Аукцион Грез

Сначала на аукционах выставлялись только местные находки, благо, они могли быть совершенно уникальными и практически из любого обитаемого мира, так как, повторюсь, руки у Элиота были загребущие. Было за что побороться, потрясая кошельками и накачивая организм адреналином.

Но в последние тридцать лет было разрешено привозить и предметы извне. Это очевидно подтверждало статус Аукционов Грезы как места с репутацией, где (официально или тайно) продается и покупается все, включая слезы дракона и желчь нерожденных младенцев.

Аукционы приносили баснословные барыши. И не надо думать, что барыши шли прямо в казну четырех правительств; со временем истинным хозяином здесь стал широко известный в узких кругах частный бизнес, который представляли семь или восемь картелей, поделивших между собой зоны дохода Грезы.

Вообще, все на Грезе происходило по принципу "по крошке, по крошке — и целый мешок". Мир был превращен в глобальный и довольно рискованный аттракцион для всех сословий. Торговля под чутким надзором картелей процветала: закупки по заниженным ценам в наиболее выгодных мирах. Продажи снаряжения и пищи — по завышенным. По десять процентов Смотрительского налога со старателя. Такой же налог с любой сделки или прибыли каждого Летающего Града. По денежке за заявку на разработку. И так далее.

Кем-то изначально придуманные и законодательно закрепленные Старательские правила — местный закон — оказались толковыми и работающими.

Азарт и накал страстей не уменьшались.

Впрочем, раз за дело взялись крестные отцы, могло ли быть иначе?..

— Ну как он мог кидать сокровища с борта по горсти? — Скрипучим голосом спросил какой-то иномирянин. — Они сгорели бы в атмосфере...

Это вот во всей вышеизложенной истории и был самый-самый интересный вопрос.

Во многих политехах Ойкумены студизоусы годами изучали плотность атмосферы Грезы, физические и химические свойства драгоценностей и специфику орбитальных перемещений кораблей класса "Левиафан". Эта специфика неоспоримо имела место, потому что масса "Левиафана", долго болтавшегося у планеты малого или среднего класса, рано или поздно начинала влиять на орбиту самой планеты. Эти корабли совсем не были рассчитаны на околопланетное маневрирование. Их изготавливали по частям на верфях, а затем монтировали в открытом пространстве, и в пространство они уходили. Особыми актами даже были приняты законы, запрещающие "Левиафанам" приближаться к обитаемым мирам.

"Левиафан" и планета начинали выдавать хаотические, колебательные движения, медленно сближаясь. Тут расчет достоверной временной траектории становился задачкой не среднего уровня, а вполне себе высшей штурманской математикой.

...Потом, безусловно, кидать золото-брильянты из настежь распахнутого люка "Левиафана", пытающегося удержаться на орбите с помощью автоматики, не самое мудрое решение. Даже если у тебя шикарный скафандр и крепкий страховочный трос.

И даже если Элиот нашел техсредство в розницу солить планету золотишком из самого значительного в обозримой космической истории клада, как он добился того, что клад распределился по всей поверхности? Ведь "Левиафан" не самый, скажем так, маневренный корабль. По упомянутой выше непредсказуемой, но все же достаточно спокойно траектории, сближаясь, немного стаскивая Грезу с ее законной орбиты, он медленно снижался, пока, собственно, не упал. Падение было вызвано отсутствием топлива (у "Левиафанов", никак не предназначенных для посадок, не было и не могло быть антигравитационных установок, к тому же они тогда еще не были в широком обиходе), и естественными причинами вроде тяготения, как показала экспертиза — уже после смерти Бумбергера.

— Спускался и распределял вручную, — сказал кто-то.

— Мимо, — отозвался я. — Тогда планетарные боты были попроще, громоздкие, низкоманевренные, не то, что нынешние глайдеры. Он один не справился бы. Положим, роботы загрузили бы ему катер, но спуститься, потом вернуться на борт?... А атмосфера? Атмосфера тут неспокойная, один слот чего стоит. А топливо? Топлива на корабле не было ни капли жидкого, ни одного кристалла твердого. Короче, скорее всего, Бумбер не мог спускаться на катере. И потом — многие находки оплавлены и немного деформированы, то есть все же несут следы температурного и механического воздействия. Хотя, просто для тренировки мозгов, можно представить... Безжизненная планета, покрытая снегом; и над целиной на малой высоте катит человек в боте, к которому приделано нечто вроде сеялки. Впечатляет?

Слушатели нестройно хихикнули. Я подлил гостям еще водки.

А на закусь, если хотят, пусть забьют лайку...

— И по-любому, — продолжил я, — как могло оказаться, что сокровища залегли на разной глубине?

— Кидал в каких-нибудь контейнерах? Они разогревались и вплавлялись лед? — предположил другой старатель.

Да, студенты это проверили. Жестянки, банки из-под напитков, пластики — в том числе и саморазрушающиеся. Никаких, даже малейших остатков "тары" обнаружено не было.

— Самый пока что убедительный проект сброса сокровищ таков, — подал голос молчавший до сих пор старатель в парке из какого-то шикарного белоснежного меха, — Бумбер вмораживал их в достаточно крупные куски льда. И уже так сбрасывал с помощью исследовательской пневматической пушки для зондов, которых у него было несколько. Лед то полностью растапливался, то держал. Поэтому некоторые предметы повреждены, иные нет, некоторые оплавлены, а другим, видимо, повезло долететь до планеты в частично сохранившихся ледяных капсулах.

Это он молодец, я тоже держался этой теории. Хотя многие находки имели полости, пазухи и всевозможные отверстия, и одно время их все маниакально проверяли на присутствие посторонней воды, то есть льда. И — ничего. Бумбергер мог поднять на борт достаточное количество местного льда, и вплавлять безделушки в него. Но опять-таки — не было у него столько топлива для планетных катеров...

Ну, какое-то объяснение же должно было быть?..

В том уважаемом экспертном досье, которое мне довелось читать, вывод значился такой: Элиот транспортировал сокровища на поверхность планеты попредметно (исключая крупные скопления), методом, не поддающимся определению на нынешнем уровне развития науки и техники. Вот вам и спецы высшего уровня.

Шеф, скажем, полагал, что Бумбергер применил артефакт, или некое ноу-хау, единовременно "распылившее" весь клад по Грезе. Потому что, все-таки, ни одна разумная теория не объясняла, как драгоценные безделушки оказались распределены в толще целинного льда, насчитывающего многие тысячелетия возраста, на глубину от одного до пятнадцати метров, а местами и до двадцати?..

Но Коридор с ним, с изобретательным Элиотом Бумбергером и его таинственными примочками. Мы имели дело с результатом.

Шурф диаметром в пять метров и такой же глубины, выбитый в любом месте планеты, давал минимум одну находку, чаще — от десяти до пятнадцати. Пустых мест практически не встречалось. Отличная шутка.

— А практически полный захват поверхности планеты? — спросил я. — А глубина залегания?

— А хрен его знает, — отозвался Белый Мех. — Может, он ими как-то стрелял в разные стороны? Или старый корабль петлял по орбите? Смещение масс, сброс каких-нибудь нестойких грузов, чтобы изменить траекторию...

— В сущности, это не так уж важно, — задумчиво сказал Джек. — Важнее, что мы все действительно здесь. И что все мы действительно ищем и... находим.

Я опомнился и бережно распределил остатки водки по стаканчикам. Частили мы что-то, ну да ладно.

Джек трепетно на меня пялился.

— А еще аукционы, — снова заговорил Белый Мех. — Что ни сессия, то сюрпризы. Я программки читаю, как роман. Мне сверху привезли свежую, только вышла, — знаете, что выставили на Большие Торги? — Меховой человек полез под парку.

Бинго.

*

Глава 3

Когда старатели, наконец, разошлись, составив короткий список претендентов на мою удачу и заручившись соответствующим обещанием с моей (достаточно нечестной, так как я по-прежнему не видел в таких сделках ни малейшего смысла) стороны, я обнаружил, что Джек намеревается ночевать в моей палатке.

Подавив желание выдать нахалу пендель (но нет, хватит и того, что я извел на его конечности, нос и щеки ценный крем, а на весь организм в целом — две дозы мультисыворотки), я со вздохом согласился выделить ему уголок. Жуть, конечно — гнать человека по морозу целых пятьдесят метров...

Не могу сказать, что я был рад гостю. Палатка невелика. В ее обогретых пределах требуется делать все, необходимое для поддержания внутренней и внешней гигиены организма. Зритель мне мешал. Впрочем, сам нарвался, не маленький. Вдруг додумается отвернуться.

Джек сверлил меня взором нежным. Он, перестав скрестись, залег в уголке, прикрывшись моей дохой. Мне же требовалось умыться и сменить белье. Я разделся.

Тело мое было немного украшено. Художества отражали различные периоды моей жизни. На правом бицепсе и на правом бедре — орнаментальные, в виде широких браслетов, коричнево-охристые храмовые татуировки Коридоров Рока, которые указывали на вероисповедание. Сведущий в культурных традициях Коридоров Рока человек по этим орнаментам определил бы, что я провел какое-то количество лет в монастыре Коридоров в послушниках, прошел обучение начальным дисциплинам духа и тела, а также увидел бы, с какими результатами я Коридоры покинул.

Слева у сердца — группа крови и генный код, как у десантников. Тут я, безусловно, приврал, так как к Спасательно-Разведывательной Десантной службе Геи (или просто космодесанту) не имел никакого отношения. Но поддельная татушка была высшего качества — не отличишь; такие себе многие делали, так что эта причуда была данью моде. И, хотя мое собственное сердце билось скорее посередине, а не строго слева, генный код был набит верный.

На правой ягодице имелась хитро наколотая на Энифе маленькая бабочка. В одном ракурсе казалось, что ее перламутровые с прожилками крылышки полураскрыты, в другом — то раскрыты полностью, а при ритмичных движениях мышц татушка "летела". Полагаю, Джек ее не заметил, поскольку я еще не весь стыд растерял и пытался переодеваться как-нибудь поскромнее.

Естественно, на моем теле не было ни единого волоска, кроме бровей, ресниц, весьма густой, но коротко стриженой шевелюры, и некоторого количества физиологически обусловленных ворсинок в носу. Эффективная эпиляция, раз и навсегда, проводилась всем без исключения астронавтам, даже астролюбителям. Гладкое тело было необходимо — по причине особенностей устройства ложементов управления, скафандров и некоторых бортовых гигиенических и медицинских приспособлений.

Лишение мужчин их законных бороды и усов, а также шерсти на руках, ногах и груди, из-за культурных традиций и по религиозным соображениям, многие полагали редкостной несправедливостью, а то и варварством. В других же мирах обработка тела "под астронавта", наоборот, прочно вошла в моду. А ведь есть еще немало систем управления, требующих лысого черепа. Сисадмины больших лайнеров все как один бритоголовые.

И наконец, на левом бицепсе скалилась массивная татуировка, вводившая в зрителей ступор. Морда льва с роскошной гривой, удерживающая зубами геянский католический крест, обвитый колючей розой, и надпись на древнем языке, остроугольным шрифтом, именуемым готическим, "Любовь и смерть". Над головой льва вился ворон. Банально и невнятно до одури. Нечто в духе "Ты сам-то понял, что сказал?"...

Я как раз собирался перебить этот кошмар, пребывая в отпуске, потому что выпученные глаза прекрасных дам (и культурно подкованных, и вовсе безграмотных) от такого изобилия налепленных абы как друг на друга символов мне уже надоели. Равно как и беспомощные попытки оных расшифровать эту околесицу, выделив из нее нечто вроде девиза. Моего, понимаете, девиза.

Хотя когда-то, когда я был моложе, дорвался до тату-салонов, и только-только придумал этот рисунок, я был в восторге.

Как картина прикрывает дефект стены, татушка эта закрывала другую, которую нельзя было вывести, а можно было только оторвать вместе с рукой. Или срезать с довольно толстым слоем меня, даже при всех современных медицинских методах исправления ошибок юности. Что характерно, льва свести и перебить было достаточно просто, а ту, нижнюю картинку — нет.

Закрытая татушка была пропуском в любую Контору мира, кроме той, где мне ее сделали.

Там возвращенцев не жаловали.

Джек не обладал силой рентгена, и довольствовался внешней стороной вопроса. Кроме того, он явно сфокусировался не на татушках, и даже не на инкрустации мелкими драгоценными камешками, которой я подчеркнул красоты боди-арта и мускулатуры (такие импланты недавно вошли в моду), а на длинном шраме, напоминавшем след от гигантской тысяченожки, пересекающий мою спину наискосок. Интересный парень. Узнал заштопанный след от лучевого оружия ближнего боя, причем уже подживший. В отпуске (о, мой отпуск!) мне должны были свести и его.

— И как тебя пополам не разрезало? — спросил Джек.

— Я везучий, — ухмыльнулся я. — Тут вроде все заметили.

Кстати, не я драпал, хотя при необходимости могу; это на меня подло напали со спины во время весьма оживленной перепалки.

— Я вот что хочу спросить... — завел Джек.

— Слушай, — сказал я, по-быстрому обтираясь влажными салфетками, — я сейчас оденусь в чистое белье, лягу спать и крепким сном просплю оставшиеся четыре часа до подъема. Потом я поработаю, а ты посидишь тут, а потом мы подумаем, во что бы тебя одеть, чтобы съездить в лавку. Или наоборот, неважно. Составим долговое обязательство. Палатку твою я уже нагрел, а оказывается, напрасно ресурс трачу, так как ты завис у меня. Словом, вали отсюда и долби стенку. Усек?

— Усек, но только...

— У тебя на какой срок старательское разрешение выписано?

— Еще на месяц с небольшим, но я хотел...

— А сколько ты нашел вещей до того, как я сюда прилетел?

— Восемь. Но ты понимаешь...

— Что-то негусто, — проворчал я. — И многие так?

— Да каждый второй, а ты...

— Все, спокойной ночи. Остальное обсудим завтра. — Я завернулся в меховую полость, и, несмотря на пару-тройку невнятных реплик Джека, вырубился.

*

Слеза Дракона — это озеро. Озеро на моей родной планете. Единственное. Прозрачное до самого дна. А до дна в нем местами метров по пятьдесят-шестьдесят. Круглое. Очень теплое сверху, и бодряще-холодное уже на метр-полтора вглубь.

Мне около шести лет. Я ощущаю под руками плотную упругость песка. Вижу свои обшарпанные смуглые коленки.

Я строю замок.

У меня за спиной разговаривают двое, тонкая черноволосая женщина с огромными глазами и треугольным лицом, очень белокожая; и изящный господин, который на данный момент так же, как и она, развалился в шезлонге.

Это мой дед.

А дама, если верить Никому, моя бабушка.

Замок не лепится. Я встаю и иду к расслабленной паре.

— Мадам, вы не могли бы дать мне ваши бусы? Или кольцо, браслет?

Дама останавливает на мне взгляд темных глаз.

— Я верну потом, — я улыбаюсь. Я дома, я здесь ничего не боюсь. Мне очень, очень хорошо. — В замке должно быть сокровище, которое будет захватывать злой дракон. Рыцари замка отобьются от дракона, и я сразу отдам.