Омегаверс Путь наверх (неполный вариант)

— Так рассказать тебе, как я стал Резенхаймом? — уточнил наставник, устроившись под деревом поудобнее.

— Ага. — Меченый пристроился рядом, точно так же прислонившись к дереву спиной.

— С чего бы начать? — Резенхайм задумался, почёсывая нос. — Ну... я не знал, кто мои родители, как и все, кто жил со мной в то время. Лишь позже я узнал, как мы рождаемся на свет, и даже не мечтал разыскать своих.

— А как мы рождаемся?

— Понимаешь, малыш, рабов даже за людей не считают. Да, мы выглядим как люди, ведём себя как люди, но нас лишили права считаться людьми. Просто потому, что кому-то так захотелось. В отличие от свободных людей, у нас нет настоящих имён — их надо заслужить, нас не вписывают в церковные книги, нам не платят за работу, мы не имеем права жениться. Нас даже лишают прав на собственных детей! Да, раб может заслужить свободу, и тогда ему выдаётся особая бумага — паспорт, которая это доказывает. Он так же вписывается в церковные книги и может жить так, как захочет. Он может работать и требовать пристойную плату за свою работу, он может покупать и продавать, заиметь свой шмат земли и дом, завести скот, поступить на военную службу, вступить в монастырское братство или ремесленную гильдию... Свободный человек многое может, чего не дают рабам. И нас настолько не считают людьми, что просто разводят, как породистый скот. Если хозяин решает, что его раб достоин того, чтобы оставить после себя потомство, то договаривается с другим рабовладельцем, они сводят своих рабов во время омежьей течки, а получившегося ребёнка, если он рождается благополучно, потом продают, как немного подрастёт. Выручку пополам или как договорятся. Те, кто имеют много рабов, ни с кем не делятся. Это большое дело, и деньги в нём крутятся большие. Крепкий здоровый раб высоко ценится и стоит дорого, поэтому сводить стараются самых здоровых. Так на свет появился и я.

Сначала я был довольно хилым, поэтому продали меня не слишком дорого, с возрастом заметно окреп, но поскольку я бета, то на многое тогда рассчитывать не мог. Меня восьмилеткой купил один лавочник, и я начал работать в его лавке, в которой продавали ткани. Хозяин мне попался на редкость жадный — он плохо меня кормил, одевал, спал я на чердаке его дома, чуть что — наказывали. И вот однажды я оплошал — случайно испортил дорогое шёлковое полотно. Сам не пойму, как так могло случиться... — Резенхайм задумчиво прищурился. — Хотя, это мог быть и не я. Это мог сделать и сын хозяина, который тогда пришёл в лавку. Он меня терпеть не мог, постоянно наговаривал. В общем, его отец меня знатно избил за это — шёлк стоит очень дорого, а его заказал какой-то очень важный господин... В общем, хозяин меня отдал какому-то мутному человеку в обмен на помощь в улаживании неприятностей с этим господином, а уже этот человек продал меня на рудники. Да не на простые рудники, а на такие, в которых добывают самоцветные камни. Там работало немало детей, которых покупали за бесценок, однако долго не жил никто. Работа трудная, опасная, для здоровья вредная.

— И как там работают?

— В горе, где есть самоцветы, прорубают длинные норы. Они называются "шахты". По ним мы и лазили — искали эти самые камни. Для этого надо перебирать отвалы пустой породы, которую добывали рабы постарше, раскалывать на части отдельные куски, ковырять сами стены. В некоторые щели в стенах пролезет только ребёнок, поэтому нас и покупали. Мог обрушиться потолок, могло накрыть зловонным облаком из глубины горы, которое душило, могла хлынуть вода и затопить шахту... Откопают ли, достанут ли, успеют ли вывести на свежий воздух — никто не знал. Я не раз находил кости, оставшиеся от тех, кто там работал прежде, и видеть их было очень страшно.

— И никто не пытался убежать? — Меченый с жалостью смотрел на наставника — видел по лицу, как ему было трудно тогда.

— Пытались, конечно, да только никому ещё не удавалось. Если кто и покидал шахты, то только мёртвым. Кормили тоже плохо. Обычно давали жидкую похлёбку из ячменя или овса, добавляли какие-то корешки или лук, а если попадалась похлёбка с мясом, то это, скорее всего, было то, что осталось от очередного умершего.

— И ты... ел? — ужаснулся Меченый.

— А что мне оставалось? — пожал плечами старик. — Есть-то хотелось, а ничего другого не было. Нам и хлеб-то нечасто давали. Если и давали, то он был или чёрствый или пополам с отрубями или с чем-то ещё. Это даже хлебом назвать было трудно. Но мы ели. Само собой, что на такой кормёжке протянуть долго удавалось не каждому. То сырость, то холод, рудничная пыль забивалась внутрь — мы дышали ею. Болели и тоже умирали. Я продержался всего два года, после чего меня, тощего и полумёртвого, вытащили на воздух. И тут мне повезло — мимо проходил Ирдис. Он увидел, как сторожа вместе с надсмотрщиком решали, что со мной делать, подошёл посмотреть... Я ещё был жив, и было не слишком-то приятно слушать, как они обсуждают, как меня лучше прикончить, чтобы мясо не получилось слишком жёстким. Ирдис предложил отдать меня ему, и у него даже были деньги, но на его деньги даже не взглянули. Ирдис был молодой и красивый — на это и позарились. Один из сторожей попытался его схватить, но Ирдис ускользнул, а потом схватился с ним и быстро победил. Тогда я даже не понял, как именно ему это удалось! Потом попытался ещё один и тоже проиграл. Все были поражены. И Ирдис предложил сделку. Против него выходит кто-нибудь на честный бой, и если он проиграет, то добровольно надевает рабский ошейник. А если победит, то ему отдают меня даром. Вот только без хозяина этого решать никто не мог. Уж не знаю, как Ирдис этого добился... Вскоре приехал хозяин и согласился на эту сделку. Он даже подписал договор с Ирдисом! По закону, как полагается, ведь Ирдис был вольным.

— И Ирдис победил.

— Да. Это был большой риск, но он не отступился — разглядел и учуял во мне что-то. Поединок проходил при свидетелях — там деревня была недалеко... И меня отдали. Ирдис долго меня выхаживал, и я выжил. Потом мы пошли прочь от рудников, а потом Ирдис начал меня учить. Он сразу сказал, что хочет дать мне вольную, но сначала я должен стать самостоятельным. И когда он предложил мне выбрать себе имя, то я растерялся так, что долго не мог выбрать. Имён было так много!

— А как тебя звали раньше?

— Черенок — я был очень худым, как черенок от метлы. Когда я признался Ирдису, что не знаю, какое имя выбрать, он предложил мне это, и имя мне понравилось. Имя редкое, и потому меня ни с кем не спутаешь.

— Ирдис освободил тебя, как и обещал?

— Да — когда мне исполнилось шестнадцать. И тогда же мы разошлись. Я не хотел расставаться с ним — привык за шесть лет, но Ирдис получил какие-то тревожные вести и собирался идти в дальние края, где было довольно опасно. Он просто не захотел брать меня с собой. Я, конечно, обиделся, но Ирдис объяснил мне причину своего решения, и я согласился.

— Больше ты его не видел?

— Нет. И даже не знаю, где он встретил свой конец. А хотелось бы узнать. Этот омега изменил мою жизнь. Он спас меня. Я был всего лишь безродным рабом, который должен был сдохнуть, но я не сдох. Я выжил, выучился и многого сумел добиться благодаря тому, чему Ирдис меня научил. Если бы я хотел, то мог бы заработать очень много денег, заиметь большой дом, слуг и жить, не думая особо о завтрашнем дне. Как тот городской голова. Но Ирдис научил меня думать и смотреть далеко в будущее. Я хотел сделать что-то такое, что может изменить нашу несправедливую жизнь к лучшему. Только поэтому я по-прежнему путешествую.

— А почему ты выкупил меня?

— Я видел самый знаменитый бой твоих родителей. Им тогда было всего по четырнадцать лет, и их вдвоём выпустили против матёрого бойца Бакаллы из самого Викторана. Ещё не были сделаны ставки, публика ещё не успела войти в раж, а Агор и Киррэн убили этого зверя. Поверь, малыш, Бакалла был силён и прежде почти не знал поражений. Такого ещё ни разу не было! Тем более такого, чтобы омега, да ещё такой юный, мог сражаться наравне с бетами и альфами и побеждать. Ты бы слышал, что рассказывали о его боях! — Резенхайм покачал головой. — Твой отец тоже рано вышел на арену и успел прославиться. И от них решили заиметь как можно больше детей. Когда у Киррэна забрали тебя, это стало последней каплей, и они взбунтовались. Когда я об этом узнал, то мне стало жутко от мысли, что может статься с их детьми. Великие бойцы... И я начал вызнавать, куда вас распихали. На это ушло немало времени, потом я понял, что вызволить могу только тебя, и начал собирать деньги. Когда я пришёл за тобой и увидел тебя, то стало ясно — я пришёл вовремя.

— И ты меня не испугался?

— Нет. К тому времени я уже понял, что заставляет тебя так себя вести. Понял, как тебя унять, а потом договориться с тобой. И я рад, что ты оказался достаточно смышлёным, чтобы согласиться на наш договор. Пока ты моя собственность, тебя никто не имеет права никуда забрать без моего ведома. Я имею право подать протест и вернуть тебя. Никакой вербовщик не посмеет забрать тебя в армию. По сути ты уже свободен и имеешь право решать, как жить, сам, но сперва тебя надо обучить, подготовить. И я буду тебя учить. Как когда-то меня учил Ирдис. — Резенхайм повернулся к ученику и погладил его по голове. Меченый зажмурился от удовольствия и придвинулся вплотную. — Ты заслуживаешь достойной жизни. Особенно после всех прежних страданий. И я постараюсь.

=============II==============II===============II=============

Часть вторая. СВЕТ И БОЛЬ

28.05.1628г. от нач. ВХ

— Ну, как? — Заметно запыхавшийся Геральд подбежал к сидящему под дубом наставнику и опустился перед ним на корточки, ожидая одобрения.

— Плохо, — огорошил его Резенхайм. — Как отдышишься — всё с самого начала.

— Почему это плохо?! — возмутился "волчонок".

— А ты сам подумай.

Знакомая песня.

Геральд досадливо рыкнул и повалился на спину. Резенхайм оглядел его полуобнажённое тело с первым лёгким загаром, на котором блестел пот, и улыбнулся. За три года полудикий заморенный мальчишка выправился и окреп. Здоровяком, конечно, не станет, но и мелким не останется. Всё-таки в бою не всегда всё решается силой и размерами, а этот щенок подаёт большие надежды! Ума, правда, до сих пор местами не хватает, но это поправимо. Грамоту освоил — значит, не совсем глупый.

Геральд отбросил со лба волосы и задумался, глядя на то, как солнечные лучи играют в кронах деревьев.

— Я слишком спешу?

— Нет.

— Неправильно двигаюсь?

— Нет. Ещё?

Юный альфа снова недовольно рыкнул.

— Да что не так-то???

— Думай.

Геральд посмотрел на свои натруженные руки.

— Неразумно трачу силы?

— Верно. Если в бою ты будешь делать то же самое, то быстро выдохнешься, и тебя даже мало-мало сообразительный омега одолеет. Без ножа. Кстати, ты когда думаешь стричься? Зарос совсем! Скоро люди смеяться будут!

Геральд не без удовольствия пропустил меж пальцев прядь своих тёмных волос.

— Ну и пусть. Мне так нравится.

— Я понимаю — в память о господине Али. А если прицепится кто? Мальчишки, например? Забыл последнюю драку?

— Не забыл. А если начнут нарываться, то первый же в морду получит.

— А если гурьбой навалятся?

— Раскидаю или выскользну.

— Уверен? Не каждый одиночка способен выстоять против стаи.

— Если это будет настоящая стая — приду битый, а если нет — сам их взгрею.

Резенхайм хрипло рассмеялся.

— Отважный щенок!

— Я не щенок — я "волчонок". А стричься не буду. Сам сначала постригись!

Бета снова хохотнул — мальчишка сумел поставить его на место.

— Так ты учти, "волчонок", что длинные волосы в бою только мешать будут.

— У меня шнурок лишний есть. Буду завязывать.

— Ну, сам смотри. Тебе с ними жить, а не мне. Моё дело — предупредить.

И всё-таки славный мальчишка растёт, подумал Резенхайм. Вот вырастет, созреет, и любой омега почтёт за большое счастье провести с ним хотя бы час. Везде, где бы они ни были, обязательно обращали внимание на его подопечного, перешёптывались, и не всегда это было про пятно на лице Геральда. Бета не раз слышал, как эти омеги самых разных возрастов тихо восхищаются удивительно чистым запахом мальчишки.

Истинное Предназначение произвело на свет особенного ребёнка.

Уже очень скоро Геральд вступит в возраст созревания, и придёт время научить его не менее важным вещам, чем искусство рукопашного боя. В этом деле Геральд делал заметные успехи — благодаря новой микстуре хворь отступила, Резенхайм достаточно окреп, чтобы выдерживать занятия со своим учеником, однако возвращение болезни это вопрос времени. Необходимо подготовить мальчишку к тому мигу, когда Безмолвные Стражи придут за его наставником, а учить было ещё чему.

Геральд отдышался, легко вскочил с травки и снова начал сноровисто лазать по деревьям. Он ловко взбирался по стволам, перебирался с одной ветки на другую или перепрыгивал с одного дерева на другое, метя в самые прочные ветви, способные выдержать его вес. Глазомер у мальчишки развился отменно, а самоуверенности пока многовато.

— Молодец, уже лучше, — спустя время похвалил его Резенхайм. — Спускайся. Хватит на сегодня.

Когда Геральду исполнилось десять лет, Резенхайм решил, что пора взяться за его обучение, и начинать стоило с чего попроще. Начали они с простых захватов, подножек, уклонений и обманных выпадов. Сперва мальчишка ворчал, что это дурь, однако когда до него дошло, в чём смысл этих упражнений, то он пришёл в восторг и почти загонял наставника, стремясь освоить это всё побыстрее. Ясное дело, что сперва преимущество было на стороне Резенхайма — он был крупнее, старше, опытнее, но ведь это только основы. Потом пойдут вещи более сложные, и к тому времени Геральд уже должен уметь не применять науку боя бездумно. Так же быстро "волчонок" перенял и привычку наставника проверять своего подопечного — ни с того ни с сего и внезапно. Он всё меньше ошибался, а сам Резенхайм всё больше осознавал, насколько успел состариться. Не пришли бы за ним раньше намеченного им самим срока!

Спустя год обучение усложнилось — бета взялся за своего воспитанника основательнее. В свободные от работы дни и во время привалов на долгих переходах Геральд то бегал, то лазал по деревьям, подтягивался на прочных древесных ветках или балках, упражнялся с дорожным посохом Резенхайма вместо боевого шеста, ножом, подобранными где попало палками или чем-нибудь ещё, подвернувшимся под руку. Учился он и наносить простые удары, махать ногами, стараясь достать высоко поставленный или подвешенный предмет. Мальчишка стал ловким, быстрым и метким. Резенхайм гонял его по траве, голой земле, грязи, загонял в воду... Геральд довольно быстро научился плавать, и тогда Резенхайм начал его тренировать на плавучих брёвнах. В том числе и держать равновесие. Геральд снова и снова оправдывал надежды наставника, часто удостаивался похвалы, и в нём начали робко проклёвываться ростки зазнайства, которые стареющий бета безжалостно вырывал, пока естественные живость и дерзость юности не довели мальчишку до беды.