19-21 главы

— Ферон, Ферон, слава Ферону! — кричали вокруг, крики раскатывались вдаль и снова рождались, как волны — и Нелей подумал, что, похоже, крики не срежиссированы, люди искренни в проявлении добрых чувств. Неясно было, как относится к этому сам тиран. Но на ещё один чётко услышанный Нелеем (и, видимо, самим Фероном) крик ("в море Ферона!" (1.)) он ответил только быстрым взглядом и усмешкой, в которой не было ни раздражения, ни угрюмости — так реагируют на рискованную, но остроумную, шутку в театре, куда он и направлялся.

1.На дорическом диалекте "таласса" — "море", а "фалара" — "слава". Таким образом, слова похожи, при произнесении вслух и громко — ещё больше похожи, но замена пары звуков превращает хвалу в призыв к расправе.

— А далеко ли до театра? — спросил Нелей у стоявшего справа молодого мужчины. — Прости, но я недавно в этом городе...

Тот вежливо указал рукой:

— Вот по этой улице — не больше половины стадии. Спеши, мест на всех может и не хватить.

— Благодарю тебя, — кивнул Нелей и начал проталкиваться на освободившуюся от процессии мостовую — по ней спешили в указанном направлении множество других людей...

...Вход в театр был платным — в отличие от Сиракуз — и стоило это два обола. Деньги невеликие, однако, конечно, не у всех они есть... Но Нелей заметил, что многие отдают на входе не деньги, а небольшие глиняные кружочки — и вспомнил, как отец рассказывал: в некоторых городах, где театр платный, беднякам (и ещё кое-кому по заслугам) выдают каждый месяц метки, по которым можно всё-таки пройти на зрелища, ничего не платя, за счёт города.

При виде настоящей человеческой реки, текущей в широкие ворота, над которыми изваянная из розоватого камня Мельпомена осеняла входящих венком в простёртой лёгким жестом руке — Нелей и правда заопасался, что места не хватит. Но распорядитель на входе спокойно принял у него диобол, даже не взглянув на мальчика — и Нелей вступил на дорожку-лестницу, с которой можно было попасть на расходишиеся от неё полукольцами ряды сидений. Нелей понял, что соскучился по театру — и сейчас просто-таки с наслаждением оглядывался по сторонам, всем существом своим впитывая весёлый шум вокруг. Акрагантский театр Посейдона был меньше привычного мальчику сиракузского, но — новей и, как ревниво отметил Нелей, изящней построен и богаче украшен. Даже каменные скамьи, возносящиеся вверх амфитеатром, были покрыты свежими тростниковыми плетёными матами, тут не имелось нужды приходить со своими подушечками.

Места, кстати, были уже почти все заняты, хотя многие люди ходил туда-сюда, разговаривали, обменивались репликами со знакомыми, что-то покупали у разносчиков, тоже сновавших между рядами. Но Нелею удалось отыскать место неожиданно быстро — подвинулся с улыбкой какой-то старик, тут же, впрочем, переставший обращать на севшего рядом со словами благодарности мальчишку внимание.

Нелей только-только успел как следует устроиться и ещё раз оглядеться — раздался звонкий гром труб и распорядитель в наступившей почти полной тишине объявил о начале праздничных представлений комедией "Безделье и ночи" (1.). Название было встречено хохотом, а кое-где — возмущёнными свистками и улюлюканьем, но на сцене уже появился одетый толпой плакальщиц хор, мрачно затянувший -

— Во трудах ослабевая,

Днём спины не разгибая,

Лишь о ночи о манящей

Думал наш герой пропащий...

1.Аллюзия на знаменитую поэму Гесиода "Труды и дни".

...Комедия была написана и поставлена на деньги какого-то купца, имя которого не говорило Нелею ничего совершенно (но и оно вызвало тут и там весьма противоречивые крики — видимо, для местных хорег (1.) был человеком известным...), Эпихармом. Нелей гордо сел прямее. Хотя, если честно, к своему стыду он был мало знаком с творчеством этого своего земляка и сейчас слушал и смотрел с интересом, временами громко хохоча в искренном восхищении от остроумия сцен, причём в основном не грубо-приземлённого, как часто бывает в комедиях, а весьма утончённого.

1.В эллинских городах — человек, добровольно или по государственной разнарядке несущий финансовые хлопоты конкретной театральной постановки.

Вот некий пройдошливый и умный должник (тот самый "пропащий герой") наотрез отказывается возвращать долг терпеливому заимодавцу, аргументируя это ни много, ни мало... трудами Гераклита о постоянном изменении вещей и сущностей!

Я рад бы был с тобою расплатиться,

Но... посуди — с чего мне это делать?!

Долгов не делал я. Другой взял деньги...

Нет, погоди, чего ты рот разинул?!

Дослушай — вот как говорит мудрейший,

Учёнейший и славный Гераклит:

В природе что ни миг — то измененья

Во всех вещах проходят неуклонно.

Вот, посмотри: река. Вода струится...

И что ни миг — то разная вода!

Так и с людьми, и, ты заметь, с деньгами!

И разве деньги, что ты одолжил,

Так, неизменны, в кошеле лежали?!

Нет, нет и нет! Давно преобразились

И деньги, да и самый кошелёк!

Так как же можешь ты, наглец пустой,

Чужое требовать себе в уплату?!

И от кого?! Я тоже изменился!

Ты дал не мне. Не я те деньги взял.

И сами деньги тоже не мои —

И не твои, и деньги ли вобще?!

Замороченный вконец и озлобленный заимодавец пускает в ход самые простые и весомые аргументы — кулаки. Ему грозит суд за избиение. Но он, возмущённый, неожиданно возражает судье:

Но бил не я! Согласно Гераклиту

(Ужель о Гераклите ты не слышал?!),

Со мной произошло преображенье

За краткий срок, что был между ударом

И этим вот судом. Не я ударил!

И спрашивать с меня — гневить богов!

Видимо, хохот Нелея был хорошо слышен, потому что подвинувшийся старик время от времени улыбался, по-доброму поглядывая на мальчика, а сидевший ниже напротив Нелея мальчишка нет-нет, да и оборачивался — тоже с улыбкой. Но Нелей немного насторожился, когда — уже на выходе из театра, в медленно тянущейся и оживлённо обменивающейся впечатлениями плотной толпе — этот самый мальчишка окликнул его и подошёл — опять же с улыбкой. Мальчик был примерно одних лет с Нелеем, аккуратно одетый, шапка бронзового цвета кудрей — убрана алой лентой, ремни сандалий — с бронзовыми пряжками вместо простых завязок... Видно было, что к посещению театра он относится ответственно.

— Понравилось? — словно у старого знакомого, спросил он. Нелей пожал плечами. — Так тебе не понравилась комедия?! — удивился и, похоже, обиделся мальчик. — Я же видел, как ты хохотал...

— Нет, комедия мне очень понравилась, — возразил Нелей. — Просто речь не о комедии, а об учении Гераклита. Я не согласен с ним.

Взгляд мальчишки стал немного удивлённым. Он оглядел Нелея с головы до ног — явно безо всякой задней мысли, но очевидно и недвусмысленно прикидывая возможность того, что явный слуга, пусть и свободный, рассуждает о философии — и чуть удивлённо спросил:

— Ты знаешь о Гераклите?

Нелей мысленно ругнул себя, но потом решил, что это, в общем-то, ничего — и ответил:

— Да. Возможно, как философское учение, оно и привлекательно. Но этот сиракузянин Эпихарм хорошо показал, как губительно могут использовать это учение в насущной жизни люди нечестные. Если задуматься об этом, то комедия вовсе не смешна, а скорей жутковата.

Мальчик склонил голову к плечу, в его взгляде был теперь уже уважительный интерес. Он медленно сказал:

— Мудрец Эпихарм — если говорить не о творце комедий, а именно о философе! — как раз учит о том, что вещи — вечны и вечна самотождественность; верно, он согласится с тобой, если услышит. Что ж, возможно, он и прав насчёт последнего — я и сам считаю, что души людей вечны в этом мире, лишь меняют они телесные обличья, которые слагают четыре первоэлемента: земля, вода, воздух, огонь. Но вечность и неизменность вещей — не лучшая идея, на мой взгляд.

Теперь и Нелей тоже заинтересовался и в свою очередь окинул мальчишку внимательным взглядом. А тот чуть поклонился, сделав изящный жест правой рукой, и представился:

— Эмпедокл, сын Аристея. Как же зовут тебя?

Нелей мысленно ругнулся снова. И сказал хмуро:

— Нелей. Я слуга из дома благородного Филоса.

Эмпедокл чуть склонил голову к плечу. Спросил — в его голосе не было насмешки или пренебрежения:

— Слуга? Я видел, как ты танцевал в школе Филекта. Обратил внимание сперва из-за твоих волос, а потом присмотрелся... У тебя талант. И ты много знаешь. Ребята, которые учатся со мной, имеют благородных отцов, но почти все и не слышали о Гераклите, а на этой комедии, уверяю тебя, смеялись громче всего над то и дело отпадавшим у Гефеста членом.

— Я много читаю, когда выдаётся свободное время, — сказал Нелей и внутренне поёжился: сейчас он примерял на себя маску Бромия, и это было... странно и неприятно. — И мне многое интересно.

— Мне тоже, — вздохнул Эмпедокл. Мальчишки уже шли по боковой улочке, почти безлюдной. — Мне интересно столь многое, что в мысли о вечности души я нахожу некоторое утешение: у неё будет время познать если не всё, то, по крайней мере, многое... Ведь я был мужчиной, женщиной, рыбой, птицей, зверем... и кто знает, сколько ещё обличий поменяет моя душа?

— Ты и правда веришь в это? — с интересом спросил Нелей. Эмпедокл весело рассмеялся:

— Я не знаю, если честно. Но мне приятно так думать. И потом, если бы было иначе — откуда у людей странные сны, где мы видим места, в которых никогда не бывали? Они снятся даже рабам... И разве у тебя не случалось наяву такого: ты оглядываешься и понимаешь — уже не в первый раз переживаешь ты этот момент?

— Гм, да, пожалуй... — согласился Нелей. — Это было бы неплохо, но тогда, получается, душа не сохраняет воспоминаний о своих прошлых воплощениях. И что в этом толку для моего "я"?

— Я учусь в школе у Симонида Кеосского, известного поэта; ныне живёт он при дворе Ферона и учит детей из хороших семей, — сказал Эмпедокл. — Я был бы рад, если бы и ты оказался в этой школе. Учитель говорит примерно так же, как сказал сейчас ты. И его интересно слушать, хотя я почти никогда с ним не согласен.

— У меня тоже был учитель-поэт, — сказал Нелей, помолчав — они шли неспешно, плечо в плечо, как старые друзья. — Совсем не знаменитый, но... но великий. А я понял это, только когда злые люди убили его, Эмпедокл.

21.

С утра в праздничный день у Бромия было мрачно-бунтарское настроение. Он сумрачно наблюдал, как Нелей примеряет купленное ему праздничное одеяние, бросал косые взгляды на большой венок, благоухавший на ложе друга — и бурчал:

— Совершаются вокруг такие события, а я сижу в четырёх стенах и сам ничего не вижу, питаюсь твоими рассказами! А потом говорят о людях, писавших исторические книги: мол, они столько выдумали, а ещё больше пересказали неверно! А что им было делать, если их вот так запирали... — Бромий в горе смешивал свою личную судьбу с судьбой всех писателей мира.

— Ну если так получается, и тебе нельзя никуда выходить... — Нелей проверил застёжки на плечах, краем глаза рассмотрев, что на подъездной дорожке дома двое слуг придерживают парную колесничную запряжку: поедем на колеснице?! Внутри Нелея всё запело восторженно, но Бромия всё равно было жалко... — Подожди, скоро наше дело тут закончится, и...

— Ладно, — вздохнул Бромий, махнув рукой. Признался: — Я просто очень хотел посмотреть, как ты будешь танцевать.

— Я для тебя потом станцую, — предложил Нелей, завязывая сандалию. Бромий хмыкнул возмущённо:

— Очень мне надо! Я там хотел посмотреть, в театре, что тут непонятного... Ну да ладно. Да пребудет с тобой удача волей богов, — это Бромий сказал искренне, встав и чуть поклонившись другу.

Нелей ответил поклоном. Смущённо улыбнулся, уже выходя наружу — и, сказать по правде, почти тут же перестал сокрушаться над судьбой Нелея: Филос, роскошно одетый, в венке, ждал его на украшенной цветами колеснице, а запряжённые кони притягивали взгляд — наверное, именно на таких скачет сам Посейдон! Странной, голубовато-серебряной масти, мощные, широколобые, они чуть похрапывали, кося по сторонам, что выдавало непокорный, подлый характер. Но при этом — боги, как же они были красивы! Нелей потянулся погладить их — но Филос рявкнул:

— Во имя всех мучений прошлого года, да останутся они там — я долго буду тебя тут ждать, торча на жаре, как памятник вознице?! Быстро сюда! — и резко щёлкнул украшенными серебром вожжами по бортику. Нелей вскочил на небольшую площадку, взялся рукой за верхнуюю планку — и еле удержался на ногах, да и вообще в экипаже. Филос гикнул, и колесница стрелой вылетела в поспешно распахнутые (на памяти Нелея — впервые!) большие ворота. Накренилась на повороте, выпрямилась — и под вопли Филоса, минуя шарахающихся с дороги людей, помчалась под уклон. У Нелея от восторга и жути захватило дух. Филос явно наслаждадся бешеной скачкой, подбадривая коней жуткими воплями и твёрдо держа вожжи. — Хочешь попробовать? — спроси он вдруг и, прежде чем Нелей успел опомниться, вожжи оказались у него в руках. Кони, видимо, ощутив смену возничего, налегли, опустив голвы на вытянутых шеях... но Нелей повёл руки на себя, одновременно взвизгнув:

— Иииийййяааахххаа-ааа!!! — кони были послушны. Филос, придерживаясь рукой за борт, крикнул со смехом:

— А ну?! Быстрей! Если в колесе есть хоть какой-то изъян, то...

— ...то расшибёмся! — ответил Нелей криком. — Й-аххххууу!!!

— Вот потому наши предки бились в колесницах, мальчишка! — Филос хохотал. — Вот именно потому! Гони к театру! Гони, давай!

Кони неслись, как буря. Людная улица посередине мгновенно становилась пустой, и Нелей не ощущал сейчас никакого неудобства перед отскакивающими в стороны людьми — хотя полагалось его ощущать, конечно же... но не сейчас. Нет уж, не сейчас.

— Осаживай! — коротко скомандовал Филос, сам перехватывая вожжи раньше, чем Нелей понял команду. И только в следущий миг сообразил, что прямо перед ними на мостовой стоит Филект — кони замерли, вскидывая храпящие головы, в каком-то шаге от него, не сдвинувшегося с места.

— Ты совсем спятил, приятель, — сказал учитель, запрыгивая на площадку и отодвигая Нелея. Филос тронул колесницу шагом. — Поставил править мальчишку-слугу... или ты надеешься, что вы расшибётесь, и его позора на танце никто не увидит?

— Он так плох? — осведомился Филос. Нелей, оттёртый за спины молодых людей, надулся. Филект — слышно было по голосу — усмехнулся:

— Нет. Но я ведь должен снова плюнуть тебе в душу... Подъезжай к актёрскому входу, мои неучи собираются там и, наверное, уже все коленки себе оббили дрожью.

— Нелей, ты дрожишь? — через плечо осведомился Филос, играя вожжами.

— Нет, — коротко отозвался мальчик. И добавил: — Учитель Филект преувеличивает страх своих учеников в силу личных свойств характера...