Рапа

Встав перед дверь в нашу комнату я оказался перед делемой — на двери стоял английский замок, захлопывающийся автоматически, дверь была закрыта, ключ был у Светы, а Света была внутри, и наверняка спала. Помявшись для виду у порога, я тихонько постучал — выбора-то у меня все равно не было. Или получать нагоняй от Светы, либо ночевать под дверью...

В комнате зашлепали по полу босые ноги, и сонный Светин голос поинтересовался:

— Кто там?

— Я. Открой, пожалуйста.

— Ты один?

Странный вопрос.

— Конечно.

Она впустил меня, щуря глаза от яркого света, лившегося из коридора.

— Я боялась, что ты придешь с этим ненормальным дедом.

— Зачем? — опешил я. — С какой стати?

— Кто тебя знает. — проворчала она. — Додумался же заседать с ним на лавочке, беседуя о какой-то ерунде.

— Это не ерунда. — буркнул я, нащупав в темноте свою кровать и снимая рубашку. — Это озеро... Оно живое!

— Ага, конечно! — усмехнулась в темноте Света. — А еще иногда над санаторием мерцают посадочные огни корабля марсиан. Занимаешься всякой ерундой.

— Спи, давай. — раздраженно отмахнулся я.

— Уснешь с тобой! Разбудил меня... Не фиг по ночам шарахаться.

— Могла бы и побыть со мной.

— С тобой — могла бы. А с этим шизанутым дедом — нет!

— Он не шизанутый!

— Ох и угораздило же мне связаться с таким... — она умолкла, не решаясь договорить. Обычно на этом все наши ссоры и заканчивались — кто-то из нас понимал, что зашел слишком далеко, и замолкал, а другой, по обыкновению, делал вид, что ничего не заметил. Но никогда еще раньше я не был на нее так зол.

— С кем! — рявкнул я. — Договаривай.

— С неудачником! — выкрикнула Света. — Ты как пес, который бросается с лаем на любую машину! Бежишь, лаешь, сбиваешь лапы в кровь, а когда догоняешь — все равно не знаешь, что с ней делать. Ни секунды не сидишь на месте, но занимаешься всякой ерундой! Поступаешь в институт, и направо и налево кричишь всем, что твой институт — самый лучший в мире, а ты будешь величайшим специалистом в свое области! Проходит два года, и ты бросаешь его к чертям.

— Учиться дальше не было смысла. Кем бы я был после него? Голографистом? Кому они нужны?

— Но ведь я же учусь? И я вижу свое будущее!

— Ты? — взвился я в ответ. — Да, ты учишься, и гордишься своим будущим высшим образованием. Ты просто бездарность, согласная заниматься чем угодно, лишь бы это приносило стабильный доход. Стабильность, вот, что для тебя главное! Никакого полета мысли — приземленность во всей своей красе. Да идеальное занятие для тебя — это работа на конвейере. Поднял, привинтил, положил. Глаза к переносице, мозги — в кучу...

— На себя посмотри! Бездарь, неудачник!... Если ты публикуешься в журнале, журнал разваливается. Если тебя берут в газету — газете через недельку приходит хана. Что дальше? Ты мелкий журналистишко, который еще не написал ничего толкового. Писака, творчеством которого только подтереться и можно.

— Зато я не однообразен. — выпалил я, чувствуя, что зверею, и то... что она права.

— Не однообразен — это точно. У тебя каждый день что-то новое, вот только толку с этого ноль. Сегодня ты там, завтра — тут. Не можешь найти себе даже нормальной работы! Все они тебя не устраивают!... Помнишь, как на завод работать пошел, в конструкторское бюро? Что тебя там не устроило. Коллектив? Большинство — пожилые женщины, либо мужики. Баб нет — кадрить некого.

Я выдал самое возмущенное молчание, на которое был способен.

— Что еще? Зарплата была хорошая? Хорошая. Но тебе мало! Ты хочешь не шесть тысяч, а шестьдесят. И не в месяц, а в неделю.

— В день! — гаркнул я, но тут же опомнился, изображая уничижительное молчание.

— Так что тебе там не понравилось? Работы ему там не дали! Халява — сиди на стуле, протирай штаны, делай вид, что работаешь, и получай за это деньги. Но тебе скучно!

Мое уничижительное молчание плавно перешло в отчаянный вой.

— Я не могу так. — взревел я, совершенно не заботясь о том, что сейчас, в тишине ночи, меня слышит не то, что весь санаторий, но и вся окрестная деревня. — Мне нужно что-то делать, приносить пользу себя, обществу, тебе, наконец! Работа должна приносить радость!

— Ага! — подхватила Света, сверкая в темноте своими зелеными глазами, — И что же это за работа? Кончится тем, что ты будешь второсортным журналистом в бездарной газетенке. А что ты тут, перед отъездом удумал? Поступить в педучилище, кажется? Хочешь учить детишек? Сидеть перед ними в классе, внушать им любовь к своему предмету... И думать, что делаешь благое дело, что воспитываешь новое поколение... а оно, это самое поколение, плевать на тебя хотело!

— Как ты сейчас? — с горечью вставил я, от чего Света на секунду запнулась, но тут же продолжила. Надо сказать, такой я не видел ее никогда — должно быть, долго все это в ней кипело...

— И кончится тем, что ты будешь работать тем же учителем за символическую зарплату в пару тысяч в месяц.

— Зато я буду на своем месте, и никогда не стану однообразным!

— Ты Анютку помнишь? — ни с того, ни с сего, спросила она.

— Помню. — эту рыжеволосую бестию, лучшую Светину подругу, трудно было бы забыть при всем желании. — И что?

— Я тебе про Лешку рассказывала?

— Нет. А кто это такой? Твой новый любовник? — с горя пошутил я. Моя запал давно прошел — я вообще ни на кого не мог долго сердиться, а уж на Свету-то и подавно. Поэтому сейчас я хотел лишь одного — чтобы она, наконец, успокоилась, и дала мне спокойно поспать. Утро вечера мудренее...

— Нет, не мой. Ее. Он в Москве живет, и мечтает забрать ее к себе... Живет, между прочим, в элитном районе, работает администратором в ресторане, и получает за это двадцать штук. Так ты думаешь, у него работа не скучная?...

— Откуда мне знать? Я в ресторанах даже уборщиком не работал. Да и какая разница — каждому свое. Может ему там нравится... Впрочем, за такие деньги и мне бы где угодно понравилось!

— Вот однажды он за ней все-таки приедет... — уже, казалось, самой себе, сказала Света.

— И заберет ее с собой на Канары. — подытожил я. — И что? А я тут при чем?

— В том-то и дело, что ни при чем. — выдохнула Света. — Ты — не он.

На секунду во мне, казалось, все закипело. Не знаю уж, что это за Лешка такой, и даже будь он ростом под два метра, красив, как Аполлон, и богат, как Крез — еще никто и никогда не смел сравнивать меня с кем-то другим. Я такой, какой я есть, и другим не буду. Не нравится — оставьте меня в покое, так как Я — это Я, и это неизлечимо. И вообще, "Ты полюби меня чумазым, а чистым — каждая возьмет..." В тот миг я готов был высказать ей все это в одном гневном монологе, послать к чертям и завалиться спать с мыслью о том, что эти дни в санатории будут последними в нашей совместной жизни вообще.

Однако, уже секунду спустя буря эмоций улеглась сама собой.

— Да. — спокойно согласился я. — Он — не я. А знаешь, почему? Потому, что он, возможно, даже не подозревает о твоем существовании, равно как и ДиКаприо, или Кристиан Слейтер, что, согласись, сводит на нет все его достоинства. А я — я тебя любил. Поэтому и был всегда рядом, не смотря на всю гору моих недостатков. Любил, до некоторых пор... А сейчас, извини. Я хочу спать.

Решительным движением я скользнул под одеяло, и отвернулся к стенке. Возможно, мне показалось, но вроде бы я слышал, как с легким щелчком захлопнулся Светин ротик. Она не знала, что сказать...

Как легла она, я уже не слышал, так как в тот же миг, когда моя голова коснулась подушки, я ушел в глухой аут, только сейчас осознав, насколько я намотался за этот день.

Сквозь сон смутно помню, как Света вставала и, кажется, выходила в коридор. Так же сквозь сон я, возможно, слышал тихое "Прости", произнесенное совсем рядом. Возможно мне приснилась и соленая капля, упавшая мне на щеку. Возможно...

Я спал безмятежным сном младенца. Сном человека, наконец решившего для себя вопрос, мучивший его много лет. При чем, решивший его в один заход, ни с того, ни с сего. Все стало ясно в один момент...

Я спал, и видел сны. Яркие, цветные, полные деталей и событий. Но они пролетали мимо меня, почти не останавливаясь. Поэтому когда я проснулся, я не помнил ничего.

Проснулся я от того, что проснулся. Иногда так бывает, когда просыпаешься просто от сознания того, что спать уже хватит. Не от того, что выспался — это разные понятия, а именно от того, что просыпаешься, как не каламбурно это звучит.

Завывая, словно реактивный самолет, по комнате носилась ошалевшая муха — отсюда мораль: окно на ночь лучше закрывать.

Я сел на кровати, вырываясь из объятий сна, и вспоминая, где я нахожусь. Все встало на свои места спустя секунду — санаторий, озеро... Света...

Она лежала на соседней кровати, смешно посапывая во сне. В голове пронеслись десятки утренних часов, когда я вот так сидел возле нее, глядя на эти милые черты лица, слушал ее сопение, и не решался разбудить. Не решался прервать этот чудесный сон. Мой сон — не ее, так как в такие моменты она казалась мне прекрасной грезой.

Но не сегодня.

В ту же секунду запел ее мобильный, противным писком возвещая о том, что его обладательнице пора вставать. Света перевернулась на бок, потянулась, и сметя с тумбочки книгу, все же достала рукой до телефона. Мою книгу! Сборник Рея Бредбери, которого подарил ей я! Впрочем, для нее, никогда не страдавшей особой аккуратностью, это было нормально. Разбить хрустальный сувенир, подаренный ей на день рождения, уронить на грязный пол мою книгу, месяцами не протирать мою фотографию в рамке, на которой скапливался такой слой пыли, что становились видны следы мух, гулявших по ней... Я к этому уже давно привык, и перестал обижаться. И сегодня я не обижаюсь. Я злюсь. Злюсь, потому, что все кончено!

На секунду мне вспомнились строки из одного рассказа Бредбери, который сейчас валялся на пыльном полу: "Меня защищает от твоей злости твоя любовь, равно как моя любовь защищает тебя от моей злости. Мы никогда не сможем причинить друг другу вреда, потому, что любим друг друга!" — слова, сказанные женой своему мужу. Значит, теперь я имею право злиться. Просто потому, что ее любовь ко мне не защитила меня вчера от брошенных в запальчивости слов, которые ранят страшнее стального клинка. Любовь... Если она, вообще, есть!

Света открыла глаза и взглянула на меня.

— Доброе утро. — сказал она, улыбаясь.

— Может быть. — ответил я без тени улыбки.

— Что, может быть?

— Может быть и доброе. Для кого-то.

Ее улыбка увяла, как срезанный василек. Наверное, спросонок она не помнила, что произошло вчера. Как из-за того, что я разбудил ее поздно вечером, из-за такой мелочи, она вылила на меня солидный ушат грязи. Теперь все это вновь всплыло в ее очаровательной головке.

Больше она не говорила ничего — до самого завтрака, когда я услышал ее тихое "Приятного аппетита", да и то, вероятнее всего, адресованное не мне, а соседям по столу.

Позавтракав, мы вернулись в комнату, и также молча улеглись каждый на свою постель. Оба одновременно потянулись к сборнику романов Филипа Дика, о котором еще вчера мы бурно спорили — кто же будет читать его первым. Наши руки легли на книгу одновременно, и я, посмотрев на Свету, встретил ее вопрошающий взгляд. "Можно, я возьму?" — спрашивали ее глаза. Я коротко покачал головой, и с силой дернул книгу на себя. Света не препятствовала, тут же взявшись за Бредбери... Так мы и лежали следующие полтора — два часа, углубившись каждый в свою книгу.

Когда стрелки часов двинулись к полудню, я поднялся и демонстративно взял с тумбочки свою санаторно-курортную книжку, положив ее в пакет вместе с полотенцем. Света не реагировала.

— Ты на лечения пойдешь? — спросил я.

— Нет. — ответила она, не отрываясь от книги.

— Зря. — отчего-то мне безумно захотелось, чтобы она пошла сейчас со мной на ванны. Нет, не в том смысле, что я хотел ее общества — дело было скорее в мужской гордости. Я привез ее сюда. Я пол года копил деньги на путевку, откладывая по мелочи гонорары со своих "Бездарных статеек в дешевых газетенках". Я обещал ей, что здесь она будет полностью на моем содержании, намереваясь хоть немного пошиковать, протранжирив последние деньги... Я хотел, чтобы она сходила на эти чертовы рапные ванны потому, что за них уже заплачены МОИ деньги, и еще потому, что я обещал ей это, когда мы ехали сюда.

— Зачем? — спросила она. — Какой смысл идти на них один разок, если мы завтра уезжаем.

— С чего это, вдруг, мы уезжаем завтра?

— Ну, ты же не хочешь со мной оставаться. — она не спрашивала, она утверждала. А больше всего я ненавидел, когда кто-то что-то решал за меня!

— С тобой — не хочу. — зло ответил я. — Но здесь, в "Карачах" — очень даже хочу. После несложных логических преобразований мы получим, что остаться я хочу гораздо сильнее, нежели послать тебя к чертям, хотя бы потому, что деньги мне теперь никто не вернет.

— Ты всегда был жмотом. — Света вскочила с кровати. — Сколько я тебе должна?!

— Ты — нисколько! — взорвался я. — Я просто хочу, чтобы ни одна копейка из моего, и без того скудного бюджета, не пропала даром. Чтобы мы приняли эти гребаные рапные ванны, о которых едва ли не легенды ходят... Чтобы нас здесь кормили на те деньги, что я уже заплатил, и чтобы мы дышали местным воздухом, за который тоже уплачено!

— Жмот. — вынесла вердикт Света.

Я вспрыгнул в свои туфли и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Света догнала меня на выходе из корпуса.

— Я с тобой. Пусть ни одна копейка не пропадет даром. И знаешь, что? Когда вернемся — я возмещу тебе все расходы.

Я промолчал, чувствуя, что сейчас взорвусь от распиравшей меня ярости. Однако, странное дело, к тому моменту, когда мы подходили к грязелечебнице, вся злость словно вышла паром из ушей. Хотя нет, не вышла — каким-то образом она превратилась в нездоровую веселость. Теперь возникшая ситуация казалась мне откровенно комичной. И, не в силах сдерживать смех, я расхохотался, едва не уронив пакет с полотенцем. Света вытаращилась на меня так, словно у меня за спиной, вдруг, выросли крылья — и эта аналогия, возникшая в моей голове, только еще больше развеселила меня. Теперь мне казалось смешным абсолютно все... Начиная с меня.

— Ты что? — удивленно, и с долей яда в голосе, спросила Света. Наверное, сейчас она думала о том, что я просто издеваюсь над ней, имитируя этот гомерический хохот, просто рвавшийся из моего горла. Или что я откровенно спятил...

— Нет, Светенок, ты даже не представляешь, насколько мы с тобой смешны! — сказал я, едва обретя способность говорить. — Ты посмотри на нас со стороны?! Влюбленная парочка приезжает в санаторий, дабы на природе отдохнуть от городского шума, суеты, надоевшей работы и вездесущих родителей. Да, пардон, чтобы просто потрахаться в свое удовольствие, наконец! И не просто влюбленная парочка, а мы с тобой, которые последние два года уверяли друг друга и сами себя, что сведены в месте самой судьбой.

Пять лет знакомства, множество разлук, и все ради того, что однажды встретиться и больше не расставаться. И вот, спустя два года почти совместной жизни, мы, наконец, оказываемся только вдвоем! И рядом никого! Никто не помешает, никто не отвлечет, и никто не разнимет, словно мы подеремся, как малые дети!