успехом он мог родиться и от...

— Все так говорят, милейший, абсолютно все. Беврон, ваша дуэль с герцогом де Лозеном, говорят, произошла вовсе не из-за любви, как вы мне рассказывали, а из-за карточного проигрыша.

— Монсеньор, это...

— Ох, молчите лучше. Марсийяк! Идите ко мне и расскажите, как вас угораздило пьяным в присутствии короля похваляться, что вы однажды залезли под кровать герцога де Невера и слушали, как он проводил время. Почему вы мне никогда об этом не рассказывали?

— Но, монсеньор...

— Все. Все, хватит!

Кто-то мог подумать, что Месье, уйдя в такие дебри, уже никогда не сможет вернуться к своей первоначальной мысли. Но нет, он сумел блестяще выпутаться из этого клубка:

— В общем, господа, король вами недоволен. Это недопустимо. Я требую, чтобы вы исправились. Но ведь вы неисправимы, знаю я вас! Что же делать? Не можем же мы и дальше гневить короля! К счастью, философы утверждают, что и для таких, как вы, есть путь к спасению: нравственное возрождение начинается после того, как погибшая личность достигает дна. Поэтому, господа, я считаю, что нашему кругу крайне необходим человек, который вызывал дьявола. Только его нам не хватало, правда?

Ответом на это неожиданное заключение стали бурные аплодисменты и возгласы восторга. Эсташ потерянно озирался, не веря своим ушам. Месье воздел руку в царственном жесте, призывая к тишине: он еще не закончил.

— А если, господа, вам вдруг мало дьявола, то узнайте, что господин Доже де Кавуа переспал с герцогом де Фуа.

Аплодисменты стали еще громче. Маркиз д'Эффиа аплодировал передними лапками своего спаниеля.

— Между прочим, сударь, — обратился Месье персонально к Эсташу, — я не хотел говорить вам об этом вчера, но раз уж нам суждено жить под одной крышей, то выхода нет. Вы должны узнать, что года два тому назад я ужасно сох по герцогу де Фуа. А он смотрел на меня, как баран, и не знал, что надо делать.

— Ну, теперь-то он знает, — заметил Гиш.

— Зато я больше не знаю, — отрезал Месье. — Я не шучу. Погасил свой светильник. Ума не приложу, что надо делать с мужчинами, за исключением одного-единственного. Кстати, где он, наконец? Позовите его, кто-нибудь!

Он выдохнул после монолога, повертелся перед зеркалом и спросил как ни в чем не бывало:

— Ну так что же, Гиш, вы все еще намерены добровольно сдаться в Бастилию?

— С вашего позволения, монсеньор. Доже, конечно, пусть остается, если хочет, но мне кажется, что чем скорее его величество получит меня, тем скорее успокоится. Его, полагаю, так рассердило главным образом то, что я сбежал от его правосудия и лишил его возможности явить великодушие. Кроме того, меня слегка мучит совесть перед друзьями, которые уже сидят в Бастилии, ведь на добрую половину проделок подбил их я сам. Как же мне скрываться после такого? Ну а главное, боюсь, что безвылазно сидеть в Пале-Рояле — не по мне, я слишком нуждаюсь в частых переменах обстановки.

— Можно подумать, безвылазное сидение в Бастилии для вас приятнее.

— Оно будет короче, монсеньор. А если я спрячусь у вас, то, боюсь, буду сидеть всю жизнь.

— Ладно, мой друг. Мне не по душе ваше решение, но знаю, что у вас свои представления. Вы совсем как... Кстати, я, кажется, приказывал привести шевалье де Лоррена! В чем дело? Неужели это так трудно?

Шевалье наконец-то соизволил явиться.

— Милый! — Месье кинулся к нему на шею и пылко поцеловал. — У меня есть новость, которая вас обрадует. На Пасху к нам прибыл Антуан де Реден, великий магистр ордена, к которому вы скоро будете иметь честь принадлежать. Я его встретил в Сен-Жермене, и мы побеседовали о вас. Он так мил и на все, на все согласен! Я пожалел, что не взял вас с собой. Вы могли бы прямо сегодня принести обеты.

— Нет, не мог бы, — отозвался шевалье. — Ни сегодня. Ни завтра. Ни когда-либо. Ни за что.

— Могли бы, — с нажимом повторил Месье. — Я все устроил для вас. Мазарини пригласил магистра в Париж по моей просьбе. Короля сегодня едва не хватил удар, когда он узнал, для чего. Я рискнул ради вас здоровьем своего брата, а вы допустите, чтобы это было напрасно? Чего вы молчите, шевалье?

— На такие темы уместнее говорить наедине, монсеньор, — шевалье покосился на придворных, притихших в ожидании драмы.

— Так давайте уединимся скорее! — обрадовался Месье. — Я целый день мечтаю только об этом... Хотя нет, не сейчас, я ведь должен еще проводить графа де Гиша в Бастилию.

Гиш скромно заметил, что не хочет мешать разговору наедине, несомненно, очень важному, и готов отправиться в свой скорбный путь без всяких онеров. Но Месье запротестовал: нет, нет, это исключено, раз уж он не смог отстоять друга перед королем, то надо хоть проводить его достойно.

И проводы состоялись.

Несомненно, отца Лактанса это импровизированное празднество возмутило бы не меньше, чем разгул в замке Руасси-ан-Бри, хотя общество в Пале-Рояле было гораздо более изысканным. Эти люди не стали бы затевать свальный грех, о нет, они с достоинством разошлись бы по своим комнатам. Они присылали друг другу за пиршественным столом маленькие букетики, в которых каждый цветок что-то значил, корзиночки со сластями и сушеными фруктами и сочиняли мадригалы. Каждый в этом обществе играл на лютне или верджинеле и мог исполнить свое произведение самым прелестным образом.

Было тут и несколько дам, и эти последние были всего загадочнее. Эсташ знал их, кого лично, кого просто по именам: все они были красавицы, веселые, бойкие, избалованные, все имели любовников и поклонников без счета, и было совершенно непонятно, что вынуждает их проводить время в кругу мужчин, не обращающих на них ни малейшего внимания? Видимо, этих многоопытных красавиц возбуждала сама мысль о существовании недоступного для них вида разврата. Когда им удавалось подсмотреть какую-нибудь пикантную сценку (например, как герцог де Креки привлек к себе на колени пажа, разливавшего в бокалы золотистый мускат), в их глазах вспыхивал сладострастный блеск.