Рапа

Я спрыгнул с поезда первым, и подал Светлане руку, поудобнее перехватив две громадные сумки-баулы. В следующую секунду она уже стояла на перроне рядом со мной, озираясь по сторонам.

— Красиво! — вынесла она свой предварительный вердикт. Я хмыкнул. Не то утвердительно, не то сомневаясь. Да, на первый взгляд — красиво. Хотя, что можно сказать о Карачах, увидев лишь их железнодорожную станцию.

— Счастливого пути! — крикнул я стоявшему в тамбуре проводнику. — Что там у вас полагается желать в дорогу? Ровного стука колес?

Он кивнул, улыбаясь. Кажется, мое напутствие попало в цель. Хороший он, все-таки, мужик — все бы проводники были такими, на наших поездах было бы гораздо приятнее ездить. А так — "Плавайте поездами Аэрофлота", как говорится...

Проводник вернул подножку вагона в исходное положение, готовясь к отправке.

— Вон ваш санаторий. — крикнул он, когда поезд, скрипя, словно намазанная телега, двинулся с места, увлекая за собой вагоны. — Счастливо!

— Мы со Светой практически одновременно обернулись в указанном направлении. Над березовой (или, быть может, осиновой? Кленовой? Тополиной?) рощицей гордо возвышалось семиэтажное здание, крышу которого украшали четыре антенны центра "соты" — мобильной связи.

— Вперед?! — не то скомандовал, не то спросил я, и перекинув свою сумку через плечо спустился с насыпи, волоча Светину за собой. Интересно, почему женские сумки всегда, априорно, тяжелее мужских? Что она туда набивает? Набор трусиков на все дни заезда? Миниатюрный аппарат для похудения, весом под полтину килограмм? Или просто кирпичей, прикола ради? Ведь знает же, что сумку тащить все равно мне? Одно слово, женщины.

— Куда мы сейчас? — спросила Света. Ответ был очевиден, так что я был склонен промолчать. Куда же еще? В санаторий, конечно.

— Вы на отдых? — высокий симпатичный мужчина словно вырос из-под земли, появившись перед нами.

— Да. — ошалело ответил я, пытаясь обогнуть его, не снеся при этом сумками либо этого мужика, либо пол вокзала.

— Давайте я вас подвезу? — предложил он. Света умоляюще посмотрела на меня — видимо и ей не улыбалось чапать пешочком пару километров до места назначения.

— Сколько? — беря быка за рога спросил я.

— Сорок. — уверенно ответил мужчина.

Я остановился, задумавшись. Сорить деньгами неохота. Пешком идти тоже.

— Кирилл, ну мы же отдыхать приехали. — подала голос Света. Динамит меня разбери, ну куда же ты лезешь вперед батьки в пекло? Ну не такой уж я жмот, чтобы уговаривать меня проехаться на такси! Для нее вообще, сколько себя помню, ни копейки не жалел!

— Ладно! — согласился я, и Света сразу же повеселела. — Вы нам, надеюсь, расскажете по пути о местных достопримечательностях?

— Разумеется! Все расскажу, что захотите! — улыбаясь сказал водитель, указывая нам путь к своей старенькой, но на первый взгляд, весьма ухоженной "Копеечке".

Спустя пару минут мы уже разместились в этом драндулете, поскидав сумки в багажник (отчего его днище существенно, как мне показалось, прогнулось под Светиным баулом), и водитель плавно тронулся с места.

— Места здесь фантастические, — без предупреждения или, хотя бы, вступления, начал он. — Красота неописуемая. Да вы сами оглядитесь, кругом девственная природа!

Я решил промолчать, не нарушая своим брюзжанием разглагольствования о девственности природы, давно подвергшейся многократному изнасилованию. К чему напоминать, что прямо перед нами высится труба котельной, а мимо только что прогромыхал самодельный деревенский трактор.

— А вот и озеро! — продолжал, тем временем, водитель, когда мы проносились по широкой дуге мимо громадного озера, расположившегося справа от дороги. Определить границы воды было сложно, так берег обильно порос камышами, превратив его в камышовое поле. Впрочем, как я заметил, на пару десятков метров от дороги все же простиралась суша, так как из камышей то и дело появлялась рогатая коровья голова, а неподалеку от нее играли двое маленьких ребятишек, практически начисто скрытые травой.

— А в нем купаются? — спросила Света.

Вот-вот, мне тоже это было интересно. Перед поездкой сюда я немного навел справки об этих местах, и туманные рассказы о дурной славе озера оставили легкий осадок на душе.

— Мне рассказывали, что в этом озере регулярно кто-то тонет. — вклинился я. — Будто бы местные жители тут купаться не рискуют, зато стабильно один-два раза в год гибнет кто-нибудь из санаторских.

— Ерунда это все. — улыбнулся мне в зеркало заднего вида водитель, — Тонут тут как раз местные. Вот только, ничего мистического в этом нет, и вся эта дурная слава — следствие обыденного самогона.

— То есть? — зачем-то переспросил я, хотя и так уже было все понятно.

— То есть местный народ напивается, и лезет на спор переплывать это озеро.

— Так это и есть озеро Карачинское? — запоздало воскликнула Света.

— Нет, что вы! Оно дальше, там, за вашим санаторием. Это пресное, а Карачинское — соленое. В нем утонуть и вообще невозможно.

Впереди показалось загадочное строение, на первый взгляд напоминавшее триумфальную арку в Париже, только со снесенным верхом. Или, быть может, две сторожевые башни, стоящие возле дороги.

— А это, — подтверждая мое предположение, продолжил водитель, местные сторожевые башни.

— На кой? Чтобы жильцы санатория не разбежались? Или, все же, чтобы никто новый не проехал.

— Да они давно уже не используются. В Советские годы здесь неподалеку была больница для офицеров, и вот на этом месте и стояли солдаты со шлагбаумом, документы у всех проверяли. Ну а когда и зачем эти башни изначально построили — черт его знает. Курорт-то древний, еще при царе построенный. А тогда "хрущевки" были не в моде, все строили с размахом, красиво и впечатляюще. Вот и поставили эти башни на въезде.

Приближающийся к нам семиэтажный корпус при всем желании не тянул на постройку времен Николая Второго. Мои сомнения подтвердились, когда мы, не сбавляя хода, пронеслись мимо поворота к нему, и, не сбавляя хода, полетели вдоль озера.

— А мы что, разве не сюда? — спросил я, указывая на строение с "сотой" на крыше.

— Нет, это не "Карачи". Это "Бараба" — отменный был санаторий, вот только, как всегда, деньги кончились, финансирования никакого, он и накрылся.

Аналогично с тонущими поездами "Аэрофлота". Россия, что поделаешь. Проблески прогресса видны, но пока что-то слабовато.

"Копейка" замедлила скорость, сворачивая влево по узенькой дорожке, которую лично я и не заметил бы под густым сводом зеленых веток. На секунду у меня даже сложилось впечатление, что мы сдуру сели не в местное такси, а в машину к какому-то маньяку, который завозит глупых туристов черти-куда, ну а дальше — как подскажет напичканная фильмами ужасов фантастика. Мое сердце болезненно екнуло в груди, вот только не знаю, от мыслей ли о маньяке, или от воспоминаний об одном фильме ужасов, который, в общем-то, и не имел отношения к полоумным шоферам.

— Здесь это называют дорогой? — через силу улыбнувшись спросил я, наблюдая, как водитель умело лавирует между стволами деревьев по едва угадывающейся колее. Впереди уже забрезжил просвет между деревьями, в котором виднелось какое-то крупное строение.

— О-о-о! — радостно протянул он, — Вы еще не видели самых козырных местных дорог! Вы, ведь, из города, правильно? Вам такие и не снились, по ним только местные самодельные трактора с движками от "КАМАЗов" проходят, да и то только потому, что деревья на пути валят.

"Козырная" дорога, наконец, кончилась, и нашему виду предстало впечатляющее здание, высотой, этак, с четырехэтажный дом, треугольную крышу которого подпирали массивные резные колонны, берущие свое начало на широком крыльце.

— Ого! — только и смогла произнести Света, оглядывая сие произведение архитектурного искусства.

— "Карачи" — коротко представил его водитель и, поставив машину на ручник, повернулся к нам, видимо за деньгами.

На автопилоте вытаскивая деньги из кошелька, я внимательно осматривал здание, которое при ближайшем рассмотрении производило отнюдь не самое приятное впечатление. Колонны были покрыты трещинами, балкон, опоясывавший второй этаж, держался, казалось, на честном слове, фасад облупился во многих местах, а ступеньки являли собой уменьшенную рельефную карту Гималаев, со всеми их пиками и впадинами.

— Этот санаторий, как я погляжу, тоже неважно себя чувствует? — спросил я.

— Ну, есть маленько. — принимая деньги ответил водитель, — На балкон лучше не ходить, он давно на ладан дышит, под колоннами лучше не стоять — куски бетона отваливаются...

— А внутрь заходить вы тоже не советуете?

— Ну отчего же, заходите. Это столовая, так что там только одна опасность, что какая-нибудь люстра с потолка отвалится. Да вы не пугайтесь, это я так шучу, — добавил он, глядя на изменившуюся в лице Свету, — Хотя на самом деле санаторий в аварийном состоянии.

— А про него, случайно, дурная слава не ходит? Что люди тут помирают, штукатуркой пришибленные? Что батареи на ноги падают? Нет такого?

Водитель рассмеялся, открывая багажник и передавая мне сумки.

— Нет, такого, слава Богу, нет. Про "Барабу" ходила одна легенда, что двое девчонок там пропали в прошлом году, что их, мол, так и не нашли, но я думаю, что ерунда все это. Если их не нашли, то откуда же тогда уверенность в том, что пропали они именно в "Барабе", а не утонули в озере, или не погибли под предательским ударом штукатурки? В этом году тоже слух прошел... Да вот, буквально, месяц назад, если не меньше, что опять туда какая-то девчонка играть пошла, ну и... В общем, ерунда это все.

Я улыбнулся, представив себе такое понятие, как "смертоносный удар штукатурки", и, кивнув водителю не то в знак благодарности за то, что он довез нас живыми, не то просто попрощавшись, я сделал первые шаги к санаторию, в котором нам предстояло обитать ближайшие десять дней. Света двинулась за мной, крутя головой по сторонам.

Если не считать аварийного состояния санатория, тот все здесь было, в общем-то, не так уж и плохо. Красивые аллейки, которые некогда были даже ухоженными, а сейчас были укрыты мощным пологов кленов. Скамейки, видимо для влюбленных, в самых темных их уголках, неординарная архитектура... Ну и, естественно, свежий воздух, который я, истинно городской житель, ощущал особенно отчетливо.

— Свет, — позвал я, — Как тебе тут дышится?

— Нормально. — словно не поняв вопроса ответила она. Хотя, почему "словно"? — Ей и в самом деле трудно понять, какого это, перебраться на природу из задымленного города. Если я девяносто девять процентов своей жизни прожил бок о бок с заводами, а последний процент провел в центре города, под плотным туманом смога, то она пол жизни прожила в экологически чистом районе, в частном секторе города, а вторую половину — на даче, которая постепенно превращалась в частный дом, где моя Света намеревалась прописаться окончательно. Порою я в шутку называл ее "деревенщиной" и, кажется, вполне заслуженно.

Мимо нас промелькнула стайка детей разнокалиберного возраста, величаво проследовал дедушка с непомерной бородой... В общем, то туда, то сюда сновали выглядящие вполне счастливыми люди, из чего я сделал первый вывод о том, что жить в "Карачах", наверное, можно...

— Пошли прописываться? — сказал я, и бодро зашагал к строению, в котором по обветшалым балконам и белью на окнах, безошибочно угадывался жилой корпус.

Прописка прошла достаточно спокойно, и, спустя от силы полчаса, мы уже оглядывали доставшийся нам довольно неказистый номер. Обшарпанный потолок, потрескавшаяся краска на стенах, готовая в любой момент оборваться раковина и, естественно, кровать, из матраса на которой, словно щетина на моем небритом подбородке, торчали пружины. Нормальный набор, жить можно. Горячей воды, разумеется, нет, но и в этом свои плюсы — будем закаляться по методу Иванова. Удобства в коридоре? Один туалет на этаж? Ах, так еще и не на наш этаж, а на следующий, а наш вот уже пол года, как не работает? Тоже нормально, и не к такому привыкли. Для Светы, проведшей черт знает сколько времени на даче с удобствами в огороде, это и вообще нормальное явление. Узнав, что хотя бы мужской туалет на этаже имеется, я воспрял духом.

По большому счету, все складывалось не так уж и плохо, и пока что я не жалел ни о том, что сам поехал сюда, ни о том, что с таким трудом затащил в эти дебри Светлану, которая на этой почве даже очень серьезно поцапалась с родителями. Оптимизм мой с треском рухнул на асфальт лишь после того, как мы обнаружили на этаже ванную комнату, в которой чисто гипотетически предполагалась ванна и душ. Душу, разумеется, давно отвернули голову, а вот ванна была, но, Боже мой, какая! Глядя на нее мне второй раз за последний час вспомнился один из самых жутких фильмов ужасов, виденных мной. Там из подобной ванны выбралось... ладно, лучше просто не буду вспоминать.

Ванна являла собой желто-оранжевое чудовище, до костного мозга изъеденное ржавчиной. Покоилось оно (хоть убейте, с того момента, как я увидел этого монстра, я не мог называть эту пародию на ванну "она" — только "оно" и никак иначе) на четырех чугунных ножках, которые, как мне казалось, уже начали медленно подгибаться под тяжестью веков. Не знаю, мылся ли в "этом" кто-то из русских царей и, следовательно, имела ли эта ванна историческое значение, но отчего-то ее вид навевал мысли о том, что в ней скончался не один человек. Захлебнувшись, поскользнувшись и ударившись головой о край, от сердечного приступа, да, наконец, просто вскрыв себе вены. Идеальное место для смерти.

— М-да... — протянула Света, оглядывавшая ванну в то время, как в моей голове роились пренеприятные мысли о душах самоубийц, так и не нашедших покоя. — Одна я тут мыться не буду.

Радовало, хотя бы, то, что не мне одному эта комната пришлась не по душе. Понимаю, конечно, что человек я впечатлительный, не даром же сам балуюсь тем, что ужасы пишу, понимаю, что все это — глупые суеверия, но все же радовало, что я не один. Я тут же ухватился за Светину фразу, рассудил логически, что если она не будет тут мыться одна, значит, однозначно, будет мыться со мной, и посмотрел на нее, как это принято говорить, "раздевающим" взглядом.

Перехватив его Света ответила мне подобным же, однако тут же принялась разыгрывать из себя оскорбленную невинность — так уж повелось, что это обычная наша с ней игра. Я напускаю на себя вид донельзя озабоченного маньяка, а она отчаянно пытается изобразить непорочную деву Марию. Не получается! Потому как на самом деле дела обстоят как раз наоборот — в любви мне темперамента не хватает, а ей же, напротив, этот самый темперамент хоть сепаратором сцеживай.

— Ты это.. — улыбнулась она, — Не подумай чего пошлого! С тобой я тут тоже мыться не собираюсь!

— А с кем тогда? — я оскалился в кровожадной улыбке побледневшего от ревности Отелло.

— А вот! — улыбкой честной куртизанки улыбнулась Света и помчалась от меня по коридору, дабы успеть спрятаться за спасительную дверь. Разумеется, догнать ее, и уже на руках внести в комнату особого труда мне не составило... Да и убегала она не так уж быстро...

Одним словом, после знакомства с полутемным коридором и монстроподобной ванной, с полной уверенностью можно было говорить о том, что знакомство с санаторием состоялось, и прошло более-менее успешно.

Мы направлялись в столовую, когда у Светы зазвонил мобильник. Достав его, и взглянув на высветившийся номер, она долго раздумывала, стоит ли вообще подносить его к уху, так что я без труда понял, кто это звонит.

— Привет, папа. — наконец сказала она.

Ответа я, естественно, не разобрал, поэтому ее диалог с отцом приходилось домысливать, что сделать было не так уж трудно. Сводился он к тому, что родители ее очень любят и надеются, что она одумается и вернется домой, естественно, без меня (о том, как она это сделает, отец, видимо, не задумывался, так как дать дочке в дорогу хоть сотню завалявшихся рубликов на карманные расходы он так и не сподобился, и по сему Светлана была сейчас полностью на моем обеспечении). Затем следовал быстрый Светин ответ о том, что она их тоже очень любит, но ничуть не меньшие чувства питает и ко мне, а по сему, домой вернется не раньше, чем через десять дней, когда закончится наш заезд. Далее следовал долгий монолог отца, в котором я несколько раз разобрал свое имя и парочку выражений, от которых моя девушка покрылась легким румянцем. Видимо, мой будущий тесть выражал мне всяческое почтение и горячо признавался в любви ("Пламенный привет!" — "Чтоб ты сгорел!"), и даже зачем-то несколько раз упомянул мою маму, видимо, благодаря ее за то, что эта милая женщина произвела на свет такого чудесного ребенка, который, еще один ему пламенный привет, увез его любимую дочку в Богом забытое место за тридевять земель.

Не знаю точно, что иссякло первым — терпение Светы, словарный запас отца (который, естественно позвонил не для того, чтобы ругаться, а чтобы просто узнать, как дела у дочери, не обижаю ли я ее), или же деньги на счету его мобильного телефона, но попрощались они практически одновременно. Света сказала: "Папа, по-моему нам лучше сейчас этого не обсуждать", отец ответил что-то о ее долге перед родителями и о моем шалопайстве, и почти пятиминутный разговор благополучно иссяк.

Света обернулась ко мне, и в глаза ее блестели слезы. Я обнял ее, и нежно провел рукой по волосам, пытаясь успокоить.

— Не волнуйся, у него это пройдет. Это нормально для всех родителей, бояться, что они потеряют дочь.

— У него не пройдет. — всхлипывая ответила она. — Для него это все не просто так... Одну он уже потерял, поэтому так и трясется за меня... Да ты и так все знаешь.

Да, пожалуй, что знал. Уже два года, как знал.

Сдвиг родителей на воспитании собственного ребенка — это вообще случай достаточно тяжелый. Когда тебе с раннего детства не дают ступить и шагу без помощи родных, когда бабушка приносит тебе в школу пирожки с клюквенным морсом, чтобы ребеночек не умер с голодухи, когда приходит переобуть и переодеть тебя перед уроком физкультуры — после этого всего трудно вырасти нормальным ребенком. По себе знаю, так как испытал это на собственной шкуре. Слава Богу, что к десяти годам (моим, разумеется), моя бабушка окончательно заболела старческим маразмом (благо, что из-за развившегося склероза о маразме она быстро забыла), и по сему отстранилась от моего воспитания, увлекшись другими, не менее бесполезными занятиями.

Впрочем, маразм моей бабушки не имеет к Светлане ни малейшего отношения. Ее ситуация была другой и, пожалуй, на порядок хуже моей. Коренное отличие заключалось в том, что в своей семье я был единственным ребенком, а у Светы была старшая сестра, обогнавшая ее на двенадцать лет. Казалось бы, именно поэтому мне, единственному ребенку, и должны были посвятить больше заботы, нежели ей, но нет! Дело в том, что Светина сестра, носившая гордое имя Елена (видимо, в честь Елены Троянской, из-за которой, как известно, разразилась жуткая война, прогремевшая на весь античный мир), ухитрилась выскочить замуж лет, этак, в двадцать. Родители, наверное, были против — таких подробностей я не помню, хотя предполагаю, что это было так, ведь на то они и родители, чтобы слать пламенные приветы своему зятю, но все же приняли Сашку в свою семью. Или, быть может, уступили ему Ленку... Детали.

Более того, не просто уступили, а подарили молодоженам хорошую трехкомнатную квартиру в самом центре города. Какое-то время все было хорошо, а потом Сашка увлекся азартными играми, и проиграл все, что у него была. Лена, видимо, пришла вытаскивать его из казино, чтобы он там, ненароком, не проиграл свои внутренние органы (в особенности — половые, так как на них сейчас хороший спрос на черном рынке), но и сама завязла в вечном круге рулетки по самые уши. Эти самые уши она, правда, не проиграла, зато посоветовавшись с мужем, который на тот момент уже здорово влез в долги и горел желанием отыграться, поставила на кон квартиру. Не сразу, правда, постепенно... Но эффект был один и тот же. Лена с Сашкой перебрались жить к его родителям.

Но и на этом их злоключения не кончились — пытаясь заработать хоть немного денег (желательно легких), Сашка влез в какую-то авантюру. Тоже по уши... Авантюра накрылась тазом, а Сашка — уголовным сроком на энное количество лет (насколько я знал, на данный момент сидеть ему оставалось совсем немного).

И все! То ли из чувства гордости, то из стыда, а, быть может, и просто, чтобы не стеснять своих родных, Лена с двумя детьми на руках, осталась жить у свекрови.

И вот тогда-то для моей Светы и началась Троянская война во всей красе. Моя бабушка, одевавшая мне трое теплых носок, чтобы я не простудился, кажется мне мелочью, в сравнении со Светиными папой и мамой. Дни и ночи они внушали своей малышке (а ей тогда не было и десяти), что она должна вырасти умной девочкой, гордостью родителей, получить высшее образование и, естественно, ни разу не ступать ногой в казино. Иначе... Иначе станешь такой, как Лена! Мы ее, конечно, любим, но ума у нее от этого не прибавляется. Ну и так далее, в таком же духе.

И началась эпоха тотального контроля за несчастным ребенком. "Света, ты опять ходила гулять в лес?" — а куда же еще ходить бедной девочке, при том, что кроме леса в ее захолустье ничего больше и нет. "Нельзя! Там клещи! Вдруг укусит, ты заболеешь и умрешь? И мы навсегда тебя потеряем?!" Друзей у нее в детстве не было, или почти не было, за исключением единственной, и потому лучшей подружки, жившей по соседству. Первое время родители даже радовались, что у Светочки появилась подружка... До тех пор, пока не увидели Натаху в деле. В неформальной, скажем так, обстановке.

Бестия — это слово к ней не подходило. Она была одновременно везде и всюду, успевая вляпываться в самые невообразимые ситуации и доводить взрослых до белого каления. Естественно, по мнению родителей, это была не подходящая компания Свете, которая под таким влиянием вполне могла вырасти во вторую Лену, поэтому на Наташку периодически "спускали Полкана", рассказывая Свете о том, как вредно дружить с подобным кошмаром. Слава Богу, у маленькой Светы уже доставало ума отделять толковые советы родителей от навеянных боязнью потерять дочь, поэтому все ее детство так и прошло в попытках поспеть за Наташкой. Дружба эта от родителей особо не скрывалась, но вот ее подробности... Ну зачем родителям знать о том, что когда они уехали на дачу Натаха тут же соблазнила Свету отправиться в полночь в ближайший лес, ловить ежиков! Мотивация была железной — у них, ведь, зрение острое, поэтому они ночью на охоту выходят. Вопрос о том, как две девочки, не обладающие ежиным зрением, будут искать этих мелких зверьков, как-то не рассматривался.

Родители упорно не желали понять одного, что запретный плод всегда сладок. Не понимали, что все их запреты только усиливают тягу к общению, которая, как раз, и может вылиться в знакомство с "не теми людьми". Оно и вылилось... Приблизительно в возрасте пятнадцати лет Свету занесло на пару рок-тусовок Новосибирска, расплодившихся в те годы в громадном количестве. Ну а там — пиво, девочки, наркотики — как в песне поется. Каким чудом ей повезло не угодить ни в одну скверную историю, не лишиться невинности в пятнадцать лет (и, как следствие, ничего не подцепить), и "даже" не подсесть на травку — для меня остается загадкой. Три года в этой среде ее ничуть не испортили, а даже наоборот, научили выбирать из толпы по-настоящему интересных людей. Я никогда не был против рок-тусовок, просто-напросто считал, что лично для меня в них нет ничего хорошего. Уважал рокеров, за исключением, быть может, тех, кто искал вдохновение в наркоте, поэтому и Свету, пытавшуюся в то время создать свою группу, я воспринял как нормальное явление.

Впрочем, нет, познакомились мы с ней за год до ее вливания в тусовочную среду, через объявление в газете. Мне было 16, и к тому времени все мои мечты потерпели полный крах. Я считал себя безнадежным ничтожеством, да, собственно, и был таким. Ей было всего 14, ее тянуло к общению, а я был безнадежно болтлив и, в общем-то, интересен. Ну и, на десерт, влюбчив, как деревенская дурочка.

Так и вышла у нас со Светой детская любовь односторонней направленности. Я чувствовал к ней нечто, что тогда казалось мне любовью (а, возможно, ею и являлось), она же чувствовала ко мне простой интерес и потребность найти во мне друга. Зато горячей страстью ко мне пылали ее родители, уверенные в том, что приличные девушки через газету не знакомятся, и в подобного рода рубриках можно встретить только психов и маньяков. Отсюда вывод? Правильно, я маньяк.

Света, как-то, сдуру, поинтересовалась у мамы, а почему, собственно, Кирилл маньяк? Ответ был донельзя логичным: "Потому, что к тебе ездит!" В общем-то, она была права, влюбиться в 14-летнюю девчонку, которой никакой любви еще в принципе не надо, да еще и ездить к ней в гости каждый день, при том, что жила она в двух часах езды от меня — на это воистину был способен только маньяк.

Однако, любовь зла, и все лето я провел у Светы (за исключением тех дней, когда родители были дома, так как она отчаянно скрывала меня от них), совершенно не замечая недостатков любимой. Маленькая (в смысле, по возрасту) — ну и что?! Чуть глуповатая (в силу все того же возраста) — ну и что?! Единственным недостатком, который я заметил, было укоренившееся в Свете нежелание хотя бы напоить меня чаем, что меня более чем раздражало. Неужели было так трудно понять, что парень, приехавший ради нее с другого конца города, еще школьник и, следовательно, без гроша в кармане, как минимум немного голоден? Ну а как максимум — умирает с голода! Ситуация абсолютно бредовая — я, голодный, но из принципа (или из застенчивости), ни разу не попросивший перекусить, и Света, до которой это никак не доходит. Она вообще понимала все буквально — однажды я все же намекнул, что после дальней дороги неплохо было бы съесть корочку хлеба... Есть поговорка: "Пошли дурака за бутылкой, так он, дурак, одну и принесет" — она и угостила меня корочкой хлеба.

В общем, спустя три месяца пряток с ее родителями и голодной жизни, моя любовь развеялась, словно дым, и на целый год мы вообще забыли друг о друге. Света с головой ушла в свои рок-компании, а я — в учебу, пытаясь доказать самому себе, что я чего-то стою и, параллельно, хотя бы попытаться поправить аттестат.

И доказал! И подправил! И поступил в институт. Свободного времени стало чуть больше, и я вновь вспомнил о Свете. Уже не как о девушке, а просто как о человеке, с которым когда-то было интересно пообщаться. В силу того, жили мы все-таки, что называется, я в Катманде, а она — на Колыме, и телефона не было ни у нее, ни у меня, единственным средством общения стала переписка. Она делилась со мной своими планами о создании рок-группы, а я с ней — идеями повышения дифракционной эффективности высокоразрешающих голограмм на бихромированном желатине, посредством повышения видности интерференционных полос. При чем для меня ее бас-гитары, соло исполнения и бэк-вокалы звучали точно также, как для нее моя голографическая тарабарщина.

К тому моменту, когда я закончил второй курс и задумался о продолжении учебы вообще, так как начисто перестал видеть смысл в получении образования (меня уже подташнивало и от голографии, и от всего остального, что нам усиленно утрамбовывали в голову), Света также задумалась о смысле жизни. Практически одновременно с ней мы решили, что со старой жизнью надо завязывать, и более того, завязали. Она — со своими рокерами и бесплодными попытками записать альбом, ну а я — с институтом, осознав свое признание не в оптике, а в гуманитарных науках. Да даже и не науках вообще, а так, в гуманитарщине — устроился внештатным корреспондентом в пару бездарных газетенок, в которых писал статьи о кино, музыке, литературе и т.д. Пожалуй, верхом моего литературного творчества в газете (равно как и верхом идиотизма) была статья, посвященная щекотке, которая пользовалась большим интересом у читателей. А что, никто до сих пор до конца не знает, что это за рефлекс такой, от каких далеких предков нам достался, почему одни щекотки боятся, а другие — нет, и т.д.

И вот мы встретились вновь. Света, похорошевшая, покрасившаяся в столь любимый мною рыжий цвет, и я, оболтус без образования, с далеко идущими планами на жизнь и с карманом, отягощенным легкой монетой. И вот тогда чувство вспыхнуло вновь, теперь уже обоюдостороннее. Я бы сказал, что между нами проскочила искра, и ударила точно в... ее родителей.

Им, естественно, казалось, что история повторяется. Новый азартный балбес (да еще и бывший маньяк, по маминому определению), пытающийся украсть их вторую дочку и наложить лапу на вторую квартиру. И сколько и я, и Света, им не втолковывали, что квартира мне на фиг не нужна, ибо я предпочел бы, по примеру Диогена, жить на улице — уговоры не действовали. Я говорил и что благодаря мудрой инвестиционной и социальной политике нашего государства, о квартирах скоро волноваться не придется, ибо в ближайшем будущем у каждого человека будет своя... коробка из-под телевизора, а у кого-то, быть может, и из-под холодильника. Не помогало. Я стал врагом номер один, а Света попала в глубокую опалу.

Но, тем не менее, мы продолжали встречаться, и если к тому моменту, когда я вторично встретил Светлану я, кажется, успел окончательно разочароваться и в женщинах, и в любви, что было, в общем-то, рановато для моих 19 лет, то теперь, благодаря ей, я снова поверил и в то, и в другое. Ну, почти... Поверил не в женщин, а всего в одну... Пусть и у нее, конечно, были свои заскоки, за которые я, порою, хотел ее придушить.

Я с усилием заставил себя вернуться из воспоминаний в реальный мир, в котором мы, как я помню, направлялись в столовую, дабы оценить в полной мере прелести гастрономических талантов местных поваров, если таковые, конечно, имелись. Таланты, разумеется, а не повара...

Да, таланты были. Со своей критичностью я подметил, конечно, и таланты забывать подать на стол, и путать первое со вторым, и талант дать нам вилки для поглощения супа, но все же, кормили здесь отменно.

— На убой. — дополнила мои мысли Света.

— Ага, — поддакнул я, постепенно приходя в хорошее расположение духа, — Мед я, Пяточек, буду покупать, а продавать буду свинину..

Света подавилась супом, слизанным с вилки, при воспоминании о Винни-Пухе, предлагавшем Пяточку открыть кооператив "Медок", став его партнером по бизнесу.

— Что будем делать дальше? — спросил я, когда мы выходили из столовой? — Осмотрим местные достопримечательности, если таковые тут, вообще, есть, или тихо и мирно посидим в нашей комнате с видом на непроглядный лес, и поиграем в карты, кои ты, естественно, оставила дома?

Света задумалась, словно не понимая, что вариант тут, собственно, только один. Если я хоть сутки посижу в замкнутом пространстве, да еще и без своего компьютера, то мои похороны не заставят себя ждать.

— Пойдем, поищем соленое озеро? — предложила она.

Дело, в общем-то... Соленые озера я видел разве что по телевизору, так что не отказался бы увидеть что-то подобное и наяву.

Собственно, искать его особо и не пришлось. Мы просто двинулись вперед по самой широкой асфальтированной дорожке, вдоль которой все еще стояли огрызки фонарных столбов, а сам асфальт еще не полностью исчез под слоем медленно наползающей на него с газонов травы. Помнится, у Киплинга была сценка, обрисовывающая, как джунгли наступали на деревеньку... Ну, здесь мы имеем что-то похожее, в миниатюре. Лес поглощал санаторий, а санаторий как-то не особо сопротивлялся. Видимо, сил уже не было.

Озеро открылось перед нами спустя всего пару — тройку минут ходьбы. Громадное, по моим городским меркам, и идеально спокойное, по меркам любым. Мы медленно спускались с лестницы, выводившей нас на тропинку, которая, в свою очередь, вела к деревянному пирсу, и озеро постепенно открывалось перед нами во всей своей красе.

Трудно было угадать, откуда начинается вода, так как почти одновременно с длинным пирсом, вдающимся далеко в озеро и заканчивавшимся широкой деревянной площадкой, начинались и заросли камыша, шириной метров, этак, под десять. Ну а дальше, за ним, уже блестела водная гладь, не колышимая, казалось, ни единым порывом ветра, не смотря на то, что ветерок, порою, все же пролетал над озером, ероша рыжие вихры моей спутницы.

С замиранием сердца мы ступили на пирс. Нет, наши сердца замерли на секунду не от красоты открывшегося нам простора, а по более прозаическим и менее приятным причинам. Санаторий строили при царе, говорите? А доски этого древнего пирса с тех пор кто-то хоть раз удосужился сменить? Первая же доска, досадливо крякнув, прогнулась под моей ногой, отчего я тут же потерял и равновесие, и голос. Света вцепилась в меня мертвой хваткой, опасаясь сдвинуть ногу хоть на миллиметр. Ну и что, что под нами от силы метр, или чуть больше — проваливаться туда, обдирая кожу и ломая конечности, отчего-то особо не тянет.

— Ничего. — заставил себя сказать я, — Люди же ходят, правильно?

Навстречу нам медленно и плавно двигалась пожилая пара, давно разменявшая, вероятно, тринадцатый десяток. Вот уж кто, провалившись здесь, рассыплется, словно карточный домик. Так нет же, идут!

Значит и мы сможем! Наверное...

Раз шажок. Два... Как там в знаменитом фильме "А как же Боб?" Топает малыш по этому долбанному пирсу... Доски прогибались под нашими ногами, но ломаться, макая нас в соленую воду, отчего-то не спешили, и в мою голову начало закрадываться приятное чувство, что все обойдется.

— Кирилл, ты только не прыгай, ладно? — попросила меня Света. — А то я так тут и помру.

— Не тут. — зачем-то уточнил я. — Сначала ты все же провалишься.

С каждым шагом мы двигались все уверенней, и когда пожилая пара поравнялась с нами мы шли уже легким шагом, напоминающим походку сапера по минному полю. Нет, в самом деле, люди же ходят, и не первый век. И никто не провалился... Или все же провалились? Откуда тогда эта дырка посередине пирса?

Спустя еще минуту мы осмелели настолько, что даже начали оглядываться вокруг, правда, все еще ступая аккуратно и держась друг за друга.

Первым, что удивило нас, была урна. Обычная такая бетонная урна, вроде тех, что стоят на автобусных остановках, чтоб алкаши не сперли. Необычного в ней было только то, что стояла она метрах в тридцати от берега — там, где даже на сравнительно плавно уходящем вглубь Бердском заливе, меня уже скрывало водой по самые большие пальцы ног, если нырять вниз головой. Сходу вспомнились строчки из Александра Абдрахманова, о светофоре, установленном в лесу: "Какой дурак воткнул его сюда?" и "Своих вам мало улиц, города?"

Второй удивительный факт прямо вытекал из первого — в том месте, где стояла урна, вода едва скрывала бы мне щиколотки, и по мере того, как мы продвигались к концу пирса, вдававшемуся в озеро, наверное, на сотню метров, глубина не спешила меняться.

— Интересно, как тут, вообще, плавают? — удивилась Света.

— А кто тебе сказал, что тут плавают? Помнится, шофер такси говорил нам только, что здесь невозможно утонуть. Теперь я понимаю, что он имел в виду.

Окончательно усвоив, что пирс не развалится под нашими ногами, а если и развалится, то утонуть нам не светит, мы отцепились друг от друга, и зашагали дальше как и подобает влюбленной парочке — без дрожи в ногах, взявшись за руки, а не обхватив друг друга за шеи, и с выражением безмятежного счастья, а не безграничной паники на лице. Помост завершился широкой обзорной площадкой, доски которой были, пожалуй, чуток надежнее, нежели на подходе к ней. Про перила, прогибавшиеся под тяжестью моего могучего мизинца, я лучше промолчу.

Смотрю налево — твою мать! Смотрю направо — твою мать. Куда ни глянь, повсюду была видна водная гладь, ровная, словно гигантское зеркало. Налево — не меньше километра, направо — километра полтора. Вперед — почти до самого горизонта, и назад — до самого леса, то есть сотня метров, показавшаяся нам на шатких досках марафонской дистанцией.

— Красота, мля! — восхитился я, за что тут же получил подзатыльник от Светы. За что, спрашивается? Я же русский, а следовательно, если верить Задорнову, имею полное право от восхищения материться на солнечную дорожку. Ну и на красоты Карачинской природы, тем более.

За подобные рассуждения я и заработал второй подзатыльник, после чего приуныл и стал смотреть не вперед, а вниз, на воду.

— Ты что, там рыбу ищешь? — участливо спросила меня Света, любовавшаяся полетом чайки, которая, видимо, с перепоя наворачивала вокруг пирса круги, дико вопя от переполнявшего ее счастья.

— ЗДЕСЬ РЫБЫ НЕТ! — замогильным голосом передразнил ее я, — ГОВОРИТ ДИРЕКТОР СТАДИОНА!

— Брось издеваться. Рыбы тут и в самом деле нет, озеро-то соленое, а значит мертвое. В такой соли живность не водится.

— Расскажи это океанским акулам, которые в пресной воде всплывают задом к солнцу. Чаек видишь? Видишь. Чайки жрать хотят? Хотят. Так что они, спрашивается, тут жрут?

Посрамленная Света умолкла и продолжила свои наблюдения за подвыпившей чайкой. Птице явно надоело летать кругами, и она, раскинув крылья, словно советский МИГ, пошла на посадку брюхом о воду.

— Ах, как бы я хотела сейчас скользить по воде белым лебедем. — улыбнулась Света. Нет, все же приятно, когда рядом с тобой человек, который читает твои мысли, а после двух лет совместного времяпрепровождения это случается довольно часто. Телепатия упрощает общение.

— Голым задом в холодную воду. — закончил я шутку. — Ну и фантазии.

Мы вместе рассмеялись, и я покрепче обнял ее, видя, что прохладный ветерок намеревается забраться под рубашку моей девушки несколько раньше меня.

Чайка, между тем, не обращая внимания ни на нас, ни стоявшую неподалеку женщину, плюхнулась задом в озеро, заняла боевую позицию, и принялась периодически макать клюв в воду, явно что-то там вылавливая.

— Ага! — радостно взревел я, — Значит они все таки жрут!

Света привычно посмотрела на меня, как на идиота. Женщина так же отвлеклась от созерцания чайки, дабы наградить меня насмешливыо-критическим взглядом, в котором ясно читалось ее отношение к современной молодежи, явно не чтящей безмятежный покой девственной природы.

— Естественно, жрут. — успокоила меня Света, но тут же поправилась. — То есть, кушают. Что тут удивительного?

— Так рыбы тут нет! — воскликнул я.

— Расскажи это акулам. — передразнила меня Света.

— Акул тут тоже нет. — парировал я. — Зато водится какая-то фигня.

Перегнувшись через шаткие перила мы увидели "какую-то фигню", кою, видимо, и поглощала чайка. Под водой скользили, плавали, бултыхались и т.д. сотни маленьких существ, отдаленно напоминавших не то болотную гидру, не то осьминожков-мутантов. Малюсенькие, не больше двух-трех миллиметров длинной, рыжеватые твари с длинным хвостом и множеством коротких щупалец, расположенных вдоль тела и приспособленных, видимо, не для охоты а для передвижения в воде. Этакий озерный планктон, которым в некоторых местах просто кишело озеро, отчего вода там казалась окрашенной в красноватые тона. Впрочем, планктона этого было не так уж много, зато передвигался он плотными косяками, кружа сейчас под нами и то закручиваясь в спираль, то вытягиваясь в длинную линию.

Мы вновь подняли глаза друг на друга.

— Циклопы, или дафнии. — предположил я.

— А они так выглядят?

— Откуда я знаю? Я недоучившийся голографист, а не энтомолог. Да и какая разница?

Разницы, действительно, не было.

Вдоволь насмотревшись на чаек, надышавшись чуть пропитанным солью воздухом, мы двинулись обратно, осматривать достопримечательности.

Было бы что... Единственное, что стоило осмотра, так это Карачинская питьевая галерея. В просторечии — Карачинский источник, где из трех кранов слева текла холодная вода, а из трех кранов справа — теплая. Как объяснила мне моя лечащая врачиха при заселении — пить стоило именно теплую, так как прохладная Карачинская вода обладала фантастическим эффектом избавления от кашля. В переносном смысле... То есть, как пурген — выпьешь, и кашлянуть больше не рискнешь.

До вечера мы успели обойти и близлежащий поселок, где я долго и упорно пытался сфотографироваться с двумя козлами, которые удирали от меня, как солдаты от танка, и пионерский лагерь под названием не то "Солнечный", не то "Светлячок", не то вообще "Сияющий" — Стивен Кинг отдыхает < Имеется в виду один из романов Стивена Кинга, название которого переводят как "Сияние", "Свечение", или "Сияющий". Повествует он об отеле-монстре, вознамерившемся заграбастать в свои лапы мальчика, обладающего телепатическими способностями. >. В другой стороне был заброшенный санаторий "Бараба", мимо которого мы тоже гордо прошествовали. Я, естественно, предложил забраться внутрь, но мое предложение было отклонено за мотивацией "А на хрена?" Я вынужден был признать, что данный довод нерушим, и согласился: "Тогда не надо".

Вечер наступал плавно и красиво, как это, впрочем, всегда бывает за городом. Тот, кто считает пригородом свою родную дачу, расположенную в часе езды от мегаполиса, подобного Новосибирску, никогда меня не поймет. Да, воздух там уже чище, нежели на городских улицах, но все равно все не так. И небо темнее, и огни города, пробиваясь из-за горизонта, пытаются соперничать с заходящим солнцем. Не то! Ну а главное — здесь, в трех сотнях километров от города, воздух гораздо светлее и прозрачнее, так что солнце, плавно закатывающееся за горизонт, производит совсем иное впечатление. Одним словом, красота...

Жаль только, что мы видели лишь отблески заката — основную картину скрывали от нас деревья... Солнце садилось за соленым озером, а мы были слишком далеко от него.

Света, как всегда, прочитала мои мысли...

— Может пойдем на озеро? Закат сфотографируем...

Идея была привлекательной хотя бы потому, что еще секунда, и ее предложил бы я. Фотоаппарат мы и так не выпускали из рук, периодически споря, какой избрать ракурс, и достаточно ли здесь света для хорошего кадра. Впрочем, лично мне света всегда было достаточно, ибо моя девушка "светила", словно фотолампа, оправдывая свое имя. Помнится, какая-то из подружек как-то подписала открытку на ее день рождения: "Нашей любимой флуоресцентной лампе..." Надо же, слово-то какое вспомнила! Поди курс физики специально перекапывала... Зато по существу.

Угораздило же Светиных родителей дать дочке такое интересное имя, а ее саму при этом еще и учиться на оптика! Да с таким именем слова "светофильтр" как огня бояться надо... Юмор, правда, заключался как раз в том, что имя ей родители дали вовсе не из "светлых" чувств. Скорее, наоборот — в деревенском доме, где они жили в ту пору, слишком уж часто вырубали электричество. Ну и мама, матеря электриков на чем свет стоит, в шутку сказал отцу: "Когда рожу — назовем дочку Светланой! Чтоб в доме всегда было светло!" И назвали... В самую точку — когда она последний раз стукнула мне по лбу подушкой — вокруг сразу так светло стало!... Звезды засверкали!

Мы двинулись к озеру легким прогулочным шагом, и вскоре уже стояли на деревянном пирсе, миновав дорогу по шатким доскам без приключений — должно быть, уже привыкли к отсутствию твердой почвы под ногами.

Отсюда закат впечатлял еще больше — солнце уходило не просто за горизонт, а словно опускалось в ровную поверхность озера. Поразительным казалось то, что солнца было два — одно на небе, а другое — в воде. Собственно, в этот безветренный час двоилось все, что находилось вокруг озера. Его идеально ровная поверхность отражала абсолютно все, не внося практически никаких искажений. Два леса, виднеющихся по краю озера — сверху и снизу. Две чайки, одна из которых летела над водой, другая — по воде. Естественно, два ярких багровых диска солнца, на которые Света уже наводилась фотоаппаратом. Два пирса — более того, каждого столба, поддерживающего его, было по два...

Глядя на озеро я никак нет мог отделаться от мысли, что подо мной не вода. Ну не может вода быть настолько чистой, ровной и гладкой! Она обязательно должна колебаться от движений того же планктона в ней. Вон чайка села на воду — круги пошли но быстро затихли... От чего мне казалось, что это не вода, а что-то гораздо более плотное. Лед? Стекло? Расплавленный металл? Впрочем, вода здесь и так была гораздо более плотной, чем любая другая — это же не просто вода, а соленая вода. Очень, очень соленая! Но все же эта ровная гладь казалась мне чем-то нереальным и фантастическим.

Я смотрел вниз, любуясь на Светино отражение в воде. Вот она в очередной раз проверяет, открыт ли затвор фотоаппарата, вот ищет солнце в видоискателе... Отражение полностью повторяло ее движения. Я перевел взгляд левее, ища свое отражение. Вот перила пирса, вот столб, находящийся прямо подо мной... Я перегнулся через перила, чувствуя себя полным идиотом от того, что не могу отыскать собственное отражение. А Света еще именует меня эгоистом и себялюбом... Не знаю, как на счет эгоизма — ей виднее, а вот себялюб из меня паршивенький, не говоря о том, что Нарцисс и вовсе никогда не выйдет.

Окончательно озадачившись я перебегал взглядом от Светы на столб подо мной, но упорно не видел себя. Моего отражения там просто не было!

Помню, как однажды зимой я возвращался домой. Обитал я в кирпичном доме, который своим красновато-бардовым цветом отчетливо выделялся на фоне белого снега вокруг. Я был уже совсем близко, когда дверь подъезда открылась, и оттуда кто-то вышел... Но кто — я не увидел! Точнее, нет, я уловил лишь легкую иллюзия движения в том месте, где должен был пройти человек, но не увидел его самого. Словно призрак, бесплотный дух, прошел впереди меня. Впрочем, тогда, за юностью лет, я подумал не о призраке, а о Хищнике из одноименного фильма. О той твари, что становилась полностью прозрачной, исчезая из вашего поля зрения.

Отчетливо помню, как в тот миг зашевелились волосы на моем затылке... И ведь разумом-то я прекрасно понимал, что всему этому есть вполне нормальное объяснение, что твари, охотящиеся за человеческими головами, не умеют сходить с экранов. Но то разумом... А подсознание, реагирующую всегда гораздо раньше, чем разум, кричало: "Беги, спасайся!" Естественно, я остался на месте, правда, лишь замер, всматриваясь в крыльцо дома, пытаясь понять, кто же движутся вниз, по ступенькам. На это у меня ушло не больше секунды... Всего-навсего расфуфыренная девушка в длинном пальто под цвет кирпича. От сердца как-то сразу отлегло.

Что то подобное я испытывал и сейчас, глядя на безмятежно спокойную гладь озера, и не находя в ней своего отражения. Я что, стал вампиром, раз перестал отражаться в зеркалах? Нет, я не верил в это. Разумом... А вот подсознание снова включило внутренний сигнал тревоги, от которого сердце билось все быстрее и быстрее.

— Свет... — тихо позвал я, не отрываясь глядя на воду, — По-моему у меня глюки.

— У тебя постоянно глюки. — отозвалась она, глядя на мир в окошко видоискателя.

— Да оторвись ты от своего фотоаппарата, и глянь сюда! — уже громче сказал я, чувствуя, что поддаюсь панике.

— Сейчас, сейчас... — она, кажется, и не слышала меня, увлеченная закатом. — Сейчас щелкну, и все...

— Света...

Я не успел договорить, так как в этот миг вода изменилась, и я увидел в ней свое лицо. Вода именно ИЗМЕНИЛАСЬ у меня на глазах, так как я видел не отражение, а объемное лицо, смотрящее на меня из зеркальной глади, выдающееся из нее на несколько миллиметров. Блестящий и кажущийся стеклянным нос, плотно сжатые губы, чуть впалые, по сравнению с общим уровнем лица, глаза...

Я закрыл глаза, потом вновь открыл. Из озера на меня по-прежнему смотрело мое собственное лицо, объемное, словно на голограмме, и искаженное страхом. Я поднял руку и ущипнул себя за щеку, не отрываясь глядя вниз — на секунду лицо на воде расплылось, при чем я отчетливо видел, что деформация пошла именно от правой щеки, которой коснулись мои пальцы, а затем вновь замерло... теперь мне казалось, что в прозрачных глазах этого нечто я даже читаю собственные эмоции. Удивление, страх, готовность удариться в панику.

Щелк!

Света нажала на кнопку, и на долю секунды все вокруг залилось ярким светом.

— Тьфу, нечисть! — выругалась она, глядя на фотоаппарат, — Ты прикинь, забыла убрать вспышку. Теперь ничего не получится... Можно я еще раз щелкну?

— Только сначала подойди сюда. — севшим голосом сказал я.

— Что?

Вместо ответа я просто указал рукой вниз, на воду.

— Там. — сказал я.

— Что там?

И в самом деле, уже ничего. Лицо исчезло, и лишь круги на воде напоминали о том, что здесь только что что-то было.

— Видишь круги?

— Вижу.

— А что-нибудь, от чего они могли пойти?

— Нет. И что?

Не знаю, что остановило меня от того, чтобы рассказать ей о том, что я видел. Быть может, боязнь, что она примет меня за сумасшедшего, а, быть может, то, что в этот момент мое сердце пустилось в бешеный галоп, а перед глазами пошли легкие синие круги.

— А, и ладно. — тихо проговорил я, — Показалось, наверное. Щелкни закат еще раз, только без вспышки. Должно получиться.

Света обернулась лицом к заходящему солнцу, и вновь взялась за фотоаппарат, а я с облегчением прислонился к шатким перилам, и положил руку на левую сторону груди. Сердце, казалось, готово было разорвать ребра, выбираясь наружу. Паузы между ударами были неравномерными... Очередной приступ.

Я глубоко вдохнул, и на секунду задержал дыхание — обычно это помогало, пусть и не с первого вдоха...

С одной стороны, я был рад, что Света сейчас занята другим, и не видит, как я бледнею и пошатываюсь, стоя на ровной поверхности, что не слышит, как мой "моторчик" сбивается с оборотов, грозя в любой момент сломаться окончательно. Пусть она и знает о моей болезни, пусть и видела пару приступов, которые я не мог снять на несколько минут, как это бывало обычно — лучше ей не знать, что творится со мной на самом деле. Но с другой стороны меня обожгла обида. Обида за то, что моя девушка, которую я так люблю, не замечает того, насколько мне плохо. Что я могу сейчас упасть замертво, рухнуть в соленую воду с пирса, потеряв сознание, а она лишь несколько секунд спустя поймет, что произошло.

Еще один глубокий вдох, и сердце вновь нашло свою колею. Удары по прежнему были частыми и сильными, но главное — равномерными. Жить буду, приступ постепенно отступал. Круги перед глазами исчезли, оставив после себя лишь легкую головную боль. Правда, меня этим уже не обманешь — через несколько минут она вполне может перейти в жуткую, от которой голова будет просто колоться надвое.

Света щелкнула фотоаппаратом, видимо, наконец, выбрав подходящий ракурс, и обернулась ко мне.

— Пойдем в комнату, а то я замерзла.

Я с трудом отклеился от перил, надеясь, что сейчас достаточно темно, чтобы она не заметила мертвую бледность моего лица.

— Пойдем. — согласился я.

Так было уже не в первый раз — она знала, что у меня серьезные проблемы с сердцем, но не догадывалась, насколько. Кратковременные приступы случались у меня периодически, по несколько раз в месяц, и обычно связаны были с нехваткой воздуха. Духота = приступ. Запыхался на бегу = приступ. Насморк = приступ. Я не раз блистал черным юмором, говоря, что я, пожалуй, единственный в мире человек, способный умереть от насморка.

Не хватает воздуха — сердце начинает биться быстрее, дабы заставить кровь перенести больше кислорода из легких, и часто сбивается с ритма, от чего и начинался приступ. Пролапс митрального клапана, кажется... Или трикуспидального? Не помню. Да какая разница — факт в том, что входной, или выходной клапан моего сердца не закрывается полностью, от чего во время сердечного сокращения кровь движется не в ту сторону, куда ей положено. И каждый приступ немножко увеличивает отверстие в клапане...

Но чтобы приступ случался от волнения, или страха — такое было всего второй раз. После первого, случившегося на фильме ужасов (после чего я окончательно и завязал с любыми ужастиками), мне и пришлось рассказать Свете о том, что со мной происходит. Притвориться, что мне просто плоховато, как я делал это обычно, в тот раз не представлялось возможным — приступ длился больше пяти минут, не желая сниматься никакой дыхательной гимнастикой, и вымотал меня, как целый день работы грузчиком.

Но в тот раз мне и в самом деле было неимоверно страшно — фильм мог загнать под кресло и кого-то с более крепкими нервами, нежели мои. А сейчас... Сейчас я просто слегка удивился. Может быть, чуток испугался... да может мне вообще все это привиделось! В голову поневоле лезли мысли о том, сколько же мне еще осталось жить до того момента, как чертов клапан перестанет закрываться окончательно. Я изначально сомневался в том, что поездка на курорт может чем-то помочь, а теперь не верил в лечебную силу Карачей совсем.

— Что-то не так? — своим вопросом Света вывела меня из размышлений о бренности всего живого и меня, в частности. — Ты какой-то не такой.

Все таки, слава Богу, что я для нее не являюсь открытой книгой. Она многое чувствует, многое понимает, но так и не может узнать меня до конца. Хотя, это не ее вина — скорее моя. Я еще никого не пускал в свою душу насовсем. Так, давал заглянуть в нее ненадолго.

— Да все нормально. — ответил я, удивившись тому, что мой голос уже окреп. Впрочем, приступ был кратковременным, поэтому, быть может, все обойдется даже без головной боли. — Просто задумался.

— О чем? — идиотский женский вопрос. Ну неужели не может мужчина просто задуматься? Ни о чем, а обо всем сразу? Иногда, когда я вообще нахожусь в свободном полете мысли, она меня просто ловит врасплох подобным вопросом. И я либо не могу ответить вообще, либо отвечаю спустя несколько секунд — когда придумаю что-то похожее на правду. Обижается! Говорит: "Опять о бабах думал!" Допустим, даже о бабах — ну и что? Ну неужели я не могу на досуге представить себе голую Анджелину Джоли?!

— Да так, ни о чем. — попытался отвертеться я. — Просто озеро это какое-то странное.

— Ну да, странное. — подумав согласилась Света. — Соленое.

— Да не только. Понимаешь, там на пирсе, мне показалось, что вода в нем движется... Не просто от ветра, а как-то иначе. — я попытался осторожно подвести разговор к теме увиденного мной лица на воде. Быть может, она тоже видела что-то подобное...

Мы сошли с шатких досок пирса на твердую землю, и двинулись к санаторию. Мое сердце окончательно успокоилось, голова не болела, и даже краска, кажется, вновь прилила к моему лицу. Все было в норме, кроме одного — после увиденного в озере я считал себя немножко сумасшедшим.

— Как-то иначе — это как?

— Ну, рядом с пирсом она как-то по особенному колебалась.

— Так, наверное, от наших шагов по нему.

— Может быть. — подумав согласился я, пытаясь убедить сам себя в том, что все это мне пригрезилось. Уж лучше галлюцинации, чем... Чем что? Ожившее озеро? Призраки? Знаки свыше?

— Давай завтра, в такое же время, вечерком, придем сюда искупаться. — предложила Света.

От чего-то мысль о том, чтобы окунуться в эту воду, да еще и в сгущающихся сумерках, вызвала у меня легкую дрожь во всем теле.

— Ты знаешь, — ответил я. — Как-то не тянет. Какое-то оно грязноватое, что ли... Да и вообще, что-то в нем не так...

— Ты все о своих глюках? — усмехнулась Света. — Как обычно, вбил себе в голову неизвестно что. Тебе в нем акулы не мерещились? Или еще какие монстры? А что, если...

Вместо окончания фразы Света отчаянно взвизгнула, когда откуда-то слева, из небольшого лесочка, к нам метнулась низкая черная тень. Я не успел даже толком среагировать, когда холодная ладонь крепко стиснула мою руку у локтя. Первым моим впечатлением был страх. Не от того, что что-то нападает на нас в темноте — я видел, что что бы это ни было, оно передвигалось на двух ногах, и не слишком вышло ростом, следовательно, шанс отбиться был весьма реальным. Боялся я другого — как бы от этого внезапного появления черного человека (а в том, что это человек я уже не сомневался), мое сердце вновь не сбилось бы с ритма.

— Не ходите туда! — хрипло проговорил человек. — Вы правы, молодой человек, не стоит купаться в этом озере!

Кажется, мое сердце было в полном порядке, поэтому я, недолго думая, схватил незваного гостя за руку, и крепко стиснул ее в том месте, где заканчивается ладонь. Болевой захват возымел свое действие — человек вскрикнул и отпустил меня. Света тут же прижалась ко мне, дрожа всем телом.

— Кто это?... — прошептала она, одновременно пытаясь утащить меня прочь. Не так-то это было просто — теперь меня с места не сдвинешь. В сгущавшейся темноте я видел, что перед нами стоит невысокий, но еще крепкий старик, потиравший сжатую мной руку. Опасности он, как мне кажется, не представлял никакой, а то, что он сказал об озере тут же тяжелым грузом легло мне на сердце. Он знает что-то о том, что я видел? Может быть.

— Не бойся. — ответил я, — Он не причинит нам вреда. Ведь так?

Последние с лова были адресованы уже к старику, который отчаянно закивал головой, соглашаясь со мной.

— Простите, я не хотел вас напугать. — вновь заговорил он. — Я просто услышал ваш разговор об озере, и решил вмешаться.

— Что вы имели в виду? — спросил я. — Почему в нем нельзя купаться?

— А что вы видели? — вопросом на вопрос ответил старик. — Что оно показало вам?

Света дернула меня за руку, не очень тонко намекая на то, что нам пора. Ну нет, так просто я уходить не собирался!

— Что-то странное. — ответил я. — Вода подо мной двигалась не так, как должна была. Ветра не было, но вода колебалась под пирсом.

— Да! — громко воскликнул старик, от чего Света вновь припала ко мне, и прошептала на ухо: "Давай уйдем отсюда, пока этот сумасшедший не достал свой нож, или топор..."

— Я все слышу, девушка. — я не был уверен в этом в темноте, но мне показалось, что старик улыбался. — Слуховой аппарат мне пока не нужен. И я не более сумасшедший, чем ваш муж.

Так, за мужа и жену нас еще не принимали. Ну, значит взрослеем, уже выглядим не просто как влюбленная парочка, а как вполне солидная пара. Взрослеем, или стареем?... Интересный вопрос.

— Он мне не муж. — ответила Света, от чего мне стало просто по человечески обидно. Зачем было лезть? Или ее так пугает перспектива стать моей женой?

— Вы боитесь стать его женой? — прозорливо спросил дед. Еще этого не хватало — похоже, что все вокруг умеют читать мои мысли!

— Какое ваше дело? Кирилл, пойдем отсюда. -уже ничуть не таясь потребовала она.

— Пусть женщина идет, а мужчины поговорят спокойно. — прокомментировал старик. По моему, зря он это сказал. Сейчас моя феминистка должна просто взвиться в небо от ярости.

Вопреки моим ожиданиям Света снесла укол по женскому самолюбию спокойно — видимо, этот человек все еще внушал ей опасения. Она просто умоляюще смотрела на меня. Все это уже начинало действовать мне на нервы.

— Что вы знаете об озере?! — почти закричал я, устав ждать объяснений. — Что в нем такого особенного?

— Оно живое! — коротко ответил старик.

Через пять минут мы с дедом, назвавшимся Анатолием Сергеевичем, сидели на лавочке в глубине темной аллеи. Света все же последовала его совету и отправилась в комнату, но только после того, как убедилась, что старик не представляет для меня опасности, а является, как и я, всего лишь безобидным сумасшедшим. Мне, конечно, не очень польстило, когда она ушла, назвав меня психом и идиотом, но сейчас я не обратил особого внимания и на это. Слова старика задели меня за живое. Я видел что-то странное и необычное, а к этому меня тянуло всегда. С детских лет я мечтал подружиться с инопланетянами, поймать за хвост привидение, или, на худой конец, просто увидеть какое-нибудь чудище. Правда, в виду проблем с сердцем желание видеть чудовищ как-то поугасло, но все же, жило где-то в моей душе, время от времени давая о себе знать. Например сейчас.

Объяснять Свете, что озеро смотрело на меня, было бы бесполезно. Она, словно незабвенная Скалли из "Секретных материалов". Никогда бы не поверила во что-то, что не укладывалось в привычные ей рамки. Наверное, поэтому она до сих пор училась в технарском ВУЗе, в то время, как я, давно разочаровавшийся в науке, бросил его к чертовой бабушке.

— Оно живое. Я это знаю точно. — говорил, тем временем, Анатолий Сергеевич. — Я не ученый, поэтому не могу объяснить, почему. Наверное, из-за соленой воды, она, ведь, плотнее обыкновенной. Поэтому озеро может двигаться самостоятельно.

— Это как? Выходить из берегов?

— Не знаю, этого я не видел. Зато я видел, как вода принимает осмысленные формы, как хватает кого-нибудь, и тянет на дно.

— То есть, оно еще и хищное? — недоверчиво спросил я.

— А то! — удивленно воскликнул старик. — Оно живое, значит должно чем-то питаться.

Что ж, по его мнению это вполне логично. А может быть и правда.

— Я живу здесь с самого рождения, вот уж восьмой десяток лет доживаю... — мне показалось, что о своем возрасте старик говорил с нескрываемой гордостью, — И на много успел насмотреться. Про озеро всегда легенды ходили, еще до моего рождения здесь немало людей утонуло. Кто-то все на пьянь списывал — мол, даже в соленом озере пол дури утопиться можно. Водички нахлебался, да и лег на дно. Люди пропадали, но редко, поэтому чаще всегда их исчезновение никто с озером и не связывал. Тела-то не находились... Только один раз, как помню, нашли труп в воде — изъеден он был, словно рыбами, до самой кости. Только, вот, нету рыб в нашем озере... Само оно его скушало.

Так вот, значит, про озеро дурная молва шла, только перемежалась она с хорошей. То люди здесь тонут, то от недугов излечиваются. При чем излечившихся всегда больше было, потому никто особо и не интересовался. Да и мало ли — пропал какой мужик деревенский. Может степные волки загрызли, а может по междоусобице сосед лопатой пристукнул, да ей и закопал. Ищи его теперь...

А я малой еще был, про все это мало знал, и любил в озере искупнуться. Лет двадцать мне было, вот как тебе сейчас, наверное. Несколько раз замечал, что шухерерень озерная ко мне подплывает...

— Что подплывает? — не понял я.

— Ну, шухерень озерная! — дед обозлился, что его перебивают. — Дафнуями вы их зовете, плонктоном, что ли. Шухерень, что в озере плавает.

Я кивнул, хотя в темноте дед этого, кажется, не увидел. Но, тем не менее, продолжил свой рассказ.

— Так вот, не раз я замечал, что шухерень в воде вокруг меня вьется. Собирается в стайки, да плавает вокруг меня. А я ж малой было, мне это даже нравилось. Спрашивал у мамки своей — она то же самое говорит, мол, иногда шухерень эта совсем близко к человеку подплывает, будто ощупывает его, или осматривает. Ну, плавает она вокруг меня, ну так и хрен с нею. Только вот однажды, такой, вот, ночью, пошел я как-то искупнуться. Пришло же в голову идиоту, так ведь, не знал же, ничего. Берег пустой, ночь — полночь, никого нету, ну а я, разделся, шмутки поснимал, и в воду.

Сначала все нормально было, как обычно. Зашел я на глубину, да и лег на воду. В нашей деревне-то никто отродясь толком плавать и не умел — а на кой оно, в соленом-то озере. Потому в пресном-то народ и тонет, как купаться полезет. Ну и я тоже едва на воде держаться умел. А мне что — вода солененькая, сама меня поддерживает. Так и лежу, на звездочки любуюсь — хорошо. И вдруг чувствую, что меня из воды сильнее выталкивать стало — как будто она еще солонее становится, прямо подо мной. Я рукой пошевелил — чувствую, что-то мне руку обхватывает. Мягко так, будто в перину заворачивают. И прижимает меня к воде. Я забарахтался, руками -ногами замахал — одно слово, муха в паутине. Бьюсь, а чувствую, что держит меня вода. И не просто держит, а на глубину утягивает. Крепко держит, скотина такая..

Я рванулся — бесполезно. Едва-едва поддается. Словно в варенье лежу, и выбраться пытаюсь. Тянет меня, будто болото. Кричу, зову на помощь, а тут меня как дернет вниз, я так открытым ртом соленой воды и нахлебался. Думал, все, конец мне приходит...

Как вырвался на поверхность — не помню. Хватка, вроде, не ослабевала, так может мне страх сил предал, а может сам господь помог, не пожелал, чтоб я в пучине в этой сгинул.

Я воздуха глотнул, да к берегу двинулся. При чем, спасло меня то, что голову я от страха не потерял. Так бы и утоп в этом болоте — чувствовал я, как оно пытается меня вновь на спину перевернуть, как ноги мои от земли отрывает. Так нет, я на дно уйду, от ила донного вперед оттолкнусь, пару шагов сделаю, и вновь на поверхность, воздуху глотнуть. Глаза от соли горят, в легких вообще воды полно, но я иду, как комбайн в поле — ровно иду. Понимаю, что иначе утянет меня озеро к себе.

Боролся я, наверное, минут десять, пока добрался до того места. Где вода мне по пояс была. Озеро-то не глубокое, в самом центре его, поди, тебя только и скроет, зато берег медленно под воду уходит. Так и получилось, что в воде я был чуть выше, чем по грудь, а от берега отошел метров на полтораста.

Я понимающе кивнул. Сам видел, был на пирсе. В озеро он уходит не меньше, чем на сотню метров, а глубина там, разве что, по колено.

— Так вот. — продолжал старик. — Я уж опять подумал, что конец мне приходит. Из сил выбился совсем, а идти еще и идти. Метров полста. Вода мне по пояс, так что отбиваться маленько легче стало, только и озеро все силы напрягло, меня к себе тащит. Я даже на помощь не звал, чтоб силы не тратить. Понимал, что пока народ сбежится — меня даже откачивать поздно будет, не говоря уж о том, чтоб из воды вытаскивать.

Смотрю, вода вокруг меня прямо пенится, и на дыбки встает. Дно вот оно, под ногами, а озеро меня все пеленает, силится с головой макнуть. И вода-то вовсе не вода — обнимает меня, движения сковывает, по телу вверх ползет, будто хочет колпаком сверху прикрыть. Да сглупило озеро — кабы оно меня таким колпаком сразу накрыло, так я ни в жисть бы не выбрался. Но, видать, ему силы для борьбы нужны были...

В общем, выбрался я на берег. Мокрый, просолившийся, что твой огурчик в банке! Стою на песке, кашляю, от воды отплевываюсь, сил двигаться уже нет, а сам все на воду смотрю. Если честно, то даже боялся к озеру спиной повернуться. А ну как набежит вязкая волна, пару аршинов в высоту, да и утащит меня обратно. И тут вижу, из озера столб воды поднимается — прям змий какой. Вытянулся в высоту и правда на два аршина, и тянется ко мне. А я так остолбенел, что даже бежать то не мог.

Завис этот змий соленый передо мной, и вижу, движется его голова. Меняется, будто что-то сказать мне хочет. Проступает на ней мое лицо, вот как оно было в тот миг — от страха перекошенное, да усталое, чуть ли не с пеной у рта. Глядели мы друг на друга с минуту, наверное, а потом изменился змий. Вместо лица моего передо мной череп оскаленный оказался. Луна тогда ярко светила, так что я все отчетливо разобрал — человеческий череп был...

Тут меня совсем оторопь взяла, а змий этот как размахнется, да как саданет меня прямо в харю! Я сначала не понял, что он делать собирается, а потом уже поздно было. Да я бы и увернуться не смог — настолько обессилел, и вообще, не думал я, что водой, пусть даже такой густой, как меня топила, ударить можно. Так нет, можно! Мне показалось, что голова моя от туловища просто оторвется — по песку меня бороздило метра два. Озеро накрепко било — последние силы собрало, чтоб в удар вложить. Насмерть меня зашибить хотело, чтоб никому не рассказал, в каком переплете побывал.

Так я тогда молодой был, не то, что сейчас, да и покрепче мы в те годы были, чем молодежь нынешняя. Ты мне тогда и в подметки бы не сгодился. Ударил-то меня змий крепко, да не насмерть. Перед глазами круги поплыли, голова закружилась, и я выключился, да и то не сразу. Перед тем, как сознание потерять, успел увидеть, как змий вновь в воду обратился. Лопнул, как мыльный пузырь, да на песок пролился. Выдохлось озеро — я сильнее оказался. Вот тогда то я и отключился — то ли от удара, то ли от усталости, то ли от всего вместе.

Очнулся часика через два. Болело все, начиная от ног, и заканчивая внутренностями. Но главное — жив остался. Легко отделался — лишь сотрясением мозга.

— Вы рассказали об этом?

— А ты рассказал своей жене? — почему-то он упорно продолжал называть Свету моей женой. То ли не понял, то ли издевался...

— Нет, но со мной было не совсем то.

— А что с тобой было?

Я вкратце пересказал ему, что видел, опустив только свой сердечный приступ. К делу не относится, так и знать не надо... Когда я выдохся, дед продолжал молчать.

— Анатолий Сергеевич, — наконец решился я. — А откуда вы знаете, что озеро хотело вас... съесть? — я так и не смог подобрать более подходящего слова.

— Во-первых, — нравоучительно сказал тот, — А что еще оно могло хотеть сделать? Поиграть со мной и отпустить? Не похоже. А во-вторых, я сам видел, как оно охотится.

— На людей? — ахнул я.

— Нет, чтобы оно пожирало людей я больше не видел. Хотя с тех пор, вот уже почти шесть десятков лет, частенько брожу поздним вечером по берегу — вдруг кому помощь потребуется. Люди пропадать не перестали — один-два в год, это нормальное явление. Я заметил, что женщины пропадают чаще мужчин, а дети — вообще редкость. И женщины — полные, как говорится, в теле. Согласись, мало маньяков и насильников нападет на дородную деваху. А вот озеру они нужнее, больше жира... Уж не знаю, что оно с ними делает, и как переваривает.

Зато часто видел, как оно жрет чаек. Их, тварей, тут много — плавают по воде, шухерень едят. Они ж птицы тупые, не понимают, что шухерень — часть озера, его глаза, уши, или что-то там еще. Бывает, стою вечером на берегу, и вижу, как чайка круги по воде нарезает, живность эту ловит. А потом — бац! Вода словно вскипает. Взметается вверх, накрывает птицу колпаком, и тянет на дно. И все...

— А днем? — спросил я. — Вы говорили, что видели, как оно охотится ночью. А днем? Ведь тогда это должен был видеть кто-то еще.

— Днем — ни разу. — оборвал мои рассуждения старик. — Озеро мыслит и чувствует. Оно понимает, что днем нападать нельзя, даже на птиц. Оно охраняет свою тайну.

Мы замолчали, прислушиваясь к пению сверчков и писку комаров над ухом. Мне было жутко... А что, если все здесь подчиняется озеру, как дафнии, живущие в нем? Что, если комар, которого я только что прихлопнул, как озерная шухерень, тоже служит озеру? Что, если пение сверчков призвано лишь заглушать шорох движущейся к нам воды, принявшей форму питона? Я зябко поежился, отгоняя черные мысли. Нет, с ужасами надо завязывать. И смотреть, и читать, и писать. Прощай Стивен Кинг, у которого даже воробьи могли оказаться пособниками Ада. Прощайте мои сюжеты, так и не притворенные в жизнь, в которых даже в обское море нельзя зайти спокойно, опасаясь атаки таинственных существ. Завязываю полностью и бесповоротно! И так фантазия через чур разыгралась.

— А знаешь, что самое интересное? — спросил дед. Я молчал, понимая, что вопрос этот риторический. — Что озеро и в самом деле целебное. Я бы даже сказал, чудодейственное.

Не зря курорт построили именно здесь — не дураки были те, кто все это начинал. Давно народ замечал, что искупаешься в этом озере, и силы к тебе возвращаются, и раны заживают. Тут даже воздух лечит. А уж сколько легенд ходило о тех, кто от таких хворей излечился, что все врачи руки опускали — и не счесть. Правда, не знаю, сам не проверял — может они и померли все через недельку. Но точно тебе говорю, отсюда многие уезжают исцелившимися.

— Или думающими, что исцелились. — добавил я, вспомнив о таком понятии, как психосоматика.

— Или думающими... — согласился дед.

Мы снова замолчали. Не знаю, о чем думал Анатолий Сергеевич, а я, естественно, размышлял об озере. Вот она, тайна, которую ищешь всю жизнь! Рядом с нами — достаточно только опустить глаза на водную гладь, увидеть в ней осмысленность движений. Увидеть, что озеро живет своей жизнью. А уж испытать на себе то, что довелось испытать Анатолию Сергеевичу — этого уж и врагу не пожелаешь. Ощутить холодную хватку соленой воды, тянущей тебя на дно! На собственном примере убедиться, что вещество, дающее жизнь, может и убивать!...

Пару часов назад я бы просто счел его сумасшедшим. Вспомнил бы дедушку Фрейда, и доказал бы самому себе, что дед просто повредился в уме после душевной травмы, испытанной в детстве. Что уж там случилось — не важно, важно то, что он чуть не утонул в соленом озере, и теперь считает его своим врагом. Налицо идея фикс...

Ерунда! Я сам видел, как озеро смотрело на меня... Точнее, как мои собственные глаза смотрели на меня из озера. Теперь меня сочтут сумасшедшим... Или не сочтут, если озеро решит убить меня до того, как я кому-нибудь расскажу об этом?

— Анатолий Сергеевич, а что видел я?

— В каком смысле?

— В смысле, что озеро хотело мне сказать, или что делало в этот момент?

Он задумался.

— Знаешь, за все эти шестьдесят лет, ты всего третий человек, с которым я вот так говорю об озере. Всего третий, кто видел в нем что-то, кроме соленой воды. По крайней мере, третий, кто попался мне, а наших деревенских озеро предпочитает не трогать. Если бьет, то наверняка — такие не возвращаются. А вот с приезжими оно играет в какую-то игру, и со всеми эта игра начинается одинаково. Их лицо на воде.

— И что это значит? — не удержался я.

— Я тоже видел лицо, только не на воде, а на водяном столбе, тянувшемся за мной из озера. Видел собственное лицо, как и ты. Я не знаю, что это значит, но думаю, что так оно знакомится с новой жертвой. Рассматривает ее! Ты смотришь на озеро, а оно, при этом, смотрит на тебя, и заглядывает к тебе в душу. Ищет твои слабые стороны, чтобы незаметно подобраться к тебе и убить.

— Если долго всматриваешься в бездну, то бездна начинает всматриваться в тебя. — продекламировал я.

— Что это?

— Так, цитата из Ницше. Пришло в голову... А сколько из тех, с кем вы говорили... Ну, те приезжие, которые видели в воде свои лица, остались в живых?

— Один приехал сюда с опухолью в голове. — задумчиво проговорил дед, — Уехал за неделю до конца заезда. Мы с ним только познакомились — примерно также, как с тобой, а через пару деньков он уехал. Выглядел безнадежно испуганным и подавленным, но ни о чем мне не рассказал. Твердил только, что это озеро — самое страшное, что есть на свете, и заикнулся о том, что говорил с ним, и оно исцелило его от рака. Потом, когда я спросил, о чем он говорил с ним, он понял, что сболтнул лишнего, стушевался, и просто сбежал от меня.

— Он действительно исцелился?

— Откуда мне знать. Я не знаю, что случилось с ним потом. По-моему озеро просто довело его до умопомрачения.

— А остальные.

— А остальные исчезли.

Меня передернуло.

— То есть, как, исчезли? Пропали в озере?

— Возможно. То есть, это я так думаю. А может и нет. Но их не нашли.

Мы посидели рядом еще несколько минут. Старик курил самокрутку, источая терпкий запах дешевого табака, а я просто смотрел на лес, в сторону озера. Какое оно, и чего хочет от меня?... В конце концов я решил, что на сегодня с меня хватит, тем более, что сказано было, кажется, все, что могло быть сказано.

Я попрощался. Дед не возражал. Он поднялся вместе со мной, и двинулся к пирсу, видимо, продолжать нести свою еженощную вахту.

Встав перед дверь в нашу комнату я оказался перед делемой — на двери стоял английский замок, захлопывающийся автоматически, дверь была закрыта, ключ был у Светы, а Света была внутри, и наверняка спала. Помявшись для виду у порога, я тихонько постучал — выбора-то у меня все равно не было. Или получать нагоняй от Светы, либо ночевать под дверью...

В комнате зашлепали по полу босые ноги, и сонный Светин голос поинтересовался:

— Кто там?

— Я. Открой, пожалуйста.

— Ты один?

Странный вопрос.

— Конечно.

Она впустил меня, щуря глаза от яркого света, лившегося из коридора.

— Я боялась, что ты придешь с этим ненормальным дедом.

— Зачем? — опешил я. — С какой стати?

— Кто тебя знает. — проворчала она. — Додумался же заседать с ним на лавочке, беседуя о какой-то ерунде.

— Это не ерунда. — буркнул я, нащупав в темноте свою кровать и снимая рубашку. — Это озеро... Оно живое!

— Ага, конечно! — усмехнулась в темноте Света. — А еще иногда над санаторием мерцают посадочные огни корабля марсиан. Занимаешься всякой ерундой.

— Спи, давай. — раздраженно отмахнулся я.

— Уснешь с тобой! Разбудил меня... Не фиг по ночам шарахаться.

— Могла бы и побыть со мной.

— С тобой — могла бы. А с этим шизанутым дедом — нет!

— Он не шизанутый!

— Ох и угораздило же мне связаться с таким... — она умолкла, не решаясь договорить. Обычно на этом все наши ссоры и заканчивались — кто-то из нас понимал, что зашел слишком далеко, и замолкал, а другой, по обыкновению, делал вид, что ничего не заметил. Но никогда еще раньше я не был на нее так зол.

— С кем! — рявкнул я. — Договаривай.

— С неудачником! — выкрикнула Света. — Ты как пес, который бросается с лаем на любую машину! Бежишь, лаешь, сбиваешь лапы в кровь, а когда догоняешь — все равно не знаешь, что с ней делать. Ни секунды не сидишь на месте, но занимаешься всякой ерундой! Поступаешь в институт, и направо и налево кричишь всем, что твой институт — самый лучший в мире, а ты будешь величайшим специалистом в свое области! Проходит два года, и ты бросаешь его к чертям.

— Учиться дальше не было смысла. Кем бы я был после него? Голографистом? Кому они нужны?

— Но ведь я же учусь? И я вижу свое будущее!

— Ты? — взвился я в ответ. — Да, ты учишься, и гордишься своим будущим высшим образованием. Ты просто бездарность, согласная заниматься чем угодно, лишь бы это приносило стабильный доход. Стабильность, вот, что для тебя главное! Никакого полета мысли — приземленность во всей своей красе. Да идеальное занятие для тебя — это работа на конвейере. Поднял, привинтил, положил. Глаза к переносице, мозги — в кучу...

— На себя посмотри! Бездарь, неудачник!... Если ты публикуешься в журнале, журнал разваливается. Если тебя берут в газету — газете через недельку приходит хана. Что дальше? Ты мелкий журналистишко, который еще не написал ничего толкового. Писака, творчеством которого только подтереться и можно.

— Зато я не однообразен. — выпалил я, чувствуя, что зверею, и то... что она права.

— Не однообразен — это точно. У тебя каждый день что-то новое, вот только толку с этого ноль. Сегодня ты там, завтра — тут. Не можешь найти себе даже нормальной работы! Все они тебя не устраивают!... Помнишь, как на завод работать пошел, в конструкторское бюро? Что тебя там не устроило. Коллектив? Большинство — пожилые женщины, либо мужики. Баб нет — кадрить некого.

Я выдал самое возмущенное молчание, на которое был способен.

— Что еще? Зарплата была хорошая? Хорошая. Но тебе мало! Ты хочешь не шесть тысяч, а шестьдесят. И не в месяц, а в неделю.

— В день! — гаркнул я, но тут же опомнился, изображая уничижительное молчание.

— Так что тебе там не понравилось? Работы ему там не дали! Халява — сиди на стуле, протирай штаны, делай вид, что работаешь, и получай за это деньги. Но тебе скучно!

Мое уничижительное молчание плавно перешло в отчаянный вой.

— Я не могу так. — взревел я, совершенно не заботясь о том, что сейчас, в тишине ночи, меня слышит не то, что весь санаторий, но и вся окрестная деревня. — Мне нужно что-то делать, приносить пользу себя, обществу, тебе, наконец! Работа должна приносить радость!

— Ага! — подхватила Света, сверкая в темноте своими зелеными глазами, — И что же это за работа? Кончится тем, что ты будешь второсортным журналистом в бездарной газетенке. А что ты тут, перед отъездом удумал? Поступить в педучилище, кажется? Хочешь учить детишек? Сидеть перед ними в классе, внушать им любовь к своему предмету... И думать, что делаешь благое дело, что воспитываешь новое поколение... а оно, это самое поколение, плевать на тебя хотело!

— Как ты сейчас? — с горечью вставил я, от чего Света на секунду запнулась, но тут же продолжила. Надо сказать, такой я не видел ее никогда — должно быть, долго все это в ней кипело...

— И кончится тем, что ты будешь работать тем же учителем за символическую зарплату в пару тысяч в месяц.

— Зато я буду на своем месте, и никогда не стану однообразным!

— Ты Анютку помнишь? — ни с того, ни с сего, спросила она.

— Помню. — эту рыжеволосую бестию, лучшую Светину подругу, трудно было бы забыть при всем желании. — И что?

— Я тебе про Лешку рассказывала?

— Нет. А кто это такой? Твой новый любовник? — с горя пошутил я. Моя запал давно прошел — я вообще ни на кого не мог долго сердиться, а уж на Свету-то и подавно. Поэтому сейчас я хотел лишь одного — чтобы она, наконец, успокоилась, и дала мне спокойно поспать. Утро вечера мудренее...

— Нет, не мой. Ее. Он в Москве живет, и мечтает забрать ее к себе... Живет, между прочим, в элитном районе, работает администратором в ресторане, и получает за это двадцать штук. Так ты думаешь, у него работа не скучная?...

— Откуда мне знать? Я в ресторанах даже уборщиком не работал. Да и какая разница — каждому свое. Может ему там нравится... Впрочем, за такие деньги и мне бы где угодно понравилось!

— Вот однажды он за ней все-таки приедет... — уже, казалось, самой себе, сказала Света.

— И заберет ее с собой на Канары. — подытожил я. — И что? А я тут при чем?

— В том-то и дело, что ни при чем. — выдохнула Света. — Ты — не он.

На секунду во мне, казалось, все закипело. Не знаю уж, что это за Лешка такой, и даже будь он ростом под два метра, красив, как Аполлон, и богат, как Крез — еще никто и никогда не смел сравнивать меня с кем-то другим. Я такой, какой я есть, и другим не буду. Не нравится — оставьте меня в покое, так как Я — это Я, и это неизлечимо. И вообще, "Ты полюби меня чумазым, а чистым — каждая возьмет..." В тот миг я готов был высказать ей все это в одном гневном монологе, послать к чертям и завалиться спать с мыслью о том, что эти дни в санатории будут последними в нашей совместной жизни вообще.

Однако, уже секунду спустя буря эмоций улеглась сама собой.

— Да. — спокойно согласился я. — Он — не я. А знаешь, почему? Потому, что он, возможно, даже не подозревает о твоем существовании, равно как и ДиКаприо, или Кристиан Слейтер, что, согласись, сводит на нет все его достоинства. А я — я тебя любил. Поэтому и был всегда рядом, не смотря на всю гору моих недостатков. Любил, до некоторых пор... А сейчас, извини. Я хочу спать.

Решительным движением я скользнул под одеяло, и отвернулся к стенке. Возможно, мне показалось, но вроде бы я слышал, как с легким щелчком захлопнулся Светин ротик. Она не знала, что сказать...

Как легла она, я уже не слышал, так как в тот же миг, когда моя голова коснулась подушки, я ушел в глухой аут, только сейчас осознав, насколько я намотался за этот день.

Сквозь сон смутно помню, как Света вставала и, кажется, выходила в коридор. Так же сквозь сон я, возможно, слышал тихое "Прости", произнесенное совсем рядом. Возможно мне приснилась и соленая капля, упавшая мне на щеку. Возможно...

Я спал безмятежным сном младенца. Сном человека, наконец решившего для себя вопрос, мучивший его много лет. При чем, решивший его в один заход, ни с того, ни с сего. Все стало ясно в один момент...

Я спал, и видел сны. Яркие, цветные, полные деталей и событий. Но они пролетали мимо меня, почти не останавливаясь. Поэтому когда я проснулся, я не помнил ничего.

Проснулся я от того, что проснулся. Иногда так бывает, когда просыпаешься просто от сознания того, что спать уже хватит. Не от того, что выспался — это разные понятия, а именно от того, что просыпаешься, как не каламбурно это звучит.

Завывая, словно реактивный самолет, по комнате носилась ошалевшая муха — отсюда мораль: окно на ночь лучше закрывать.

Я сел на кровати, вырываясь из объятий сна, и вспоминая, где я нахожусь. Все встало на свои места спустя секунду — санаторий, озеро... Света...

Она лежала на соседней кровати, смешно посапывая во сне. В голове пронеслись десятки утренних часов, когда я вот так сидел возле нее, глядя на эти милые черты лица, слушал ее сопение, и не решался разбудить. Не решался прервать этот чудесный сон. Мой сон — не ее, так как в такие моменты она казалась мне прекрасной грезой.

Но не сегодня.

В ту же секунду запел ее мобильный, противным писком возвещая о том, что его обладательнице пора вставать. Света перевернулась на бок, потянулась, и сметя с тумбочки книгу, все же достала рукой до телефона. Мою книгу! Сборник Рея Бредбери, которого подарил ей я! Впрочем, для нее, никогда не страдавшей особой аккуратностью, это было нормально. Разбить хрустальный сувенир, подаренный ей на день рождения, уронить на грязный пол мою книгу, месяцами не протирать мою фотографию в рамке, на которой скапливался такой слой пыли, что становились видны следы мух, гулявших по ней... Я к этому уже давно привык, и перестал обижаться. И сегодня я не обижаюсь. Я злюсь. Злюсь, потому, что все кончено!

На секунду мне вспомнились строки из одного рассказа Бредбери, который сейчас валялся на пыльном полу: "Меня защищает от твоей злости твоя любовь, равно как моя любовь защищает тебя от моей злости. Мы никогда не сможем причинить друг другу вреда, потому, что любим друг друга!" — слова, сказанные женой своему мужу. Значит, теперь я имею право злиться. Просто потому, что ее любовь ко мне не защитила меня вчера от брошенных в запальчивости слов, которые ранят страшнее стального клинка. Любовь... Если она, вообще, есть!

Света открыла глаза и взглянула на меня.

— Доброе утро. — сказал она, улыбаясь.

— Может быть. — ответил я без тени улыбки.

— Что, может быть?

— Может быть и доброе. Для кого-то.

Ее улыбка увяла, как срезанный василек. Наверное, спросонок она не помнила, что произошло вчера. Как из-за того, что я разбудил ее поздно вечером, из-за такой мелочи, она вылила на меня солидный ушат грязи. Теперь все это вновь всплыло в ее очаровательной головке.

Больше она не говорила ничего — до самого завтрака, когда я услышал ее тихое "Приятного аппетита", да и то, вероятнее всего, адресованное не мне, а соседям по столу.

Позавтракав, мы вернулись в комнату, и также молча улеглись каждый на свою постель. Оба одновременно потянулись к сборнику романов Филипа Дика, о котором еще вчера мы бурно спорили — кто же будет читать его первым. Наши руки легли на книгу одновременно, и я, посмотрев на Свету, встретил ее вопрошающий взгляд. "Можно, я возьму?" — спрашивали ее глаза. Я коротко покачал головой, и с силой дернул книгу на себя. Света не препятствовала, тут же взявшись за Бредбери... Так мы и лежали следующие полтора — два часа, углубившись каждый в свою книгу.

Когда стрелки часов двинулись к полудню, я поднялся и демонстративно взял с тумбочки свою санаторно-курортную книжку, положив ее в пакет вместе с полотенцем. Света не реагировала.

— Ты на лечения пойдешь? — спросил я.

— Нет. — ответила она, не отрываясь от книги.

— Зря. — отчего-то мне безумно захотелось, чтобы она пошла сейчас со мной на ванны. Нет, не в том смысле, что я хотел ее общества — дело было скорее в мужской гордости. Я привез ее сюда. Я пол года копил деньги на путевку, откладывая по мелочи гонорары со своих "Бездарных статеек в дешевых газетенках". Я обещал ей, что здесь она будет полностью на моем содержании, намереваясь хоть немного пошиковать, протранжирив последние деньги... Я хотел, чтобы она сходила на эти чертовы рапные ванны потому, что за них уже заплачены МОИ деньги, и еще потому, что я обещал ей это, когда мы ехали сюда.

— Зачем? — спросила она. — Какой смысл идти на них один разок, если мы завтра уезжаем.

— С чего это, вдруг, мы уезжаем завтра?

— Ну, ты же не хочешь со мной оставаться. — она не спрашивала, она утверждала. А больше всего я ненавидел, когда кто-то что-то решал за меня!

— С тобой — не хочу. — зло ответил я. — Но здесь, в "Карачах" — очень даже хочу. После несложных логических преобразований мы получим, что остаться я хочу гораздо сильнее, нежели послать тебя к чертям, хотя бы потому, что деньги мне теперь никто не вернет.

— Ты всегда был жмотом. — Света вскочила с кровати. — Сколько я тебе должна?!

— Ты — нисколько! — взорвался я. — Я просто хочу, чтобы ни одна копейка из моего, и без того скудного бюджета, не пропала даром. Чтобы мы приняли эти гребаные рапные ванны, о которых едва ли не легенды ходят... Чтобы нас здесь кормили на те деньги, что я уже заплатил, и чтобы мы дышали местным воздухом, за который тоже уплачено!

— Жмот. — вынесла вердикт Света.

Я вспрыгнул в свои туфли и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Света догнала меня на выходе из корпуса.

— Я с тобой. Пусть ни одна копейка не пропадет даром. И знаешь, что? Когда вернемся — я возмещу тебе все расходы.

Я промолчал, чувствуя, что сейчас взорвусь от распиравшей меня ярости. Однако, странное дело, к тому моменту, когда мы подходили к грязелечебнице, вся злость словно вышла паром из ушей. Хотя нет, не вышла — каким-то образом она превратилась в нездоровую веселость. Теперь возникшая ситуация казалась мне откровенно комичной. И, не в силах сдерживать смех, я расхохотался, едва не уронив пакет с полотенцем. Света вытаращилась на меня так, словно у меня за спиной, вдруг, выросли крылья — и эта аналогия, возникшая в моей голове, только еще больше развеселила меня. Теперь мне казалось смешным абсолютно все... Начиная с меня.

— Ты что? — удивленно, и с долей яда в голосе, спросила Света. Наверное, сейчас она думала о том, что я просто издеваюсь над ней, имитируя этот гомерический хохот, просто рвавшийся из моего горла. Или что я откровенно спятил...

— Нет, Светенок, ты даже не представляешь, насколько мы с тобой смешны! — сказал я, едва обретя способность говорить. — Ты посмотри на нас со стороны?! Влюбленная парочка приезжает в санаторий, дабы на природе отдохнуть от городского шума, суеты, надоевшей работы и вездесущих родителей. Да, пардон, чтобы просто потрахаться в свое удовольствие, наконец! И не просто влюбленная парочка, а мы с тобой, которые последние два года уверяли друг друга и сами себя, что сведены в месте самой судьбой.

Пять лет знакомства, множество разлук, и все ради того, что однажды встретиться и больше не расставаться. И вот, спустя два года почти совместной жизни, мы, наконец, оказываемся только вдвоем! И рядом никого! Никто не помешает, никто не отвлечет, и никто не разнимет, словно мы подеремся, как малые дети!

Два года мы мечтали о том, как будем жить вместе! И что?! Мы разругались в первый же день, при чем из-за какой-то ерунды. И теперь, поняв, что мы вовсе не созданы друг для друга, мы решаем окончательно испортить себе отдых, сделать жизнь друг друга невыносимой!

Свет, а может будем проще, а? Мы, наконец, поняли, что мы не подходим друг другу, что нам не быть вместе. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда. И нам еще чуть больше недели жить в этом санатории, начисто отрезанном от мира. Может не стоит устраивать войну с применением всего имеющегося арсенала? А то, ты ведь можешь пустить в ход и тапочки...

Представив Свету, гоняющую меня тапочкой по комнате, и выкрикивающую при этом: "Опять о бабах думаешь, паршивец!", я снова расхохотался.

— Ты сумасшедший. — авторитетно заявила она.

— Психически больной. — поправил я ее. — Моей маме виднее, она у меня медик, как никак. Ты знаешь, она мне, бывалочи, по пять раз на дню заявляла, что я психически больной. Как-то я прочел ей отрывок из одного своего рассказа, в котором крови было по самое не могу, и она выдала мне этот диагноз. В ответ я прочел ей отрывок из Кинговской "Кэрри", где Кэрри убивает свою мать, на что она мне заявила, что эта Кэри тоже психически больная. Я согласился, и добавил, что я прочел ей этот отрывок, дабы наглядно доказать, что некоторые не просто пишут подобную жуть, но еще и зарабатывают этим на жизнь. Стивен Кинг, например... Мама заявила, как ты сейчас, что Кинг тоже психически больной. К этому моменту меня все это начало жутко смешить, и я вкратце пересказал ей "Универсального солдата", в котором сержанту Эндрю Скотту повсюду мерещились вьетконгоские шпионы, пытаясь указать ей на параллель между ней и им. Мол, тебе психи мерещатся, а ему — шпионы. Так не успел! Раньше, чем я закончил, она выдала: "Так он, сержант этот, психически больной!"

Теперь взгляд Светы выражал сочувствие. Она окончательно уверилась в том, что я тронулся умом, не желая понять, что мне просто стало смешно от абсурдности нашей с ней ситуации. Бывшие влюбленные, теперь готовые в любой момент уколоть друг друга, заперты вдвоем в санатории, вдали от города, и не могут уехать оттуда так как за все уже уплочено!

— Свет, ты не понимаешь? Это же в самом деле смешно. Приехать на курорт, чтобы поругаться!

— Идиот. — бросила она, и направилась к грязелечебнице.

— Да постой же ты. — я догнал ее, и обнял за плечи, не взирая на ее робкие попытки вырваться. — Может это у меня естественная защитная реакция сознания на то, что двухлетняя идиллия оказалась обманом. Я всего лишь хочу предложить тебе перемирие. Давай доживем эту недельку спокойно, без эксцессов, ИЗОБРАЖАЯ влюбленную парочку для всех окружающих?

Моя улыбка расплывалась до ушей, а в душу, вдруг, заползла такая грусть, что захотелось плакать. Наверное, я прав — это защитная реакция мозга, чтоб не расплавиться от переживаний. То на меня находит смех, то мир кажется черным и бессмысленным... Черт, да он и в самом деле теперь бессмыслен. Без любви!

Дальше мы шли молча, и лишь у самых дверей лечебницы она обернулась ко мне.

— Кирилл... — она запнулась, словно забыв, как меня зовут, и гадая, не назвала ли, меня, случайно, чужим именем. — Я была вчера не права.

— Для меня это не новость. — улыбнулся я, так как в этот момент я снова пребывал в состоянии взгляда на все с юморной точки зрения.

— Какой же ты, все же... Бесчувственный! — воскликнула она, и зашагала дальше, давая мне понять, что я только что пресек на корню, возможно, первую и последнюю попытку примирения. — Эгоист! Кретин!

Я вновь обнял ее, и зажал ладошкой рот.

— Тихо, Светик. Мы уже в лечебнице, а не на улице. Не стоит всем вокруг знать о том, что мы готовы вцепиться друг другу в глотку. Хорошо? Скажи, лучше, ты принимаешь мое перемирие?

Она с негодованием высвободилась из моих рук и, казалось, собиралась отвесить мне пощечину, но в последний момент все же передумала.

— Да. Принимаю!

— То есть, ближайшую неделю мы отдыхаем, а не рвем и мечем? Не орем друг на друга не только в общественных местах, но и даже находясь только вдвоем?

— Да.

— И даже в столовую мы ходим, как и положено влюбленной парочке, взявшись за руки?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, гадая, шучу я, или нет. Но раньше, чем она успела дать мне ответ, я выпалил:

— Ладно, к этой пытке я тебя принуждать не буду.

— Какая же ты сволочь, Кудряшов! — воскликнула Света, и зашагала к отделению рапных ванн. Похоже, для нее дело тоже принимало серьезный оборот — по фамилии, тем более, таким, она называла меня только в те моменты, когда была ужасно зла.

Я пошел за ней следом, не зная, что мне сейчас делать — смеяться, или плакать... На душе скребли кошки. Над головой сгущались тучи. Наверное, она была права — я и в самом деле сволочь.

В очереди на рапные ванны меня вновь одолел приступ псевдохорошего настроения. Я шутил со всеми подряд, в шутку заигрывал с пожилой медсестрой, отпускающей процедуры, сюсюкался с маленькими детьми — в общем, всеми силами старался показать всем вокруг (и особенно Свете), что я в отличном расположении духа. Нет, скорее даже, что я просто счастлив от сознания того, что вновь свободен и чувствую себя холостяком. Света, чтобы не оставаться в долгу, тоже отчаянно изображала самого счастливого человека в этом санатории, хотя, готов поспорить, в душу у нее творилось что-то, гораздо более жуткое, чем у меня.

Вскоре нас запустили на процедуры, и мы со Светой даже оказались в соседних кабинках, откуда продолжали веселить народ, изображая счастливых влюбленных, которым море по колено, а уж рапная ванна — и подавно.

— Свет, а что такое рапа? — крикнул я, разоблачаясь.

— Откуда я знаю? Ты же у нас самый умный.

— Я думал, что это грязь, а тут, в ванне у меня самая обыкновенная вода. Ну, пусть, разве что, какая-то темноватая.

— А у меня тут... — Света отчаянно взвизгнула и зашлепала босыми ногами по полу.

— Что? — спросил я, тоже направляясь к ванне. Судя по визгу, она увидела какого-то паучка, жучка, или обыкновенную муху, вид которых мог просто вогнать ее в ступор.

— У меня тут... В ванне... — ее голос срывался. — Какие-то жучки!

Я рассмеялся, но в тот же миг умолк, увидев, что творилось в моей ванне. Чуть темноватая вода в ней кишмя кишела той самой шухеренью, о которой мне рассказывал вчера Анатолий Сергеевич. Озерный планктон, пища чаек и, если верить старику, глаза и уши озера, беспорядочно шевеля лапками плавал по моей ванне от стенки к стенке.

— Что за ерунда?! — удивленно воскликнул я, чисто рефлекторно намереваясь протереть глаза.

— Жучков увидели? — раздался мужской голос из соседней кабинки. — Не обращайте внимания, это ж планктон. Вода, ведь, прямо из озера закачивается, вот эта живность и тянется насосами вместе с ней. Они не кусаются...

— Не кусаются? — жалобно простонала Света. — Зато они шевелятся!

Под смех всего рапного отделения, расположившегося по своим ваннам, в теплую воду залез и я. Света умолкла, видимо в панике вжавшись в стенку ванны, чтобы ненавистный ей планктон, не дай бог, не коснулся ее нагого тела. Я же, получив подтверждение того, что шухерень — не моя личная галлюцинация, а вполне нормальное явление, успокоился, и развалившись в ванне принялся считать эту мелочь, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о Свете, которые сами лезли в голову.

То, что планктон начал вести себя осмысленно я заметил не сразу... И, быть может, так и не заметил бы, если бы не пронзительный Светин вопль, сопровождаемый плеском разливаемой на пол воды.

— Ой! Они ко мне плывут! — закричала она и, судя по плеску, или выкинула половину жучков из ванны, или выскочила оттуда сама.

— Естественно. — равнодушно отозвался я. — Ты же лежишь в их воде. Они себя в ней хозяевами чувствуют.

— Нет, ты не понимаешь! Они тянутся ко мне, как будто хотят задушить. Стягиваются кольцом вокруг шеи!

Все рапное отделение снова прыснуло со смеху, видимо, представив Свету этакой дурочкой, боящейся любого насекомого, оказавшегося в радиусе одного километра от нее. Первая моя мысль была именно такая.

— Не дуркуй. — крикнул я ей, и только затем взглянул на воду перед собой, ища глазами свой планктон... И замер, не веря в силах поверить в то, что вижу.

Мой планктон тоже начал двигаться осмысленно и строить из своих маленьких телец некую фигуру. Только, если у Светы это было кольцо, тянувшееся к ее шее, то у меня, на уровне груди, колыхалось на воде нечто совсем иное. Рыжая шухерень выстроилась в сердце, каким его обычно рисуют на партах влюбленные подростки. Правильное рыжее сердце, которое, кажется, даже билось, не то от движений планктона, не то от колебаний воды.

— Нет, вы как хотите, а я вылезаю. — крикнула Света, обращаясь неизвестно к кому, и это развеяло наваждение. Сердце лопнуло, распавшись на десятки маленьких существ, которые вновь замельтишили в ванне, словно ища из нее выход.

Я глубоко вдохнул, силясь унять сердце, перешедшее на галоп И. Собрав все силы, как можно спокойнее и невозмутимее ответил Свете.

— А я, все же, полежу здесь. Встретимся в комнате.

Ответом мне было лишь ее презрительное фырканье, выражавшее ее отношение к идиоту, готовому принимать ванну с разумными жучками. Вот только я, в отличие от нее, понимал, что разумны вовсе не жучки... И еще, понимал то, что уйду я сейчас, или нет, это ничего не изменит. Озеро выбрало меня, как когда-то выбрало Анатолия Сергеевича, и ведет со мной какую-то игру. Может быть оно хочет меня убить, а может быть... Помочь. По крайней мере, мне хотелось в это верить. При этом, мысль о том, что не сегодня — завтра вода может всколыхнуться и просто смыть меня с пирса, от чего-то совсем меня не пугала. Сейчас я не видел смысла в том, чтобы жить.

С ванн я возвращался не торопясь, мерно чеканя шаг по асфальтированной дорожке к корпусу. Моя голова, которую еще пол часа назад занимали мысли о том, как же жить дальше, была абсолютно пуста. Смешалось все — моя бездарная жизнь, в которой за 21 год существования я так и не успел сделать ничего, что гарантировало бы мне "Памятник нерукотворный". Если сегодня я умру, то лишь два — три человека во всем мире вспомнят обо мне добрым словом потому, что действительно питают ко мне теплые чувства. Все остальные, безусловно, тоже скажут, каким хорошим человеком был покойный, но лишь по устоявшемуся поверью. О покойниках или хорошо, или никак. Хотя нет, обо мне, наверное, лучше никак.

На секунду мне захотелось прямо сейчас пойти на озеро и, выйдя на его середину, крикнуть: "Ну что же ты, голодная тварь?! Бери меня! Вот он я!" И ждать, когда вода сгустится вокруг меня и потянет на дно. Зачем жить дальше? Пора было признаться себе — последние два года единственным, что было действительно важно для меня, была Света. А теперь... Мне больше не за что было цепляться в этом мире. При всем желании я не мог простить ей слов, брошенных в запальчивости: "Ты — не он".

Уехать отсюда? Прямо сейчас собрать вещи и двинуться на станцию? Сесть на первый попавшийся поезд и... Что дальше? Возвращаться в город, полный воспоминаний? Здесь, на пляже, мы впервые поцеловались... В этом кинотеатре она нечаянно ткнула мне в лицо мороженным, и мы долго смеялись, пока она слизывала его с моего носа... А здесь, на скамейке, на Красном проспекте, мы любили сидеть и кормить голубей семечками. К черту! Если я сяду на поезд, то единственным, чего я буду хотеть, будет быстрая смерть. Вот здорово бы было, если бы мой поезд сошел с рельсов! Меня бы по телевизору показали... Точнее, то, что от меня бы осталось! Тьфу, пропасть!

Я подошел к двери нашей комнаты и протянул, было руку, чтобы постучаться, но дверь распахнулась сама. На пороге стояла улыбающаяся Света, которая тут же схватила меня за руку и втащила внутрь.

— Ты что такой грустный? — спросила она. Сволочь! Как будто сама не знает! Можно подумать, что ей сейчас лучше! Так нет, смеется, улыбается, делает вид, что все замечательно.

— Да что-то взбледнулось. — не впопад пошутил я, но света поняла. Она всегда понимала мой юмор. — Жизнь ужасна и грустна, я упал с тебя, сосна...

— Пойдем, погуляем? — предложила она.

— На кой хрен? — я завалился на кровать и потянулся к книге. Идея сорваться в город прямо сейчас уже не казалась мне такой уж дурацкой. Зато идея о перемирии, которую Света, видимо, сейчас и воплощала в жизнь, виделась мне теперь в черных, как смоль, тонах.

— Чтобы развеяться... — неуверенно сказала Света, — Просто так, погуляем...

Господи, ну почему ты не хочешь именно сейчас обрушить гром и молнии на грешную Землю? Люцифер, почему ты не восстанешь из ада, чтобы забрать к себе меня? Американцы, китайцы, кто угодно, сбросьте на нас хоть одну самую маленькую, самую завалящую атомную бомбу, чтобы все мои мучения кончились разом! Да в самом деле, чертово Озеро, подымись на уровень нашего четвертого этажа, и бери меня! Бери, я твой! Я не хочу больше жить.

— Тебе плохо? — с тоской спросила она. Я зажмурил глаза, ожидая, что вот, сейчас кто-нибудь внемлет моим молитвам, и на меня обрушится... Да что угодно, хоть потолок, лишь бы умереть. Нет, ничего не происходило. А жаль...

— А ты не видишь? — резко спросил я. — Не видишь сама, что со мной творится? Представь, что тебя привязали ук двум грузовикам, и теперь тянут в разные стороны. Представила?! Ну что, тебе плохо? Хреново? Отвратительно? Я сейчас испытываю примерно то же самое — меня разрывает на части, и все из-за тебя. — я понимал, что сорвался, и сейчас выплесну на нее все, что накопилось за последний день, но остановиться уже не мог. — Я и люблю, и ненавижу одновременно! Середины нет! Я не знаю, что мне делать, как жить дальше, и жить ли вообще! Ну а в целом — все просто здорово, и если ты хочешь прогуляться, то так тому и быть. Пойдем, разомнем старые кости, подышим свежим воздухом... Какая разница, что делать, если жизнь все равно кончена.

— Прости меня. — сказала она, но я не услышал. Точнее, услышал ухом, но не разумом.

Я неопределенно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и впрыгнул в ботинки.

— Пошли? У нас же перемирие, так что мы должны выглядеть, как влюбленная парочка! Так что, бери меня под локоток, и так, беседуя о погоде, мы сейчас спустимся вниз, демонстрируя всему санаторию, как нам хорошо вместе.

Жуткое мы, наверное, являли собой зрелище — парочка. Идущая под руку и тихо ведущая светские беседы, но... Глаза... Светины были пусты, словно космический вакуум, а мои горели огнем злости.

— А ты слышала, дорогая, — говорил я, — Что в обозримом будущем собираются запустить в обращение новую станцию метро? — она молчала, поэтому я продолжал говорить за двоих. — Говорят, что там установили новые звукопоглощающие рельсы... О! Только что пришло в голову, продолжая тему поездов... А не кажется ли тебе "Желтая стрела" Пелевина легким плагиатом с Арийской песни "Горящая стрела"? Тот же образ, та же идея... "В руках билет, чтоб мог ты с поезда сойти, ты не игрок в игру чужую..."

Никто не оглядывался на нас, не обращал внимания. Просто парочка, беседующая об искусстве, пусть беседа и получается несколько односторонняя, но не это главное... Главное — то, что никто не видел наших глаз, кроме нас самих.

Я продолжал говорить о какой-то ерунде даже тогда, когда мы отошли от санатория на безопасное расстояние. Люди попадались нам все реже и реже, пока, в десяти минутах от "Карачей", не сошли на нет окончательно. Такова уж санаторская жизнь — спокойная, размеренная, и ленивая. Все спокойно заседают по своим комнатам, выбираясь только в столовую, да на процедуры, так что мало кто отваживается даже осмотреть окрестности своего корпуса. Удивительно, как при таком раскладе курортники вообще умудряются обнаруживать Карачинское озеро?

Мы направлялись к заброшенной и всеми покинутой "Барабе" — высокому семиэтажному строению с оборудованием сотовиков на крыше... В тот миг у меня еще и в мыслях не было забраться в сам санаторий — я просто шел туда, куда несли меня ноги, в то время, как мой язык сам собой нес околесицу.

— Может ты умолкнешь? — спросила, наконец, Света, — Или мы все же поговорим о чем-нибудь более интересном, нежели статистика имен домашних животных в девяностые годы?

— О чем, например?

"Бараба" высилась прямо перед нами — еще полста метров, и мы окажемся на ее крыльце, усыпанном битым стеклом.

— О нас, например.

— О нас говорить не стоит. — парировал я. — Хотя бы потому, что никаких "НАС" уже нет.

— Почему ты никак не хочешь понять, что...

— Потому, что не могу. — отрезал я, и в тот же миг увидел металлическую лестницу, поднимавшуюся на обширный козырек, нависающий над крыльцом заброшенного санатория. Оттуда, как мне казалось снизу, можно было выбраться и на крышу перехода к соседнему строению, и даже на крышу самой "Барабы". — Свет, а полезли наверх?

Ответ "На хрена?" — "Тогда не надо", сегодня не годился, и она прекрасно это поняла. Отчего-то мне хотелось забраться куда-нибудь, найти приключений на свою голову, свалиться с крыши сломать себе шею... Наверное, такие же мысли одолевали веке, так, в 14-ом, благородных рыцарей, страдающих от неразделенной любви. "Моя дама сердца ушла к сэру Охламону... Пойду-ка я, с горя, подвиг совершу, что ли? То ли победить дракона, испепелившего замок сэра Дегенерата? То ли разобраться с людоедом, терроризирующим деревеньку сэра Полудурка?" Времена меняются, и от моих подвигов пользы нет никому. А что, драконы вымерли, людоеды тоже... Кого побеждать, так разве что арабских террористов, расползшихся по всему миру. Так на то они и террористы, что их черта с два найдешь, а иначе и их бы положили до меня другие герои, мучающиеся от любовных переживаний. Так что оставалось мне только по крышам лазить, да шею себе сворачивать.

— Может не надо, а? — опасливо спросила Света. — Там, на крыше, все таки "сота" стоит...

— И что? — мной все больше овладевал азарт искателя приключений. Заброшенный санаторий, в который мы сейчас наверняка пролезем! Да, парадный вход заперт, зато есть лазейка наверх, а оттуда, с козырька, наверняка найдется выбитое окно, незапертая дверь черного хода и т.д.

— Может ее кто охраняет?

— Светик, ты в России, или где? Когда у нас кто-то что-то охранял? У нас даже сторожа на морковном поле эту самую морковку сами воруют... В промежутках между сном и пьянкой!

— Ну ладно, полезли! — согласилась она. — Но только на козырек! Не дальше.

— Да никогда в жизни! — воскликнул я, — Чтобы я полез дальше козырька...

Света тяжело вздохнула, но заковыляла за мной по скрипучей лестнице наверх. Ну и пусть эту уступка мне с ее стороны объясняется только тем, что она чувствует себя виноватой... Правильно чувствует! А я имею право этим воспользоваться — заслужил!

Собственно, на козырьке "Барабы", достаточно широком для того, чтобы на нем можно было заниматься бегом, не было ничего особенно интересного. Правда тут же нашелся лаз внутрь — разбитое окно, на скорую ногу заколоченное уже кем-то оторванным листом фанеры, на что я неприминул указать Свете, мол, путь вовнутрь нам открыт. Она лишь покачала головой, и я не стал настаивать. Для меня забраться в "Барабу" и, быть может, натаскать оттуда памятных трофеев (если их, конечно, не растащили до меня), стало делом принципа. Так что, в крайнем случае я мог просто забраться туда один, послав Свету с ее предрассудками и страхами куда подальше.

По крыше перехода, соединявшего главный корпус с другим строением, я добрался до его окон и заглянул вовнутрь сквозь пыльное стекло, бликующее мне в глаза солнечным светом. Видеть что-то внутри можно было лишь приложив руку к лицу, на манер козырька, защищающего от солнца, и прижаться вплотную к стеклу, поэтому угол обзора был предельно мал... Одноэтажное помещение с высоким потолком, напоминавшее снаружи спортзал, оказалось немалых размеров столовой. Разумеется, разграбленной и побитой донельзя. Пол, выложенный паркетом, давно встал на дыбы, видимо не вынеся обильной влаги, протекавшей через давно не ремонтируемую крышу. Столы, стулья, прилавки — все это было перевернуто и разбросано по углам, при чем, на первый взгляд, мебели было достаточно мало. Видимо, основную ее часть все-таки вывезли, а то, что осталось, местные вандалы (вроде меня) разбросали и доломали. В дальнем правом углу виднелась кухня, или, точнее, то, что от нее осталось. С трудом угадывались громадные котлы для варки пищи, да пара закоулков, ведущих в никуда.

Слева на стене красовалось огромное деревянное панно, вот только, что оно изображало, с моего ракурса было совершенно не видно — я стоял сбоку от него, и мог рассмотреть лишь какие-то изгибы выступающих частей, да полые промежутки между ними. И среди них...

Мое сердце сорвалось на бешеный ритм еще до того, как я осознал, что вижу перед собой. Видимо, интуиция и в самом деле основана на том, что подсознание обрабатывает информацию быстрее сознания... Когда же я присмотрелся к одному из углублений панно на стене, мой "моторчик" уже начисто сбился с ритма и работал отрывисто, выбивая гулкую дробь по стенкам грудной клетки.

— Света. — сдавленным голосом позвал я. — Посмотри сюда.

Она подошла, и я указал ей направление.

— Там, выпирает из панно... Или у меня опять глюки...

— У тебя постоянно глюки... — привычно отозвалась она, но тут же умолкла, и повернулась ко мне. Побледневшая и испуганная. — Там... Там же нога!

Я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь унять разбушевавшееся сердце. Приступ пока еще не начал тянуть из меня силы, и даже привычные разноцветные круги еще не появились перед глазами, но я знал, что все это не за горами. Впрочем, сейчас это волновало меня в последнюю очередь.

Я вновь заглянул в столовую, заставляя себя смотреть пристрастным взглядом, выискивающим в том, что висело на панно черты, НЕ напоминающие профиль ноги. Человеческой ноги! Бесполезно! Я отчетливо видел ее перед собой, выступающую из панно в свете солнца, льющего свои лучи с противоположной стороны здания. Нога. Возможно, две ноги, сведенный вместе и видимые мне в профиль. Судя по размеру и комплекции — нога маленькой девочки...

На память сами собой пришли слова таксиста, привезшего нас сюда. Что он там говорил о маленькой девочке, пропавшей не то в "Барабе", не то где-то рядом?

— Может это просто скульптура? — неуверенно предложила Света. — Ну, она вырезана на панно, ну нога и выступает наружу?

Мое воображение рисовало мне другую картину — девочка, лежащая на спине в небольшой нише панно, так, что лишь ее нога торчит наружу. Или еще хуже — она распята на стене, опять таки, в углублении, а ее ноги, повторяя контуры стены, видны нам... Черт!

Перед глазами растекся первый цветной круг, переливающийся всеми цветами радуги. Дыхательная гимнастика не помогала — мое сердце сходило с ума, если таковой, конечно, у него вообще был.

— Пойдем отсюда... — прошептала Света, озираясь по сторонам. — Сейчас вернемся в санаторий, позвоним в милицию...

— И выяснится, что это была всего лишь нога деревянной статуи, висящей на стене. — стараясь придать своему голосу твердость сказал я.

— Тогда никому ничего не скажем! — почти истерически закричала она. — Нам-то какое дело?! Давай просто уйдем отсюда.

Собственно, и мне этого тоже хотелось. Останавливали меня всего две вещи — первая, если я сейчас уйду, не проверив, что видел перед собой — игру света и теней, или действительно труп маленькой девочки, притороченный к панно в заброшенном санатории, то уже никогда не смогу спокойно заснуть. А если потом окажется, что это все же было тело... Оно являлось бы мне во снах до конца моих дней!

Ну а вторая — во мне взыграл уже знакомый мне дух геройства, обильно замешанный на пофигизме. Только что я рвался в бой, совершить какой-нибудь подвиг, пусть и чисто символический... А теперь, когда мне представляется реальная возможность совершить что-то важное — неужели я спасую перед опасностью. Да и чего мне бояться? Маньяка, который при нашем приближении затаился где-то внутри? Помнится, пол часа назад я жаждал смерти... Да и вообще, мое сердце намеревается разорвать мне грудь, приступ не снимается дыхательной гимнастикой, а это значит... Значит, что он не снимается вообще ничем. И либо сердце успокоится само, найдя нужный ритм, либо я упаду замертво через несколько минут.

Приступ мог доконать меня через минуту, а мог, потянув из меня силы, сам собой прекратиться через пол часа. Правда, аритмии такой протяженности я еще не переживал, и не знал, выдержу ли, но сейчас это волновало меня в последнюю очередь. В голову пробралась абсолютно идиотская мечта — умереть прямо сейчас, у Светы на руках, перед облепленным мухами трупом в заброшенной столовой! И пусть она в панике мечется по залу, думая, что ей делать с двумя телами вместо одного. Пусть припомнит все те разы, когда она не замечала, как подкашиваются мои ноги в момент очередного приступа! Вот как сейчас — она думала только о том, что висело на панно там, в столовой!

Я казался сам себе идиотом, но ничего не мог поделать с этим бредовым желанием напакостить ей своей смертью. Прямо таки "Разбежавшись прыгну со скалы..."

— Света! — с схватил ее за плечи и слегка встряхнул, насколько мне позволяла сделать это слабость во всем теле. — Мы должны пойти туда! Должны забраться внутрь, и убедиться своими глазами в том, что мы видели всего лишь деревянную ногу статуи...

— А если... — начала она.

— А вот "ЕСЛИ" — тогда и будем паниковать. Понятно?! Если ты не идешь — я иду один.

Я отпустил ее и направился к козырьку над главным входом, откуда через окно можно было забраться внутрь, идя медленно, но в то же время, стараясь ступать твердо — чтобы не выдать того, как мне было плохо и, просто-напросто, чтобы не упасть от усиливающегося головокружения.

Я пролез в дыру в окне. Света последовала за мной.

Наскоро сориентировавшись внутри я определил направление, и двинулся искать лестницу, ведущую на первый этаж, а оттуда — уже переход в столовую.

Меня отчаянно мутило, сердце вырывалось из груди, отстукивая сумасшедший ритм там-тама. Перед глазами плыла кружевная радуга, постепенно сменявшаяся белым туманом, и видя ее я понимал, что те пятнадцать минут аритмии, что я пережил однажды на фильме ужасов, были пределом, который я смогу вынести. Мозгу уже не хватало кислорода... Я старался не думать о том, что будет со мной следующую минуту.

Вокруг царил бардак и запустение. Листы бумаги, доисторические журналы "Советская медсестра", какие-то тряпки и даже детские рисунки — все это было в беспорядке разбросано по комнатам и коридору. В коридор, к тому же, кто-то вытащил из комнат всю поломанную мебель — кровати без ножек, пуфики без крышек, ошмотья тумбочек... Я периодически запинался об весь этот бардак, пошатываясь, словно пьяный, но продолжал идти вперед, фокусируя зрение на несколько шагов впереди себя.

Мы миновали лестницу и вышли в переход, по крыше которого только что проходили. Мне казалось, что стук моего сердца слышен даже на улице... Возможно, это было не таким уж преувеличением....

Споткнувшись о неровность пола Света потеряла равновесие и полетела вперед, рефлекторно схватившись за мое плечо. Ее рука задержалась на моей ключице всего секунду, но и этого ей хватило, чтобы понять, что со мной происходит.

— Кирилл! — шепотом позвала она и остановилась. Я обернулся к ней. — С тобой все в порядке?

Я промолчал, справедливо полагая, что моя мертвенная бледность и безумные глаза говорят сами за себя.

— Опять сердце, да?

— Есть маленько. — пробормотал я, оперевшись о стенку рукой и вновь глубоко дыша в надежде вернуть сердце на нормальный ритм.

— Давай уйдем отсюда. — предложила она. — Вернемся в санаторий, вызовем тебе скорую...

— Светик, я же уже объяснял тебе, что это бесполезно. — проговорил я, чувствуя, что даже этот короткий отдых пошел мне на пользу. Кругов перед глазами стало немного меньше. — Эти приступы не снимаются ничем! Они или проходят сами, или... Или проходят сами! А пока скорая доберется до нас, я уже раз пять ласты склеить успею. Да и вообще, то же самое могу сказать и о дороге в санаторий. Я могу просто не дойти.

— Тогда сядь, посиди! — она суетилась вокруг меня, словно наседка вокруг цыпленка. Это предложение, в принципе, было дельным. Сердце так все равно не успокоишь, зато всему остальному будет легче. Мозгу и так не хватает кислорода, а я еще расходую его на мышцы при ходьбе... Но и эту мысль я отмел.

— Нет. Понимаешь, мне нужно увидеть это панно! Если там ничего нет... ну, ты понимаешь, никого нет, то... Наверное, сердце успокоится. Наверное...

— Тогда пошли. Ты можешь идти?

— Могу. Только не очень быстро. Да и до столовой-то тут всего десяток метров.

Мы двинулись дальше, не этот раз гораздо медленнее. При чем, я отнюдь не уверен, что причиной тому было мое больное сердце. Скорее всего, мы просто боялись того, что можем увидеть, сделав очередной поворот. Воображение уже рисовало самые жуткие картины изувеченного мертвого тела. Ладони пробиты гвоздями, которыми она приторочена к панно... Лицо изрезано острым лезвие, и покрыто коркой запекшейся крови, а потому, когда мы войдем, нас встретит лишь взгляд безжизненных глаз, которые еще видны из под бардового месива... Или, быть может, проклятый убийц освежевал ее, вспоров от паха до самой шеи... К черту! Вполне вероятно, что мы зайдем, и дружно посмеемся над собственными страхами, увидев лишь панно, из которого будет торчать вырезанная деревянная нога, которую мы и увидели в окно. Посмеемся... если у меня останутся на то силы.

Мы вошли в столовую и замерли в дверях, боясь посмотреть налево. Туда, где на стене висело громадное панно. Один — два шага вперед, поворот головы, и мы сможем увидеть... Увидеть что?!

Втянул носом воздух. Никакого запаха разложения и тлена. Воздух был чист... Это о чем-то говорило, но все же... Быть может, труп повесили здесь только сегодня. Я прислушался, но услышал только свой собственный шум в ушах. Никакого жужжания мух. Быть может, они еще не успели слететься.

Я сделал три шага вперед, слыша, что Света шагает следом, но все еще боялся повернуться. Краем глаза я уже видел панно. Оставалось лишь заставить себя повернуть голову и обратить на него взгляд, затуманенный радужной пеленой.

— Кирилл. — тихо позвала Света. — Давай уйдем. Я боюсь смотреть!

— Не смотри. — отозвался я, и повернулся на девяносто градусов влево.

Панно изображало корабль, не то несущийся по морю на раздутых парусах, не то вообще летящий по небу. Вокруг него парили чайки, нор лично мне они напомнили летучих мышей, вампиров, жаждущих свежей крови. А вот крови не было и в помине! На заднем плане был виден капитан, разглядывающий что-то в свою подзорную трубу, а на переднем плане восседали четыре деревянных фигуры, одна в профиль, три в анфас, при чем одна из них сидела на бору корабля, свесив с него ноги, которые и выдавались из панно на добрые двадцать сантиметров.

Я облегченно выдохнул и повернулся к Свете, которая так и стояла с закрытыми глазами.

— Что там?! — спросила она.

Не смотря на то, что моя голова звенела, как колокол Бухенвальда, а ноги подкашивались от усталости, я улыбнулся собственной глупости. Принять ноги скульптуры за человеческие, увидеть в этом труп девочки, пропавшей, со слов таксиста, где-то в этих местах, и заработать на этом сердечный приступ — так мог воистину только я.

— Обернись и посмотри. — Сказал я. — Статуя, черт бы ее побрал!

Не в силах больше держаться на ногах я опустился прямо на грязный пол и свернулся в клубок, слыша, как в каждой клеточке тела отдаются удары сердца. Приступ не прекращался — сердце не желало возвращаться на нормальный ритм работы.

— Кирилл! — испуганно воскликнула Света, и опустилась рядом со мной на колени. — Что мне делать?!

— Сейчас пройдет. — отозвался я. — Должно пройти.

Сколько уже продолжался приступ? — Я окончательно потерял счет времени. Пять минут? Десять? Каков мой предел? Похоже, сейчас я его и узнаю.

— Может я сбегаю за помощью?!

— Опоздаешь. — тихо отозвался я. — Сколько раз тебе говорить, что это не лечится? Или он прекратится сам, или... Или не судьба.

Света заплакала, уткнувшись головой в мое плечо. Я протянул, было, руку, чтобы погладить ее по голове, но тут же положил ее на место. Не стоит. Я больше не ее... Она больше не моя. И даже если мне суждено умереть сейчас, в чем я, лично, сомневался не смотря ни на что, то пусть я и умру один. Не так, как принято умирать в голливудских фильмах — сжимая руку возлюбленной. "Тебе плохо, любимый? — Да, любимая. Я Люблю тебя! — Ты не умрешь? — Нет, любимая, я всегда буду с тобой.... — Да умирай же ты, наконец, а то скоро пятисотая серия кончится!" Не хочу так! Не хочу!

Я лежал на полу, вслушиваясь в свое сердце и во всхлипы Светы. Время перестало существовать — оно растянулось в одну бесконечную минуту, разворачивающуюся в вечность. Как-то давно я, еще будучи голографистом, любил шутить, что мир — это голограмма. Из точки может развернуться гора, а гора может свернуться в точку. Реки движутся на север, но север, вдруг, может стать югом... Все нереально, все абстрактно и относительно. Нет ничего вечного, но нет и ничего бренного. Бренность — фикция, а смерть — лишь тот момент, когда ты разворачиваешься во что-то другое, подчинясь воле солнечных лучей, падающих на голограмму, имя которой мир. Сейчас я отчетливо ощущал, что все эти слова правда. Я не знал, меняется ли мир вокруг меня, или я меняюсь внутри мира, но изменения происходили.

С каждым ударом моего сердца, бьющегося с неравномерными интервалами, я чувствовал, что становлюсь другим человеком. Другим изнутри, а не снаружи... Зачем я жил? Чего добивался? Писал, надеясь, что кто-то прочтет мои работы и взглянет на мир по-новому. Приходил в самые бездарные газеты, надеясь поднять их из кризиса, возвести на печатный Олимп... Но все мои усилия разбивались прибоем о скалу непонимания начальства и простой людской глупости. Я мечтал о том, что смогу изменить мир, но вместо этого мир изменил меня... Как там: "Он пробовал на прочность этот мир каждый миг... Мир оказался прочней."

Мир эгоизма, мир злости, ненависти и мести втягивал меня в себя. Голограмма мира разворачивалась, в то же время сворачиваясь в точку, которой был я.

Я открыл глаза, с удовлетворением отметив, что разноцветных кругов стало существенно меньше. Я глубоко вдохнул, чувствуя, что могу дышать. И только сердце продолжало отплясывать свой сумасшедший танец в моей груди.

Теперь я хотел жить! Глупы мысли о том, чтобы умереть вот так, на руках у Светы, вылетели прочь. Я хотел жить, чтобы испытать то, что еще не успел. Я никогда не купался в океане... Никогда не катался на слонах... наконец, я просто никогда не летал в самолете! Я хотел познать то, что еще не познал. Вывести формулу жизни и любви, определить все переменные в формуле ненависти... Столько еще не сделано, и столько всего я еще могу сделать!

Я попытался подняться на ноги, отстраняя Свету от себя. Он встала... Растрепанная, с красными, заплаканными глазами, коленями, перемазанными в серой пыли заброшенного санатория... Встала, и протянула мне руку.

— Тебе лучше? — глупый вопрос, и она сама это поняла, коснувшись моего запястья. Пульс неровный, если не сказать больше, и каждый удар сердца по-прежнему отдается во всем теле. Но, тем не менее, мне было лучше.

— Да. Немного. — ответил я. — Пойдем обратно. Мне просто нужно будет отлежаться в комнате.

Дорога через заброшенный санаторий тоже слилась для меня в одну минуту МОЕГО времени. Времени моего нового мира, в который я был втиснут разворачивающейся из очки голограммой, имя которой — жизнь.

Возможно, все, что я видел, следуя за Светой, ведущей меня за руку, было лишь галлюцинацией, порожденной мозгом, испытывавшим острую нехватку кислорода. А возможно, что все вокруг было галлюцинацией, а то, что я видел в эти несколько минут, было настоящим.

Свет сменялся темнотой, а темнота — светом. В темноте мелькали знакомые мне образы, а в свете, иногда заполнявшем мое сознание, я виде лишь себя. Себя, здорового, лишенного той бледности, что овладела мной сейчас, и улыбающегося какой-то своей победе. Я видел будущее?... Может быть. Я видел собственных родителей — отца, бросившего мою мать при моем рождении, и саму мать, держащую на руках новорожденного младенца. Меня?... Может быть. Ее лицо было серым. Она улыбалась, глядя на личико ребенка, но в ее улыбке был страх и усталость.

Я видел Свету, ведшую меня по коридорам "Барабы", и на ее лице также запечатлелось страдание.

Мимо меня промелькнул солнечный свет. Свет того мира, что долгое время казался мне реальным — я не помню, как мы выбрались из санатория, и как шли по тропике, ведущей у "Карачам"... Этот отрезок пути просто выпал у меня из памяти, и я лишь на секунду вернулся в этот мир, чтобы увидеть Свету, прижавшуюся к моей груди и солнечный свет, согревавший мое холодное лицо.

Затем разворачивающаяся голограмма мира вновь подхватила меня, и резким броском зашвырнула туда, где я и должен был быть. В пустоту! Пустота была светлой, как личико того ребенка, что я видел раньше. Словное мое лицо при рождении?... И я был в ней! В пустоте! И пустота была счастьем!

Я понял все, что хотел сказать мне мир! Подвиги во имя любви, смерть во имя жизни, все было бессмысленным. Все это не несло в себе счастья. Счастьем была лишь пустота, наполнявшая сейчас мою душу, и я вернулся к исходному моменту своей жизни. К счастью, переполнявшему меня в миг моего рождения, когда я впервые ощутил своей кожей этот мир, полный неведомых открытий. В тот миг я, будучи ребенком нескольких минут от роду, был счастлив, потому что еще никого не любил! Ибо любовь в мире, развернувшемся вокруг меня из точки, которой было мое сердце, была темнотой. Темнотой, таившей в себе множество опасностей.

— Счастье в пустоте! — произнес я, осознавая, что я вновь в реальном мире. Что тот мир вновь свернулся в одну точку, и точка эта, мое сердце, вновь стала биться ровно и спокойно.

— Что? — переспросила Света.

Я хотел ответить, но не сумел. Перед глазами расцвел яркий аленький цветочек с крутящейся сердцевиной, голову заполнил густой туман, и я повалился на что-то мягкое. Последним моим воспоминанием был запах свежей травы, а потом я вновь ушел в пустоту, казавшуюся мне прекрасной.

Когда я пришел в себя, за окнами уже царила ночь. Света спала рядом со мной, прижавшись влажной щекой к моему подбородку, и мне оставалось только диву даваться, как мы оба ухитрялись умещаться на моей кровати.

Я зашевелился, разминая затекшие руки, и она тут же проснулась.

— Ты как? — с трогательной заботой в голосе спросила она.

— Нормально. — ответил я, оглядывая комнату. — Что было?

— Ну... Мы вышли с тобой из "Барабы", и я вела тебя обратно за руку. Ты шел, как лунатик, бормотал что-то себе под нос, и... И твое сердце билось так, что я думала, вот-вот выскочит из груди. — она поднялась с кровати, потянулась и так буднично и повседневно спросила, — Тебе чаю сообразить?

— Нет, не надо. Ты, лучше, расскажи, как я тут оказался.

— А мы почти до "Карачей" дошли, были в нескольких шагах от грязелечебницы, когда ты словно в себя пришел. Я ж тебя за руку держала, и тут чувствую, сердце перестало биться... Подумала, что... В общем... Ну, ты меня понял. И тут ты говоришь что-то про какую-то пустоту, и падаешь как подкошенный. Я закричала, люди сбежались, пульс тебе прощупали, а он ровный, как будто ничего и не было. Ну и, в общем, тебя принесли сюда, врач тебя осмотрел и сказал, что тебе надо просто отдохнуть.

— И сколько я проспал? — судя по тому, что творилось за окном, вопрос был достаточно глупым. Дрых я капитально... — Сколько сейчас времени?

— Почти двенадцать часов. — улыбнулась Света, и тут же добавила, — И проспал ты почти двенадцать, и сейчас почти двенадцать.

— Полночь. — улыбнулся я. — Время выходить на охоту.

— Не поняла...

— Я пойду, прогуляюсь. — я уже встал с кровати и пытался всунуть ногу в туфель.

— Я с тобой. — тут же бросилась ко мне Света. — Теперь я тебя одного никуда не отпущу.

"Кто тебя будет спрашивать?" — хотел сказать я, но передумал.

— Свет, — я отстранил ее от себя, — Со мной все в порядке, и ничего больше не случится. Я проспал пол суток, и черта с два сейчас усну, если вновь завалюсь в постель. Мне нужен свежий воздух, нужно прогуляться и многое обдумать. А ты, как раз наоборот, здорово устала. Ведь ты же наверняка ухаживала за мной все это время? Да? Вот и ляг, поспи...

— Что тебе нужно обдумать? — спросила она, отходя в сторону и позволяя мне взять из шкафа куртку.

— Нас. — коротко ответил я.

— Понятно. — прошептала Света, и я, в последний раз взглянув в ее глаза, вышел.

На улице громко пели сверчки — как им, собственно, и положено в это время суток. Санаторий медленно погружался в сон, и лишь в единицах окон все еще горел свет. Я вышел в ночь и, миновав пространство, залитое светом фонарей, зашагал к озеру.

Мне и в самом деле многое нужно было обдумать. Все то, что я осознал сегодня в течение нескольких минут. Да и Свете я не соврал — о нас мне тоже стоило подумать, и принять окончательное решение, зародившееся у меня в голове перед тем, как я потерял сознание. Просто теперь я знал, что представляет собой озеро на самом деле, и чего хочет от меня.

Сердце... Знак, поданный мне озерной шухеренью в ванне с теплой рапой. Намек и на причину всех моих бед, и на сделку, которую мне предлагало озеро.

Сердце... Мой маленький моторчик, который в последнее время все хуже и хуже выполняет свои функции. Почему? Ответ крылся в нем самом — в сердце, которое во все времена считалось символом любви. В нем самом, а значит и в любви, как таковой. Это и было тем, что хотела сказать мне Пустота, увиденная мной во время приступа.

Счастье — в пустоте, а не в любви. Любовь приносит боль и страдания, в моем случае — сердечные в прямом смысле этого слова. Светины слова "Ты — не он", повергли меня в шок именно потому, что я любил ее. Последний приступ случился со мной из-за того, что я испугался за померещившуюся мне девочку, прибитую к панно. Из-за того, что я любил ее, не зная даже, кто она. Из-за этой проклятой абстрактной любви ко всему человечеству, которому плевать на меня, да и на само себя тоже. В этом Света была права, говоря мне о моей мечте стать школьным учителем... Ну окончу я педучилище, приду в школу, и передо мной будут сидеть три десятка оболтусов, которым наплевать на меня, на мой предмет, и на школу вообще!

Даже приступ, едва не сваливший меня на "Темных водах" — фильме, который мне напоминала местная ванная комната, самом жутком фильме ужасов, виденном мной за всю жизнь — и тот имел своей причиной все то же чувство. Любовь! Любовь и сопереживание героям на экране! На этом и держится хороший фильм ужасов — прежде, чем пугать зрителя, нужно "затащить" его на экран. Заставить сродниться с героями, полюбить их... Так что, когда на них нападет чудовище, зритель автоматически примерит их ситуацию на свою шкуру, и... Либо залезет под кресло, либо умрет от инфаркта.

Все беды мира от любви! Страх матери за сына, который сел на иглу. Страх сына, севшего на иглу, что мать выгонит его из дома... Страх любящего потерять любимую... Кто-то из наших попсовых звезд как-то распевал: "Любовь провоцирует страх. Пока я боюсь — я люблю..." В кои-то годы и в попсе наклюнулась серьезная идея.

Отказаться от любви... Жить пустотой! Пустотой души, заполняя ее знаниями о мире — вот, в чем смысл жизни. Жизни без страданий и без предательства! И я точно знал, как этого добиться. Знал, что смогу отказаться от любви! И еще, знал, чего я хочу от Озера.

По асфальтированной дорожке, ведущей к пирсу, прохаживалась низкая коренастая фигура. Старик вновь был на своем боевом посту — следил, чтобы никто не попал в пасть озеру.

— Анатолий Сергеевич. — окликнул я его.

— А, это ты... — на секунду он напрягся, но затем, узнав меня, расслабился вновь. А зря. Я пришел сюда не легенды об озере слушать. — Что, не спится?

— Не спится. — согласился я. — Знаете, я вот тут о чем подумал...

Старик инстинктивно приблизился ко мне, и я коротко ударил его по переносице. Он обмяк, начал заваливаться назад, но я успел подхватить бессознательное тело. Приложив руку к пульсирующей венке на шее, я убедился, что он жив — того и надо, иначе, если я прав, конечно, озеро может и не принять меня. Нанося удар я больше всего боялся именно этого — того, что ударю слишком сильно, и отправлю хиленького старика к праотцам.

Я подхватил разом потяжелевшее тело на руки, и зашагал по скрипучим доскам помоста, ведущего в центр озера. Что ж, старик, долго ты бегал от озера... Долго боялся даже подойти к нему. Однако, думаю, оно не забыло тебя.

Вода ожила под моими ногами, с силой ударяясь о столбы, удерживающие пирс над озером. Спокойное озеро, вдруг, разгулялось, подобно штормовому морю — полуметровые волны вставали над его поверхностью, обнажая илистое дно... Впрочем, об илистом дне я мог только догадываться, потому как не видел ничего, кроме лица старика. Вокруг сгустилась непроглядная тьма, и даже пирс в свете луны я видел лишь урывками.

— Успокойся. — прошептал я озеру. — Дай мне добраться до твердого места, и там мы с тобой поговорим.

И Озеро услышало меня. Теперь, когда оно вновь обратилось в идеально ровную гладь, в которой отражались все звезды вселенной до единой, я не сомневался больше ни в том, что оно и в самом деле живое, ни в том, что оно разумно. Оставались лишь сомнения по поводу самого моего плана — примет ли оно мое предложение, или попросту не позволит уйти живым этой ночью.

Я дошел до пирса, и положил тело старика на перила, чувствуя, как гудят онемевшие от тяжести руки.

— Ты узнаешь его? — спросил я. Озеро утвердительно ударило небольшой волной о столб в основании пирса.

— Давно это было... — озеро вновь согласилось.

— Ты все еще хочешь забрать его?

Старик зашевелился, приходя в себя, но это уже не имело значения. Озеро ответило утвердительно... Прямо передо мной из воды поднимался гибкий столб, покачивающийся из стороны в сторону, и я готов был поспорить, хоть и не видел этого в темноте, что его венчало лицо Анатолия Сергеевича.

— Забирай! — я спихнул старика в воду, и он погрузился в озеро не издав даже всплеска. Ни шума борьбы, ни звука, ничего! Озеро должно быть мне благодарно за то, что он был оглушен. Впрочем, я не думаю, что оно не смогло бы справиться со старцем, пусть и весьма бодреньким для своих лет.

Водяной столб исчез, и по гладкой поверхности озера промчалась волна — оно перемещало теперь уже мертвое тело ближе к центру, на глубину... Замечательно! Мой подарок пришелся ему по вкусу.

— Поговорим? — крикнул я.

— Я знаю, кто ты. Точнее — что ты!

Волны легонько бились об основание пирса. Озеро давало знать, что все слышит и, вероятно, пока лишь молчаливо кивает — мол, продолжай дальше.

— Ты — громадный аккумулятор энергии!

Более сильный удар — оно заинтересовалось моими словами.

— Я не знаю, как это у тебя получается, и зачем тебе это, но я понял, зачем ты существуешь.

Волны всплеснулись со всех сторон. "И зачем же?" — говорили они мне.

— Ты убиваешь тех, кто, как тебе кажется, обладает большой энергией, забирая, таким образом, ее себе! А затем ты перераспределяешь ее между всеми остальными. Между всеми теми, кто приезжает сюда в надежде на чудо. Интересно, на сколько язвенников хватает одного трупа? Одного полностью высосанного человека? На сотню? На тысячу? Да, еще и чайки — видимо, чтобы поддержать собственные силы, ты убиваешь птиц, не так ли?

Оно внимало, и соглашалось со мной. Я и не сомневался в том, что мои догадки верны!

— А иногда ты предлагаешь обмен...

Озеро отхлынуло от пирса, словно говоря: "Вот ты и подошел к тому, ради чего ты здесь!" Я понимал его без слов. Я чувствовал его мысли!

— Жизнь одного человека, в обмен на жизнь другого. Приехавший сюда курортник, умирающий от рака, отдает тебе свою жену... Приводит ее сюда, или, возможно, поступает с ней так, как я только что поступил со стариком. Отдает тебе ее жизнь, а ты, в обмен, возвращаешь ему его собственную! Так.

"Иногда" — согласилось озеро.

— Не этого ли ты хочешь от меня?

Оно ждало. Как и подобает опытному бизнесмену оно ждало, пока я не заговорю об этом сам. Пока я сам не внесу предложение, к которому оно меня подталкивало.

— Хочешь ее? Светлану. Мою девушку.

Озеро всколыхнулось, не в силах сдержать своего возбуждения.

— Значит, хочешь! Тогда бери!

"А что взамен?" — спросило оно.

— Мое сердце. Ты можешь вылечить его? Избавить меня от этих приступов?

"Могу".

— Договорились?

"Да". — озеро ответило не плеском. Оно выдохнуло это слово, легким порывом ветра промчавшееся над его поверхностью.

— Через пол часа она придет сюда. Я уверен в этом — она будет волноваться за меня, и отправится меня искать. Она обязательно придет на пирс, и тогда...

"Будем ждать". — согласилось озеро.

Ждать пришлось дольше, чем я ожидал — почти час. То ли Света заснула, в чем я, лично, сомневался, то ли долгое время думала, что все в порядке, и я все-таки вернусь в комнату сам. А, может быть, благодаря своей глупости, просто не сразу поняла, где меня искать. Скорее всего последнее.. Однако, спустя сорок — пятьдесят минут она все же вышла на тропинку, ведущую к пирсу. Увидев ее я двинулся навстречу, стараясь производить как можно меньше шума. Конечно, второго Анатолия Сергеевича, несущего по ночам вахту возле озера, здесь нет, но мало ли, кто может увидеть нас здесь...

— Света... — тихо позвал я, дойдя до середины помоста. Она явно уже давно увидела темную фигуру, двигавшуюся к ней, но, вероятно, не узнала в ней меня. Теперь у нее не оставалось сомнений, и она сделала первые шаги ко мне.

— Что ты тут делаешь? — спросила она.

— Стою и смотрю. — ответил я. Мы поравнялись, и я взял ее за руку, ощутив теплоту ее кожи. — Пойдем, я покажу тебе что-то удивительное.

Она не колеблясь последовала за мной. Наивная! Неужели она всерьез думала, что я позабыл все обиды, и готов как и раньше целовать ее, обнимать, и, как и раньше, любоваться вместе с ней на звезды?

Нет! К черту любовь! Я вернусь из этого санатория другим человеком, любящим только пустоту.

Я приобнял ее за талию, и чуть ускорил шаг. Нужно было заканчивать с этим побыстрее... Я боялся, что не смотря на поздний час кто-то может увидеть, что произойдет, и тогда... Тогда конец придет и мне, и озеру. И еще... Еще я боялся, что не смогу отдать ее! Боялся, что не смогу похоронить ту последнюю искорку любви, теплившуюся в моем сердце.

И сердце вновь сорвалось с ритма! Света не могла не услышать, как оно начало отчаянно биться о грудную клетку, хотя бы потому, что крепко прижалась ко мне.

— Кирилл! Твое сердце! — воскликнула она.

— Ничего страшного. — ответил я, сжимая зубы. Опять! Опять боль из-за любви. Из за призрака любви, давно уже ушедшей.

До пирса оставалось буквально пара шагов, но Света остановилась, положив руку мне на грудь. Впрочем, какая разница, сбросить ее в воду на два метра ближе, или на два метра дальше? Эффект будет один.

— Эй, ты! — позвал я, — Ты готово?!

Света подняла на меня удивленные глаза, и мое сердце еще более ускорило свой бег, ибо даже в темноте я узнавал каждую линию ее лица! Я видел ее глаза, большие, глубокие, карие в центре и зеленоватые по краям, и читал в них страх. Страх за меня.

Но видел я и еще кое-что. Вода позади нее, поднялась, образуя нечто вроде гигантского цветка розы, готового сомкнуться над головой того, кто окажется в его центре.

— Значит готово. — сказал я, и резко ударил Свету в лицо, метя под подбородок.

Ее зубы клацнули друг о друга, и она, нелепо раскинув руки, ухнула вниз, с полуметровой высоты, прямо в смертельные объятия озера. Вода сомкнулась над ней и забурлила, прижимая ее ко дну. Здесь, на мелководье, озеро было не так сильно — именно поэтому оно предпочитало пожирать людей, заплывших на его середину, где глубина составляла почти два метра... Здесь же, где глубина не достигала и полметра, вырваться из его лап было вполне возможно. Я надеялся только на то, что мой удар отключит ее хоть ненадолго, и позволит озеру утащить на глубину...

Света вырвалась из воды, подобно ракете, выпущенной с подводной лодки. Хватая ртом воздух и силясь позвать на помощь, она ухватилась руками за край помоста, и вновь посмотрела на меня. Теперь в ее глазах не было беспокойства, или любви. Только страх, животный ужас перед неведомым. Страх смерти...

— Помоги... — прохрипела она, выплескивая из легких соленую воду. — Пожалуйста, помоги!

Волна накрыла ее сзади, таща обратно, а я сопроводил это движение ударом ноги в лицо. Она вновь исчезла в бурлящей воде и, на этот раз больше не показалась над поверхностью. Какое-то время я еще мог различить, как под водой, в сторону центра озера, перемещается черная тень, а затем пропала и она.

— Ну? — спросил я. — Ты довольно?

Утвердительный плеск был мне ответом.

— Наш договор в силе?

Еще один утвердительный плеск.

Неожиданно я понял, чего оно хочет от меня и без раздумий повиновался. Я сбросил одежду на доски пирса и нагишом спустился в воду.

— Ну?

Вода подхватила меня и бережно, как мать несет своего ребенка, понесла прочь от пирса, к центру. Странно, но я не боялся того, что оно поступит со мной также, как с предыдущими двумя жертвами. Я был уверен в том, что оно не убьет меня.

Меня омывало теплыми течениями со всех сторон, и я чувствовал, как успокаивается мое сердце. Спустя минуту оно уже билось ровно и размеренно, а во всем теле воцарился непередаваемый покой.

Быть может, это и была та пустота, что я виде сегодня в ином мире? Быть может, даже, мир, что я видел, и был миром этого колдовского озера?

Вода несла меня обратно.

— Озеро... — спросил я. — Откуда ты?

Оно не ответило.

— Я имею в виду, кто тебя создал? Или ты существовало всегда?

Озеро неопределенно качнуло меня, не зная, как ответить. Оно знало ответ, я в этом не сомневался, но не знало, как передать мне его.

— Дьявол? Сатана, Люцифер... Он создал тебя?

Оно молчало. Это значит "Нет". Меня осенила неожиданная догадка...

— Озеро, а он существует? Дьявол...

Молчание. Может быть "Нет", а может оно просто не хотело отвечать. Мне, почему-то казалось, что все же первое.

— Тогда Бог?

Меня качнуло так, что я задел ногой дно. Я был уже у самого пирса.

— Да?! Я прав!

Новый толчок.

Я встал ногами на дно и стал подниматься по ступенькам на пирс.

— А зачем он сделал это? Волна холодной воды накрыла меня сзади, и я пулей выпрыгнул на доски, отфыркиваясь и матерясь. Видимо, это следовало понимать как "Не задавай идиотских вопросов!"

— Ладно. — согласился я, размахивая руками, чтобы согреться. — Больше не буду. Скажи мне, лучше, теперь я здоров?

"Да".

Я начал натягивать одежду на мокрое тело.

— Тогда до свидания, озеро... Мы с тобой еще увидимся.

Оно молчало.

— Тебе нужна еще пища? Я приведу...

Оно молчало.

Я пожал плечами и двинулся к санаторию, прикидывая на ходу, через сколько часов стоит сказать дежурной сестре, что моя девушка ушла гулять и так и не вернулась, и вызвать местную милицию...

Сестра облегчила мне задачу — она стояла в дверях, вслушиваясь в пение сверчком.

— О! Вот вы и вернулись. — поприветствовала меня она. — А что, ваша жена вас не нашла?

— Она мне не совсем жена, — улыбнулся я, — Мы просто очень любим друг друга. А что, она пошла меня искать?

— Да. Сказала, что вы ушли уже давно, и она волнуется, чтобы у вас не случился новый приступ. Ну, скажу я вам, и напугали же вы сегодня нас всех!

— Теперь со мной все в порядке. — мое лицо выражало крайнюю степень озабоченности. — А вот Свету я не встретил... Я был на озере, любовался на звезды... Надеюсь, с ней ничего не случится...

Три часа спустя весь санаторий стоял на ушах. Семь часов спустя милиционеры с собаками прочесывали лес, а мужики с баграми вовсю шарили в озере. В пресном, разумеется! Никому и в голову не могло придти искать ее тело в соленом.

На моих губах заиграла улыбка, когда я увидел свой дом в просвете между девятиэтажками. Еще пять минут, и я дома! Я смогу, наконец, бросить на пол эту чертову сумку и в полной мере осознать, что я вернулся домой. Что я больше не в санатории, в котором в течение последних суток каждый норовил высказать мне соболезнования и искреннюю надежду, что моя жена все же найдется. Интересно, с чьей это легкой руки Светлана стала моей женой?...

Еще там в моей голове созрел план. Теперь я здоров, но... У озера есть еще кое что, что оно могло бы мне дать. Вечная жизнь! Я стану его охотником, приносящим ему добычу, а оно, взамен, будет дарить мне частичку высосанной из тела жертвы энергии! Для этого нужно, во-первых, переехать в Карачи... Мать вряд ли согласится обменять квартиру в городе на квартиру в этом захолустном поселке, но... Можно будет просто отправить ее туда отдохнуть. Купить путевку на двоих всего на пару дней, а за эту пару дней многое может случиться.

Озеро получит новую жертву, а я стану единственным наследником. Главное — отрешиться от понятия "любовь"! Ее нет! Есть только пустота! И пустота умеет дарить радость!

Неожиданно мое сердце ускорило свой бег...

— Нет! — прошептал я, роняя сумку на асфальт. — Нет! Не может быть!

Бег перешел на неровный стук. Мой моторчик опять сбился с ритма! Но этого не могло быть! Озеро же...

В груди как будто что-то разорвалось, а следом за этим я почувствовал острую боль, пронизывающую все левую половину тела...

— Помогите! — прохрипел я, видя в разноцветных кругах, затуманивающих мой взгляд, лицо Светы, зовущей на помощь, и свой ботинок, ломающий ей переносицу. — Помогите!

Я и сам понимал, что звать на помощь поздно! Сколько раз я говорил Свете, что если один из моих приступов будет смертельным, то никакая "скорая" мне не поможет. Нее потому, что не успеет, а потому, что не сможет. Пролапс клапана неизлечим, а приступы, вызываемые им, не снимаются никакими лекарствами.

Я уже видел перед собой Пустоту! Громадную безликую Пустоту, манившую к себе, вот только сейчас я не хотел подчиняться ее зову. Как не хотела и Света, падая в объятия озера.

Чертово озеро! Вот почему оно промолчало, когда я попрощался с ним, сказав "До свидания!" Оно знало, что мы больше не встретимся. Ему достаточно двух жертв! Ему не нужен постоянный охотник, который может раскрыть его тайну. Пусть лучше он унесет эту тайну с собой в могилу.

В Пустоту...

Мое сердце больше не билось...

Сентябрь 2004 г.

Кирилл Кудряшов РАПА

49