— Я рисую. И играю в пьесах иногда.
Эмбер. Кто бы ещё подсказал, склоняется это имя или нет?
Жених с невестой мне очень понравились. Никогда раньше не доводилось бывать ни на свадьбах, ни на помолвках, и я ожидал, что будет много пафоса, замшелые рифмованные пожелания из Божественных Книг, всякие предсвадебные поучения, велящие женщине быть покорной мужчине, а мужчине следить за репутацией своей жены, но обошлось без этого. Парня и девушку провели через символические семь ворот к божественному престолу, у которого они в день свадьбы будут произносить свои клятвы. "Воротами" служили выстроившиеся парами гости, чьи вскинутые вверх руки образовали семь арок. На этом обрядовая часть кончилась.
К своему неудовольствию, за столом я оказался рядом с Аннабель. Да, с другой стороны сидел Конрад, но меня это мало утешало. Она, впрочем, никаких комментариев на мой счёт не отпускала, произносила тосты, просила кого-то из парней налить ей вина, болтала с сидящей напротив неё подружкой, но периодически я ловил на себе насмешливые взгляды. Ну вот далась ей моя персона, а. Подумаешь, без разрешения вошёл. Здесь все так делают.
Чтобы отвлечься, я стал смотреть на невесту. Ух ты, южанка. Только, в отличие от меня, каноничная, черноглазая, с целым ворохом иссиня-чёрных кудрей, круглой мордашкой и чуть вздёрнутым носом. Везёт ей, на неё так не пялятся. Парень же оказался ярко-рыжим, как листва ранней осенью, и настолько высоким, что подруга рядом с ним выглядела удивительно маленькой и хрупкой. Кто-то тут же пошутил, что пламени рядом с углём самое место, уж что-что, а зажечь сумеет. Шутка, хоть и несколько двусмысленная, была принята парочкой благосклонно. Потом какой-то бородатый мужчина сказал тост, а потом вдруг с бокалом в руке поднялся Эмбер.
— Тут за Рика и Элоизу уже многие пили, и желали им много хорошего. Мне бы хотелось выпить за всех нас. За то, чтобы мы никогда не останавливались. За то, чтобы у нас всегда была дорога. Либо путь в прямом смысле, либо творческий рост, либо путешествие внутрь себя. И чтобы впереди оставалось ещё много-много дорог. — Эмбер лихо, по-мужски опрокинул бокал, осушив его до дна.
Потом жениху кто-то принёс гитару, и вот тут я забыл и о выпивке, и о странностях Эмбера. Под такую музыку не танцуют, её слушают. В неё падают, как в небо. Он пел о крыльях, которые есть у всех, и о лабиринте холодных улиц. О бессмертии, сжимающем горло петлёй одиночества. О любви юного шута и гордой королевы, что жили так давно, что самую память о них время стёрло с пергаментных свитков. До сих пор жалею, что не записал слова. Голоса у меня никакого, за гитару моими руками браться — преступление, но такое нужно сохранять. Обязательно. Без таких вещей мир что-то теряет.
В общем, очнулся я только с последним аккордом и с ощущением странной потери. С мыслью, что так — рвущиеся в небо мелодии, подсвеченный закатным солнцем старый дом, горечь от вина на губах — уже не будет. И сдохнуть захотелось на этом самом месте, чтоб до конца времён всё это удержать, не отпуская. Раствориться в закатных красках и увидеть, как шут протягивает королеве оброненную розу, предвестницу их грядущей любви и смерти.
— Идём, — Мередит положила мне руку на плечо, — мне нужна твоя помощь.
Посуду мыли сообща. Мередит, я, Криста с первого этажа и Аннабель, которая с какого-то перепугу тоже решила припереться. В кухне, между прочим, и так тесно. Мыли всё, что унесли со стола, не деля на своё и чужое. Разбирать будут завтра с утра. Хотя, судя по той истории с бокалами, сильно торопиться никто не станет. Ну вот, опять. Бокалы. Аннабель. Вот она, стоит в углу, протирая полотенцем чистые тарелки.
Женщины радовались за Элоизу, обсуждали, как лучше отпраздновать свадьбу, вспоминали какие-то давние истории. Неожиданно слух выцепил знакомое имя, и я, отставив в сторону графин, задал весь день занимавший меня вопрос.
— А Эмбер — это парень или девушка?
Кухню сотряс громовой хохот. Потом Мередит, давясь смехом, произнесла:
— Сами хотели бы знать.
Парень, притворяющийся девушкой, девушка, притворяющаяся парнем...
— Зачем? — Все непонимающе воззрились на меня, и я пояснил: — Зачем скрывать свой пол?
— Да мало ли. Чтоб не приставали. Чтоб не судили о твоей работе по тому, мужчина ты или женщина. Чтоб не оценивали твою внешность по типичным для каждого пола параметрам. Что ты к человеку привязался?
— Но это же столько труда каждый день. — Я честно пытался понять. — Одежду подбирать закрытую. За речью следить, чтоб случайно себя в мужском или женском роде не назвать. А что с голосом делать?
— Кстати, не настолько сложно при подходящей внешности, — авторитетно заявила белокурая Аннабель. — Например, из тебя при наличии грима и фантазии вполне можно сделать милую девушку. Кожа гладкая, фигурка стройная. Распустить волосы, накрасить глаза и губы, сшить свободное платье. Но через два года уже не покатит. Так что на Духову Ночь можем попробовать.
Я почти физически ощутил, что краснею.
— Ты это серьёзно?
— Нет, — ответила Аннабель, — но если ты когда-нибудь проспоришь мне желание, я знаю, что попросить.
Демоны! Два-один в её пользу.
Работа над картиной у Конрада продвигалась медленно. Это в кино показывают, что легендарный шедевр быстро пишется. У режиссёров экранное время, им нужно за полтора-два часа и любовную линию раскрутить, и драку показать, и что-то для антуража вставить. Помню, когда ещё даже картины не существовало, а была только куча карандашных набросков, я иногда подолгу перебирал их, пытаясь понять, что же во мне такого, что Мередит притащила меня в мастерскую чуть ли не силком. Тоже мне, нашли идеальную натуру. Пятнадцатилетний уличный парень, ничего особенного. Некоторым девчонкам, правда, нравлюсь, так ведь Конрад не девчонка. Чем все эти рисунки отличаются от отражения в зеркале или от фотографии? Зачем так много вариаций одного и того же?
Странные они, эти художники.
На Духову Ночь актёры решили устроить уличное представление. Пьесу выбрали старинную, с кучей символики и условностей. Речь шла об одном герое, урвавшем у богов волшебный меч. Боги согласились сделать смертному такой подарок, но поставили условие: у этого оружия всегда должен быть хозяин, иначе проклятие постигнет род человеческий. Но бравый герой, разумеется, решил за все последующие поколения разом, и принёс в людской мир вещь, которую уже нельзя было вновь спрятать в мире божественном. И когда он всё же умер от старости, окружённый детьми и внуками — редкое явление для геройской братии — меч покинул ножны в ожидании нового хозяина.
Мне всё казалось, что история с подвохом. Слишком уж простое условие — чтоб у вещи всегда был хозяин. Кто ж откажется от великолепного холодного оружия, хотя бы и в наше время? Коллекционеры и музейщики с руками оторвут. А уж в Тёмные века, когда это был вопрос выживания... Нет, не сходится. Либо боги героя надули, умолчав о последствиях владения этим мечом, либо часть легенды до нас не дошла.
Впрочем, лезть с этим к актёрской братии я не стал, страсти и так кипели нешуточные.
— Мы должны сделать маски основных характеров, как в древнем театре.
— Это бред! Какая тогда будет актёрская игра?!
— Санни, искусство — это условность.
— Но не до такой же степени!
— Ребят, стоп, у меня идея! Да, пьеса из Тёмных веков, но давайте уберём рассказчика. Пусть действие идёт своим чередом, без пояснений.
— Хорошо, а кто тогда скажет финальную фразу про меч, ушедший в мир?
— А давайте сделаем это... образно. Уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет...
— Посланник богов?
— Нет, боги отступились от меча. Пусть это будет судьба.
— А это идея. Рок, фатум — важный элемент пьес той эпохи, а мы выведем его на сцену.
— Лады, как ты себе всё это представляешь?
— А кто меня всё время перебивал? В общем, уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет судьба.
— В маске. Потому что в лицо её никто не знает.
— В маске. Вынет меч из ножен, поднимет его вверх, над людьми, и уйдёт в зал.
— В какой ещё зал, мы на улице выступаем.
— Тем лучше. Это Круглая площадь, от неё несколько улочек расходятся в разные стороны. В одну из них судьба и уйдёт.
— А это классная идея.
— Хорошо, а кто сыграет судьбу?
— Ну... Эээ... Дэй!
— Что?! — Я чуть не подскочил на подоконнике.
— Дэй, ты сыграешь судьбу? — Тон спрашивающего заставлял призадуматься, было ли это вопросом.
— Стоп, люди, задний ход, — я отложил книгу, — у меня актёрских талантов — кот наплакал. Да я и не занимался этим никогда.
— А кто с невинным видом впаривал квартирному хозяину, что приехал на каникулы к дяде? И про школьные нагрузки, от которых просто необходимо отдохнуть? Не прибедняйся. Тем более тебе и говорить ничего не придётся.
Ну, впаривал. Так там стимул несколько другой, как на вокзале, когда убедить полицейского в том, что родители отошли и сейчас вернутся, нужно просто позарез.
— Почему я?
— Потому что все роли уже распределены.
— Все? А кто-то должен был играть рассказчика...
— Мэл не тянет на судьбу, хоть ты тресни. А у тебя внешность экзотическая. Соглашайся!
Я обвёл взглядом собравшихся. Комната у Эстер — актрисы, у которой я брал книги — тесная, так что сидели на всём: на стульях, кровати, даже на полу.
— Ладно. Я попробую. Только попробую.
И начались мои мучения. Казалось бы, в чём проблема? Пройти несколько метров сцены, принять меч у лежащего на возвышении Эмбера, пафосно показать его зрителям и не менее пафосно спуститься со сцены. Всё? Нет, не всё!
— Иди медленнее! Ты — судьба, ты неизбежен, тебе некуда торопиться! Так, сначала.
И так — раз десять за репетицию. Я тихо ругался. Я говорил, что в гробу видел такое творчество. Но каждый вечер всё начиналось сначала.
Параллельно с этим подбирали костюмы. Костюмерная маленькой труппы по большей части состояла из одежды, вышедшей из моды лет десять-двадцать назад, зачастую перешитой во что-то универсальное. Впрочем, были и костюмы, напоминающие исторические, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что вышивка на платье королевы — на самом деле узор, отпечатанный на ткани, и местами уже осыпается, а сапоги благородного разбойника — перекрашенные армейские, но старого образца. Заведовала всей этой пахнущей нафталином сокровищницей Аннабель, она и в обычные дни носила синие и голубые платья старинного покроя и укладывала толстенные косы в сложные причёски. Она же была гримёром. Как-то Аннабель выловила меня после репетиции и затащила в забитую коробками и вешалками комнату, заставив примерять найденные вещи. Чёрные бриджи пришлись впору, рубашку с широким рукавом вроде тех, в которых поднимались на эшафот приговорённые аристократы в кино, явно стоит ушить в плечах. Армейским сапогам я вообще обрадовался как родным — не придётся ходить в костюмной обувке на тонюсенькой подошве. Отвертеться от плаща из чёрного шёлка (искусственного, разумеется), не удалось.
— Анни, не слишком ли много чёрного? — засомневался я. Где-то вычитал, что человек, полностью одетый в чёрное, сливается с обстановкой, и окружающие его не замечают. Да и сокращение имени её изрядно бесило.
— Ничего, ещё время есть, придумаю что-нибудь яркое.
В день представления дом походил не то на растревоженный пчелиный улей, не то на объятый пожаром бордель.
— Дэй, а ты что тут расселся? — Бородатый режиссёр, с утра выслушивающий жалобы на пропавший в последний момент бутафорский кинжал, на не тот порядок выступления трупп, на пропустившего генеральную репетицию актёра, и потому уже изрядно задолбавшийся, поймал меня за запястье. — А ну живо в гримёрку!
— Лерис, так мне же не надо вроде? Никто не знает, как выглядит судьба.
— И тебе надо. Давай, до выхода совсем немного времени.
Я взбежал вверх по лестнице, чуть не зацепившись дурацким плащом за перила.
— Аннабель, Лерис сказал...
— Знаю, что сказал. Держи.
Мне в руки легла полумаска из красной кожи. От её прорезей расходились чёрные линии. Не то лучи, не то следы чёрных слёз. Вот только слёзы не текут вверх.
— До последнего искала.
Я стянул ленты на затылке. Вроде удобно, обзор не затрудняет, есть шанс, что не грохнусь в самый ответственный момент.
— Спасибо.
— Не за что. Садись, я не закончила.
И тут я понял, что Аннабель сейчас оторвётся на мне за все мои подначки.
Тонкая кисточка прошлась по щекам и подбородку, слегка коснулась губ. Интересно, что она делает? Аннабель зачерпнула кончиками пальцев содержимое какой-то баночки и провела по моим волосам. Я недовольно дёрнулся — не люблю, когда посторонние люди трогают мои хайры. Тем паче внезапно, без предупреждения.
— Не дрейфь, отмоется твоя грива. В зеркало смотреть будешь?
Мда... Фантазия у Аннабель богатая. И больная. Сначала я даже не понял, что означают алые узоры, исчертившие нижнюю часть лица. Понятно, что продолжают линии на маске. Точно, кровь. Кровавые потёки. Даже несколько капелек прорисовано у губ. И такие же кроваво-алые пряди в волосах. Я коснулся одной — на ладони остался красноватый след.
— Не хватай зря, я же сказала — отмоется.
Помост для уличных представлений выстроили наскоро, завтра всё равно убирать. Ночной ветер теребил занавес. Я дожидался своего выхода, попутно наблюдая за происходящим на сцене. Конечно, пьесу я видел с десяток раз, но в свете фонарей, под открытым небом представление завораживало. Эмбер прекрасно справился (справилась?) с обеими ролями, и героя, и его сестры, из-за которой началась заварушка с мечом.
Потрясающее создание. Видишь его в белом платье, в парике — и готов кричать: "Да это девушка!" Тонкая, хрупкая, с тяжёлой золотистой косой и бездонными испуганными глазами. Тут у любого нормального парня должно возникнуть только одно желание: набросить свою куртку на худенькие плечи этого дивного существа, обнять и не отпускать до скончания веков. Но когда Эмбер в мужской роли, всё иначе. Хрупкость оборачивается хищной гибкостью, черты лица словно заостряются (или это смена причёски так влияет? Свои волосы у Эмбера золотисто-русые, как тот парик, хоть и пострижены коротко). И двигается он абсолютно иначе. Фехтует, кстати, вполне профессионально, видел я в его комнате пару мечей, так вот, на реквизите таких зарубок не бывает.
Пьеса меж тем катилась к финалу. Лерис хлопнул меня по плечу.
— Как всё закончится, можешь не возвращаться сразу, погулять. Духова Ночь раз в году бывает, надо отрываться.
Плакальщики падали на колени у смертного ложа воина. Я шагнул вперёд, когда их вереница покидала сцену. Старался идти неспешно и смотреть поверх голов зрителей. Последнее было несложно. По контрасту с освещением сцены площадь казалась совсем тёмной. Возвышение, на котором лежал Эмбер — красиво задрапированные ящики из-под фруктов. Думал я исключительно о том, чтобы случайно не повернуться к зрителям спиной. И вот тут случилось непредвиденное. Руки Эмбера, которые канонически должны были лежать на рукояти, сжимали ножны чуть ниже гарды, чтобы мне было удобнее вытащить клинок. Вот только он застрял. Меч был из какого-то лёгкого сплава, один из эмберовых тренировочных, ножны к нему сделали непосредственно перед спектаклем и, видимо, неточно. Я драматически провёл ладонью от рукояти к клинку, чтоб скрыть неловкое движение. Придётся по-другому. Я взял меч из рук Эмбера (тот героически терпел мои манипуляции) и на вытянутых руках поднял оружие вверх, демонстрируя собравшимся на площади. Так, теперь надо попробовать... Хорош же я буду, если меч застрял намертво. Ура! Я снял ножны и небрежно отбросил их за кулисы. Хорошо, ребята поняли, к чему дело идёт, поймали — громкого "бряк" не получилось. С обнажённым мечом в руках я шагнул со сцены. Люди расступались передо мной. Я старался не глядеть в их лица, чтобы не испортить эффект. Миновал площадь и свернул в переулок между домами, где с облегчением сполз по стеночке. Даже не думал, что это отберёт столько сил. За моей спиной грянули аплодисменты.
